Глава 4. Гибель святого императора и его семьи

 

При всех достоинствах император св. Маврикий обладал одним крупным недостатком — он не умел располагать к себе людей. Его экономность в делах государственного управления на фоне дорогих подарков собственным родственникам не могли не вызвать обоснованного раздражения у населения столицы. Нашествие аваров на Константинополь в 588 г. не прибавило симпатий к нему со стороны горожан, и лишь с большим трудом при помощи патриарха удалось умиротворить византийцев.

Желая уменьшить военные расходы, св. Маврикий дважды пытался осуществить свой замысел — сменить виды солдатского довольствия, и оба раза неудачно. К величайшему сожалению, среди современников совершенно неоправданно за ним укрепилась репутация жадного к деньгам и весьма скаредного правителя. Конечно, как и любой другой человек, св. Маврикий имел недостатки, производные от любви к семейству. Не обладая в отличие от, скажем, св. Юстиниана Великого, широким кругозором, он рассматривал государство как свою вотчину. Когда в 597 г. император находился при смерти в приступе тяжелой болезни, было составлено царское завещание, согласно которому его сын Феодосий получал в наследство… Константинополь, а другой сын, Тиберий, — Рим. И хотя затем царь выздоровел, эта история запомнилась[512].

Говорят, некоторые события дурно предзнаменовали. Когда на Пасху 601 г. супруга поднесла в качестве подарка св. Маврикию золотую корону, тот не надел её на голову, а положил на престол в храме Св. Софии. Императрица очень обиделась на мужа, а окружающие усмотрели в этом верное свидетельство скорого падения его царства[513]. В другой день некий монах, известный строгим, аскетическим образом жизни, прошёл по Константинополю от центральной площади до Медного крыльца с обнажённым мечом и всем объявлял, что самодержец вскоре умрёт от меча[514].

Это суеверное мнение родилось не на пустом месте. Как повествует летописец, при заключении последнего мирного договора между Константинополем и аварским ханом, вождь варваров предложил императору выкупить византийских солдат, томившихся у него в плену, по одной золотой монете за человека. Император отказал, тогда хан уменьшил сумму выкупа вдвое, но и теперь царь не принял этого предложения, желая ещё более уменьшить цену за пленных. Он полагал, будто, желая получить средства, авар согласится освободить солдат на приемлемых условиях. Разъярённый хан отдал приказ умертвить всех пленников, которых было по различным подсчётам до 12 тыс., что и было сделано его людьми[515].

Только тогда император понял, какую ошибку он совершил, и какой страшный грех взял на свою душу. Находясь в глубоком раскаянии, царь часто молился, и однажды ему было видение, будто он стоит в храме, а Божий глас спрашивает его, где он хотел бы получить возмездие за грех: здесь или в будущей жизни. Святой Маврикий ответил, что здесь, на земле, и услышал ответ, что он отдаст власть простому солдату. Немедленно по всем провинциям Римской империи, монастырям и скитам были посланы царские гонцы, прося молитв перед Господом за себя, чтобы Спаситель наказал императора при этой жизни (!). И вся Кафолическая Церковь ежедневно взывала к Господу с этой просьбой. Наконец, в один из дней императору передали послание от пустынного старца, который сказал ему: «Господь, приняв твоё раскаяние, спасёт твою душу и упокоевает тебя со святыми, но ты потеряешь царство с позором и опасностью!». Услышав это, св. Маврикий возблагодарил со слезами на глазах Христа за великую милость и послушно ждал развития событий, конец которых был ему уже известен. Кара Господня не заставила себя долго ждать[516].

