Пореформенное наступление на Южную Осетию грузинского феодализма

В конце 1864 года, когда уже завершалось разрешение вопросов крестьянской реформы, горский уездный начальник затребовал у заседателя Осетинского участка отчет о положении в Южной Осетии. Заседатель составлял свой отчет по заранее разработанной форме и в целом ряде пунктов ограничивался односложными ответами; например, «помещиков — нет» «городских обывателей — нет», «торговли — нет», «заводов — нет» и т. д. При чтении отчета, вполне отражавшего реальность, создается впечатление о Южной Осетии как об опустошенном и запущенном крае Кавказской глуши. Главной отраслью хозяйственной деятельности, как и во всем Закавказье, в Южной Осетии являлось сельское хозяйство. По поводу него заседатель, заполняя бланк своего отчета, писал: «Хотя хлебопашество составляет важнейшую часть сельского хозяйства, оно на Осетинском участке производится не с должным успехом по суровости местного климата и бедной местности... Есть деревень 20, где родится только ячмень и просо». Но даже в этих деревнях, признанных пригодными к «хлебопашеству», «средний урожай хлебов был сам четыре и менее». Основное «богатство» осетин состояло из скотоводства и скотоводческих продуктов. На общее население в 14211 душ осетинского участка — таких югоосетинских участков было еще два — Горский и Кударский — приходилось в 1864 году лошадей — 936, крупного рогатого скота — 7421, овец — 9216, коз — 1713, свиней — 8362, ослов — 54. В отчете приводились также данные об урожаях, по своей доходности они были мизерны и никак не сопоставимы со скотоводством. По этой причине хлеб покупали в «Карталинии», в центральном районе Грузии, куда не всегда разрешалось ездить осетинам, а если такие поездки совершались, то обычно путники попадали в тюрьму по обвинению в краже или же разбое. В связи с этим замечательно, что заседатель Осетинского участка в разделе «народная нравственность» подчеркнул, что «в 1864 году грабежей и важного воровства и прочих важных преступлений в этом участке не было», как на самое серьезное происшествие указывалось на одно самоубийство. Важным было сообщение о том, что осетины этого участка «обложены неокладными податями», т.е. той специфической формой повинностей, которая каждый год могла менять свою величину, за два года 73 деревни этого участка уплатили грузинским феодалам оброк в размере 4022 руб. 38 коп. серебром — для того времени немалая сумма. Несмотря на это, отмечалось, что эти «деньги» были «взнесены полностью по принадлежности». Наряду с этим мы имеем документ, свидетельствующий о том, что сами грузинские тавады, обязанные вносить государству подати, уклонялись от них. Начальник Горийского уезда был вынужден предписать, чтобы собрали сведения «о дворянах... уклоняющихся от уплаты податей» и выяснили их «происхождение»; тавады прибегали к такой уловке — одна княжеская семья вносила подать, а другая ею прикрывалась.

Столь общая картина, характерная не только для Осетинского участка, но и двух других, составляющих Южную Осетию, не являлась доминантой в области политических процессов. В этом отношении пореформенный период следует рассматривать как новый этап феодально-помещичьего наступления на Южную Осетию со стороны грузинских тавадов. Главным общественным и хозяйственным интересом последних в Осетии оставались вопросы земельной собственности и, естественно, феодальная оккупация Южной Осетии. Серьезная борьба разворачивалась вокруг самого осетинского населения — среди феодалов одни были сторонниками выселения осетин с их насиженных мест, другие, напротив, являлись противниками их переселения, — все зависело от выгодности или невыгодности с точки зрения феодала. Так, грузинские дворяне Карсидзе в 1865 году обратились к начальнику Горийского уезда с требованием о выселении осетинских крестьян из их имения. Речь шла о четырех осетинских домах — Музаевых и Кусраевых, в свое время относившихся к имению князей Эристовых и ими переданных феодалам Карсидзе. Последние должны были вернуть осетинские семьи своим прежним владельцам, но они просили об их выселении, ожидая, что земли этих крестьян достанутся грузинской феодальной фамилии. Под этим требованием подписались три представителя Карсидзе. Тифлисскому гражданскому губернатору поступило и другое прошение. Оно было противоположного содержания — 91 осетинский двор «через поверенных Ростома Тибилова и Гавриила Макиева обратился с просьбой о дозволении им переселиться в Терскую область», т.