Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Это было бы немыслимо даже два года назадСодержание книги
Поиск на нашем сайте
Вот я стою перед телекамерой немецкого ТВ, и никто не возражает. Я бы раньше боялся, мне и сейчас страшно. Ибо я в душе остаюсь человеком, который в лучшем случае никогда больше не появится на экране. Мне сейчас говорят: ты плохо жил. Я совсем не плохо жил. Я не знал, как можно... Я считал, что мои произведения не публикуются, значит, так и надо и так далее... Я только читал свои вещи. Люди сами записывали их на магнитофон, кто-то переписывал, кто-то перепечатывал, кто-то переплетал, и появились специальные книги, изданные от руки. Сейчас я впервые вылез на солнечный свет и снова боюсь. Боюсь, не вреден ли он для меня. Я не могу дать примеры сталинского, брежневского юмора. Мой юмор всегда был одинаковым. Он меня тянул, как собака тянет хозяина, и, может быть, мы чем-то приближали сегодняшнее время, а может, случайно попали в него. Я буду в выигрыше, если мои вещи устареют, – значит, улучшилась жизнь. Если жизнь не улучшится, они не устареют... Есть ли у нас юмор? Еще какой! Вся наша жизнь последних десятилетий. У нас был период слез, потом период смеха... Смех сотрясал нас. Мы в нем спасались. Люди приходили на концерт, то есть я приходил, а концерты у меня были на заводах, в институтах, люди оставались после работы, и мы смеялись вместе до слез или от слез. Мы открывали для себя, что все думаем одинаково. Это теперь, когда открыли окна и двери, мы думаем по-разному... А раньше думали одинаково и очень нравились друг другу. Ничто так не сближает разнообразные частицы, как давление сверху. Юмор становился все более непереводимым. Смех вызывали самые серьезные вещи. Допустим, рапорт в газету: «Мы такие-то, собрали тридцать центнеров с гектара. Посвящаем 1 Мая». Ответ в газете: «Вы такие-то, собрали тридцать центнеров с гектара и посвятили 1 Мая. Сердечно поздравляем вас». Или: «Я, Степанов, проехал сто тысяч километров без ремонта, хочу проехать еще сто тысяч километров». Ответ: «Вы, Степанов, проехали сто тысяч километров без ремонта, хотите еще сто тысяч километров. Поздравляем вас и желаем проехать еще сто тысяч километров». Как это все переведешь и кто поймет? Юмор стал замкнутым и специфичным. Мои произведения, написанные в тот сложный период, еще собирают публику, но это отголосок моего подполья. Мне надо искать другой путь, или вдруг уйдет все в прозе, тогда опять я в порядке, если мне окончательно не припомнят этот разговор. Этот юмор специфичный, но это юмор огромной страны и собирает огромные массы людей, значит, он должен быть интересен вам, если вам не безразлична ваша жизнь. Меня спрашивала уже какая-то английская журналистка: «Неужели вам не обидно, что ваши произведения не переводятся, что вы заняты спецификой своей страны?» Я уже тогда знал, что, если мы изменим положение в своей стране, оно изменит положение во всем мире. Сегодня мы живем в согласии со своим правительством, мы боимся за него, мы бережем его. Я специально выступал перед охраной Кремля, веселил и развлекал их, чтоб они лучше работали. Людей, умеющих решать, мало, умных среди них еще меньше. Много решительных дураков. А когда человек безапелляционно говорит, тебя так и тянет выполнить; уже когда бежишь обратно, громыхая ведром, думаешь: зачем поливать, когда идет дождь? У меня такой был начальник, когда я в порту работал, Хаджибаронов его фамилия. Он ночью звонит, в шторм: – Кто дежурный? – Жванецкий. – У вас же портальные краны заливает, немедленно принять меры. Я засуетился, натягиваю плащ, а старый механик: – Ты куда? – Да вот краны заливает, начальник звонил... – И что, ты идешь задом волны отбивать? Когда решительно прикажут, очень сложно успеть оценить приказ, прежде чем сорваться и побежать... Если сейчас пойти утверждать этот текст, десятки людей с радостью возьмутся утверждать и не утвердят. Надо брать игру на себя и, проиграв, объяснить, что это выигрыш, что так и надо было, что это было задумано, что будет несмешно, и половина не включит, догадываясь, а половина, не догадываясь, выключит... И пора нам с юмором в Европу. Мы дали им природный газ. Надо веселящий, и все они пусть заливаются от хохота на своих кузнях, у своей плиты. Тут мы и появимся со своим юмором. Обожаю выходить на аудиторию, которая уже хохочет.
