В становище Вестоницких охотников

 

Два дня пировало племя на берегу Дыи. Потом, захватив с собой запасы мяса и шкуры, вернулось в становище. Теленка, к сожалению, сохранить не удалось. Хотели привести его в поселение и приберечь на будущее, но ночью беднягу спугнули волки. Он убежал в рощу, а там уж хищники с ним разделались. Сейчас у племени было много мяса, поэтому о потере теленка недолго горевали. Случись это в другое время, плохо пришлось бы сторожам‑ротозеям.

Уставшие от обильного пира охотники, развалившись на траве отдыхали у родника, среди покрытых шкурами хижин. Женщины готовили запасы, развешивали на ветках куски мяса.

Жиру набралось столько, что его невозможно было съесть. Сегодня каждый может натереть тело толстым слоем жира, и никто не остановит его, не стукнет палкой за расточительство. Жир спасает от комаров и мух. Все следят за тем, чтобы слой жира на теле держался как можно дольше. Чем толще слой, тем больше зловоние – оно‑то и отгоняет насекомых.

Над костром поднимается смрадный дым – это женщины коптят куски мяса, подвешенные на прутьях. Две девочки, Невезучка и Палуша, принесли охапки наломанных в лесу веток и сложили их вблизи костра. Когда Шкута предложила им по куску мяса, обе только поморщились, не говоря ни слова перепрыгнули через ручей и пошли собирать щавель, росший за хижиной Космача. Щавелем так приятно заесть жирное мясо!

К костру подошел быстроногий Заяц и, усевшись, положил рядом с собой две ровные, хорошо зачищенные палки. Взяв одну из них, он сунул ее тонким концом в горячий пепел. Потом вытащил палку из костра, отшлифовал дымящийся конец камнем. Теперь у Зайца будут великолепные копья!

Заяц тоже отказался от предложенного Шкутой жареного мяса; даже отвернулся с отвращением. Да что там Заяц – даже Звериная Глотка, известный всему племени обжора, и тот, отдуваясь и вытирая с лица пот, отвел руку Шкуты, когда она протянула ему дымящийся кусок.

Никто в племени уже смотреть не мог на мясо, все наелись досыта. И самое большее, на что еще были способны, – это жевать щавель или полынь. Может быть, только вечером, переварив съеденное, охотники будут выбивать мозг из костей, обглоданных и сложенных в кучу. Мозг, извлеченный из поджаренных костей, – самое вкусное лакомство на свете! От него невозможно отказаться даже тогда, когда желудок переполнен.

Дети хоть и не отставали от взрослых в еде, никак не угомонятся. Минуты спокойно не могут посидеть на месте. Бельчонок вылепил из куска желтой глины фигурку зубра. Воткнул в туловище четыре прутика – это ноги, а две веточки на голове – рога.

Всем мальчишкам очень понравился глиняный зубр. Они перенесли его на полянку недалеко от становища и затеяли игру в охоту на зубров. Во время игры они во всем подражали охотникам. Пробовали наслюнявленным пальцем, с какой стороны дует ветер, прятались в надежных укрытиях и ползком бесшумно подкрадывались к «зубру». Крик поднимался невообразимый, когда кому‑нибудь удавалось попасть в цель и стрела застревала в теле «зубра».

Сын Мамонта, один из лучших охотников племени, направился к роднику, чтобы утолить жажду. Он разразился страшной бранью, когда, подойдя ближе, нашел вместо чистого родника грязное, мутное болотце.

Остальных охотников это лишь развеселило – уж очень забавно выглядел злой, мучимый жаждой Сын Мамонта. Посыпались шутки.

– Сын Мамонта, ну как, вкусна ли в болоте вода? – обратился к охотнику Куница, известный всему племени остряк.

– Эй, смотри не выпей всю! – злорадно заметил Задира.

Сын Мамонта посмотрел на всех с укором и сказал возмущенно:

– Все топтали родник. Теперь никто не будет пить воду: ни Крепыш, ни Задира, ни Сын Мамонта – никто! Это плохо, река далеко…

Его слова подействовали. Только теперь охотники поняли, что натворили. Все ходили запивать пищу и затоптали родник. Как всегда, они не думали о будущем. Сын Мамонта им напомнил, что они поступили легкомысленно, лишив становище чистой воды, которая была так близко. Мужчины виновато улыбались, перебрасываясь камешками, горстями травы, всем, что попадалось под руку, и упрекали друг друга в неосмотрительном поступке. В общем, вели себя, как провинившиеся дети.

Сын Мамонта отошел от охотников. Он взял большую плоскую кость и стал выгребать грязь из родника. Волчий Коготь и Укмас пришли ему на помощь. Юркая Жабка и черная Палуша вырыли руками желобок для стока грязной воды. Это понравилось и детям. И скоро около родника уже копошилась целая стайка помощников.

