Глава 1. Соимператорство трёх братьев и единоличное правление Констанция

 

После смерти императора святого равноапостольного Константина I Великого к власти в Римском государстве пришли трое его сыновей — Константин, Констанций и Констант, родившиеся от брака с Фаустой в указанной последовательности. Впрочем, иногда утверждают, что Константин II родился у святого императора не от Фаусты, а от любовницы Минервины, которая перед тем подарила ему несчастного Криспа[143].

О первых годах жизни наследников известно немного. Ещё в раннем детстве они были возведены отцом в звание цезарей — в 315, 325 и 335 гг. соответственно; все царевичи получили глубокое и разностороннее образование. Их закаляли физически, учили правоведению, военному делу и решению государственных задач. Лучшие философы, педагоги и юристы того времени читали лекции трём принцам[144]. Конечно, они были христианами, но в соответствии с обычаями древней Церкви не принимали таинства крещения в юном возрасте.

Хотя римским законом вопрос о престолонаследии не был урегулирован, авторитет равноапостольного императора позволял ему надеяться, что его последняя воля будет исполнена. Поэтому, как свидетельствуют историки, св. Константин Великий оставил завещание, в котором распределил все провинции Римской империи между своими сыновьями. Старший сын Константин получил Британию, Галлию и Испанию, Констант — Италию и Африку, а Констанций — Малую Азию, Сирию, Фракию и Константинополь. Носителем единоличной власти, как и прежде — во времена Диоклетиана, являлись одновременно сразу трое царевичей, а не кто-то один из них.

Впрочем, история восшествия сыновей св. Константина на трон не лишена картин, обычных для современников событий. Наследники стали именоваться царями не по воле отца, при наличии завещания, — таковыми их провозгласило войско. Кроме того, некоторые обстоятельства дают повод полагать, что исполнение завещания св. Константина Великого находилось под угрозой, детали которой скрыло от нас время.

Общеизвестно, что непосредственно после провозглашения принцев августами солдаты умертвили почти всю многочисленную родню св. Константина Великого: его единокровного брата Юлия Констанция и семерых племянников. В живых остались только два двоюродных брата наследников — малолетние Галл и Юлиан. Вследствие гибели почти всех остальных претендентов, пусть даже и потенциальных, сыновья святого царя беспрепятственно взошли на трон. Но другие обстоятельства событий скрыты от нас веками истории и молчанием современников, остались только отдельные фрагменты, дающие пищу для многочисленных гипотез и предположений.

Наследники св. Константина не присутствовали ни при казнях своих родственников, ни при кончине отца — занятые государственными делами, они не смогли проводить царя в последний путь. Только через несколько месяцев, уже в сентябре 337 г., Констанций похоронил отца в Константинополе, в храме Святых Апостолов. Тогда же он и получил на руки упомянутое завещание[145].

Очевидно, оно имело для него и братьев очень большое значение. Не случайно источники утверждают, будто арианский священник, передавший ему завещание, стал «известным Констанцию, скоро сделался человеком к нему близким и получил приказание бывать у него как можно чаще» [146]. Более того, этот безвестный иерей вскоре имел уже серьёзное влияние на царя в делах веры, внушив самой царице арианский образ мыслей. Едва ли это можно объяснить особой просвещённостью и популярностью арианствующего пресвитера, имени которого история не сохранила[147]. Скорее всего, основания для такой странной привязанности лежали в другой области, и у императора имелись веские причины доверять человеку, в руках которого оказались судьба его братьев и собственная жизнь.

Не известно, что было дословно указано в завещании, но, видимо, оно касалось не только взаимоотношений между тремя братьями, мирно разошедшихся по своим владениям, но и прав вероятных претендентов на престол. Можно предположить, что отсутствие  завещания св. Константина позволило бы выдвинуться на первые роли как раз его умерщвлённым солдатами брату и племянникам. А они, являясь членами царской семьи, играли далеко не последнюю роль в политической жизни Империи.

