М. Ю. Лермонтов. Стихотворения

 

Помещенные в этой книге четыре стихотворения Михаила Юрьевича Лермонтова (1814 — 1841) принадлежат к числу замечательнейших в его лирике. Первое из них — «Смерть поэта» (1837) сделало имя автора известным и любимым в России, последнее — «Пророк» (1841) воспринимается как итог творческого пути поэта и, перекликаясь с одноименным пушкинским стихотворением, выглядит широчайшим обобщением, относящимся к судьбе русской поэзии и поэзии мира. Публикуемые стихотворения, прочно связанные с библейской традицией, характерны для всего лермонтовского творчества, где неизменны обращенность к истинам и заветам Священного Писания, раздумье о вечном борении Божеских и демонических начал бытия и мечта о победе благих сил, так светло и трагично выраженная в поэме «Демон», которую Лермонтов писал всю свою творческую жизнь:

В пространстве синего эфира Один из ангелов святых Летел на крыльях золотых, И душу грешную от мира Он нес в объятиях своих. И сладкой речью упованья Ее сомненья разгонял, И след проступка и страданья С нее слезами он смывал.

Печ. по кн.: М. Ю. Лермонтов. Полн. собр. соч. М.-Л., 1947.

Смерть поэта. Написано в дни, когда умирал Пушкин, и Лермонтов вместе с толпами петербуржцев приходил к дому на Мойке и ждал известий. Первоначально стихотворение появилось без последних 16-ти строк и мгновенно распространилось в списках; финальные стихи были дописаны после похорон Пушкина. За написание и распостранение стихотворения автор был арестован и отправлен в Нижегородский драгунский полк, участвовавший в войне против горцев Кавказа. Первая (неполная) публикация стихотворения в России появилась в 1858 г.

«Отмщенье, государь, отмщенье...» — эпиграф из трагедии французского драматурга XVII в. Жана Ротру «Венцеслав» (1647), являющейся переделкой пьесы испанского драматурга Франсиско де Рохас Соррилья «Королю нельзя быть отцом» (1640). «Венцеслав» вольно переведен на русский язык в 1824 г. современником Пушкина и Лермонтова Андреем Жандром. Эпиграф выглядит прямым обращением к императору Николаю I. Представляет интерес такая деталь: в драме Рохаса — Ротру — Жандра король не смог выполнить обращенное к нему требование и был лишен власти возмущенным народом. Пьеса не была разрешена цензурой к постановке в России и публиковались лишь ее фрагменты.

«И прежний сняв венок — они венец терновый. Увитый лаврами, надели на него...». Образ этот восходит к стихам Евангелия, изображающим издевательства римских солдат над приговоренным к распятию Спасителем (Евангелие от Матфея, XVII, 29, 30, 31; Евангелие от Марка, XV, 17, 18, 19, 20, Евангелие от Иоанна, XIX, 1, 2, 3, 4, 5).

«Но есть, есть Божий суд...» Тема Божьего возмездия за грехи проходит через всю Библию; в Евангелии говорится о Страшном суде, который свершится над всеми жившими и живущими людьми во время Второго пришествия Христа на землю (Евангелие от Матфея, XIII, 30, XXIV, 30,31, XXV, 32 — 46; от Иоанна, V, 28, 29; Откровение Иоанна Богослова).

«...Поэта праведную кровь! — в православии представление о праведности, праведнике относится к человеку, который известен в миру жизнью по Божьим законам; в Евангелии от Иоанна праведником называется «творящий правду».

Молитва. Написано в 1837 г., по свидетельству автора, в дороге, когда сосланный поэт ехал на Кавказ. Опубликовано в 1840 г. Образ «девы невинной» здесь правомерно соотнести с личностью замечательного человека — Вареньки Лопухиной, которую любил Лермонтов, которой адресованы или посвящены многие его произведения, в том числе поэма «Демон». Стихотворение было послано сестре Вареньки и другу поэта — Марии; оно явилось одновременно и признанием, и прощанием, и благословением.

«Выхожу один я на дорогу...». Написано в 1841 г.; это одно из последних стихотворений Лермонтова, впервые опубликовано в 1843 г. Образ пустыни, внемлющей Богу, пробуждает воспоминание о пустыне, изображаемой во многих книгах Ветхого и Нового Завета, и одновременно создает ощущение «космизма», свойственного всей лермонтовской поэзии. Стихотворение воспринимается как итог жизни и творчества, как своеобразный аналог пушкинскому «Памятнику».