Сын Мамонта подкатил большой камень и укрепил его на краю родника. Потом еще несколькими камнями обложил его со всех сторон, чтобы он не замутился, если кому‑нибудь вздумается напиться из него[1]. Снова в роднике будет чистая вода!

Грязью, вычерпанной из родника, тут же вымазались дети.

Теперь хоть комары не будут кусать! Особенно усердно мазались мальчишки – им так хотелось походить на взрослых мужчин, вернувшихся с удачной охоты! Девочки вымазали только лица, а на теле провели по нескольку полос – этого вполне достаточно для украшения.

Вязкая желтая глина очень хороша для лепки. Скоро на ближайшем выступе скалы стояло целое стадо[2]. Жабке лучше всего удавались медведи. Один стоял на задних лапах, другой карабкался по скале, третий чесал лапой затылок. У Крушанки хорошо получались лисички с огромными хвостами.

Прибежал и Бельчонок; его зубра кто‑то поломал, и ему не терпелось сделать еще что‑нибудь интересное. Он вылепил большущего мамонта, только бивни у него так и не получились. Как он ни пытался приладить раскатанную в жгут глину, ничего не выходило. В конце концов Бельчонку надоело возиться с бивнями. Мамонт и без них обойдется, решили ребята.

Потом Бельчонок принялся лепить нового зубра. Однако хорошей глины ему хватило только на голову. Но что это была за голова! Даже взрослые охотники пришли полюбоваться его творением. Сын Мамонта сказал, что нужно сохранить эту голову, и сунул ее в горячий пепел. Теперь голова зубра будет храниться в племени и поможет ему в охоте на зубров.

Возле хижины, удалившись от всех, сидел Ньян. Острым кремнем он что‑то вырезал из бивня мамонта. В глазах его была тоска, он словно искал взглядом Ниану. Ему не раз хотелось позвать ее, но он вспомнил, что ее уже нет. Ее гибель он принял спокойно, как волк, потерявший в бою подругу. Но теперь ему было невыносимо одиноко. Ему недоставало близкого человека. Ниана не была ему равной, но и не была рабыней. Она была его помощницей, это Ньян всегда знал и чувствовал. Он не мог бы всего этого объяснить, но гнетущая грусть переполняла его душу.

Не сказавши никому ни слова, Ньян поднялся и легким шагом двинулся из становища. В руках у него не было ни топора, ни копья – это сразу заметили охотники, отдыхавшие невдалеке. Ни один мужчина даже ненадолго не покидал становище без оружия. Мужчины проводили удаляющегося Ньяна удивленным взглядом, но промолчали.

Ньян бродил вокруг становища. Неожиданно он оказался на болотистом берегу Дыи. Под ольховым кустом кто‑то сидел. «Видно, рыбу подкарауливает», – решил Ньян и прошел мимо. Однако что‑то заставило его оглянуться. Он увидел, что это Копчем, один из его сыновей. Ньян тихонько заскулил.

Мальчик вскочил от неожиданности, но, узнав отца, успокоился и улыбнулся.

Ньян остановился.

Отец и сын одновременно посмотрели на блестящую поверхность воды. Влажные от слез глаза мальчика обратились к охотнику, который долго был другом его матери и его отцом.

У Ньяна не было желания болтать с сыном, и он хотел было уйти. Но в это мгновение Копчем подбежал к воде и что‑то проворчал, указывая на воду.

Только теперь Ньян понял, что стоит над болотистой заводью, в которой погибла его подруга. Да, это случилось здесь…

Копчем ворчал и продолжал на что‑то показывать. Что он увидел?

Ньян внимательно пригляделся. Что это? Из воды торчит конец ветки.

Мужчина вошел в воду.

Погружаясь в тину, Ньян чувствовал, как мелкие пузырьки щекочут ему ноги. Забыв об опасности, охотник сделал несколько шагов. Нащупал в воде ветки. Они остались здесь после охоты на зубров. Собрав ветки, Ньян кинул их перед собой – теперь можно и наступить. Вязкая трясина тем не менее затягивала охотника, он с трудом передвигал ноги.

Копчем наблюдал, как Ньян все больше погружается в коварную тину, он поспешил на помощь, бросился в воду и подал отцу длинную ветку. Нет, он помогал не своему отцу; он точно так же пришел бы на помощь любому из своего племени. Копчем чувствовал настоящую привязанность только к матери, которая заботилась о нем с малых лет. Защитником ему было все племя. Копчем был сын племени, как и Бельчонок, Жучок, Мямля, Цебик, Кривляка и все остальные мальчишки и девчонки, у которых были только матери и которые не признавали своих отцов. Каждый ребенок находился под защитой всего племени, и это было гораздо важнее, чем если бы о нем заботился один отец.