е. на территорию Северной Осетии. Мотивом для переселения послужили обременительные размеры оброка, который несли крестьяне князьям Эристави. Осетинские крестьяне, решившие покинуть Южную Осетию, происходили из Магландвалетского ущелья, занимали район «на самом высоком хребте Кавказских гор». Эристави не были заинтересованы в переселении осетинских семей, поскольку оголялось целое ущелье, где вряд ли кто бы еще пожелал поселиться. Распоряжение губернатора было в интересах Эристави. Оно запрещало Магландвалетским крестьянам переселиться, повелевалось заодно добиться того, «чтобы повинности или денежный оброк»..., установленный Эристави, «был строго соразмерим с количеством угодий, которые поступят крестьянам в постоянное пользование». Однако распоряжение гражданского губернатора явно не было выполнимо, поскольку размер оброка «зависел преимущественно от добровольных их (крестьян — М. Б.) с помещиками соглашений». В том же 1866 году начальник Терской области генерал Лорис-Меликов обратился к администрации главнокомандующего Кавказской Армией по вопросу о переселении из Зругского ущелья на равнину Северной Осетии осетинских крестьян, которых преследовали своими феодальными притязаниями князья Мачабеловы. Рапорт начальника Терской области представляет особый интерес, поскольку он наиболее полно обнажает характер феодальной экспансии грузинских тавадов, усилившийся после реформы 1864–65 гг. Зругское ущелье, о котором писал Лорис-Меликов, в начале 50-х гг. XIX века было одним из семи ущелий, отведенных князьям Мачабели согласно указу Николая I. Оно располагалось, как и Нарское общество, на северном склоне Кавказского хребта и относилось к высокогорным районам Осетии. Здесь, в Зруге, представляющем собой огромное горное плато, занимались только скотоводством. Князья Мачабеловы здесь никогда не бывали и вряд ли представляли себе и жителей, и саму местность. Но в бытность князя Авалова начальником Осетинского округа на имя управляющего Алагиро-Дигорским участком Северной Осетии поступила записка о том, «что земля в Зругском ущелье, лежащая на севере от перевала Зикара, принадлежит грузинским помещикам князьям Мачабеловым». Притязания Мачабеловых на Зруг появились не случайно. Они были вызваны распоряжением 1858 года, сделанным А.И. Барятинским, об административном переносе Нарского участка, куда также входил Зруг, в состав Военно-Осетинского округа. Казалось, Барятинский отвел грузинских феодалов от Нарского участка, но было видно, что у грузинского феодализма обнаруживается не просто закономерность к развитию вширь, а некая «национальная» черта, проявлявшаяся во всеобщей экспансии. Основной пружиной, толкавшей князей Мачабели к открытой агрессии, являлась все та же система феодализма, по своей социальной природе отличавшаяся особыми формами восточного лихоимства. Князь Авалов, ставя вопрос о Зруге и формируя обязанности осетин этого общества, недвусмысленно и весьма претенциозно заговорил «о сборе дани в пользу князей Мачабеловых за жительство их на той земле и пользование оной». Но Лорис-Меликов, опираясь на слова жителей Зруга, возражал и указывал, что «предки их никогда не были данниками и земля та никогда не принадлежала никакому помещику, что могут подтвердить все соседи». Судя по письму Лорис-Меликова, переписка между российскими властями в Тифлисе и начальником Терской области была и ранее, поскольку после 1858 года Зругское общество относилось к территории этой области, и уже тогда высказывались Мачабеловыми притязания на Зруг. Предшественник Лорис-Меликова, отвечая наместнику на вопрос — «имеют ли князья Мачабеловы право на землю Зругс-кого и других ущелий», писал, что «дело темное и