Все гады – с моторами, и лишь орлы рассчитывают только на себя. Выглядят они, конечно, угрожающе, но прилетают поздно, когда все уже расхватали, и, сидя на утесе, долго рассказывают разным пресмыкающимся о своей неприспособленности и убеждениях. А те уже и не слушают, – у самих ничего нет, так еще слушать, почему у него ничего нет – глупо. Все возле машин, пикников и сыты кое-как. А тот, у кого ничего нет, всегда называет это убеждениями.
Чем отличается художник от нехудожника? Этому не плати – он будет писать. Тому плати – не будет.
Вы знаете, что я заметил: только пройди в мини-юбке с длинными волосами, и сразу начинают знакомиться, годами ходи в шинели с бородой – никого.
Когда уходите вы – звоните, пишите, встречайте. Когда уходят от вас – признайте свое поражение, исчезните! Ничто вам не поможет. Я люблю вас, от которых ушли. Ваши почерневшие лица, боль, которую вы носите всюду. Ваше смешное открытие, что любовь помещается не в голове, а чуть выше сердца – там болит и болит. Что ж там такое, чуть выше сердца? Что там болит? Душа? Уходят оттуда? Я люблю ваши смешные одинаковые разговоры. Ваш растерянный вид, ваш воспаленный взгляд. Конечно, время лечит, но, когда вы вылечитесь, оно уйдет от вас тоже.
И вдруг совершенно неожиданно в Одессе, среди дождя и грязи, среди незнакомых свирепых людей, среди отсутствия денег и большого количества долгов, оказался я с хорошим настроением и приятными воспоминаниями.
Как дружелюбен стол, как безопасен чистый лист бумаги. Кресло зовет и подкладывает локти. Приходи. Так вот. Приду конечно, сяду, но ни одного слова на бумагу. В конце концов, стол создан для выпивки, а не истязаний. Стол – это место, а не путь. Как безопасен чистый лист бумаги.
Вначале я хорош. Чуть выпью – очень хорош. Еще выпью – появляется легкий износ души. Еще чуть-чуть – износ души обнажается. Еще – он выпирает. Еще выпью – появляется дурной характер. Еще – появляются дурные наклонности. Поздно ночью – пороки. К рассвету – извращения. Утром – тяжелый сон. Днем – молчаливая голова. Вечером – снова хорош. Чуть выпью – очень хорош.
Прэсса дает!
Собраться так же они там могут, но испытывать при этом счастье – никогда. Смотреть вместе кино они тоже могут, но так ликовать, так расстраиваться? Почему наша жизнь полней и убедительней?! Почему нас обуревают такие страсти?! Почему наша жизнь счастливее, ярче?! Во всем. В каждой мелочи. Именно мелочи делают нашу жизнь такой привлекательной, и радость мы испытываем гораздо чаще. Разве они могут всей страной прочесть одну книгу и узнать о себе потрясающие новости? Разве они когда-нибудь поймут, что значит узнавать исторические, генетические, сельскохозяйственные подробности из художественной литературы? Разве они почувствуют такую отдачу от писательского труда? Ведь писатели у нас дают путевку в жизнь офтальмологам и конструкторам. В художественных журналах инженеры, техники, юристы ищут и находят ответы на профессиональные вопросы. С какой жадностью население читает! Где еще столько читают в любом транспорте и вздрагивают от сладкого мщения или открытия? А как мы расстраиваемся от газетного холодка? Где, в какой стране народ так расстраивается от тона газет? Кажется, скисли, кажется, им заткнули рот?.. Вдруг ликующий крик: «Читали?! В этой маленькой... под дых характеристикам... А-а-а! Звезданули Главное юридическое управление Министерства иностранных дел СССР. А-а-а!» – «Где?..» – «Вот! Вот и вот». Народ уткнулся... Все проехали свою остановку... Все содрогнулись от смелости малышки. Как стреляет? «Читали?.. Удар по армии?» – “Сельская жизнь” за семнадцатое». – «А-а-а!..» Все снова проехали остановку. О-о-о! Елки-палки! Прэсса дает! Звездает по площадям. Три дня тишины... «Известиям» заткнули рот... «Московские новости» громят только по-английски, по-русски лижут зад администрации, «Литературка» укусила сама себя и отравилась… О-о-о! А-а-а!.. В криках народ снова проехал свою остановку. – Слышали, вызвали телевидение и сказали: если вы, гады, еще раз покажете «12-й этаж!»