И к тому, что Ньян называл Копчема сыном, мальчик относился совершенно равнодушно, как если бы к нему обращались просто: «Ну, ты, чумазый мальчишка». Правда, он уважал Ньяна как хорошего охотника, одного из первых в племени. А если Ньян к тому был и его отцом, тем лучше.

Из раздумий Копчема вывел крик:

– Ниана!..

Это отец нащупал тело утонувшей и потянул его за волосы. Но в тот же миг от резкого движения Ньян по самую шею погрузился в тину.

Копчем бросился на помощь отцу. Он помог ему выбраться из трясины, а потом уже вместе они вытащили из воды тело Нианы и положили его на цветущий луг.

Немного отдышавшись, Ньян взвалил труп несчастной женщины на спину и пошел в становище…

Сын Мамонта любовался делом своих рук. В роднике снова была чистая вода. Охотники один за другим наклонялись к роднику и с удовольствием глотали свежую воду. Что за голова у Сына Мамонта!

Настало время вечерней трапезы. Усевшись у костра, мужчины поджаривали кости, разбивали их и, чавкая и облизываясь, поедали теплый мозг, а кости отдавали женщинам и детям.

– Гейюа‑а!

Крик удивления пронесся по становищу, когда посреди поселка появился Копчем, а следом за ним его отец, согнувшийся под тяжестью тела погибшей Нианы.

Ньян положил тело женщины на землю и оглядел собравшихся. Люди ответили одобрительным ворчанием. Так они выразили согласие Ньяну, решившему похоронить свою жену. Как это подобало охотнику сильного и славного племени, к которому он принадлежал. Никто не спрашивал, как отыскал он тело погибшей в болоте.

Ниана принадлежала их племени, а ее муж был одним из лучших охотников. Теперь Ниана навсегда останется с племенем, и после смерти она не разлучится с ним. Ее похоронят в центре становища, там, где всегда горит костер.

Не сказав ни слова, Ньян, Волчий Коготь и Сын Мамонта подняли тело женщины с земли и положили в костер. Ньян снял с шеи длинное ожерелье и бросил его рядом с умершей. Это были зубы лисиц и волков, нанизанные на тонкий ремешок. Охотничьи трофеи в два ряда охватывали шею Ньяна и были предметом гордости хозяина.

Каждый каким‑нибудь подарком старался одарить погибшую. Бросали в огонь кремневые ножи и мелкие украшения из раковин, костей и зубов. Некоторые приносили из хижин любимые игрушки – красивые разноцветные камушки, раковины мелких улиток, куски рогов. Теперь все это было отдано Ниане.

Ньян притащил огромную лопатку мамонта и прикрыл ею тело женщины. Потом все по очереди начали забрасывать могилу глиной[3]. И скоро тело Нианы исчезло под ее покровом. Дым столбом поднимался к небу…

Как будто что‑то вспомнив, Копчем внезапно заворчал, подбежал к костру и вытащил из него головешку. Он отошел в сторонку, положил ее на землю и начал раздувать. Поняв, в чем дело, все одобрительно заворчали. Ведь они чуть было не забыли об огне! Копчем вовремя вспомнил о нем – догадливый мальчишка!

Кто‑то подбежал к мальчику и положил на ветку горсть сухой травы. Огонь разгорелся. Теперь можно было не беспокоиться: огонь получил пищу, теперь он не угаснет.

Вскоре над старым племенным очагом вырос могильный холм…

Он становился все выше и выше. Охотники рыли глину рогами оленей, широкими лопаточными костями, подносили глину в кожаных мешках. Дети помогали взрослым. Дым, поднимавшийся над могилой, понемногу слабел, исчезал.

Заходило солнце.

Ньян удовлетворенно кивнул. Могильный холм был уже достаточно высок. Все расположились вокруг могилы и начали петь. Пение это походило на грубые выкрики, но все же в нем можно было различить определенный ритм, и скоро все присутствующие раскачивались в такт песне.

Издали доносился вой волков и гиен. Над горами опускались черные сумерки, от реки веяло холодом…

 

Вестоницкая Венера

 

Копчем остался у нового костра. Сидел на камне, подкладывая в огонь ветки и разбитые кости, и следил за сизым дымом. Его кольца поднимались вверх и исчезали в вышине.

Огонь – это великая сила. Он отгоняет хищников, согревает озябшее тело, на нем можно поджарить мясо. Без огня нечего и думать пережить зиму… А ведь племя чуть было снова не лишилось огня! Глина душит огонь. Дождь тоже может залить очаг. За огнем надо ухаживать. Угасший огонь ничем не оживишь.

