Тут необходимо сделать ряд замечаний, прежде чем перейти к дальнейшему изложению мыслей на этот счёт.

1) Фрагментарный индивид – существо, произведённое индустриально, и, можно сказать, конвейерно, но не планомерно. Фрагменты индивидов производятся планомерно, фрагментарный индивид – нет. Сама практика социальных технологий не направлена на производство индивидов как таковых, а только отдельных их фрагментов: отдельных мыслей, чувств, и, в конце концов, поведенческих установок. Остальные характеристики индивида во время производства его фрагмента интересуют производителей лишь постольку, поскольку они могут способствовать или, наоборот, препятствовать их цели. Это хорошо видно, если присмотреться к социометрическим методам анализа т.н. целевой аудитории рекламы того или иного товара, или СМИ. Таким образом, произведённый промышленно фрагментарный индивид является сам по себе продуктом стихийности производства. Планомерное производство фрагментов в человеческой индустрии еще не делает планомерным производство человека как такового. Поэтому он оказывается новым выражением стихии и анархии рынка, новым выражением противоречия между общественным характером производства и частным характером присвоения, в системе, где капитал для обеспечения своего функционирования двояко потребляет человеческих индивидов – и как рабочую силу, и как потребителей. Этот момент всегда следует иметь в виду, изучая закономерности производства фрагментарных индивидов, поскольку эти закономерности прокладывают себе дорогу точно так же стихийно, как и закон стоимости, который реализуется, в том числе, и через них.

2) Фрагментарный индивид – это мощнейшая тенденция, характерная для виртуализации социально-экономических процессов. Однако когда я говорю о фрагментарном индивиде, вовсе не имеется в виду, что это – единственная тенденция в современном обществе и что все индивиды тотально-фрагментарны. Не случайно фрагментации на уровне сознания часто противостоит, например, религиозный фундаментализм (не только он, конечно), претендующий на целостность мировоззрения. Выражая свою непримиримость, в том числе и в виде убийств и терактов, он выступает за целостность определённого рода. Причём он, в сущности, является проявлением одних и тех же закономерностей производства человека в мире глобального капитала, всё той же необходимой некапиталистической капиталистичностью (передовые технологии производства отсталости – тема, требующая отдельного изучения).

В методологическом отношении для изучения эстетического измерения производства фрагментарных индивидов важно наследие А.С. Канарского, М.А. Лифшица, А.В. Босенко, а также психологов Л.С. Выготского и А.Р. Лурия, которые разрабатывали культурно-историческую концепцию человеческой психики и, в частности, чувственности, Ильенкова и других теоретиков-марксистов, поскольку нас интересуют именно общие закономерности.

4) Также важно принять во внимание разработки представителей франкфуртской школы, в первую очередь, Теодора Адорно, французских постмодернистов, и, в частности, теоретиков общества потребления. На то, что товарное производство дополнилось индустриальным производством индивидов и «практик», которое стало условием его существования, именно теоретики общества потребления обратили внимание еще 50 лет назад. Констатация и попытки осмысления этого факта сами по себе ценны, в том числе как исторический материал. В частности, ценны замечания Жана Бодрийяра, некоторые замечания Фуко насчёт производства контролируемой сексуальности, разработки Делёза. Однако, например, бодрийяровская интерпретация такого производства через знаки и в терминах производства и потребления знаков как отличительных моментов во всеобщей социометрии фокусирует внимание лишь на некоторых, лежащих на поверхности, хотя, безусловно, важных, сторонах этого производства. Но они не раскрывают его специфику. Но признание факта сексуальности и знаков сексуальности как инструмента производства потребления (не просто потребностей, а потребления), тема страха и насилия, которую затрагивал автор в своём труде [1], и даже фиксация особенностей этого насилия и интереса к нему, как и многие другие замечания автора об обществе потребления, заслуживают внимания.

Теперь от замечаний методологического характера перейдём собственно к изложению некоторых соображений насчёт этой, интересующей нас, стороны дела (понятие – это всегда понимание сущности дела). Здесь необходимо сразу же сделать следующую оговорку. Фактически от одних замечаний мы переходим к другим, не претендуя на сколько-нибудь удовлетворительную разработку проблемы. Однако они направлены на то, чтобы хоть немного прояснить общие закономерности чувственного измерения производства фрагментарных индивидов и культурного пространства функционирования капитала как общественного отношения, а так же логику их трансформации. Однако это только замечания, не более того.