Поздней осенью 602 г. император, как уже указывалось выше, отдал приказ своему брату Петру, командующему придунайской армии, перезимовать в землях славян. Это известие вызвало ропот среди солдат, и так уже пресыщенных воинскими походами, битвами и лишениями. В этих обстоятельствах Пётр действовал далеко не лучшим образом. Опасаясь враждебного отношения солдат, он разбил свою палатку вдалеке от основного лагеря, совершенно упустив из рук инициативу и даже не пытаясь успокоить солдат. Что же удивительного в том, что через несколько дней к нему явилась делегация от армии с требованием прекратить зимовку и вернуться на родину? Сам Пётр совсем не считал приказ своего царственного брата правильным и в разговорах с ближайшими офицерами свиты горячо осуждал образ действий св. Маврикия, который, как считал сам Пётр, ошибочно хотел уменьшить расходы казны на содержание армии, предоставив ей кормиться грабежом на захваченных землях славян[517].

Трудно сейчас проникнуть в существо подлинных замыслов императора, вполне возможно, зная его бережливость, что он действительно желал ослабить расходы казны. Но трудно отделаться от предположения, что им двигали и иные, гораздо более практичные помыслы. Не очень веря в миролюбие славян и аваров, опасаясь, что с уходом римского войска они вновь попытаются весной сделать нападение на Балканы, он решил оставить свою армию на их землях для превентивного предупреждения возможной агрессии.

Как бы там ни было, но Пётр поступил двояко: с одной стороны, он «за глаза» ругал приказ императора (но так, что об этом «тайном» непослушании скоро узнали многие), но публично лично приехал в солдатский лагерь и объявил свой приказ по армии остаться на зимовку. Среди легионеров поднялось ужасное волнение, а Пётр вместо того, чтобы попытаться смягчить гнев войска, со своими ближними офицерами спешно убежал в Константинополь. По существу, он оставил армию без командования на чужой, враждебной земле; рядом с солдатами не осталось никакого авторитетного командира из числа победоносных военачальников, приписанных к войску. И тогда войско подняло на щит смутьяна и узурпатора сотника Фоку и объявило его своим вождём. С ним мы уже встречались во время недавнего прибытия в столицу солдатской делегации по делу Коменциола[518].

Надо сказать, в такой ситуации это было самое естественное и легко угадываемое решение придунайской армии, за которым последовали и не менее естественные действия людей, поднявших бунт и хорошо понимавших, чем для них закончится его подавление со стороны законной власти. А так ничего и не предпринявший для успокоения войска Пётр прибыл в Константинополь и объявил царю о восстании солдат.

Получив известие о том, император не предпринял никаких ответных шагов, будто опасности не было вовсе. Вместо организации обороны от мятежников царь давал ристания народу — видимо, он уже ощутил себя в Руке Божьей и терпеливо ждал часа расплаты за свой отмоленный грех. Когда стало известно, что Фока находится уже неподалеку от столицы, св. Маврикий направил к нему послов, но мятежники не приняли их[519]. В это же время его сыну Феодосию, отдыхавшему в имении в 20 км от Константинополя, пришло послание Фоки, в котором глава мятежной армии предлагал царевичу принять на себя верховную власть или передать её Герману, поскольку армия отказывается подчиняться императору. Взволнованный Феодосий немедленно отправился к отцу, который велел расставить караулы на крепостных стенах столицы. Но никаких новых мер он опять не предпринял.

Словно общая слепота овладела всеми, включая самого царя. Целое войско шло к столице, но никто не противостоял мятежникам. Напротив, Фоку приветствовали восторженными криками, будто ждали от него избавления от бед, нахлынувших на Римскую империю. В этих условиях св. Маврикий перестал доверять самым близким людям, включая Германа, поспешно обвинённого в измене и бежавшего от явной смерти, а константинопольцы с нетерпением ожидали подхода армии Фоки, всячески понося императора бранными словами. Потеряв самообладание, император решил покинуть столицу и спастись бегством. Сняв царские одежды, он и его семья погрузились на корабль, но на море была буря (стоял ноябрь месяц), и им с большим трудом удалось пристать к пристани около города Пренета, близ храма мученика Автонома. Истрёпанный бурей, св. Маврикий окончательно занемог — его мучила подагра, и попытался использовать последний шанс, чтобы спасти хотя бы сына. Феодосия он направил к персидскому царю Хосрову, своему названному сыну, но по дороге царевича, который был уже в Никее, неожиданно настиг приказ отца вернуться обратно.