Теперь Копчем будет беречь огонь. Его огонь никогда не погаснет. Это огонь его матери Нианы. Она тоже будет с ним охранять огонь. В огне – частица Нианы. Вместе с белым дымом Ниана будет постоянно возноситься к небу.

Копчем подбросил в костер новую охапку хвороста и с удовольствием наблюдал, как веселые языки пламени лижут сухие ветки и превращают их в белый клубящийся дым. Положит в огонь кусок дерева – и вот уже через минуту дерева нет, только пепел в костре, а в вышине – дым. Как это удивительно! Никто этого не поймет. Так же как у человека: тело остается неподвижным, а жизнь улетает.

Когда у племени есть огонь, оно чувствует себя сильным. Старики часто рассказывают молодым, что когда‑то во время трудной переправы через бурную реку племя потеряло огонь: охотник, несший дымящуюся корягу, упал в поток, и огонь утонул. Это было великое несчастье! Много времени прошло, прежде чем удалось добыть новый огонь. Его выменяли у другого племени на множество шкур. И во время долгой зимы, когда не было огня, многие погибли от холода и болезней. Это была страшная пора! А если бы и у чужого племени не оказалось огня? Или если бы вестоницкие охотники встретили враждебное племя? Без огня племя погибло бы, это все понимали…

К пылающему костру подошел Укмас; в руке у него был кусок мяса. Он отбил его палкой, выгреб из костра раскаленный камень и положил на него мясо. Укмас ждал, пока мясо изжарится. Он подогнул ноги, обнял их руками и положил голову на колени. Его волосы, связанные в пучок на темени, торчали кисточкой. Вокруг костра царил беспорядок. Укмас укоризненно покачал головой. И тотчас Огнош схватил несколько веток и начал мести раскиданные возле костра головешки. Копчем тоже взял палку и стал подгребать к центру костра большие обгоревшие ветви. Он был рад, что Укмас просто сделал замечание, а не надавал подзатыльников, как это обычно делают другие охотники, наступив нечаянно на горячую головешку. Конечно же, вокруг костра должно быть все убрано.

Укмас не обращал никакого внимания на ребят.

Копчем закашлялся и далеко сплюнул – он видел, что именно так делают взрослые охотники. Потом обратился к Укмасу:

– Без огня нельзя жить. Огонь всегда родится от другого огня.

Укмас молча наблюдал за куском мяса, которое уже начинало шипеть.

Копчем указал рукой на свой весело пылающий костер:

– Дождь на огонь – огонь исчезает. Нигде нет огня – что делать?

Охотник будто и не слышит, что говорит мальчик, только время от времени бросает в его сторону косые взгляды. Нужно еще подумать, стоит ли ему вступать в серьезную беседу с незрелым юнцом. И не дерзко ли это со стороны мальчишки – обращаться с вопросом к взрослому охотнику?

Немного поразмыслив, Укмас все же решается ответить. Кажется, ему пришлось по душе мальчишеское любопытство.

– Огонь – великое чудо. Копчем еще очень мал, но и он знает, наверно, что от кремня отлетают искры. Кремень и камень – крес‑крес! – и во все стороны разлетаются искры. В кремне спрятан огонь, но, может, Копчем не знает, что от искры почти невозможно разжечь костер. Это под силу не каждому – только старейшина племени Седой Волк умел высечь огонь. Но Седой Волк больше не вождь своего племени. Он покинул племя…

Охотник говорит медленно. С трудом подыскивает слова, стараясь выразить свои мысли. Это ему удается не всегда. Тогда он помогает себе жестами и мимикой. Давно не приходилось ему говорить так много. Он устал. Перевернул мясо и снова сел, положив голову на колени.

Копчем задумался. Что из кремня вылетают искры, известно даже малому ребенку, и Копчем не раз наблюдал это, когда охотники готовили ножи, наконечники для копий и скребки. Он сам уже несколько раз отбивал себе от кремня нож или скребок для выделки шкур. Искр было много, но никогда он не видел, чтобы они что‑нибудь подожгли. Это правда, что в кремне скрыт огонь, но только Седой Волк знал, как от искры разжечь костер. А Седой Волк уже давно мертв.

Укмас насадил мясо на острый осколок кости и отошел.

Копчем снова бросил в огонь камень, на котором Укмас жарил мясо, и подложил новых веток.

Бельчонок издали свистнул, призывая приятеля принять участие в игре. Копчем только отмахнулся. Сегодня он не пойдет играть, он будет охранять огонь.

– Огнош, принеси‑ка мне осколки кремня, – приказал он своему помощнику.

Мальчик побежал к скале, где охотники обычно делали каменное оружие, инструменты, и поднял несколько осколков.