«Пророк». Написано в 1841, впервые опубликовано в 1844 г. Несомненна преемственность стихотворения с пушкинским «Пророком», как и связь его с той же Книгой пророка Исаии, которую перелагал Пушкин: об этом говорят уже первые стихи:

С тех пор, как Вечный Судия Мне дал всеведенье пророка...

М. Ю. ЛЕРМОНТОВ

Смерть поэта

Отмщенъе, государь, отмщенъе! Паду к ногам твоим: Будь справедлив и накажи убийцу, Чтоб казнь его в позднейшие века Твой правый суд потомству возвестила, Чтоб видели злодеи в ней пример.

Погиб поэт! — невольник чести — Пал, оклеветанный молвой, С свинцом в груди и жаждой мести, Поникнув гордой головой! Не вынесла душа поэта Позора мелочных обид, Восстал он против мнений света Один как прежде... и убит! Убит!., к чему теперь рыданья, Пустых похвал ненужный хор, И жалкий лепет оправданья? Судьбы свершился приговор! Не вы ль сперва так злобно гнали Его свободный, смелый дар И для потехи раздували Чуть затаившийся пожар? Что ж? веселитесь... — од мучений Последних вынести не мог: Угас, как светоч, дивный гений, Увял торжественный венок.

Его убийца хладнокровно Навел удар... спасенья нет: Пустое сердце бьется ровно, В руке не дрогнул пистолет. И что за диво?.. издалека, Подобный сотням беглецов, >На ловлю счастья и чинов Заброшен к нам по воле рока; Смеясь, он дерзко презирал Земли чужой язык и нравы; Не мог щадить он нашей славы; Не мог понять в сей миг кровавый, На что он руку поднимал!..

И он убит — и взят могилой, Как тот певец, неведомый, но милый, Добыча ревности глухой, Воспетый им с такою чудной силой, Сраженный, как и он, безжалостной рукой.

Зачем от мирных нег и дружбы простодушной Вступил он в этот свет завистливый и душный Для сердца вольного и пламенных страстей? Зачем он руку дал клеветникам ничтожным, Зачем поверил он словам и ласкам ложным, Он, с юных лет постигнувший людей?..

И прежний сняв венок, — они венец терновый, Увитый лаврами, надели на него: Но иглы тайные сурово Язвили славное чело; Отравлены его последние мгновенья Коварным шепотом насмешливых невежд, И умер он — с напрасной жаждой мщенья, С досадой тайною обманутых надежд. Замолкли звуки чудных песен, Не раздаваться им опять: Приют певца угрюм и тесен, И на устах его печать.

—

А вы, надменные потомки Известной подлостью прославленных отцов, Пятою рабскою поправшие обломки Игрою Участия обиженных родов! Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи! Таитесь вы под сению закона, Пред вами суд и правда — все молчи!.. Но есть, есть Божий суд, наперсники разврата! Есть грозный Судия: Он ждет; Он не доступен звону злата, И мысли и дела Он знает наперед. Тогда напрасно вы прибегнете к злословью: Оно вам не поможет вновь, И вы не смоете всей вашей черной кровью Поэта праведную кровь!

1837

Молитва

Я, Матерь Божия, ныне с молитвою Пред твоим образом, ярким сиянием, Не о спасении, не перед битвою, Не с благодарностью иль покаянием,

Не за свою молю душу пустынную, За душу странника в свете безродного; Но я вручить хочу деву невинную Теплой заступнице мира холодного.

Окружи счастием душу достойную; Дай ей сопутников, полных внимания, Молодость светлую, старость покойную, Сердцу незлобному мир упования.

Срок ли приблизится часу прощальному В утро ли шумное, в ночь ли безгласную, Ты восприять пошли к ложу печальному Лучшего ангела душу прекрасную.

1837

* * *

1

Выхожу один я на дорогу; Сквозь туман кремнистый путь блестит; Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу, И звезда с звездою говорит.

2

В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом... Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? жалею ли о чем?

3

Уж не жду от жизни ничего я, И не жаль мне прошлого ничуть; Я ищу свободы и покоя! Я б хотел забыться и заснуть!