... А те заныли: а что нам делать, мы же уже отменить не можем, мы шесть раз показывали. А им сказали: вот, гады, теперь выкручивайтесь, и чтоб передача была, и чтоб министров не порочили, и чтоб гласность была, и чтоб выкриков не было, и чтоб цены повышались, и чтоб люди одобряли, и чтоб свобода была, и чтоб митингов не было. Вот теперь и выкручивайтесь, гады. И они побежали на работу – выкручиваться... А-а-а!.. Во дела... И народ опять проехал свою остановку. – Ребята! А перестройка – это что?.. – Ты что, сдурел? – Не, ну как?.. Вот я, допустим, слесарь... Мне как? – Ты чего тут бузотеришь? Ты чего тут в таком большом деле подмигиваешь? – Да нет... Я просто спросить хотел... Все кричат – перестройка... Это что? Мне лично?.. Опять, что ли, быстро, качественно, эффективно или, может быть, трудиться с отдачей?.. Я что хотел узнать, почему я понять не могу. Мне говорят: «Ты в самом низу, с тебя начинать». Ладно, я в самом низу. И мне как? По-прежнему эффективно, быстро, с высоким качеством или, может, с полной отдачей? Я потому и спрашиваю. Мне будет выгодно или опять быстро, эффективно, высококачественно, не снижая темпов, на своем рабочем месте?.. Я спрашиваю, перестройка для меня лично – это что?.. – Критикуй. – Кого? – Кого видишь. – Ага... А когда мне будет выгодно? – А кого выгодно, того критикуй. – А-а-а!.. – И народ проехал свою остановку. – Читали, «Социндустрия» потребовала пустить адвоката в КПЗ? А следователи закричали: «Как, при адвокате вообще ничего не раскроем. Мы и так судим не тех, кто виноват, а тех, кого поймали. Мы не можем искать виноватого. Его вообще нет. Его нигде нет. Они давно уволились, переехали и погибли еще в гражданскую. С тех пор от них остались инструкции, по которым мы действуем». А «Индустрия» закричала: «Как?» А все следователи завыли: «А вот так...» А «Индустрия» как шепнет: «Меняйте!» А следователи как застынут: «Что, все менять?» А «Индустрия» тогда побежала выяснять, почему овощей мало на станции Раздельной и их не завезли, и вообще, до каких пор сами водители будут нарушать проезд через осевую... – А-а-а!.. Прэсса. Ну, прэсса! Метро гудит. Народ ездой не интересуется. Народ компанию ценит. – Читали, «Московские новости» на китайском языке сообщили о новых правилах выезда? – Сюда? – От кретин! – Чего ты ругаешься? Я же китайского не знаю. – Тогда тихо стой. – Теперь, чтоб выехать... – Сюда?.. – Слушай, ты же хвастался, что тебе на «Пушкинской» выходить? Чего ты торчишь? – Ну рассказывай. – Так вот, новые правила выезда – три человека дают тебе характеристику и к... – Так что, три человека должны послать? – Да. Раньше один послал, и ты хочешь идешь, хочешь не идешь, а сейчас трое посылают, и ты хочешь не хочешь, а едешь. – Сейчас дали много самостоятельности заводам. – Дали?.. Кто дал?.. – Мы. Завод может сказать: «Не хочу делать туфли, хочу надгробья». – И чего? – «Пожалуйста, с первого января». – Слушай, а если все заводы скажут: хотим делать надгробья? – Пожалуйста, но только с первого января. – А кто же будет делать радиоприемники? – Вот... Когда заводы увидят, что спрос на надгробья удовлетворен, они все бросятся делать приемники и удовлетворят. – Здорово. – Конечно. В этом суть. – Слушай, а с ускорением как? – Ты что, решил к «Пушкинской» с другой стороны подъехать?! – Ну давай, давай. – С ускорением сложней. Здесь от темпов зависит. Здесь прэсса сомневается. Прэсса здесь попросила перерыв. Они слегка выдохлись, много на них навалилось. – Но слушай. Вот я, кроме как в метро, нигде никаких перемен не чувствую. – Это у тебя что-то с организмом. И тут не в переменах дело. Тут когда жизнь лучше станет, вот это, главное, не пропустить. – Ну так прэсса ж даст знать. – Даст, даст. Скажут, когда будет. – А я за сорок пять лет ни разу ни до чего не дожил, может, сейчас доживу? – До смерти доживешь. – Я как скажу «будет», так жена в меня тряпкой. – Нервная? – Слово это не переносит. Будет хорошо. Будут продукты. Не будет очередей. Будет квартира. Вспомнить нечего. Только мечтать. Она кричит: «Уже дед скоро, а все мечтаешь!» – А чего, мечтай, дед. Ты видал покойников – большинство улыбается, значит, в мечтах отошел, но, думаю, на сей раз до чего-то доживем. Последний раз экспериментируем. – А если неудача, что