Копчем отобрал куски побольше и начал ударять ими друг о друга. Вылетавшие искры он пытался поймать кусочками сухого мха. Огонь не возникал. Как он ни бился, ничего не вышло. Значит, решил Копчем, тайной великого чуда огня ему не владеть…

Женщины принесли свежие охапки веток и отпустили Копчема и Огнаша. Они сами будут следить за огнем. Нужно приготовить еду для мужчин и довялить запасы мяса.

Скршегула и Крушанка пошли к яме, где хранилось мясо. Хранилище было рядом, всего в нескольких шагах, за старым очагом, а теперь могилой Нианы.

– Что такое? – удивилась Крушанка. – Хвоя вся раскидана!

Девушка заглянула в яму и всплеснула руками. А болтливая Скршегула начала громко причитать, ударяя себя руками по бедрам. Женщины, бросив костер, поспешили к ним. Яма была пуста. Там не осталось ничего, кроме нескольких кусков на самом дне.

– Все мясо исчезло! Ох, ох, ох, ау!

На крики сбежались охотники, они заглядывали в пустую яму.

Мужчины покраснели от гнева, стиснули зубы, а потом начали издавать гортанные звуки и возбужденно подпрыгивать.

Сын Мамонта решил осмотреть землю вокруг, прежде чем ее успели затоптать сбежавшиеся охотники. Так и есть – следы широких лап, похожих на медвежьи, только немного поменьше.

– Это росомаха! – сказал Сын Мамонта.

– Росомаха, росомаха! – кричали охотники и женщины, хором проклиная ночного грабителя.

Этот дерзкий хищник ничего не боится. Бывает, что росомахи проникают в хижины к спящим людям и сжирают все съестное.

Теперь из‑за ловкой росомахи все племя осталось без пищи!

Кто сторожил яму этой ночью? Нечего сказать, хороши сторожа – даже не заметили, что разбойник проник в поселок! Пусть виновные отправляются на охоту, и горе им, если они вернутся без добычи!

Двое сторожей нехотя покидают становище. Вслед им несутся насмешки.

А вскоре Сын Мамонта, Волчий Коготь, Укмас и еще несколько мужчин, захватив дубовые и ясеневые копья и хорошо наточенные топоры, тоже отправились на охоту. Они не надеются на нерадивых сторожей.

Племени нужны новые запасы, иначе ему грозит голод.

Ньян с утра сидит перед своей хижиной, не очень интересуясь происходящим вокруг. Наверное, он даже и не слышал, что натворила росомаха.

Перед Ньяном на плоском камне горсть глины, он лепит из нее какую‑то фигурку. Уже дважды он разбивал ее о землю, когда ему казалось, что работа не удалась, и вот он принимается за дело в третий раз. Теперь он подмешивает к глине немного муки из растертых костей. Рог зубра, полный воды, воткнут рядом в землю.

Фигурка величиной с ладонь взрослого мужчины имеет формы человека: голову, круглое туловище и ноги по колени. Ньян работает тонкой костью и старательно выравнивает поверхность фигурки, иногда сбрызгивает ее водой. Вот обозначилась грудь, небольшим углублением отмечает он пупок, косые линии на голове – глаза. Фигурка готова.

Подошел Копчем и с интересом посмотрел на фигурку. Ньян вытянул руку, с удовлетворением разглядывая свое творение.

– Мама! – закричал вдруг Копчем.

Он узнал Ниану.

Отец кивнул и понес фигурку к костру. Под горящими ветками он выкопал ямку, очистил ее палкой от угольков и на чистое место положил фигурку. Влажная масса быстро высыхала, над ней поднимался белый пар. Фигурка затвердела и приняла красноватый оттенок.

Скоро она будет совсем готова.

Копчем предложил отцу присмотреть за ней, опасаясь, как бы кто‑нибудь случайно не повредил творение Ньяна. Мальчик невольно опять принял на себя обязанности хранителя огня, и верный Огнош тотчас прибежал ему на помощь. Женщины, которым нечего было жарить на костре, занялись другими делами, оставив огонь без присмотра.

Ньян заметил это и стал громко возмущаться. В племени нет порядка, говорил он. Ньян хотел, чтобы его слышали все, кто остался в становище.

Так бывает всегда, когда каждый себе хозяин. Нерадивые сторожа оставили племя без мяса. На охоту идут кто хочет и куда хочет. За рыбой не ходят вообще. Запасы шкур плесневеют, их забыли обработать. А корзины для лесных ягод уже давно пусты.

Охотники слушали Ньяна и кивали в знак согласия. Племени нельзя долго оставаться без сильного вождя – это было ясно всем. И он должен быть не только хорошим охотником, но и решительным, твердым человеком, способным подчинить соплеменников собственной воле.