4

Но не тем холодным сном могилы... Я б желал навеки так заснуть, Чтоб в груди дремали жизни силы, Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;

5

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея, Про любовь мне сладкий голос пел, Надо мной чтоб вечно зеленея Темный дуб склонялся и шумел.

1841

 

Ф. И. Тютчев. Стихотворения

 

В поэзии Федора Ивановича Тютчева (1803 — 1873) библейские образы возникают нечасто, но именно в те моменты, когда поэт погружается в самые трудные и тревожные размышления о поэзии, о времени, о России, когда пытается понять самого себя и человека вообще. Перечитайте напечатанное в этой книге стихотворение «О вещая душа моя!» (1855). Здесь запечатлено присущее каждому человеку, но постигнутое лишь поэтическим гением чувство своей причастности одновременно к земному и небесному, к страстям быта и духовности бытия.

Пускай страдальческую грудь Волнуют страсти роковые, — Душа готова, как Мария, К ногам Христа навек прильнуть.

Полно глубокого смысла и влечет за собою множество ассоциаций сопоставление прозревшей души с Марией из Магдалы, которая была исцелена Спасителем (Евангелие от Луки, VIII, 13), служила Ему, и ей первой Он явился по воскресении (Евангелие от Иоанна, XX, 11 — 17).

Подобным образом и в других стихах Тютчева обращение к Евангелию как бы освещает глубины человеческих сомнений и исканий. И сама поэзия видится ему преодолением неизбежной, но мучительной двойственности (стихотворение «Поэзия», 1850):

Среди громов, среди огней, Среди клокочущих страстей, В стихийном, пламенном раздоре, Она с небес слетает к нам — Небесная к земным сынам, С лазурной ясностью во взоре — И на бунтующее море Льет примирительный елей.

Печ. по кн.: Ф. И. Тютчев. Стихотворения. Письма. М., 1957.

Наш век. Написано 10 июня 1851 г., опубликовано в том же году.

«Я верю. Боже мой! Приди на помощь моему неверью!..» — пересказ текста из Евангелия от Марка (IX, 24), где рассказывается история отрока, одержимого • падучей (эпилепсией), отец которого молил Иисуса исцелить мальчика. «Иисус сказал ему: если сколько-нибудь можешь веровать, все возможно верующему. И тотчас отец отрока воскликнул со слезами: верую, Господи! помоги моему неверию.» Слова отца стали пословицей, смысл которой не поддается однозначному истолкованнию: это просьба избавить от сомнения и просьба сохранить сомнение, — может быть, потому, что сомнение — путь к глубокой вере, к убежденности, как свидетельствует об этом Книга Иова.

«Эти бедные селенья...» Написано 13 августа 1855 г., опубликовано в 1857 г. Относится к циклу стихотворений, написанных в период обороны Севастополя (1855 — 1856) и содержащих мучительные раздумья о судьбе России. Образ Спасителя, странствующего по Руси навеян, быть может, легендами о видениях русских праведников, например, той, что послужила основой для картины М. В. Нестерова «Видение отроку Варфоломею» (1889 — 1890). В стихотворении отразилось и представление о Христовом учении как религии страждущих, обездоленных, и думы о России, чьи бедствия усугубила и обнажила Крымская война.

«О вещая душа моя!» Написано в 1855, опубликовано в 1857 г. Пояснения к стихотворению см. выше.

«Над этой темною толпой...» Написано 15 августа 1857 г., опубликовано в 1858 г. По духу примыкает к стихотворению «Эти бедные селенья...» и может быть сопоставлено с неожиданным и загадочным финалом поэмы А. А. Блока «Двенадцать» (1918).

Ф. И. ТЮТЧЕВ

Наш век

Не плоть, а дух растлился в наши дни, И человек отчаянно тоскует... Он к свету рвется из ночной тени И, свет обретши, ропщет и бунтует.

Безверием палим и иссушен, Невыносимое он днесь выносит… И сознает свою погибель он, И жаждет веры — но о ней не просит...

Не скажет ввек, с молитвой и слезой, Как ни скорбит перед замкнутой дверью: «Впусти меня! — Я верю, Боже мой! Приди на помощь моему неверью!..

10 июня 1851г.

* * *

Эти бедные селенья, Эта скудная природа — Край родной долготерпенья, Край ты русского народа!