во всяком случае сомнительное, ибо осетины в первый только раз слышат о владычестве над ними князей Мачабеловых». Лорис-Меликов, в свою очередь, просил администрацию главнокомандующего «об избавлении зругцев от несправедливых притязаний князей Мачабеловых на принадлежащую жителям этого ущелья землю, приняв при этом во внимание, что последние, в числе прочих жителей Осетинского округа уже обложены государственною податью». Начальник Терской области указывал также на бедственное положение жителей этого общества. Он предупреждал, что единственным выходом из положения может стать переселение зругцев на равнину. Тифлис, однако, твердо держался стороны Мачабеловых, явно ведя дело к переселению местных жителей. Начальник Горского управления, в свою очередь, пытался объяснить, что в Зругском «ущелье до 65 дымов осетин», принудить их платить дань Мачабеловым «почти нет возможности, ибо и без того они нередко вынуждены питаться кореньями, так как при суровом климате» в «Зругском ущелье не всегда созревает там даже ячмень». Вопрос о Зруге был передан главнокомандующему, а затем императору. Но и Петербург, решивший «отступить» перед Мачабеловыми, не возражал против переселения жителей Зруга. Когда же стали рассматривать вопрос о том, куда переселить зругцев, им не нашлось места в собственной стране. Предложили их депортировать на «свободные земли нагорной полосы Кубанской области». Стоит привести отрывок из письма зругцев, ставших жертвой насилия грузинских князей, с помощью российских властей отнимавших у Осетии территорию за территорией. «Пораженные такою неслыханною новостью, — писали осетинские крестьяне из Зруга, коим объявили о депортации, — мы обратились с просьбой к начальнику округа генерал-майору Мищенко и просили его... о разъяснении нам этого дела, так как ни предки наши, ни мы никогда не видели никакого из князей Мачабеловых... Древние памятники, находящиеся в Зругском ущелье (церковь божьей матери) свидетельствуют, что Зругское ущелье населено в довольно древнее время». Жители Зруга и их соседи не знали, когда их предки поселились в этом месте. От себя добавим, археологические разведки, в которых участвовал автор настоящих строк, и предварительные раскопки подтвердили наличие в горных местностях Центрального Кавказа аланских погребений. Именно в Зруге были обнаружены аланс-кие могильники, относящиеся к первым векам н. э., и нет никакого сомнения, что предки осетинского населения Зругского ущелья — автохтонные жители, сохранившие наречие, характерное для этой местности. Однако продолжим письмо зругцев, которых решили выселить из родной страны в угоду грузинским тавадам. «Воля и распоряжения начальства для нас священны, — писали они, — препирательства, какие бы то ни было с нашей стороны, безрассудны, и мы, покоряясь обстоятельствам, к переселению готовы. Но повергаем настоящую просьбу к стопам вашего императорского высочества и в последний раз по этому предмету почтительнейше просим: пусть князья Мачабеловы фактически докажут свое право на Зругское ущелье, хотя один случай получения ими дани с этого ущелья, и укажут границы своей земли, а также подтвердят ли все то окружающие Зругское ущелье соседи... и тогда расставание с родиной не так будет тягостно для нас, как в настоящее время, когда мы еще чувствуем совершенную правоту нашего иска и не можем даже свыкнуться с мыслью, что не в дальнем будущем мы должны расстаться навсегда с местом родины и оставить лишь кости предков наших покоиться на их родной земле». Письмо, нами приведенное с отрывками, подписали Давид Бирагов, Кандуа Тавгазов и Павел Козаев. В 1869 году зругцы вместе с другими такими же осетинскими изгоями, составившими около 500 семей, покинули свою родину и поселились в Лабе на Ставрополье. Остались в Зруге лишь единицы, впрочем, несколько позже также переселившиеся на равнину. С тех давних пор необычайно красивое Зругское высокогорное плато стало навсегда безлюдным, — здесь развелось столько ядовитых змей, будто неземной силой посланных в укор агрессивным намерениям людей, что, кажется, его не посетишь без риска.