Старый вождь утвердил свою власть, положив на лопатки всех мужчин племени. Но однажды его раздавил раненый мамонт, и в племени не оказалось больше ни одного такого силача. Охотники умели подчиняться только грубой силе. Преимущества разума они не признавали. Племя давно нуждалось в сильном предводителе.

– Ньян, будь вождем! – закричали сразу несколько охотников.

Ньян улыбнулся и отрицательно покачал головой:

– Ньян не может быть вождем. У Ньяна нет жены! Будет жена – станет Ньян вождем!

Все поняли – Ньян не хочет взваливать на себя заботы о племени. К тому же многих охотников не было сейчас в становище. Без них не стоило решать такое серьезное дело.

На том и разошлись. Каждый принялся за какую‑нибудь работу: кто исправлял кремневые орудия, кто обжигал копья и заострял их. Завтра предстояла охота.

Ньян пошел к своей хижине и начал наводить в ней порядок. Выбросил из хижины все шкуры – надо проветрить их, некоторые уже покрылись плесенью. Нашел нож из ребра мамонта и начал размахивать им над головой так, что свистел воздух. Потом осмотрел его и решил немного подточить на камне.

Присев на траву за хижиной, Ньян острым кремнем начал выбивать на гладкой поверхности ножа черточки и точки, и скоро они превратились в пасущегося зубра. При этом охотник тихонько напевал. Работа спорилась. Женщины, глядя на Ньяна, тоже вынесли шкуры из хижин и разложили их на солнышке. Некоторые принялись украшать свои одежды, они пришивали к кожаным фартукам ракушки и косточки, острым кремневым шилом протыкали шкуру и протаскивали в отверстие гладкую костяную иглу с толстой ниткой‑жилой.

Где работают женщины, там всегда звучит песня. Вот и сейчас женщины запели:

– Ханга‑а‑ха, ха‑а!

Копчем принес отцу обожженную в костре фигурку. Все обошлось благополучно, фигурка нигде не потрескалась.

Ньян натер фигурку смесью из сала и золы и подвесил ее в хижине[4]. Отныне Ниана постоянно будет с ним, теперь он не одинок.

К вечеру вернулись охотники. Охота была неудачной: две лисицы, которых никто не хотел есть, и маленький олененок.

Да еще Сын Мамонта принес двух сурков и несколько куропаток.

Во время ужина вновь разгорелся спор, кому же быть во главе племени. Соглашались, когда говорили о смелом вожде, и тут же умолкали, когда надо было кого‑нибудь назвать. В каждом находили недостатки.

– Этого не хотим! – кричали всякий раз.

Никто не хотел считаться с мнением другого. Каждый защищал то, что ему пришло в голову. Охваченные гневом, люди походили на свору собак. Так ни до чего не договорившись, они разошлись. Но из многих хижин еще долго раздавалось недовольное бормотание.

– Этой ночью буду сторожить я, – заявил Сын Мамонта. Он не мог простить прожорливой росомахе ночного грабежа и хотел сам рассчитаться с хищницей. – Кто со мной? – обратился он к сидящим у костра охотникам.

Старый Космач встал и присоединился к Сыну Мамонта.

Из хижины коварного Задиры донеслось, как всегда, ехидное:

– Космач будет сторожить? Считайте, что у росомахи сегодня праздник!

Все промолчали. С Задирой никто не хотел связываться.

Копчем с Бельчонком подтащили шкуры и устроили себе постель перед хижиной Ньяна, положив рядом новые копья. Вместо кремневых на них были острые костяные наконечники. Ребята надеялись ночью подкараулить росомаху.

Становище погрузилось в сон.

 

Мамонты

 

Ночь прошла спокойно. Никто не появился вблизи стоянки. Но Задира все‑таки что‑то заметил. Прошелся несколько раз по становищу, словно отыскивая какую‑то вещь, а потом подошел к костру и громко заявил:

– Росомаха унесла Ньяна! Росомаха украла Ньяна!..

И действительно, Ньян исчез. Росомаха, конечно, тут была ни причем. Ньян не вернулся ни к вечеру, ни на следующий день, ни на третий.

Дни проходили за днями, а в племени по‑прежнему царил беспорядок, и пожилые охотники напрасно старались объединить перессорившихся мужчин.

Недалеко от становища появился табун диких лошадей, но охотники не спешили на охоту и вернулись ни с чем. Потом они пожалели, что не выставили на холмах дозоры, которые вовремя могли бы предупредить их о приближении табуна.

Однажды Дыю перешел лохматый носорог, но, обнаружив становище, скрылся раньше, чем охотники успели к нему добежать.