Не поймет и не заметит Гордый взор иноплеменный, Что сквозит и тайно светит В наготе твоей смиренной.

Удрученный ношей крестной, Всю тебя, земля родная, В рабском виде Царь Небесный Исходил, благословляя.

1855

* * *

О вещая душа моя! О сердце, полное тревоги, О, как ты бьешься на пороге Как бы двойного бытия!..

Так, ты — жилица двух миров, Твой день — болезненный и страстный, Твой сон — пророчески неясный, Как откровение духов...

Пускай страдальческую грудь Волнуют страсти роковые — Душа готова, как Мария, К ногам Христа навек прильнуть.

1855

* * *

Над этой темною толпой Непробужденного народа Взойдешь ли ты когда, свобода, Блеснет ли луч твой золотой?..

Блеснет твой луч и оживит, И сон разгонит и туманы... Но старые, гнилые раны, Рубцы насилий и обид,

Растленье душ и пустота, Что гложет ум и сердце ноет, — Кто их излечит, кто прикроет?.. Ты, риза чистая Христа...

1857

 

А. Н. Островский. Гроза

 

Эта драма Александра Николаевича Островского (1823 — 1886) принадлежит к числу самых известных его творений, не только благодаря театральным постановкам, которые часто становились событиями в истории сценического искусства, глубоким или сенсационным критическим статьям, фундаментальным научным исследованиям, но еще благодаря школьному курсу литературы, в котором она изучается около ста лет. Можно сказать, что в «Грозе» несчетное число раз истолкована каждая реплика — с точки зрения литературной науки или сценического искусства. И тем не менее, взгляд на пьесу с точки зрения библейских истин и заветов может открыть в ней нечто новое, причем относящееся к самой ее сути — к основному конфликту, к характерам действующих лиц, к авторской позиции. Попытка показать это сделана в первой части этой книги.

Печ. по кн.: А. Н. Островский. Пьесы. М., 1974.

Странницы — женщины, посвятившие свою жизнь богомолью, хождению по святым местам — скитам, монастырям, питавшиеся доброхотным даянием (часто под воздействием глубокой веры, из-за тяжких жизненных обстоятельств, иногда по влечению к бродяжничеству и тунеядству); была на Руси и секта странников (так называемая сопелковщина), возникшая как форма отрицания всякой земной власти, которая признавалась антихристовой; странники и странницы этого толка считали повиновение властям смертным грехом, паспорта и иные документы, удостоверяющие личность, уничтожали.

«...кипарисом пахнет...» — дерево из породы хвойных вечнозеленых растений, обладает прочной и стойкой древесиной с приятным запахом, из кипариса делали нательные крестики, образки, четки.

«...точно мне лукавый в уши шепчет...» Лукавый — иносказательное название Сатаны.

Грех — одно из нравственных понятий христианства: нарушение заповеди Божией.

«Все в огне гореть будете неугасимом.» В христианской и других религиях существует представление о загробном возмездии нераскаявшимся или непрощенным грешникам, чьи души попадают в ад (от греч. hades — подземное царство) и обречены там на вечное мучение.

«...смерть тебя вдруг застанет, как ты есть...» Одним из важнейших нравственных устоев христианства является учение об отпущении грехов; сущность его в том, что все люди в течение жизни впадают в грех, но могут покаяться и обрести Божественную благодать прощения. Отпущение грехов перед смертью — традиционный обряд, совершаемый священнослужителем и воспринимаемый верующими как очищение души и предвестие райского блаженства. Отпущение грехов, согласно Евангелию — проявление милосердия Христа (Евангелие от Матфея, XVI, 19; XVIII, 21, 22).

А. Н. ОСТРОВСКИЙ

Гроза.

Фрагмент

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Катерина и Варвара.

Катерина. Так ты, Варя, жалеешь меня?

Варвара. (глядя в сторону). Разумеется, жалко.

Катерина. Так ты, стало быть, любишь меня? (Крепко целует.)

Варвара. За чтож мне тебя не любить-то!

Катерина. Ну, спасибо тебе! Ты милая такая, я сама тебя люблю до смерти.

Молчание.

Знаешь, мне что в голову пришло?

Варвара. Что?

Катерина. Отчего люди не летают!

Варвара. Я не понимаю, что ты говоришь.