Наряду со значительными территориальными притязаниями принимались административные и судебные решения, в результате которых отдельные крестьянские семьи были вынуждены покинуть свои дома и искать новое для себя пристанище. Так, княгиня Амираджибова, урожденная Палавандова — из грузинского рода, традиционно имевшего притязания на собственность в Южной Осетии, требовала «выселить» осетинских крестьян «из деревни Мавди без всякого вознаграждения за сады их и удобренные ими пахотные земли». В этой деревне жили в основном Алборовы, имевшие документы, подтверждавшие «в каких границах и на каких условиях пожалована крестьянам Алборовым земля». Власти признавали, что решить вопрос в пользу княгини Амираджибовой административно невозможно, но именно только в этом направлении и предпринимались усилия. Ей предлагали оплатить стоимость построек, сада и пахотного участка, и тогда она смогла бы согнать с участка осетинских крестьян. Предлагался княгине и другой вариант: не все Алборовы имели равные права на земли, принадлежавшие деревне Мавди, поэтому ей советовали часть Алборовых, которая не значится в документах собственниками земли, обложить феодальными повинностями. В результате получалось — достаточно иметь грузинское происхождение и принадлежать ктавадам, и вы в Южной Осетии можете стать владельцами земли и крестьян. Еще проще, чем дело княгини Амираджибовой, решился вопрос для грузинского князя Тарханова, пожелавшего выселить осетинских крестьян Газдаевых и Хабаловых. Эти фамилии, ранее жившие в деревне Квенаплави, позже с разрешения Тарханова административно были отнесены к деревне Герудеты, расположенной во владениях грузинского князя. Последний одним росчерком пера лишил две фамилии местожительства и превратил их в беженцев.

Проблема взаимоотношений осетинских крестьян с грузинскими феодалами заключалась не в обычных для феодального общества претензиях друг к другу двух противостоящих классов. Она многократно осложнялась набиравшей силу и начинавшей материализовываться идеологией, охватившей грузинскую знать. Суть этой идеологии была связана с идеей об исключительности «всего грузинского», дававшей право на любые формы насилия и правовых нарушений. Что касается Южной Осетии, то она становилась полем, на котором выращивалась та же самая «исключительность». При этом социально-поведенческие «нормы», которых обычно придерживаются завоеватели, имели настолько всеохватывающий характер, что осетинское население к 70-м гг. XIX века стало грузинских феодалов воспринимать как природную стихию, против которой бессильны любые увещевания. В этом отношении стоит привести еще один многозначительный факт, связанный с притязаниями князей Мачабело-вых к осетинской фамилии Хетагуровых, хорошо известной не только на Кавказе, но и в России. Хетагуровы представляли собой союз нескольких родственных и даже неродственных фамилий и имели немалое политическое влияние на соседей; вспомним, в Крымской войне они пожелали участвовать на стороне России отдельной фамильной сотней... С ними никак нельзя было сравнить Мачабеловых... В 1870 году грузинские князья Ясон и Заал Борташвили-Мачабеловы «начали присваивать... в свою собственность» земли и строения «при селениях Квели и Земо-Ачабеты», здесь были расположены «казенные пахотные земли и лес в количестве пятидесятидневного паханья, равно домовое место и старая крепость, которые грузинскими царями были подарены за разные услуги осетинам Кочара и Боташ Хасиевым-Хетагуровым». Поясним, грузинские цари обычно делали подобные подарки осетинам, участвовавшим в их войнах: дарили ценные вещи, в том числе и то, что принадлежало не царю, а тому, кого одаривали. В данном случае имения и крепость, о которых идет речь, были расположены в центре Осетии и составляли собственность Хасиевых-Хетагуровых. Но со временем, когда Боташ и Кочар умерли, имение перешло их внукам — Росебу, Гар-севану, Тято и другим, «которые... пользовались этим имением как казенною собственностью без всякого препятствия с чьей-либо стороны». Но времена изменились... и старшина Кехвского сельского управления сообщал, что «ныне же неизвестно с какого поводу князья Ясон и Заал Борташвили-Мачабели начали присваивать это имение в свою собственность». В январе 1870 года эти лица прибыли вместе «с цхинвальским полицейским приставом Микадзе, взяли с них, Хетагуровых, за означенные казенные земли галлу в двадцать девять код кукурузы и за вы-шепрописанное домовое место деньгами семь рублей 50 коп.» Подобное нападение ранее было невозможно без серьезных кровопролитных последствий. Однако присутствие при этом пристава, представлявшего российскую власть, заставило Хетагуровых выполнить то, чего от них потребовали. Конечно же, одновременно они обратились к властям с просьбой «о защите от завладения казенного имущества с восстановлением права владения», напомнив, что «оными пользуются с давних времен без всякого препятствия с чьей-либо стороны Хетагуровы».