Тем временем в столице разыгрались настоящие страсти по опустевшему трону. Герман, чудесным образом спасший свою жизнь, решил попытать счастья и занять царский престол, но прасины не поддержали его и выдвинули кандидатуру Фоки, которого все ждали, как лучшего преемника недостойного, как казалось тогда всем, царя. К этому моменту мятежное войско остановилось в Евдоме, куда Фока пригласил патриарха, ипподромные партии и сенат. На состоявшемся вскоре заседании радостными криками было названо имя нового царя — узурпатора Фоки. Избрание было завершено торжественным шествием в храм Св. Иоанна Предтечи. Новый самодержец пышно въехал в столицу, разбрасывая по сторонам золотые монеты из царской казны, а затем выдал солдатам обычное в таких случаях вознаграждение. Через 5 дней его жена Леонтия  была провозглашена императрицей[520].

После этого судьба несчастного императора св. Маврикия была решена. Мстительный и злопамятный Фока не желал сохранять ему жизнь и отдал приказ умертвить святое семейство, который привёл в исполнение его близкий поверенный Лилий. Святого Маврикия, его жену и детей привезли в Халкидон, где им публично отсекли головы. Как гласит предание, одна благочестивая женщина решила подменить маленького царского сына своим ребёнком, но св. Маврикий не позволил этого сделать. Для прибавления мучений отцу, сначала отрубили головы его сыновьям — св. Маврикий стоял на коленях и молился Богу со словами: «Праведен еси, Господи, и прав суд Твой!». Потом настал и его смертный час[521].

Эта картина столь красноречива, что не нуждается в комментариях. Тела казнённых бросили в море, а головы выставили на Военном поле в Константинополе на всеобщее обозрение. После св. Маврикия казнили его брата Петра, Коменциола, доместика Петра Презентина, стратега Филиппика Георгия и сенатора, который некогда таскал Фоку за бороду на заседании синклита. Возвращённый с полпути отцом, царевич Феодосий искал спасения в церкви Св. Автонома, но и его убили слуги Фоки.

Бывшая императрица с тремя дочерьми была препровождена в дом префекта, а затем, по-видимому, в темницу, но и их постигла страшная участь. Некоторое время дочь императора Тиберия, ставшая царицей, томилась с детьми, гадая о своей судьбе и молясь за упокоение души казнённого мужа и сыновей. Но уже скоро стало ясно, что Фока не намерен дарить им жизнь. Для проформы их ложно обвинили в подготовке государственного заговора, хотя для всех была очевидна нелепость и беспочвенность таких обвинений, а затем предали пыткам и казни на том самом месте, где погибли их муж, сыновья и братья. Они были погребены в храме св. Маманта.

Спустя века, на надгробном камне царицы сохранялась трогательная элегия от лица несчастной императрицы Константины: «Я, несчастнейшая сродница двух царей, дочь Тиберия и жена Маврикия, я, многочадная царица, мать доблестных и державных детей, я лежу здесь вместе с детьми и отцом семьи, падши под ударами бешеного и буйного войска. Я потерпела больше Гекубы, Иокасты и Ниобеи — и тяжело лежать костям моим! Пусть бы они убили мать, но за что они убили малых детей, не знающих людской злобы? Рим уже не будет осеняем нашими отраслями, ибо корень исторгнут фракийскими ветрами» [522]. Если семейство св. Маврикия, давшее Церкви двух святых, и было в чём-то виновато перед Богом, то кровь невинных детей и императрицы смыли все их грехи.

Можно без труда предположить, что смерть витала и над головой св. Сосипатры — единственной оставшейся в живых дочери св. Маврикия и Константины. Но, видимо, Фока понял, что казнь благочестивой игуменьи, пользовавшейся большим уважением в народе, оставившей земную жизнь ради спасения души, вызовет гневную реакцию в народе. Как бы там ни было, но св. Сосипатра осталась живой.