Катерина. Я говорю: отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела. Попробовать нешто теперь? (Хочет бежать.)

Варвара. Что ты выдумываешь-то?

Катерина (вздыхая). Какая я была резвая! Я у вас завяла совсем.

Варвара. Ты думаешь, я не вижу?

Катерина. Такая ли я была! Я жила, ни об чем не тужила, точно птичка на воле. Маменька во мне души не чаяла, наряжала меня, как куклу, работать не принуждала; что хочу, бывало, то и делаю. Знаешь, как я жила в девушках? Вот я тебе сейчас расскажу. Встану я, бывало, рано; коли летом, так схожу на ключок, умоюсь, принесу с собою водицы и все, все цветы в доме полью. У меня цветов было много-много. Потом пойдем с маменькой в церковь, все и странницы — у нас полон дом был странниц да богомолок. А придем из церкви, сядем за какую-нибудь работу, больше по бархату золотом, а странницы станут рассказывать: где они были, что видели, жития разные, либо стихи поют. Так до обеда время и пройдет. Тут старухи уснуть лягут, а я по саду гуляю. Потом к вечерне, а вечером опять рассказы да пение. Таково хорошо было!

Варвара. Да ведь и у нас то же самое.

Катерина. Да здесь все как будто из-под неволи. И до смерти я любила в церковь ходить! Точно, бывало, я в рай войду, и не вижу никого, и время не помню, и не слышу, когда служба кончится. Точно как все это в одну секунду было. Маменька говорила, что все, бывало, смотрят на меня, что со мной делается! А знаешь: в солнечный день из купола такой светлый столб вниз идет, и в этом столбе ходит дым, точно облака, и вижу я, бывало, будто ангелы в этом столбе летают и поют. А то, бывало, девушка, ночью встану — у нас тоже везде лампадки горели — да где-нибудь в уголке и молюсь до утра. Или рано утром в сад уйду, еще только солнышко восходит, упаду на колена, молюсь и плачу, и сама не знаю, о чем молюсь и о чем плачу; так меня и найдут. И об чем я молилась тогда, чего просила — не знаю; ничего мне не надобно, всего у меня было довольно. А какие сны мне снились. Варенька, какие сны! Или храмы золотые, или сады какие-то необыкновенные, и все поют невидимые голоса, и кипарисом пахнет, и горы и деревья будто не такие, как обыкновенно, а как на образах пишутся. А то будто я летаю, так и летаю по воздуху. И теперь иногда снится, да редко, да и не то.

Варвара. А что же?

Катерина (помолчав). Я умру скоро.

Варвара. Полно, что ты!

Катерина. Нет, я знаю, что умру. Ох, девушка, что-то со мной недоброе делается, чудо какое-то. Никогда со мной этого не было. Что-то во мне такое необыкновенное. Точно я снова жить начинаю, или... уж и не знаю.

Варвара. Что же с тобой такое?

Катерина (берет ее за руку). А вот что, Варя, быть греху какому-нибудь! Такой на меня страх, такой-то на меня страх! Точно я стою над пропастью и меня кто-то туда толкает, а удержаться мне не за что. (Хватается за голову рукой.)

Варвара. Что с тобой? Здорова ли ты? Катерина. Здорова... Лучше бы я больна была, а то нехорошо. Лезет мне в голову мечта какая-то. И никуда я от нее не уйду. Думать стану — мыслей никак не соберу, молиться — не отмолюсь никак. Языком лепечу слова, а на уме совсем не то: точно мне лукавый в уши шепчет, да все про такие дела нехорошие. И т) мне представляется, что мне самое себя совестно сделается. Что со мной? Перед бедой перед какой-нибудь это! Ночью, Варя, не спится мне, все мерещится шепот какой-то: кто-то так ласково говорит со мной, точно голубит меня, точно голубь воркует. Уж не снятся мне, Варя, как прежде, райские деревья да горы; а точно меня кто-то обнимает так горячо-горячо, и ведет меня куда-то, и я иду за ним, иду... Варвара. Ну?

Катерина. Да что же это я говорю тебе: ты — девушка.

Варвара (оглядываясь). Говори! Я хуже тебя. Катерина. Ну, что ж мне говорить? Стыдно мне. Варвара. Говори, нужды нет!