Идеология грузинского господства, основанная не только на российской власти, но и на идее «национального превосходства», диктовала грузинским тавадам, окончательно политически овладевшим территорией Южной Осетии, такое поведение, которое обычно присуще завоевателям на оккупированной территории; именно оккупация и оккупационный режим были главными политическими итогами крестьянской реформы для Южной и Центральной Осетии.

Подъем всеобщего насилия

Несомненно, что после 60-х гг. XIX в. в России происходили важнейшие социальные, административные, судебные и правовые перемены. Но в Закавказье, далеком от Петербурга, и в особенности в Грузии, все эти перемены утопали в кавказской сумрачной цивилизации. Грузинская историография с 60-х гг. XIX века вплоть до нашего времени полна восторгами по поводу высокой грузинской культуры. Но когда знакомишься с историческими документами, сохранившимися от целой эпохи грузинского насилия, оставленного тавадами — грузинской знатью, носителями грузинской «цивилизации», поражаешься тому, какой тяжелый и срамной шлейф оставили в истории предки современных радетелей внедрения в Грузии европейской цивилизации.

Как и в России, в Тифлисской и Кутаисской губерниях крестьянство ожидало освобождения от крепостнического гнета. Но год подготовки и проведения реформы оказался особенно тяжелым. Грузинские тавады, опасавшиеся последствий реформы, словно желая выместить свое зло, были особенно агрессивны. Они создали небольшие отряды и с их помощью нападали на отдельные крестьянские хозяйства и подвергали их разорению. Феодалы в Южной Осетии преследовали не только осетинских крестьян, но и грузин, имевших брачное родство с осетинами. Согласно «Протоколу» грузинского дворянского собрания Тифлисской губернии «князь Михаил, сын его Евстафий и внук Александр Мачабеловы» были «изобличены в жестоком обращении с Абрамом и Давидом Патаркацишвили» — с грузинской семьей, жившей в Цхинвали и имевшей осетинское родство. Несмотря на то, что Патаркацишвили являлись казенными крестьянами и состояли в обществе казенных крестьян Цхинвали, Мачабели «отягощали их разными поборами». В один из таких наездов князья Мачабели «истязали его, Давида, и брата его Абрама», «отняли» у них «сверх определенного денежного оброка урожай с восьми садов и 10 штук рогатого скота, а так же намеревались застрелить из них (Патаркацишвили — М. Б.) Давида». Патаркацишвили обратился с жалобой к наместнику, дело рассматривалось дворянским собранием, а затем судом. Судебное разбирательство выявило, что Мачабеловы «произвольно отнимают... у крестьян имущество». Нанесли крестьянину Китесу Пасрадзе тяжелые побои, «от которых он тогда же умер». «Крестьяне Майсу-радзе просили» власти «об удержании князя Мачабелова от разных притеснений, самоуправий и неправильного присвоения их в крестьянство». Эти и другие обвинения крестьян, предъявленные к Мачабеловым, казалось, трудно было оправдать. Князьям не грозили решения об аресте или же заключение в тюрьму. У них существовал негласный иммунитет. Самое «грозное» наказание, которого могли опасаться Мачабеловы за приведенные выше преступные деяния, это наложение со стороны администрации «опеки», т.е. контроля за деятельностью Мачабеловых. Но именно от этой «опасности», которая вынудила бы князей соблюдать закон, Мачабеловых решили выручить их собратья. Собрание предводителей и депутатов дворянства Тифлисской губернии приняло решение «покорнейше просить г. Тифлисского гражданского губернатора от лица г. исправляющего должность тифлисского губернского предводителя дворянства принять на себя ходатайство перед его императорским высочеством наместником Кавказским об оказании князьям Мачабеловым милостивого снисхождения освобождением имением их от наложения опеки». Приведенное постановление дворянского собрания состоялось в конце марта 1864 года. Не прошло и года, как крестьяне селения Пца Нинико, Алексей, Тасасий и Иван Абаевы обратились к тифлисскому губернатору с жалобой на князей Мачабели, на этот раз «почерк» был тот же. Абаевы считались казенными крестьянами, но жили на земле грузинского помещика Давида Багратион Давыдова. Они платили повинности казне и помещику. Братья Абаевы жаловались, что «Мачабелов, на земле коего мы хотя и не жили, но по праву помещика тоже взыскивал повинность натурой, таким образом, отбывая втройне повинность, мы пришли в разорение». Они писали