Вслед за этим меч палача стал работать со скоростью гильотины. Все, кто хоть как-то был связан с царской семьей, попали в «чёрный» список. Им выкалывали глаза, вырывали языки, отрезали руки и ноги, некоторых сжигали живьём, и простая смерть казалась величайшей милостью Небес — им завидовали остальные обречённые на страдания[523].

Страшными и таинственными явлениями ответило Небо на смерть царя и его семейства. Летописи сообщают, что в день их казни мощи св. Евфимии, хранящиеся в Халкидоне, стали обильно источать кровь, которую местный епископ собирал губкой[524]. А в Александрии один человек, возвращавшийся домой ночью, видел, как статуи, стоявшие на улицах города, начали двигаться и провозгласили весть о гибели св. Маврикия. Долго ещё ходили упорные слухи о том, будто царевич Феодосий спасся, и многие с надеждой ожидали его чудесного прибытия, но, конечно, эти мечты не сбылись. «С тех пор, — как написал летописец, — не прекращались различные и чрезвычайные несчастия в Римском царстве» [525].

 

Внединастический император

 

 

 

XX. ФОКА-УЗУРПАТОР (602–610)

 

Глава 1. Тиран и палач

 

Наше повествование не претендует на то, чтобы называться «Историей Византийской империи». Поэтому мы не обязаны предаваться детальному описанию времени царствования человека, который, пожалуй, единственный из числа всех византийских императоров, бывших до него и царствовавших впоследствии, снискал такую страшную славу. И ранее случались императоры, известные своей жестокостью и ограниченные знаниями. Нередко в истории Римской империи на царском троне сидели узурпаторы, порой государство страдало от лиц, к которым нельзя отнести слова о личном благочестии и добронравии. Но, наверное, единственный раз за всю историю римского государства в лице Фоки сошлись все самые неприязненные черты характера, усугублённые тем, что этот человек не имел никаких прав на царский престол и омрачил начало своего царствования казнью законного царя и его семейства. Такого христианская Империя ещё не знала, но 14 ноября 602 г. жители столицы искренне радовались новому монарху, даже не догадываясь, что их ждёт впереди.

Нельзя сказать, что внешний вид нового самодержца вызывал к нему симпатию. Это был уже далеко не молодой человек, всю жизнь прослуживший в армии в гарнизонных частях и достигший звания среднего командира — центуриона. Фока имел невысокий рост, широкую грудь и безобразное лицо, которое ещё более уродовал старый шрам от раны, нанесённой мечом. Когда он раздражался, рана открывалась и чернела, чем ещё более ужасала окружающих. Рыжеволосый, свирепый по характеру, грубый и резкий в обращении, лишённый всякого образования, своевольный наглец и прирожденный убийца, он мало походил на облик Римского императора, каким его привык видеть самый просвещённый и цивилизованный народ современности[526]. Помимо прочих недостатков, этот тиран был чрезвычайно женолюбив. Получив власть, он предался домогательствам жён высших сановников и некоторых из них обесчестил[527].

Рассказывают, что спустя некоторое время один святой подвижник Православия, имеющий дерзновение обращаться к Нему с мольбами, возопил: «Господи Боже! Чего ради Ты прогневался на народ Свой и послал такого царя — тирана? За что такое наказание? Чем провинился народ Твой, что Ты предал его во власть кровожадного волка?». И было откровение этому святому от Бога: «Я старался найти царя похуже, чтобы наказать народ за его своеволие и грех, но не смог найти никого хуже Фоки. Ты же впредь не искушай судеб Божьих!»[528].

Тем не менее, когда факт появления нового царя стал реальностью, римская знать покорно приняла поворот судьбы и продемонстрировала явно незаслуженную им лояльность к Фоке. Один из самых известных вельмож времён св. Маврикия — Приск не побрезговал принять из его рук титул комита экскувитов. Другой высший титул — магистра оффиций Фока предоставил свому брату Доменциолу. Неразборчивость и легкость морали части византийской элиты хорошо иллюстрирует случай с Филиппиком. Когда началась раздача должностей и титулов при узурпаторе, Филиппик пришёл к Фоке и заявил, что падение св. Маврикия было делом его рук (!).