Катерина. Сделается мне так душно, так душно дома, что бежала бы. И такая мысль придет на меня, что, кабы моя воля, каталась бы я теперь по Волге, на лодке, с песнями, либо на тройке на хорошей, обнявшись...

Варвара. Только не с мужем.

Катерина. А ты почем знаешь?

Варвара. Еще бы не знать!..

Катерина. Ах, Варя, грех у меня на уме! Сколько я, бедная, плакала, чего уж я над собой не делала! Не уйти мне от этого греха. Никуда не уйти. Ведь это нехорошо, ведь это страшный грех, Варенька, что я другого люблю?

Варвара. Что мне тебя судить! У меня свои грехи есть.

Катерина. Что же мне делать! Сил моих не хватает. Куда мне деваться; я от тоски что-нибудь сделаю над собой!

Варвара. Что ты! Что с тобой! Вот погоди, завтра братец уедет, подумаем; может быть, и видеться можно будет.

Катерина. Нет, нет, не надо! Что ты! Что ты! Сохрани Господи!

Варвара. Чего ты так испугалась?

Катерина. Если я с ним хоть раз увижусь, я убегу из дому, я уж не пойду домой ни за что на свете.

Варвара. А вот погоди, там увидим.

Катерина. Нет, нет, и не говори мне, я и слушать не хочу!

Варвара. А что за охота сохнуть-то! Хоть умирай с тоски, пожалеют, что ль тебя! Как же, дожидайся. Так какая ж неволя себя мучить-то!

Входит барыня с палкой и два лакея в треугольных шляпах сзади.

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Те же и барыня.

Барыня. Что, красавицы? Что тут делаете? Молодцов поджидаете, кавалеров? Вам весело? Весело? Красота-то ваша вас радует? Вот красота-то куда ведет. (Показывает на Волгу.) Вот, вот, в самый омут!

Варвара улыбается.

Что смеетесь! Не радуйтесь! (Стучит палкой.) Все в огне гореть будете неугасимом. Все в смоле будете кипеть неутолимой! (Уходя.) Вон, вон куда красота-то ведет! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Катерина и Варвара.

Катерина. Ах, как она меня испугала! я дрожу вся, точно она пророчит мне что-нибудь.

Варвара. На свою бы тебе голову, старая карга!

Катерина. Что она сказала такое, а? Что она сказала?

Варвара. Вздор все. Очень нужно слушать, что она говорит. Она всем так пророчит. Всю жизнь смолоду-то грешила. Спроси-ка, что об ней порасскажут! Вот умирать-то и боится. Чего сама-то боится, тем и других пугает. Даже все мальчишки в городе от нее прячутся, — грозит на них палкой да кричит (передразнивая): «Все гореть в огне будете!»

Катерина (зажмуриваясь). Ах, ах, перестань! У меня сердце упало.

Варвара. Есть чего бояться! Дура старая...

Катерина. Боюсь, до смерти боюсь! Все она мне в глазах мерещится.

Молчание.

Варвара (оглядываясь). Что это братец нейдет, вон, никак, гроза заходит.

Катерина (с ужасом). Гроза! Побежим домой! Поскорее!

Варвара. Что ты, с ума, что ли, сошла! Как же ты без братца-то домой покажешься?

Катерина. Нет, домой, домой! Бог с ним! Варвара. Да что ты уж очень боишься: еще далеко гроза-то.

Катерина. А коли далеко, так, пожалуй, подождем немного: а право бы, лучше идти. Пойдем лучше!

Варвара. Да ведь уж коли чему быть, так и дома не спрячешься.

Катерина. Да все-таки лучше, все покойнее; дома-то я к образам да Богу молиться!

Варвара. Я и не знала, что ты так грозы боишься. Я вот не боюсь.

Катерина. Как, девушка, не бояться! Всякий должен бояться. Не то страшно, что убьет тебя, а то, что смерть тебя вдруг застанет, как ты есть, со всеми твоими грехами, со всеми помыслами лукавыми. Мне умереть не страшно, а как я подумаю, что вот вдруг явлюсь перед Богом такая, какая я здесь с тобой, после этого разговору-то, вот что страшно. Что у меня на уме-то! Какой грех-то! страшно вымолвить!

Гром.

Катерина. Ах!

Кабанов входит

Варвара. Вот братец идет. (Кабанову.) Беги скорей!

Гром.

Катерина. Ах! Скорей, скорей!