также, что Мачабеловы желали, чтобы им платили и денежную повинность. Нинико Абаев сообщал губернатору, как к нему явились «мировые посредники — князь Дмитрий Абашидзе и его помощник Гедеван Ананьев, «которые вместо защиты хотели силою взять буйволов и потом наказали меня розгами, от чего я теперь нахожусь в болезненном состоянии». Вместо расследования дела, ожидаемого братьями, власти наложили на их дома «экзекуцию», что фактически делало семью вконец беззащитной, поскольку на нее, как на «прокаженную», обрушивали феодальный произвол и насилие. Читая письма осетинских крестьян, жаловавшихся на Мачабели по поводу их злодеяний, можно было думать, что Мачабели — из ряда вон выходящие самодуры-помещики. На самом деле злоумышленные деяния этих князей были характерными, свойственными всем другим князьям и помещикам, орудовавшим в Южной Осетии.

Феодально-оккупационный сценарий, который Нинико Абаев воспроизвел от имени своих братьев в своем письме к губернатору, «переживали также братья крестьяне (однофамильцы — М. 5.) деревни Схлиты: Арджеван, Алексей, Гагуча, Басила, Каедин, Леван, Иван, Нипи, Бадила, Пичи, Габи, Георгий, Ноба и Михаил Пухаевы». Осенью 1864 года и в начале 1865 года они обращались к великому князю наместнику Михаилу Николаевичу с письмом, в котором сообщали, как они поселились в деревне Схлиты «на землю князей Палавандовых», «отбывая Палавандовым поземельную повинность, а в казну подати как казенные крестьяне, — жаловались Пухаевы, — но с 1845 года князья Иван и Дмитрий Эристовы стали присваивать их к себе в крестьянство и притеснять». В свое время Пухаевы жаловались на тройной гнет главноуправляющим генералам Нейдгардту и Воронцову, «по жалобам собирались сведения, но они не получали никакого удовлетворения». Князья же Эристовы, пользуясь тем, что один из родственников их управляет Горийским уездом, «начали сильнее притеснять их требованием непомерных повинностей и для получения этих повинностей теперь поставили экзекуцию». Пухаевы ссылались также на отмену крепостного права, никак не освободившего их от тройного гнета. В Тифлисе рассмотрели вопрос, переслали ответ в Горийский уезд, откуда им сообщили: «... жалоба Пухаевых о неправильном будто бы присвоении их князьями Эристовыми как неосновательная не заслуживает никакого уважения, тем более, что в настоящее время все помещичьи крестьяне вышли уже из крепостной зависимости, о чем Главное управление по приказанию великого князя наместника просит объявить им». Подобное заключение официальных властей могло рассматриваться крестьянами как издевательство. Князья Эристовы гораздо больше, чем Мачабеловы, были на виду у российских и грузинских властей. Им сходило с рук все, они без каких-либо оглядок вели себя точно так же, как когда-то в Картли-Кахетинском валитете насильники-кызылбаши. В начале 1865 года, когда уже в Тифлисской губернии была «проведена» крестьянская реформа, крестьяне из осетинского села Нахиди писали тифлисскому губернатору: «... князь Луарсаб Эристов, который, кроме поземельных повинностей, отбываемых нами... требует и при участии местного участкового начальства взыскивает еще и оброчные деньги с каждого из нас от 30 и 40 до 50 руб. серебром. Кроме того, разграбив нас в июне 1864 года, тому же подвергаемся мы со стороны помещика и Заседателя». Крестьяне из села Нахиди описали картину, которая воспроизводила подлинную суть взимания персидскими вали шахской дани в Картли-Кахетии: «... мы, — жаловались крестьяне Нахиди, — подверглись сильнейшим противу прежнего истязаниям и убыткам, а именно: заседатель с 10 конными есаулами несколько дней проживал между нами и причинял многие расходы, кроме того, он же отнял у нас: у Зураба одного быка и корову, Шио двух быков и у Матвея 12 руб. серебром. Затем он стал принуждать к уплате помещику всех денег, сколько помещик будет требовать. Причем он же, подвергши побоям некоторых из нас, заарестовал других». Грузинские историки, исследуя феодальный период своей истории, часто подчеркивают, что персидский деспотический феодализм, который навязывала шахская Персия, миновал Грузию, якобы сохранившую свою «собственную модель» феодализма. Было бы любопытно, однако, получить ответ на вопрос — какого из «элементов» варварского феодализма, насаждавшихся в Южной Осетии после реформы в Грузии, недостает у «картин», которые крестьяне воспроизводили в своих жалобах и протестах?

Но вернемся к князьям Эристави, отличавшимся особой самоуверенностью и мизантропией. Чтобы держать осетинское крестьянство в режиме страха и тревоги, эти князья, политически более изощренные, чем другие тавады, периодически совершали поездки по Южной Осетии; напомним — после реформы у Эристави не было уже, как то бывало раньше, забот по поводу того, есть ли у них в Южной Осетии феодальные владения или нет. Они брали с собой заседателя, старшину, судью и, уверенные в своем будущем, совершали поездки по своим владениям в Южной Осетии. В одну из таких поездок генерал Георгий Эристов побывал в селении «Георгашени» — так переименовал генерал осетинское село Боли. Здесь он потребовал от крестьянина Ниника Гучаева «следовать» за ним «в поле для сосчитания скота». Было ясно, для чего Эристову понадобилось считать чужое поголовье скота. Крестьянин отказался идти с генералом на пастбище. Последний пожаловался властям, что Ниника Гучаев на его просьбы «отвечал... в выражениях самых оскорбительных и грубых». Георгий Эристов нагнетал ситуацию. Он обратился к тифлисскому губернатору с письмом. В нем он писал: «Такое поведение Ниника Гучаева против помещика, и еще заслуженного генерала, будет весьма дурным примером для окружного населения». Георгий Эристов требовал для крестьянина сурового наказания, иначе, — считал он, — «всякое ослабление... поведет к разбалованию крестьян». Свое письмо Георгий Эристов подал 7 августа 1866 года. Ровно через неделю, 13 августа того же года, Алексей и Буду (он же Ниника — М. Б.) Гучаевы» были «заарестованы и отправлены к горийскому уездному начальнику для содержания их на тамошней гауптвахте впредь до особого распоряжения».

С куда более обоснованной жалобой к горийскому уездному начальнику обратился крестьянин из селения Одзис Иван Шен-гелидзе. Он жаловался на помещика Николая Эристова, притеснявшего его и пытавшегося изнасиловать его жену: «... несколько раз нападал с крестьянами своими на мой собственный дом, чтобы изнасиловать ее,... князь Николай Эристов еще 3 апреля сего года с придворными прислугами своими ворвался в мой духан, выбросил во двор все продукты и порезал винные бурдюки». Иван Шенгелидзе ожидал, что по его заявлению пришлют следователя в село Одзис, проведут следствие и накажут помещика. Мы бы привели и другие документы подобного рода, однако, ограничившись этим, отметим другое — российско-грузинские власти в Грузии никогда не отличались сколько-нибудь государственной дисциплиной. И все же в период, когда у престола был еще Николай I, император периодически одергивал своих чиновников и генералов, служивших на Кавказе; когда в 1837 году Николай I приехал в Тифлис и ознакомился со злоупотреблениями военных, чиновников и с конкретной обстановкой в Закавказье, он в том же году заменил Розена на посту главнокомандующего. С тех пор, как не стало Николая I, прошло 10 лет, и государственные органы власти, считавшиеся российскими, но призванные функционировать в Грузии, пришли в состояние национальной деградации. Это стало особенно заметно после 1865 года, когда, казалось, крестьянская реформа должна была придать социальным отношениям, развивавшимся между помещиками и крестьянами, правовые формы. На самом деле именно с этого момента право принадлежало феодалу-грузину, бесправие — оставалось уделом остальной части общества. Иван Шенгелидзе, крестьянин из села Одзиса, на глазах которого феодал пытался изнасиловать его жену, зря ожидал, что придет следователь, состоится суд и добро восторжествует. Свое заявление Иван Шенгелидзе писал 8 апреля 1867 года, в тот же год и месяц, 21 апреля, было совершено нападение грузинских князей Едиже-ра и Зака Херхеулидзевых на осетинское село Корнис, откуда они угнали 60 голов крупного рогатого скота. Местный пристав донес об этом горийскому уездному начальнику, последний распорядился «не делать названным крестьянам притеснений», и этим завершилось дело. Впрочем, завершилось оно для горийских властей, но не для крестьян, и даже не для помещиков Херхеулидзе. В один из таких же княжеских набегов, предпринятых Херхеулидзе в Корнис, «крестьянин Реваз Хасиев, житель этого села, убил Давида 3. Херхеулидзе. Горийский уездный начальник «оживился» и обратился к тифлисскому губернскому предводителю дворянства, чтобы он ходатайствовал о выселении осетин из селения Корнис «как вообще людей вредных для общества». Между тем Реваз Хасиев создал из крестьян небольшую «разбойную» группу, и они убили еще одного князя — Давида Т. Херхеулидзе. Решение уездного начальника о выселении осетин из села энергично поддержал предводитель дворянства Горийского уезда князь Эристов, считавший, что он обязан «ходатайствовать» «о переселении... всех без исключения осетин, живущих в селении Корниси». Страсти так накалились, что крестьяне, узнав о решении властей, убили еще одного Херхеулидзе и ранили двоих. Продолжавшийся ровно десять лет поединок между крестьянами, с одной стороны, и грузинскими феодалами совместно с властями — с другой, естественно, окончился в пользу вторых. Опасаясь, что жители Корниси, если их выселить, могут создать крупный отряд и жертв станет еще больше, власти не решились на крайние меры. Но они были настойчивы, когда дело касалось интересов феодалов. Горийс-кие и тифлисские власти арестовали наиболее активных крестьян Корниси — тех, кого, по признанию Херхеулидзевых, боялись даже власти. Расправа с крестьянами и предъявление к жителям этого села требования «возмещения» 1850 рублей в пользу грузинских феодалов и продолжавшиеся угрозы о выселении заставили крестьян смириться со своей судьбой. С судьбой смирились не только в Корниси, но и во всех осетинских обществах Южной Осетии. В связи с этим мы возвращаемся к отчету начальника Осетинского участка, где за 1864 год не произошло ни одного крестьянского выступления и даже ни одного сколько-нибудь заметного местного столкновения. Несомненно, в данном случае значение имела суета, происходившая вокруг крестьянской реформы. Но наряду с этим на ситуацию в Закавказье, в том числе в Южной Осетии, оказывали влияние события на Северо-Западном Кавказе — окончание здесь Кавказской войны и массовый исход сотен тысяч черкесов, ставших жертвой собственного сопротивления продвижению России на Кавказе. Благодаря такому радикальному решению черкесской проблемы российские власти на Кавказе более не церемонились с «урегулированием» таких ситуаций, как югоосетинская. Это хорошо почувствовали грузинские тавады, постоянно толпившиеся вокруг наиболее значимых на Кавказе чиновников и генералов. Под впечатлением от черкесских событий грузинские тавады в это время постоянно используют в качестве пугала угрозу выселения осетин из Южной Осетии. На политические настроения крестьян Южной Осетии, погашая их социальный потенциал, серьезно повлияло выселение части северных осетин в Турцию. Переселение вместе с жителями Зругского ущелья более 500 дворов в Ставрополье, несомненно, усугубляло тревогу крестьян, создавало для Осетии в целом напряженную политическую обстановку. Пользуясь этим, грузинские тавады ужесточили оккупационный режим в Южной Осетии и приступили к ее окончательному феодальному освоению. Со своей стороны, российские власти в центре Кавказа, в Грузии, решили продолжить поиски социальной поддержки в лице грузинской знати, негласно освободив эту знать от соблюдения принятых норм государственной жизни.