За этот «подвиг» он просил Фоку дать ему почётную должность. Надо сказать, что узурпатор высказал гораздо больше нравственных сил, чем зять покойного императора. Между ними состоялся следующий диалог: «Итак, ты приготовился стать нам другом, о, Филиппик?», — спросил Фока. Филиппик ответил: «Конечно, господин». На что узурпатор сказал: «Как же, если ты не был хорошим зятем, можешь ты быть другом без лукавства? Иди себе. Тот, кто не соблюл доверия зятя, не соблюдет и дружбы друга». Делать нечего — Филиппик постригся в монахи и ушёл в обитель[529].

Став царём, Фока продемонстрировал желание во всём походить на прежних царей. На следующий 603 г. он принял на себя консульство и разослал по всем провинциям изображения себя и императрицы Леонтии, которые с почётом встречало население, щедро задаренное сокровищами, хранящимися в императорской казне. Правда, нельзя сказать, что праздничный ажиотаж царил повсюду. Если в Константинополе свержение св. Маврикия отмечали как праздник, памятуя о том, что его родственник епископ Домициан довольно строго относился к монофизитам, то в других восточных провинциях память о нём была жива. Как только до полководца Нарзеса дошла весть о казни императора, он без размышлений отказался признать Фоку царём и поднял восстание.

Это событие тем более интересно, что в 590 г. Нарзес по просьбе Хосрова был отозван из Персии и имел все основания считать себя несправедливо обиженным св. Маврикием. Но, очевидно, понятие о чести и долге не умерло в душе старого воина. С немногими находившимися в его распоряжении войсками он занял Эдессу, где приказал казнить местного епископа Севера, присягнувшего узурпатору. К сожалению, в летописях сохранилось очень мало сведений о ходе этого восстания. Достоверно известно лишь то, что Нарзес обратился к Хосрову и, играя на его чувстве долга, предложил названному сыну покойного императора покарать Фоку и восстановить справедливость в Римской империи. Это нельзя считать предательством со стороны римского воина, поскольку в это время в столице и на окраинных землях Империи ходили упорные слухи о спасении царевича Феодосия, которого Нарзес, очевидно, намеревался вернуть на царство.

Удивительно, но эта весть, не имевшая, как мы знаем, никакого основания под собой, использовалась едва ли не всеми заинтересованными сторонами. В Александрии были убеждены в том, будто Герман подкупил убийцу Феодосия и тот скрылся в монастыре, архимандрит которого Мина даже подвёргся допросу по ложному обвинению в государственной измене. Слухи о спасении Феодосия упорно распространял Хосров и даже Фока, хотя каждый имел в виду собственные цели. Фока использовал этот ложный слух, чтобы расправиться с неугодными ему сановниками, каждого из которых при желании узурпатора можно было бы обвинить в помощи Феодосию. А Хосров приобрёл законное по тем понятиям основание начать войну против Римского государства, что при живом св. Маврикии сделать было для него затруднительно, если, конечно, он дорожил своим честным именем[530].

Весной 603 г. в Персию прибыло посольство от Фоки, которое, как это повелось издавна, уведомило Хосрова о переменах на Римском троне. Однако Персидский царь отказался признавать Фоку законным императором, ссылаясь на то, что наследник св. Маврикия жив. На самом деле очевидно, что для Персидского царя это был удачный момент для того, чтобы вернуть все земли, ранее отданные по договору Византии. Но, как прирождённый артист, перс сыграл настоящий спектакль. Он приказал своему войску одеться в траурные одежды, а затем задал риторический вопрос: «Я готовлюсь подняться против ромеев. Кто из вас, о, военачальники и славные знатные персидские, готов послужить моему желанию?». Естественно, отказчиков не нашлось[531].