Мужчины переругивались, сваливая вину один на другого. Волчьему Когтю надоело слушать их пререкания, и он вместе с Зайцем отправился в дозор на холмы. Космач с Укмасом решили пойти к реке. Остальные мужчины продолжали спорить о том, куда следует идти на охоту, кто с кем пойдет и кто будет во главе. Как обычно, Задира и Куница над всеми насмехались, но никто не стал их останавливать. Все были недовольны друг другом, и никто в племени не пользовался таким уважением, чтобы к его голосу прислушались.

Всем хотелось, чтобы в племени наконец воцарился порядок, но никто не хотел никому подчиняться, никто никого не хотел слушать.

Ясно было, что это до добра не доведет. И результаты не заставили себя ждать.

Наступили голодные дни.

Благо, что еще люди отъелись после удачной охоты на зубров, не то совсем бы плохо пришлось.

Ньян отсутствовал уже целую неделю, и никто не знал, что случилось со смелым охотником. Может быть, волки давно уже обглодали его кости?

И вдруг совсем неожиданно Ньян появился в становище.

Уставший, окровавленный, едва державшийся на ногах, он шел, ведя за собой молодую женщину со связанными руками.

Сбежалось все племя.

– Ньян привел жену! Ньян привел жену! – раздавались возбужденные голоса.

Такого интереса и удивления уже давно не вызывало ни одно событие.

Ньян наклонился к роднику и долго пил. Потом встал, и не отирая воды, стекающей с усов и бороды, развязал женщине руки, сказав при этом только одно труднопроизносимое слово:

– Шчекта!

Это было имя новой жены Ньяна.

Охотники ждали от Ньяна рассказа о том, где он был и как ему удалось заполучить жену, но Ньян, ни слова не говоря, тяжело опустился на камень. То, что ему много пришлось пережить, было видно и так, об этом нечего было рассказывать, но о чужой женщине, о ее племени Ньян мог бы что‑нибудь сообщить. Ведь могло случиться и так, что Ньян украл эту женщину у какого‑то сильного племени и чужаки теперь могут явиться вслед за Ньяном, чтоб потребовать выкуп.

Охотники расположились на траве, с нетерпением ожидая объяснений. Шчекта, присев около камня, спокойно переводила взгляд с одного охотника на другого, очевидно смирившись со своей участью. Вокруг бедер у нее был повязан широкий кожаный пояс, похожий на короткую юбку, а на шее висели шнурки с несколькими костяными колечками. Однако это было не все: подбородок женщины украшали черточки – шрамы. Все тут же обратили на них внимание и поняли, что это знак племени, к которому принадлежит Шчекта. А какого – этого никто не знал, так как ни разу вестоницкие охотники не встречали людей с таким знаком.

Женщины с любопытством разглядывали прическу Шчекты. Это было нечто удивительное! В вестоницком племени волосы у женщин были свободно распущены по плечам и спине; самое большее, что они себе позволяли, – это перевязать их ремешком. У чужой волосы были так замысловато убраны, что их необходимо было рассмотреть поближе, и женщины не удержались от искушения. Они подходили к пришелице, прикасались к ее голове, поворачивая ее из стороны в сторону, громкими криками выражая свое удивление. Они выяснили, что волосы у Шчекты заплетены во множество маленьких косичек, а те, в свою очередь, связаны между собой поперечными ремешками.

– Еей‑еей!.. – прищелкивали женщины от удивления языком.

– Эта прическа неудобна! – заявила лентяйка Шишма. – Как можно ловить вшей в такой голове!

– Правда, правда! – присоединились к ней и остальные после некоторого размышления.

С этого момента прическа молодой женщины перестала им нравиться.

Ньян наконец отдышался, встал и произнес четко:

– Мамонты, мамонты, мамонты.

Эта весть вызвала оживление среди охотников. Ньян говорит – «мамонты»? И не один, а много мамонтов! Вот удача! Все давно уже ждут такого случая!

– Ньян, где ты их видел?

– Они идут сюда?

Вопросы сыпались со всех сторон, но как только Ньян начал рассказывать, тотчас наступила тишина.

– Мамонты идут сюда, много мамонтов идет сюда!

Шумным ликованием встретили охотники эту весть.

Они повскакали со своих мест, кувыркались, хлопали в ладоши и весело смеялись. Снова наступит благополучие, снова в племени будут большие запасы мяса!

Опытные охотники Космач, Укмас, Волчий Коготь и Сын Мамонта не разделяли общего веселья. Одно сообщение о приближающихся мамонтах еще не означает верную добычу. Мамонты могут перейти Дыю где‑нибудь в другом месте… И наконец, мамонты – это не зайцы и даже не олени. Охота на мамонта – дело трудное, к ней нужно хорошо подготовиться.

Однако большая часть племени веселилась и вела себя так, словно мамонты уже были пойманы. После долгого и шумного спора было наконец решено, что несколько охотников тотчас отправятся на разведку: одни пойдут на холм обозревать равнину, а другие останутся в становище и будут готовиться к большой охоте.