1) Чувства предполагают универсальность по меркам рода, разворачивающуюся через единичное. Они тотальны, хоть и историчны (тотально-человечны) и дают возможность побыть Человеком по сущности в бесчеловечном социальном мире. Но фрагментарному индивиду вовсе не обязательно быть Человеком, в смысле, представителем рода в его (рода) универсальности ни в одном из своих проявлений. Это не входит в меню потребительных стоимостей для капитала, поскольку не вписывается в логику вещей. Достаточно быть человеческим индивидом с универсально-совместимыми и универсально-заменимыми эмоциями-ощущениями (что, кстати, не нужно было в предыдущие эпохи). Сейчас же этого достаточно, чтобы индивид осуществлял свои социальные функции в «практиках» потребления как производства. Такая универсальная сменяемость и заменимость в то же время создает самоценность для индивида этих «практик» и самоценность индивида в этих «практиках». В ощущаловке (которая, тоже продукт истории) точно так же, как и в развёртывании чувств, важно ощущать единичное. Для чувств – это отправная точка. Для эмоций-ощущений – это тоже отправная точка. И в этой точке они сходятся, выступают как одно (не просто как одно и то же, а как одно) в своей неразличённости. Поэтому чувства и могут заменяться эмоциями-ощущениями (употребляя через дефис эти слова, хочется подчеркнуть именно продуктивный момент, который проявляется и в их различности, и в их единстве). Эмоции-ощущения могут быть отправной точкой для чувств, началом чувств, выражением чувств, их проявлением и материалом их осуществления. В этом измерении в этой точке, если так можно выразиться, они едины. И этого вполне достаточно для эстетического измерения производства фрагментарных индивидов. Поскольку для их функционирования имеет значение лишь постоянный калейдоскоп дурной бесконечности продуктивного восприятия единичного. Интенсивность ощущений создает и обеспечивает потребление и потребляемость индивидов (и то, что они потребляют, и то, что их можно потребить как потребителей). Чувства же, точно так же как и целостное мировоззрение, атрофируются за ненадобностью в пользу клиповости. Клиповость сознания и клиповость ощущений-эмоций здесь сходятся.

Таким образом, чувства приравниваемы к ощущениям в процессе и как момент нетоварного непосредственного производства человека именно в сфере его повседневности. Идеология комфорта, дополненная идеологией аффекта – это и характеристика повседневности, и идеология эстетического в сфере ощущений, тиражируемых посредством индивидов и индивидов, тиражируемых посредством ощущений. Такое приравнивание и, как следствие, замена возможны только потому и только в той мере, в какой производство и потребление переживаний индивидов (и индивидами) опирается на чувственное познание. Потребление информации в свою очередь есть потребление ощущений. Ощущение здесь тоже выступает как единица информации. Потому шоу должно продолжаться.

Это шоу – шоу повседневности. Шоу, производящее повседневность. Оно вне поля и вне дискурса прекрасного и безобразного (бозОБРАЗного). Оно – вне исторически выработанных форм бытия прекрасного. Оно само по себе является отрицанием, деструкцией того содержания, которое неразрывно связано с этими формами. А заодно – и форм. В изобразительном искусстве, начиная с авангардных течений – разложение образа. В музыке – разложение звука. Да и сама музыка перестаёт быть собственно музыкой, по каким жанрам её не распределяй. Она не может теперь быть просто музыкой, она должна быть шоу.

Конвейерно-штампованное чувствование оказывает свое воздействие на искусство, включает его в свое поле и в свою логику, разрушая и заменяя масс-культурой (это совсем не то же самое, что культура масс). В то же время эстетизация всего в повседневности приводит к деэстетизации всего в искусстве, насколько оно остается замкнуто в самом себе как в форме, и не является простым моментом производства капитала. Не катарсис, а аффект. В эту сторону движется масс культ., в эту сторону движется искусство, сближаясь с ней как по форме, так и по содержанию. Оно само становится инструментом массового производства аффектов. Оно замыкается, но не может замкнуться на себе. Оно утрачивает свою автономность, как достраивание до целостности человека в области чувств в противовес бесчувственной повседневности. Оно само становится бесчувственным в угоду ей. Бесчувственным, но эмоциональным, как и сама повседневность.

5) Искусство вынуждено конкурировать и быть конкурентоспособным в производстве аффектов, чтобы вообще быть. Производство ощущений и впечатлений всё время развивается и интенсифицируется. Они не обязательно должны быть глубокими, но они должны быть сильными и интенсивными. Тем самым искусство перестает быть искусством, и становится в один ряд с производством повседневных аффектов. В сериале «Чёрное зеркало» премьер-министр Великобритании в прямом эфире занимается сексом со свиньёй. По задумкам авторов сериала организатор этого очень популярного перфоманса – никто иной, как художник. Его цель – создать самое популярное действо. И не зря в сериале, который сейчас конкурирует с кино, и в то же время является элементом повседневности, создатели указывают на художника так, что это не вызывает сомнения как очевидное. В 2013 году Петр Павленский прибил своё «хозяйство» к брусчатке Красной площади. Художница ОРЛАН с 1978 снимает на видео свои пластические операции, в том числе, вживление имплантатов. Именно подобное делает известными современных художников, а вовсе не чувства и их выражение в произведениях, которые, как и мышление, маргинальны, поскольку их производство не массовое.

6) "Для искусства стало большой неожиданностью известие о его преждевременной (а по сути временной) кончине, смерти по существу, хотя его производители неплохо себя чувствуют и даже не утратили способности к простому воспроизводству. Поэтому и философия не просто себе на уме и надзирает за призренным и презренным бытием, периодически объясняя мир, преимущественно, когда её не просят. Она кликушествует, пророчит и клевещет, всегда несправедливо, но зато по истине, даже ошибаясь. Она – промах, выстрел на дуэли в воздух или себе в сердце. Скорее, она пытается удавиться вопросом" [2]. Муки исчерпанных, но не исчезнувших отчуждённых форм общественного сознания и чувствования, исчерпанность отчуждения как своего-другого присвоения Алексей Валерьевич Босенко в этих нескольких фразах показал даже слишком ярко. Ведь вроде бы многие давно знают, что «король-то голый», и даже говорят об этом вслух. И даже догадываются, почему он голый. Но при этом делают вид, что это – новая королевская и придворная мода, а не конец королевской власти и пирам во дворце. И конец даже не в смысле, что дальше некуда и никак, а в утрате того, что составляло необходимость их бытия, но не бывания. Утратой философией и искусством того, что, составляя их содержание, выходит за их пределы, за них, как пределы, как опредЕление – момент и условие того, чтобы быть беспредельным. Конец-то зафиксирован, опознание трупа произведено. Но бесплодной ли была жизнь того, кто умер? Это решать не ему, не трупу, а живым, если и насколько они живы. Чувства – такой же атрибут субстанции, как и мышление. Они атрибутивны по отношению к материи как таковой. Мышление и чувства атрибутивны по отношению друг к другу. В этом Босенко абсолютно прав. Это и значит и НЕ значит, что чувства (точнее чувствО во всём своем многообразии) и мышление бессмертны. Но это значит, что решать судьбу бытия (жизни и смерти) чувств и мыслей в НАСТОЯЩЕМ за прошлое и будущее и за время как таковое, без прошлого и будущего, придётся нам, на основании и по праву рода, родового существа – человека.

7) Но именно в таких сферах деятельности как искусство осталось еще пространство свободного времени – времени действия по меркам свободы. И пусть пока чувства случаются, то есть происходят случайно, в случайном времени и пространстве, не просто как времени осуществления случайности как своего другого необходимости, а и, как писала когда-то Анна Кошевая [3], случайности как «исторически изжившей себя необходимости». Тут важен и момент, на который указала Аня и тот, который подчёркивал Босенко, цитируя Шеллинга: "необходимость – возможность случайности". Здесь эти противоположности оказываются тождественны в своём взаимном переходе. Потому именно точка пересечения чувств и ощущений, может быть продуктивной в переходе от планомерного производства фрагментов индивида к становлению человека, в переходе к планомерному производству универсальной личности. Применение разнообразия, мощи и тонкости технологий по производству аффектов может стать здесь отправной точкой. Нужно провести линию от аффектов к чувствам, от чувств к разуму. Если брать по основанию, чувства разумны, разум чувствующий.

8) Сам кризис производства потребителя и потребления (его перепроизводство), причём, перепроизводства на уровне отдельного индивида, не делает менее эффективными технологии этого производства, а просто запускает механизм разрушения, о котором речь пойдет в своём месте. Поэтому те, кто собирается преодолеть логику капитала, чтобы выйти на новый уровень общественного развития, в наше время должны быть, как минимум, и художниками (в самом широком смысле этого слова), и маркетологами, и социальными инженерами-политтехнологами. Должны уметь создавать аффекты, которые могут стать началом чувств, причём так, чтобы они были интенсивными настолько, чтобы могли конкурировать с произведёнными в индустрии человека как потребительной стоимости для капитала. Взять на вооружение развитые капиталом технологии производства фрагментов индивидов и обернуть их против него, в борьбе за человека. И это только инструментарий, да еще и далеко не весь. Он сам по себе еще ничего не значит, но без него, точнее без его применения по меркам свободы как осознанной необходимости, дело преобразования общества невозможно.

Источники

1.        Бодрийяр Ж. Общество потребления. Его мифы и структуры. / Жан Бодрийяр [пер.]. – Москва: Культурная революция, Республика, 2006. – 269 с.

2.       Босенко А.В. Случайная свобода искусства. / Алексей Валериевич Босенко. – Киев: Химджест, 2009. – 584 с.

3. Кошевая А. Случайность как исторически изжившая себя необходимость. http://propaganda-journal.net/392.html