Затем Хосров вывел самозванца, выдававшего себя за несчастного царевича, и обеспечил его войском и деньгами. Говорят, монофизитский епископ венчал самозванца на царство, и тот отправился к крепости Дары, где ему навстречу уже шёл военачальник Герман (не путать его с сановником Германом, имевшим виды на престол во время восстания Фоки) с римскими войсками. В первом же сражении римляне разбили персов, и Хосров, решивший возглавить войско, едва не погиб: его заарканил кто-то из римских кавалеристов, но верный телохранитель вовремя успел перерубить веревку. Впрочем, видимо, это сражение носило локальный характер, поскольку на следующий день состоялась основная битва, в которой успех сопутствовал уже персам и самозванцу. Герман был ранен, бежал в город Константину, где на 10-й день после сражения умер от раны.

Но и в Константинополе становилось уже неспокойно. Организовался заговор, главой которого стал евнух Схоластик, опиравшийся на партию венетов. Заговорщики желали свергнуть Фоку и поставить на царство сановника Германа. Схоластик попытался войти в переговоры с главой партии прасинов, но те сохранили верность Фоке и выдали заговорщиков. Схоластик умер под пыткой, Герман принял духовный сан, а зять св. Маврикия Филиппик принял постриг и уединился в монастыре, который сам же и воздвиг в Хрисополе[532].

Разгромив византийцев под Дару, Хосров с самозванцем осадил эту крепость и тем самым вынудил Фоку срочно искать союзников в лице аваров. По совету кого-то из своих сановников он отрядил посольство к хану и согласился добровольно увеличить размер ежегодной дани, выплачиваемой варварам, лишь бы только авары не тревожили северных границ Империи. Возможно, он желал большего — за деньги привлечь аваров к боевым действиям, но в силу неизвестных причин это согласие не было достигнуто. Получив от хана согласие на заключение мирного договора, Фока созвал все гарнизонные отряды, расположенные во Фракии, и, собрав из них армию, передал её своему доверенному лицу Леонтию. Это были не самые боевые части, и в первом же столкновении с персами Леонтий потерпел сокрушительное поражение, за что по приказу Фоки он был доставлен в цепях в столицу. Тем временем Нарзес укрепился в Иераполе, а Хосров безуспешно осаждал Дару.

Надо сказать, гарнизон Дары сражался отчаянно, и осада крепости персами затянулась на полтора года. Персидский царь попытался через местного епископа повлиять на защитников, но безуспешно. Собрав все силы, сделав бреши в стенах, персы пошли на последний штурм. Ярость Хосрова прекрасно иллюстрирует такой факт. Когда враги всё же ворвались внутрь крепости, архиерей города, страшась последствий своего отказа Хосрову, лишил себя жизни. В 604 или 605 г. мощные стены и укрепления Дары были срыты, и она закончила своё существование как пограничная твердыня римского государства[533].

Вместо не угодившего ему Леонтия Фока прислал на Восток своего брата Доменциола, который также не имел успеха в войне с персами. Зато он сумел уговорить Нарзеса прекратить сопротивление Фоке, предоставив тому даже некоторые гарантии безопасности. Как можно догадаться, хитрец сыграл на патриотизме Нарзеса, предложив возглавить войско в войне против персов. Но когда Нарзес прибыл в столицу, воина, именем которого персиянки пугали детей, сожгли на костре[534].

Беспомощность Фоки в войне с персами вызвала новый заговор, в который оказались вовлечёнными многие знаменитые аристократы.

Но по доносу некой женщины Петронии заговор был раскрыт и все заговорщики сложили головы на плахе. Погиб Герман, дочь которого являлась женой царевича Феодосия, и сама царевна. По преданию, именно в это время погибла императрица Константина с дочерьми. Наиболее жестокой казни подвергся иллюстрий Ельпидий: ему вырезали язык, отрубили конечности, выкололи глаза, а затем положили в лодку и подожгли её. Это страшное событие состоялось 7 июня 605 г.