будет? – СПИД! Читал про СПИД? – А чего? – А ничего... – Вообще? – Ага! – И надолго? – А пока лекарства не будет. – А если попробовать как-то иначе? – Именно от этого и происходит. – Так что, вообще никак? – Вообще. – А как же? – А как хочешь. – Тьфу ты! Опять! Мясо – как хочешь, рыбу – как хочешь, и тут – как хочешь... – Как хочешь. – Самостоятельность? – Самостоятельность. – И хозрасчет? – И хозрасчет. – Тьфу!.. А если?.. – Нельзя. Пусть пойдет обойдет всех врачей, принесет обходной лист, возьмет характеристику после этого – и ни при каких обстоятельствах... (Шепчет.) – Изоляцией? – Да. – А целовать? – Передаст. – А обнимать? – Передаст. – От сволочь... – Где ты читал? – В прэссе! – Ну прэсса. От прэсса! – Теперь демократия. Это как? – Это если ты не согласен. – Ну?.. – Вот. Теперь ты можешь быть не согласен. – Ага... И долго? – Ну, долго я в не советовал... Ну, пока это происходит, можно. – А зачем это мне? – А я сам не знаю. – И чего? – Ничего... Так и живи... – А не поймают? – А ты никому не говори. – Ага... Тогда конечно... Это облегчение. – А как же... – И до каких пор молчать? – Пока не согласишься. – Тогда уже молчать не стоит. – Можно и высказаться, но тоже осторожно. – Это облегчение. – Это большое послабление! – Прэсса добилась? – Прэсса! – Ну прэсса! – Да, прэсса тут все и завертела. – А где она? – А всюду. Я тут заходил в одну. Эти ребята... Ух, разворотистые. На Пушкинской, вернее, там милиция. Глянул через окно с улицы, поверишь: стол, стул, телефон, бумага и больше ничего. – Ничего? – Ничего. – А как же он громит? – Вот так. – Значит, перестроился... – Перестроился. – Ну прэсса... – Ой прэсса! – Слышали, всю прэссу вызывали: «Чего у вас каждый день тайфуны, аварии, вы что, сдурели?» Те туда, сюда, мол, это не мы, мол, это стихия. А им: «Если у вас настроение хреновое, вы на людей не вымещайте, уменьшить к чертовой матери вдвое всю эту гадость». Те: «Есть!» – и давай себе о зэках писать. Мол, сидит, а не виновен. Сидит, а не виновен. Их опять вызывали: «Опять народ будоражите. Каждый, кто сидит, виновен! Сидят, никому не мешают. Уже сто комиссий, мол, проверяло: – Как вы тут, зэки? – Все в порядке. Хорошо сидим. Езжайте домой!» Ну, те вначале кричали, что много сидит, сейчас кричат: «Не. Кажется, немного». И про прошлое уточнили. Раньше, мол, ужас сколько перед войной погибло. Сейчас уточнили: «Не, кажется, ничего, не так много». – Ну прэсса! – Да, сейчас они вообще – то притихнут, то вскипят. – Читали? – И народ проехал свою остановку. Нечего читать, и народ вышел на своей остановке.
Отодвинули облако
Отодвинули облако и спросили: – Ты ее любишь? – Да. – Ты ее ненавидишь? – Да. – Ты ее не можешь забыть? – Да. – Жизнь без нее потеряла смысл? – Нет. – Что делаешь? – Лежу. Думаю. – Маму жалко? – Очень. – Себя жалко? – Нет. – В общем, все кончено? – Да. – Идут повторы? – Да. – Пьешь? – Пью. – Мы тебя застали как раз... – Да. После этого. – Извини. – Можно попросить? – О маме? – Да. – Это заблуждение. Мы не для просьб. Нельзя менять судьбу, нельзя. – Одну... – Нельзя. В ней больше, чем во всем. Нельзя! Знать хочешь? – Нет. Совет какой-нибудь... – Новости, которые ты считаешь плохими – такие же! – Я буду счастлив? – Ты будешь доволен. Иногда. – Друзья? – Как тебе сказать?.. Ты слишком на них рассчитываешь. – Женщины? – Надежнее, но небескорыстно. – Рассчитывать на себя? – Нет. – На женщин? – Нет. Не показывай людям. – А вы? Поможете? – Пережить, перетерпеть. Пережить-перетерпеть. – Так мало? – Совсем не мало. – Бороться? – Нет. Не ври. Делай что хочешь. – Это просто. – Не ври, делай что хочешь! – Это же просто. – Не ври, делай что хочешь. – А хватит сил? – Вот когда тебе нужно соврать, ты чувствуешь? – Да. – Когда ты пишешь и не идет рука, ты чувствуешь? – Да. – Когда ты внезапно кладешь слово, которого ты не знаешь, ты чувствуешь? – Да. – И этот ритм? – Да. – И эту точку, которую кто-то ставит? – Да. – Это мы. – Да... да... да... – Вставай... – Да-да-да. Я встаю...
Птичий полет
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2021-02-07; просмотров: 86; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.141.45.90 (0.008 с.) |