Не следует забывать, что, возможно, в силу обычной человеческой привязанности и привычке делать приятное близким, а, быть может, по иным причинам, св. Константин Великий обеспечил племянникам воспитание, равное тому, какое дал собственным детям. Более того, один из них — Далмаций даже получил наравне с детьми императора титул цезаря. Второму племяннику — Аннибалиану св. Константин пожаловал пусть ничего не значащий, но очень красивый титул «nobilissimus», позднее сделав его царём Понта[148]. Вполне вероятно, опасность молодым принцам грозила именно со стороны этих обласканных близких родственников, которые могли, воспользовавшись отсутствием завещания, заявить свои претензии на трон более категорично. Наивно надеяться, будто родные дети св. Константина прожили бы в таком случае длинную жизнь.

Как можно предположить, Констанций знал нечто большее, чем об этом говорит летописец, некоторые даже полагают, что и физическое устранение потенциальных конкурентов произошло не без его участия. Впрочем, существует и другая, не менее распространенная версия, будто вина Констанция заключалась в ином: он знал о готовящемся убийстве, но не воспрепятствовал ему[149].

Правда, при этом не уточняют, мог ли он физически не допустить кровавой расправы, либо такие пожелания историков носят исключительно умозрительный характер. В противоположность этим версиям святитель Григорий Богослов был убеждён в абсолютной невиновности Констанция и даже утверждал, что именно средний сын св. Константина спас Галла и Юлиана. «Спасённый великим Констанцием, — пишет он о Юлиане, — недавно от отца наследовавшим державу, когда при дворе стали править делами новые чиновники, и войско, опасаясь нововведений, само сделалось нововводителем, вооружилось против начальствующих, тогда, говорю, невероятным и необычайным образом спасённый вместе с братом.» и далее по тексту[150]. В любом случае, как отмечают историки, в последние дни своей жизни василевс очень сожалел о смерти близких ему людей[151].

Братья правили втроём, периодически собираясь для решения общих вопросов, как правило, в Паннонии, но главенствовал всё-таки старший брат. Последняя встреча августов состоялась в 338 г. в Виминации, где Константин решительно выступил в защиту св. Афанасия. Своим единоличным указом он повелел возвратить в Александрию ссыльного святителя, а в письме к Александрийскому клиру объяснил причины своего поступка. «Владыка наш, блаженной памяти Константин, благочестивейший родитель мой, — писал василевс, — вознамерился уже возвратить упомянутого епископа на собственное его место, но так как, не исполнив ещё сего желания, он предварён был человеческим жребием и почил, то, сделавшись наследником намерения блаженной памяти царя, я счёл долгом исполнить его. Увидевшись с Афанасием, вы сами узнаете от него, какое питал я к нему уважение» [152].

Константин был не одинок в своей ревности по обеспечению единства Церкви и благочестия. Так, в частности, Константу выпало на долю искоренить ересь донатистов, уже давно терзавших тело Церкви. Он попытался в мягких формах повернуть их к истине, но те устроили открытый мятеж. Состоялась настоящая битва донатистов с регулярными войсками, закончившаяся для них плачевно. Еретики были рассеяны, сосланы, а сам Донат умер в ссылке[153]. Кроме этого, Констант вместе с Констанцием приняли закон, запрещающий иудеям покупать рабов (по-видимому, всё же, рабов-христиан), виновный в этом правонарушитель подвергался казни мечом, а его имущество отбиралось в казну[154].

Не отставая от своих братьев, Констанций также был врагом язычества и идолопоклонства, хотя поддерживал не св. Афанасия, а антиникейцев, к которым относилось подавляющее большинство его восточных подданных. Так, в 341 и 353 гг. он издал два указа, в которых под угрозой смертной казни воспретил публичное идолослужение[155]. В 341 г. Констанций совместно с Константом подтвердили закон своего отца против гадателей и совершения ночных жертвоприношений. «Суеверие должно прекратиться, и безумие жертвоприношений должно быть уничтожено; а если кто, в противность повелению нашего божественного отца, осмелится приносить жертвы, тот понесёт за это накзание» [156]. А в 350 г., отправляясь в военный поход против узурпатора Магненция, царь убеждал своё войско (в массе своей ещё языческое) принять христианство[157]. «Нам неизвестен конец нашей жизни, — говорил он, — особенно же в сражении, когда со всех сторон летят тысячи стрел, дротиков и копий, когда грозят насильственною смертию удары мечей, сабель и другого оружия. Посему каждый необходимо должен облачиться в ту вожделенную одежду, в которой мы будем очень нуждаться на том свете. А кто не расположен теперь возложить на себя это одеяние, тот пусть оставит войско и возвратится домой; я не хочу сражаться вместе с неосвященными» [158].

Далекий от желания принудительно и стремительно христианизировать римское общество, Констанций запрещал лишь наиболее гадкие языческие обряды, в первую очередь, ворожбу. Но, с другой стороны, осторожно и бережно возвышал все лучшие стороны древнего отеческого культа. В 353 г. василевс издал новый закон, крайне неблагоприятный для язычников, которых даже назвал «погибшими». Почитатели идолов приговаривались к смертной казни, языческие храмы закрывались. Но этот акт был направлен только против представителей наиболее страшных культов, а в самом Риме императора по-прежнему продолжают величать старой титулатурой — понтифексом Солнца и Весты. Кроме того, сохранились все языческие праздники, равно как и игры, сопровождавшие их празднование[159].

В 357 г. василевс был вынужден ещё раз обуздать страсть отдельных своих подданных к суеверным гаданиям, а в 358 г. издал специальный указ «против врагов рода человеческого», к которым причисляет колдунов и чародеев[160]. Но, жестокий против колдунов, Констанций проявляет глубокое уважение к представителям древнего жреческого сословия. В том же 358 г. он адресовал наместнику Африки Марциану указ, в котором обязал того содействовать возвышению языческих жрецов данной провинции. В эдикте император выражал желание, чтобы жрецы избирались на свою должность собранием адвокатов и чтобы их выбор распространялся также и на судей. Таким образом, Констанций передал в руки очень влиятельной корпорации защиту жречества, в чем оно было, конечно, крайне заинтересовано[161]. В 340, 349 и 356 гг. Констанций издал указы, устанавливающие меры наказания для разрушителей и расхитителей языческих гробниц. Наказание разнилось — первоначально император определил в виде наказания смертную казнь, затем смягчил её штрафом, но впоследствии вновь ужесточил наказание[162].

Из трёх сыновей покойного императора самым любимым был Констанций, но среди трёх соимператоров Константин, как указывалось выше, имел безусловное первенство. Он был самый старший по возрасту, и именно ему достались в управление от отца те владения, где он совсем ещё юным цезарем правил вместе с доблестным Криспом. Впрочем, и Констант, несмотря на юность, снискал в Римской империи заслуженную славу и уважение своими трудами.

После раздела провинций согласно завещанию отца Констанцию, пожалуй, достались наиболее трудные восточные территории, неоднократно терпевшие урон от войн с персами. Военные действия велись с одинаковой энергией обеими сторонами, и между армиями Персии и Рима произошло девять сражений, в двух из которых Констанций принял личное участие. Правда, восточные легионы уже давно не были той грозной силой, какую привыкли видеть враги, и большая часть данных римлянами сражений закончилась их поражением. Особенно тяжелой была битва при Сингаре, где Персидский царь Шапур наголову разбил дезорганизованные и недисциплинированные римские войска. Попытки Констанция хоть как-то мобилизовать свои войска не дали успеха — это была не армия, а вооружённый сброд. Но даже при таких выгодных условиях победа далась персам нелегко: помимо обычных потерь, Шапур лишился своего наследника, взятого римлянами в плен и публично умерщвлённого[163].

Однако удача далеко не всегда квартировала в персидском лагере. Персы не смогли одолеть римских крепостей, в частности одной из наиболее сильных — Насибины. Под её стенами погибли лучшие части персов, и, в конце концов, Шапур, встревоженный сообщениями о нападении массагетов на Персию, свернул осаду[164]. Констанций воспользовался этим шансом и сумел организовать своё войско; вскоре он стал чрезвычайно популярен в армии как военачальник, сочетающий воинский опыт и чувство локтя по отношению к рядовому легионеру, с которым василевс делил лишения и трудности военной жизни.

Трудно согласиться с мнением, будто братьев разъединяли и в какой-то момент времени разделили религиозные разногласия, вылившиеся в военные столкновения[165]. Действительно, Константин и Констант придерживались ороса Вселенского Собора, а Констанций находился под влиянием своего воспитателя епископа Евсевия Кесарийского — первого врага Никейского Символа Веры. Но раздоры начались как раз между Константином и Константом, и они носили сугубо политический характер. Дело заключается в том, что в 338 г. царственные братья договорились между собой о разделе имущества, оставшегося после смерти цезаря Далмация. Большая часть провинций, принадлежавших покойному, отошла Константу, но, поскольку ему в то время едва исполнилось 14 лет, братья по согласию между собой учредили регентство над ним. Естественно, регентом был определён старший брат Константин[166].

По достижению 17 лет подросший Констант потребовал отмены регентства, чем вызвал серьёзный конфликт. Констанций едва ли имел основания возражать, но Константин и так уже изначально был недоволен тем, как распределились владения казнённых родственников. В 340 г. он предложил Константу уступить ему африканские провинции в обмен на Македонию и Грецию, но получил отказ. Началась война, продолжавшаяся, однако, совсем недолго. Во главе не очень боеспособной армии Константин легкомысленно вторгся на территорию Константа, но под городом Аквилея попал в засаду и погиб. Принадлежавшие ему провинции признали над собой власть победителя, и Констант получил в своё управление весь Запад[167]. В это же время Констанций, встав во главе своего войска, отогнал персов от берегов Евфрата и разбил их в сражении[168].

Из двух оставшихся соправителей Римской империи, по-видимому, первенствовал чуть более старший Констанций (в это время ему было 24 года) — вывод, к которому можно прийти, анализируя, в частности, переписку братьев по вопросам организации церковных соборов. Так, св. Афанасий обратился к Константу с просьбой оказать ему покровительство и помощь. Император Запада благосклонно отнёсся к св. Афанасию и, в свою очередь, ходатайствовал перед Констанцием о выполнении отеческой воли и прощении святителя. Получив письмо, пишет историк, император Востока дал в 343 г. распоряжение восточным и западным (!) епископам собраться на Собор в Сердике (ныне София)[169].

Данный Собор, претендующий на статус вселенского, но названный «западным» по территориальной принадлежности своих членов, фактически игнорировал восточный епископат, вследствие чего Констанций отказался подписать и утвердить его акты. Это и предопределило судьбу Собора, хотя, надо полагать, Константу едва ли мог понравиться такой результат. Очевидно, мнение старшего брата являлось для него преобладающим. Правда, нередко отмечают и обратную зависимость — угрозы Константа начать военные действия против Констанция не раз заставляли того идти на компромиссы по вопросам веры. Но, как представляется, эти разовые вспышки активности со стороны младшего брата не идут ни в какое сравнение с твёрдым и уверенным положением Констанция, умевшего подчинять себе людей.

Впрочем, соправление двух василевсов продолжалось недолго. В 350 г. на Западе взбунтовался воинский начальник Магненций, самопровозгласивший себя императором и поддержанный элитными военными отрядами. Застигнув врасплох Константа, когда тот отдыхал неподалеку от Пиренейских гор, слуги Магненция умертвили его. Поскольку во главе государственного переворота стояли представители знатных римских фамилий, мятежнику удалось утвердить свою власть в Италии и Галлии. В Риме законы Констанция против язычников возбуждали ненависть у части горожан, и многие сенаторы были заинтересованы в победе узурпатора, обещавшего восстановить поклонение старым римским богам. Помощь язычников-сенаторов в значительной степени решила финансовые проблемы Магненция, получившего средства для набора и содержания многочисленной армии[170]. Но, по-видимому, узурпатор понимал шаткость своего положения и не верил в возможность захвата единоличной власти. Удачливый солдат-авантюрист мог, конечно, как показывала история дохристианского Рима, претендовать на императорский титул, но его претензии становились реалиями почти исключительно в годы безнадёжной анархии, когда Империя принимала любую власть, лишь бы она несла некоторую надежду на политическую стабильность и порядок. Конечно, случай с Магненцием не вписывался в эту ситуацию.

Кроме того, даже при отсутствии закона о престолонаследии римское общество не могло так легко отвернуться от неписаных прав на престол сына св. Константина. И после смерти авторитет первого святого императора в государстве был невероятно высок, причём, не только у христиан, но и у язычников. Поэтому вскоре Магненций направил Констанцию послов, уговаривая того уладить дело миром и без долгих слов поделить Империю на две части. Уже состав посольства не мог не вызвать сомнений в собственных силах у Констанция — возглавлял посольство эпарх преториев, то есть начальник гвардии Руфин, в него входил полководец Марцеллин, начальник сената Нунехий и некто Максим. Послы сообщали государю, что Магненций предлагает Констанцию первое достоинство в Империи и желает выдать за него свою дочь, прося одновременно руку Констанции, сестры царя. Нунехий не без оснований напомнил Констанцию, что для того было бы крайне неосмотрительно начинать борьбу с Магненцием: утомлённый многими битвами, он едва ли в состоянии противостоять узурпатору. В любом случае, гражданская война — слишком рискованное предприятие, чтобы так легко соглашаться на него. По словам современников, император был очень встревожен этими словами[171].

В принципе, эти мирные условия объективно были небезвыгодны для василевса, над которым постоянно довлела угроза нападений Персии на восточные провинции. Но, по словам самого царя, ночью во сне ему явился покойный отец с трупом Константа на руках и потребовал отмщения невинно пролитой крови брата. Вопрос о войне для Констанция был решён[172].

Пока законный император собирал войско в поход и отыскивал возможных союзников, сенат Рима, уже обеспокоенный поведением Магненция, грабившего со своей армией всё, что можно и нельзя, назначил цезарем Запада некоего Непотиана — сына сестры св. Константина Великого Евтропии. Но, как выяснилось, одной принадлежности к славной семье оказалось явно недостаточным, если она не подкреплялась реальной силой. Участь Непотиана была печальна: всего через три месяца после своего назначения он потерпел поражение в битве с Магненцием и погиб.

Тогда уже сестра Констанция Елена выбрала нового кандидата на борьбу с узурпатором — «мужа почтенного» Бриталлиона, на соединение с которым спешил император Востока. Наверняка можно предположить, что выбор Бриталлиона свершился не без тайного участия царя, у которого явно было недостаточно войска для фронтального столкновения с тираном. Объединённые силы Констанция и Бриталлиона участвовали в сражении с Магненцием, и военное счастье улыбнулось законному наследнику св. Константина[173]. Узурпатор бежал в Италию, где собрал дополнительные войска и 28 сентября 352 г. дал генеральный бой Констанцию и Бриталлиону близ города Мурс, на реке Дунай, в Словении. Здесь с двух сторон бились и полегли лучшие силы Римской империи.

Битва была жестокой, военное счастье не раз меняло своего избранника, переходя от одной стороны к другой, наконец, войска Магненция дрогнули и побежали. Союзники одержали решительную победу.

В свете излагаемых событий нужно остановиться на одном эпизоде, ставшем причиной (хотя бы и субъективной) последующих гонений сторонников Никеи и лично св. Афанасия Великого. Непосредственно во время битвы василевс молился в расположенной неподалеку церкви Святых Мучеников. Напряжение царя было велико — эта битва должна была раз и навсегда поставить точку в вопросе о власти в Римском государстве. И в этот момент к нему явился с победным известием придворный арианский епископ Валент, радостно поздравивший императора со счастливым исходом сражения. На вопрос, откуда тот узнал о победе, епископ, не моргнув глазом, заявил, что лично Божий Ангел принёс ему эту весть. Это, конечно, была откровенная ложь, доверчиво принятая потрясённым царём и предопределившая серьёзные политические последствия. Убеждённый на этом примере в праведности Валента и его единомышленников, Констанций отныне будет долгое время находиться под их влиянием в вопросах вероисповедания[174].

Но вернёмся к политическим делам. Оставив свои разбитые войска, Магненций бежал в город Лугдун. Там, отдавая отчёт в безнадежности положения, он умертвил сначала брата и мать, а потом окончил жизнь самоубийством. Его брат — цезарь Децентий также покончил с собой, а правитель Галлии Сильван, поставленный на этот пост узурпатором, попал в руки солдат Констанция. Все враги были поражены, царь одержал полную победу. Триумфально вступив со своей супругой в Рим, император подтвердил собственные права на трон в речи перед сенаторами, а затем освободил от власти Бриталлиона, наградив его за труды и назначив правителем в Прусу Вифинскую[175]. С этого времени, как некогда и его отец, он принял бразды единоличного правления в свои руки.

Помимо военных действий с внутренними врагами, Констанцию пришлось решать проблему обороны восточных провинций от персов. Персидский царь Шапур (или Сапор) окружил сильную римскую крепость Нисибис, которую иные называют Антиохией Мингидонскою, лежащую на границе римских владений с персидскими. Епископом, блюстителем и комендантом этого города был Иаков, муж, «сиявший лучами апостольской благодати». Персидское войско осадило город, но без особого успеха. Простояв под ним семьдесят дней, построив множество осадных машин для обстрела стен, устроив валы и рвы, персы никак не могли взять город, хотя их армия была многочисленной, и в ней даже находились боевые слоны. Генеральный штурм не принёс захватчикам успеха, и персы решили затопить город водами реки Мингидон, протекающей через него. Гибель осаждённых казалась неминуемой, но каким-то образом они сумели предпринять встречные меры, и множество персидских воинов нашли свою смерть в водах той реки, на которую возлагали такие большие надежды. Правда, захватчикам удалось разрушить часть стены[176].

Шапур надеялся взять крепость без сражения и даже на один день отложил его занятие войсками, чтобы грязь высохла и река сделалась переходимою. Но на следующий день, приступив к городу со всем войском, он обнаружил, что стена с обеих сторон восстановлена. Выяснилось, что ночью, укреплённые молитвами своего епископа, организованные полководцем Иаковом, жители и легионеры восстановили стены. Персы вновь бросились на штурм, оказавшийся для них печальным — слонов римляне перебили, а ворвавшихся в крепость врагов поражали стрелами и мечами; погибло около 10 тыс. персов. В довершение всех бед начался страшный дождь с грозой, и персидские воины в страхе разбежались прочь. Взглянув на небо, Шапур вдруг увидел на крепостной стене блистающего Ангела, а рядом с ним св. Константина Великого. Потрясённый перс велел тут же снять осаду, сжёг все осадные орудия и удалился с войском, причём многие из его воинов погибли при отступлении от моровой язвы, так и не увидев своего отечества[177].

Следует сказать, что император недолго оставался единственным правителем Римской империи. Ещё ранее, в 349 г., он вызвал из Капподакии своего двоюродного брата Галла, а в 351 г. присвоил ему титул цезаря. Более того, как первый признак благосклонности к двоюродному брату, он присоединил к его имени собственное (и тот стал зваться Галл Констанций), после чего назначил своим соправителем и отправил в Антиохию, на которую в это время напали персы.

Какие мотивы двигали им? Трудно ответить однозначно. Царь был пока ещё бездетен (хотя в 352 г. он и женился на знатной македонянке Евсевии) и не мог не думать о продолжении династии, тем более, что пример Магненция ясно показал — претенденты на пустующий или ослабевший трон всегда найдутся в избытке. Вполне вероятно также, что Констанций хотел в такой форме загладить свою косвенную вину перед Галлом и Юлианом за смерть их отца и, пусть задним числом, вернуть братьям права на престол. Наконец, можно допустить и то, что определённый дефицит кадров, особенно на военной службе, после тяжёлых военных кампаний и гражданских войн вынудил Констанция довериться двоюродному брату. По-видимому, бездетный и уже сравнительно немолодой император предполагал со временем передать всю власть в руки Галла, если тому будет благоволить успех.

Очевидно, Констанций доверял своему молодому родственнику (кто бы при иных обстоятельствах сам передал войска в руки потенциального врага?) и дал ему большую свободу действий, полагая, что военные будни и участие в гражданском управлении Сирией помогут тому приобрести необходимый для правителя опыт. В этом отношении Констанций не ошибся, но разочарование ждало его в другом.

Характеристика нового соправителя Римской империи была далеко не блестящей. Взойдя на престол прямо из ссылки, Галл не демонстрировал ни ума, ни прилежания. От природы нелюдимый и угрюмый, он с возрастом ещё более ожесточил свои понятия, видимо, находясь под тягостным детским впечатлением казни отца и родственников (ему тогда было 12 лет), втайне желая восстановить то, что могло достаться ему в руки и без Констанция — единоличное царство. Жестокосердие Галла проявилось в казнях, которыми вскоре наполнилась жизнь Антиохии, и в употреблении во зло той власти, которая так неожиданно выпала ему. Город заполонили шпионы и доносчики, и сам правитель, переодевшись в простое платье, нередко с охотой играл эту не «царскую» роль. «Проявляя всё шире свой произвол, Галл стал невыносим для всех порядочных людей и, не зная удержу, терзал все области Востока, не давая пощады ни царским сановникам, ни городской знати, ни простым людям». Однажды он одним общим приговором отправил на казнь всех (!) членов Антиохийского сената, которые, как ему показалось, излишне резко отказали ему в удовлетворении требований об установлении фиксированных цен на продукты в преддверии голода. Они бы непременно погибли, если бы не Гонорат, комит Востока, запретивший казнь[178]. Вся Сирия пребывала в ужасе от действий молодого цезаря[179].

В это же время, в 354 г., император выступил из Арелата и направился в Валенцию, чтобы отразить алеманов, под руководством своих вождей Гундомара и Вадомария опустошавших Галлию. Врагов было множество, но Констанций предпринял удачный манёвр, приведший к тому, что вскоре оба варвара, практически окружённые, запросили мира. Император созвал войско на сходку и в присутствии высших сановников обратился к легионерам с речью, в которой предложил заключить мирный договор. Царь отмечал, что как полководец, он обязан думать о солдатском благополучии и благе государства, поэтому «его нравственный долг — неукоснительно пользоваться всем, что посылает благое Провидение». Говоря о себе, Констанций заметил, что как миролюбивый государь, он полагает неправильным превозноситься при удаче. «Не трусости, но умеренности и человечности будет приписано, верьте мне, это зрелое и обдуманное решение». Войско поддержало своего царя, мир был заключён без сражения, и император вернулся на зимние квартиры в Медиолан[180].

Но и Галл демонстрировал в военном деле неплохие способности. Молодой август удачно справился с поставленной задачей по обороне провинции от персов, но, желая использовать военный успех в личных целях, организовал заговор против царя. Амбициозный цезарь был озабочен только одной мыслью — как провозгласить себя императором. Констанций, до которого систематически доходили отрывочные сведения об этих намерениях, писал соправителю письма, убеждая его совместно действовать на благо государства. Но Галл вёл себя совершенно как единоличный властитель. Впрочем, польщённый письмами императора, он решил выехать к нему для оказания помощи от варварских набегов. Это был не единственный мотив действий — по дороге мятежник надеялся привлечь на свою сторону новые легионы[181]. К счастью для Констанция, наместник Востока, некий Дометиан, своевременно сообщил императору о готовящемся заговоре, хотя и был после этого убит сподвижниками Галла. Царь, делая вид, будто ни о чём не подозревает, в декабре 354 г. приказал доставить Галла Констанция к себе в ставку на остров Фаламон и после дознания, когда вина молодого соправителя полностью подтвердилась, велел его умертвить. Молодой цезарь окончил свою жизнь на 29-м году.

В таких ситуациях участь родного брата мятежника считалась автоматически предрешённой. Но юного Юлиана спасла любимая жена Констанция царица Евсевия. Она уговорила василевса пощадить молодого человека и отправила его в Афины подальше от мужниных глаз[182]. Впрочем, по мнению историков, отъезду Юлиана в столицу греческих философов в немалой степени способствовали придворные из язычников, втайне надеявшиеся на появление через короткое время на престоле нового императора, способного вернуть почитание старых римских культов.

Попутно в 354–355 гг. император удачно воевал с лентиензами — одним из германских племен, регулярно вторгавшимся в пограничные области Империи. Царь вместе с войском выступил в поход и на Канинских полях (территория нынешней Швейцарии) дал варварам сражение. Вначале удача была не на его стороне — конный авангард римлян попал в засаду и понёс тяжёлые потери, но затем подтянулись остальные части, и германцы были разбиты[183].

Между тем годы брали своё. Констанций был утомлён вечными военными походами и церковными настроениями. Едва перешагнув 40-летний рубеж, он уже считался правителем с большим стажем, и здоровье его, подорванное войной, было слабым: говорят, он болел редко, но всегда тяжело. Вопрос о наследнике престола вновь стал актуальным. Поскольку ни один из браков Констанция так и не принёс ему желанного ребенка, он, по просьбе жены, вернул Юлиана из ссылки. Евсевия сумела внушить мужу мысль о благородстве и других достоинствах младшего родственника. После официальной встречи, где Юлиан поклялся ничего не замышлять против старшего брата и императора, Констанций наделил его титулом цезаря и направил в Галлию, женив на своей сестре Елене[184].

По этому торжественному случаю в Милане, где находилась царская резиденция, состоялась торжественная церемония. Взяв 24-летнего Юлиана за руку, император поднялся с ним на высокий подиум, где, обращаясь к войскам, произнёс речь с просьбой поддержать молодого цезаря[185]. «Я хочу предоставить власть цезаря Юлиану, — говорил император солдатам, — моему, как вы знаете, двоюродному брату; его скромность, делающая его столь же дорогим мне, как и моё с ним родство, стяжали ему признание, и в нём виден молодой человек выдающейся энергии» [186].

Можно сколь угодно долго говорить о подозрительности Констанция и придворных хитростях, где за красивыми словами зачастую скрывались совсем иные намерения. Но кто скажет, что в данном случае царь был неискренним? Обратившись к Юлиану, он сказал: «Ты получил, мой возлюбленный брат, во цвете своей юности блистательнейшее отличие твоего рода. Я признаю в этом приумножение блеска моей собственной славы: то, что я справедливо предоставляю моему знатному родственнику верховную власть, более возвеличивает меня, нежели то, что я сам обладаю этой властью. Итак, раздели со мной опасности и труды, прими на себя управление и охрану Галлии и постарайся всяческими добрыми деяниями облегчить тяжёлое положение этих областей… Спеши, чтобы ревностной заботой отстоять доверенный тебе самим отечеством пост!   (выделено мной. — А.В.) » [187]. Высокие и благородные слова! Казалось бы, о чём ещё Юлиан мог мечтать? Однако мысли молодого правителя уже были далеко впереди: как и его казнённый брат, он мечтал о царстве, не слишком задумываясь о признательности по отношению к Констанцию.

Впрочем, его назначение состоялось вовремя — сарматы уже давно забыли о существовании дунайской границы и свободно вторгались на римские земли; франки оккупировали галльские провинции. Дикие исавры многочисленными отрядами спускались с гор, опустошая всё вокруг Селевкии, а персы вновь напали на земли Азии. Молодой царь и соправитель Констанция удачно оборонялся от германцев и франков, попутно разгромив некоего Сильвана — одного из мятежных генералов, пытавшегося «по случаю» примерить на себя царскую диадему. Близ города Аргентората в 357 г. Юлиан разгромил заметно превосходящие его силы германцев, проявив храбрость и талант полководца[188]. А в 358 г. цезарь внезапно напал на франков и хамавов, разгромив их в кратких, но ожесточённых боях, и гарантировал мир, обязав варваров принять над собой его власть[189].

В это время Констанций пребывал в Риме, заботясь об охране рейнской границы и разрешая церковные вопросы. Наконец, известия о нападении варваров на Иллирию заставили его выступить с войском на Восток. Переправившись через Дунай, император наголову разбивал поочередно все неприятельские войска, встречавшиеся ему на пути. Затем он проник на земли сарматов и только тогда принял мир от варваров, когда они вернули из плена всех римских подданных и передали в руки царя заложников из своих знатных семей[190].

После этого император двинулся на земли квадов, которые также запросили мира[191]. Вслед за ними были покорены племена амицензов и лимигантов. По окончании войны царь с триумфом вернулся в Сирмий, а войска разошлись по местам своего расквартирования. Если до этого о Констанции говорили, будто ему везёт только в междоусобных войнах, а во внешних его преследовали поражения, то теперь никто не мог уже упрекнуть его в отсутствии полководческого таланта и воинской удачи.

Едва усмирив варваров, Констанций был вынужден вновь столкнуться с восточной угрозой. Персидский царь Шапур («царь царей, брат луны и солнца» по официальной титулатуре) потребовал от него возврата Армении и Месопотамии, полагая, будто Рим владеет ими незаконно. К сожалению, эти амбиции возникли не без помощи некоторых царских чиновников, переметнувшихся на сторону персов. Констанций отверг ультиматум, в ответном письме напомнив Шапуру тот общеизвестный факт, что «хотя римлянам и случалось иногда терпеть поражения, окончательный исход войн почти всегда для них успешен». Началась война, и многочисленная персидская армия во главе с самим Шапуром в 359 г. вторглась в истощённые и беззащитные восточные провинции.