А персы тем временем наступали — Хосров рассчитывал, как минимум, вернуть все те территории, которые он некогда добровольно уступил св. Маврикию. В течение двух лет шла напряжённая война в Армении, и, наконец, при содействии самозванца персы в очередной раз разбили римлян в сражении под городом Саталы, овладели им и осадили город Феодосиополь[535]. Из набранных и имевшихся в его распоряжении войск Хосров организовал две армии. Одна из них продолжала осаду Феодосиополя, а затем, после завершения осады, в 607 г. отправилась в Армению и Капподакию. Многочисленное иудейское население стало на сторону персов и деятельно помогало им, вследствие чего целые области были опустошены и обезлюдели: христиане бросали своё имущество и срочно уходили вглубь страны. Вторая армия вторглась в Малую Азию и в 610 г. дошла до Халкидона.

После этого у современников возникло ощущение, что Господь навсегда отвернулся от римлян: куда бы ни ступили персы, победа всюду сопутствовала им. Не оказав почти никакого сопротивления, все города сирийской Месопотамии приняли персидское подданство. Приняла власть Хосрова даже Антиохия с пригородами, что было невосполнимой потерей для Империи. А в Армении римское войско потерпело страшное поражение от персов в области Басьян. Когда же отдельные города не желали открывать ворот, вперёд персов выходил самозванец и, объявляя себя сыном св. Маврикия Феодосием, уговаривал горожан сдаться варварам[536]. В целом к 608 г. римо-персидская граница стала уже проходить по Евфрату.

В ответ на измены иудеев Фока прислал войско, которое устроило настоящие репрессии против них, попутно жестоко наказывая монофизитов, которые, как считал Фока, предали его, пойдя на сотрудничество с Хосровом. Кровавые события совершенно истощили плодородные земли Сирии и ещё более отторгли сирийцев-монофизитов от Константинополя. Вдобавок ко всему иудеи устроили ответные погромы христиан, вследствие которых в 610 г. погиб патриарх Антиохии Анастасий (599–610), труп которого иудеи сожгли на главной площади города.

Потерявший почти всё, что было завоёвано, приобретено и собрано его предшественниками, чувствуя шаткость своего положения, Фока решил упрочить собственное царство и сойтись в родстве с каким-нибудь знатным римским родом. Вероятно, он чувствовал тот вакуум, который образовался вокруг него, поскольку единственной заслуживающей внимания кандидатурой стал Приск, не постеснявшийся занять при узурпаторе пост комита экскувитов. За него Фока, не имевший сына-наследника, отдал свою единственную дочь Доменцию[537].

Эта женитьба всеми была воспринята как выбор Фокой своего преемника, но почёт, оказанный столичными жителями Приску, лишь усилил подозрения не очень далёкого с точки зрения ума узурпатора. Он даже велел арестовать и казнить наиболее почётных представителей ипподромных партий, заподозрив их в измене, и лишь горячая защита со стороны народа спасла несчастных от верной гибели. Но это событие стало роковым для Фоки — Приск видел, как легко от почестей можно прийти на эшафот, и стал тайно искать встречи с теми аристократами, которые решили сместить узурпатора с трона.

Авторитет Фоки падал всё ниже и ниже. Даже прасины, некогда возвёдшие его на царский престол, при выходах Фоки на ипподром не упускали случая выкрикнуть в его адрес оскорбления. Узурпатор жестоко расправлялся с ними: префект Константинополя Козьма вешал мнимых преступников, другим отрубал конечности, третьих зашивал в мешки и выбрасывал в море. Как кратко выразился летописец, «персы причиняли это зло в ромейских пределах, Фока же больше них причинял зло внутри. Он многое делал, чтобы не было крепости в государстве, ибо он убивал ромейских знатных, пока не опустело его царство от могущественных людей» [538].

Это ещё более распаляло население города и ожесточало сердце Фоки, по приказу которого однажды некто Скрибон Макробий был привязан на Военном поле к столбу и расстрелян из луков, как мишень для солдат.

Зима с 609 на 610 г. выдалась на редкость суровая и морозная — замёрзло даже море, в котором погибло множество рыбы[539]. Фока в это время жестоко страдал подагрой, и св. Феодор Сикейский, известный как целитель, был срочно вызван к нему. При встрече с Фокой целитель предлагал ему деятельно покаяться и загладить те беды, которые тот принёс окружающим. Престарелый патриарх Фома (606–610), занявший Константинопольскую кафедру после смерти патриарха Кириака, доживал последние дни в тяжелых думах о будущих днях. Его, равно как и будущего патриарха Сергия, духовно поддерживал всё тот же св. Феодор Сикейский, но, конечно, его сил было недостаточно для того, чтобы выправить положение дел римского государства[540].

Римская империя была разорена войной с персами, отобравшими обратно многие плодородные и богатые области. Но и авары презрели мирный договор и устроили настоящую охоту на римские провинции. Из всех земель Балкан только Фессалоника оставалась недоступной варварам, но и этот город держался из последних сил, раздираемый, к тому же, внутренней анархией партий.

Единственная страна, испытавшая подъём при Фоке, оказалась Италия. Помнивший обиды (явные и мнимые) св. Маврикия, папа св. Григорий Великий с огромной радостью приветствовал известие о воцарении Фоки. Он обратился к нему с письмом, в котором присутствовали слова, мало подходящие, по одному остроумному замечанию, к этому «бессмысленному тирану на византийском троне». «Слава в вышних Богу. Да возвеселятся небеса и да торжествует земля (Пс. 95, 11). Весь народ, доселе сильно удручённый, да возрадуется о ваших благорасположенных деяниях!.. Пусть каждый наслаждается свободой под ярмом благочестивой Империи. Ибо в том и состоит различие между властителями других народов и императорами, что первые господствуют над рабами, императоры же римского государства повелевают свободными!»

Нельзя не согласиться с предположением, что в глубине души св. Григорий Великий не мог не чувствовать отвращения к узурпатору Фоке, но политические соображения — греховная человеческая природа — взяли верх над благочестием и простой порядочностью. «Невозможно читать эти письма без возмущения; они являются единственным тёмным пятном в жизни великого человека и также позорят его, как позорит Рим воздвигнутая Фоке на форуме колонна» [541].

Конечно, св. Григорий мог в чём угодно упрекнуть св. Маврикия, но представить дело таким образом, что при нём римляне жили рабами, а при Фоке свободными было чрезмерной натяжкой. Однако такое отношение к себе великого подвижника Православия растрогало Фоку, по приказу которого Константинопольский патриарх был вынужден исключить из титулатуры именование «вселенский». Попутно Фока повсеместно объявил к вящей радости Рима, чтобы «Апостольский престол блаженного Апостола Петра признавался главой всех церквей» [542].

На пост экзарха Равеннского экзархата велением Фоки был назначен лояльный св. Григорию Великому Смарагда, после чего восторжествовала политика апостолика в отношении лангобардов. В 605 г. перемирие между Константинополем и лангобардами было возобновлено на 3 года при условии выплаты римлянами 12 тыс. золотых номизм ежегодно, и на тех же условиях возобновлено в 607 г. В 610 г. завязались непосредственные отношения Фоки с лангобардским королём Агилюльфом. Стороны обменялись посольствами, и тон между двумя монархами стал весьма дружественный. Преемники св. Григория папы Савиниан (604–606), Бонифаций III  (607) и Бонифаций IV  (608–615) продолжали его политику и даже получили от Фоки право переделать старый языческий Пантеон Агриппы на Марсовом поле в храм Пресвятой Богородицы и всех мучеников. Туда на 28 (!) телегах были свезены мощи погибших во времена древних гонений сподвижников Православия. Добрые отношения Рима и узурпатора были увековечены в Риме великолепным памятником, возведённом в честь Фоки в 608 г.[543]