Во главе охотников, посланных на разведку, пошел следопыт Космач. Ньян указал ему, в каком направлении идут мамонты; если их ничто не задержит по дороге, то они будут здесь уже сегодня.

Волчий Коготь с несколькими охотниками отправился на холм.

Оставшиеся в становище мужчины принялись совещаться, как лучше организовать работу. На подготовку ям‑ловушек времени не было. Оставалось одно – напасть на какого‑нибудь отбившегося от стада одиночку и копьями нанести ему как можно больше ран, чтобы мамонт ослаб от потери крови. Если это удастся, охотники оставят добычу на попечение женщин и будут дальше преследовать стадо; возможно, они сумеют убить еще одного или двух мамонтов. Надо лишь нападать всем вместе, с разных сторон. Как только мамонт ринется на кого‑нибудь из охотников, остальные тотчас должны напасть на него, стараясь отвлечь животное и спасти товарищей от верной гибели.

Таков закон охоты.

Эта охота будет опасной – ведь разъяренный мамонт может схватить человека своим длинным гибким хоботом и ударить о землю или растоптать огромными, похожими на стволы вековых деревьев ногами. Такие истории часто вспоминают бывалые охотники у вечернего костра.

Однако предчувствие опасности только подзадоривало мужчин: чем больше опасность, тем больше славы выпадает на долю охотников в случае удачи.

Совет уже подходил к концу, когда Сыну Мамонта пришла в голову великолепная мысль:

– Зубры в болоте – мамонты в болоте!

Охотникам понравился план Сына Мамонта: они загонят стадо мамонтов в болото, как сделали это с зубрами.

– Гой, гой, гой! Мамонтов в болото! – весело кричали мужчины.

Теперь все принялись готовить к охоте особо прочные острые копья – основное оружие первобытного охотника. Сегодня их понадобится очень много. Мужчины выбирали подходящие прямые ветки дуба, ясеня или граба, заостряли их концы, затем обжигали на огне, а после всего отбивали камнями.

Задира, переходя от одной хижины к другой, всех поучал, заводил разговоры о выборе вождя и о том, что в племени надо навести порядок. В одной руке у него было сразу три копья, а в другой – тяжелый топор из грубо обтесанного камня. Он размахивал им над головой, желая обратить на себя внимание – посмотрите, мол, какой я сильный.

Болтливая Скршегула льстиво заметила, что только такой силач, как Задира, может быть достойным вождем племени. Задира самодовольно ухмыльнулся, но не поддержал болтунью. Еще не пришло его время.

Вдруг послышался трижды повторенный свист. Это Волчий Коготь с холма подавал сигнал:

– «Мамонты идут! Будьте готовы. Большая охота начинается!»

Теперь уже не до споров. В такой охоте одиночкам не место!

Действовать сообща – только тогда их ждет удача. Женщины в этой охоте тоже помощники – они понесут запасное оружие, будут во время охоты помогать окружать мамонта, оглушать его криками. Нескольким старшим мальчикам поручено быть связными между отдельными группами, да и дозорные из них отличные; мальчишке, если понадобится, ничего не стоит взобраться на самое высокое дерево.

Уставший Ньян спит крепким сном в своей хижине. Его Шчекта тихо сидит перед хижиной, ей чуждо волнение, охватившее все становище.

Поселок опустел. Только две старые женщины остались у костра да совсем маленькие дети.

Вернувшийся из дозора Волчий Коготь рассказал охотникам, собравшимся на краю поселка, что стадо мамонтов действительно появилось невдалеке между пологими отрогами гор и Дыей. Они движутся вдоль реки. Их много, и идут они несколькими группами.

От Космача прибежал мальчишка. Они тоже заметили мамонтов. Теперь надо получше укрыться. Мамонты не должны обнаружить охотников раньше времени. «Они могут свернуть в другую сторону, и тогда прощай добыча!» – велел напомнить старый охотник.

– Будто мы сами не знаем, что надо делать! – пробурчал Задира. – Пусть Космач дает советы детям, а не нам.

Однако Сын Мамонта решил не пренебрегать советом и разбил охотников на несколько групп. Волчий Коготь будет охранять возвышенность, Космач расположится на берегу Дыи и преградит мамонтам путь к воде, а Сын Мамонта с несколькими охотниками, спрятавшись в зарослях, пропустит стадо вперед, а потом погонит его перед собой прямо в болото. Женщины останутся в долине и криком будут пугать животных, если они повернут в сторону становища.

– Так волки охотятся зимой, – одобрили охотники действия Сына Мамонта и поспешили разделиться на группы.

Только Задира продолжал ворчать: