Никаких наград за второе место

 

Конкуренция меня подстегивает.

Рейтинги меня подстегивают.

Подталкивают действовать.

Дарси

 

Рэйни родился в Лос-Анджелесе, где круглогодичное солнце озаряет пикники в парках, консультанты по грудному вскармливанию приходят на дом, а нянечки веруют в свободу воли у младенцев, произвольные игры и соки из местных огурца и моркови. Наши калифорнийские семейные встречи – зацелованные солнцем, родители попивают пино-нуар и расправляются с кружком бри, а дети бродят по парковой траве.

Китайский вариант оказался менее расслабленным.

В кипучей громадине Шанхая приличных парков в жилых районах немного. Земля попросту слишком дорога, а местные органы власти вынуждены соответствовать слишком жестким требованиям роста, и потому им не до организации пустого места, предназначенного исключительно для удовольствия. Короче говоря, к концу первого года Рэйни в садике нас пригласили познакомиться с полудюжиной его одногруппников в игровой комнате в подвале семибашенного многоквартирного комплекса, в каждой башне – по двадцать, тридцать или более этажей.

Вся эта история началась с допроса, а завершилась забегом на скорость.

– Какая у Рэйни дата рождения и рост? – спросила Мамаша-1 через пять секунд после того, как мы вошли.

Я ответила, и она тут же занялась стремительными подсчетами в уме.

– Это значит, что Рэйни второй по старшинству в группе номер четыре, – сообщила она.

– Мой сын – самый старший, – вклинилась Мамаша-2. – У него день рождения двадцать седьмого сентября, то есть он старше на…

– …две недели, – сказала Мамаша-3.

– Ага – и Рэйни третий по высоте, – объявила Мамаша-2.

Я несколько ошарашенно кивнула. Она все эти цифры в голове держит?

Далее мамы выставили детей на линию старта гонки. Итого было пятеро мальчишек. Одна мама выстроила их на краю игровой площадки – обширной территории, застеленной ярким оранжево-серым ковром.

Я поглядела на Рэйни и с удивлением заметила, что он занял свое место на старте. Стоял на четвереньках, наставив нос на противоположную стенку.

Одна мамаша театрально вскинула руку – и махнула ей.

– Ибэйци! На старт, марш!

И борзые понеслись.

Дети ползли, руки и ноги шевелились изо всех сил, а маленькие тела рвались вперед, к противоположной стене комнаты. Я никогда не видела, чтобы мой сын так быстро двигался, ступни болтались в воздухе, он продвигался вперед на четвереньках.

– Цзяю, цзяю! Поддай! Поддай! – звенели голоса мамаш: таков китайский болельщицкий клич. Дама, которая устроила гонку, оглушительно хлопала в ладоши.

– Быстрей! Быстрей! – Другая мамочка, хлопая в ладоши, бежала на каблуках рядом со своим ползшим сыном.

Один малыш сразу отстал, а к середине маршрута просто остановился и распластался на ковре, раскинув руки и ноги. Так и пролежал изнуренной тушкой весь забег.

– Цзяю, цзяю! – «Поддай, поддай!» Голоса галдели на все лады, отдавались эхом по подвалу, отставшие мальчишки продолжали гонку.

Когда победитель добрался до стенки, он тут же развернулся поглядеть, как продвигается остаток стаи.

Рэйни пришел вторым. Мальчик, дотянувшийся до стенки третьим, заревел. Мамочки, приветствуя финишировавших, захлопали в ладоши.

– Сто очков Тянь-Тяню! Сто очков Тянь-Тяню! – объявила одна из них.

– Как они конкурируют друг с дружкой! – воскликнула другая, смеясь, и кое-кто из мам ринулся поздравлять победителя.

Рэйни сел, опершись спиной о стену. Он ни радовался, ни огорчался. Просто впитывал эту свою первую китайскую игровую сходку.

 

* * *

 

Размышляя над тем, что именно так обеспокоило меня в том сборище, я осознала, что американка во мне считала самоуважение Святым Граалем и родительства, и образования.

Американцы в целом обращаются с самооценкой ребенка – эмоциональным восприятием собственной ценности – в мягких, как перышко, перчатках, словно это медвежонок-панда (с ними необходимо обращаться особенно бережно, потому что они рождаются слепыми, не умеют двигаться и кормиться самостоятельно). Самооценку ребенка холят едва ли не как физический орган, почти такой же важный, как работающее сердце, что качает кровь к мозгу, другим органам и конечностям. Ради самооценки взрослые считают себя обязанными выдавать приз каждому ребенку, пусть даже пришедшему наипоследнейшим в велогонке среди соседских дворов.

В этом духе родители-американцы обычно воздерживаются от сравнения детей – в полном согласии с культурой, где ценится личность (и ее чувства). Невежливо произносить вслух, чей ребенок умнее, лучше, быстрее или выказывает качества заводилы, которых нет у остальных. (Если уж совсем неймется, соберите кружок лучших подруг и пошепчитесь за утренним кофе в четверг.)

У китайцев подход более приземленный.

Слова «самооценка» не существует в китайском лексиконе – по крайней мере в том смысле, в каком это понятие применяют американцы. В Китае самооценка ребенка едва ли важна – по сравнению с прямой оценкой успехов. Словно детство – практически олимпийский вид спорта, китайцы ранжируют детей во всем, от трудолюбия и способности распознавать иероглифы до музыкальных навыков.

Сравнения эти непринужденны и возникают по ходу дела.

«Не такой он умный, как его брат, зато поет лучше», – сказала мне однажды моя знакомая Мин, мотнув головой в сторону своих мальчишек, в поле слышимости того, который поглупее. Иногда стремление ранжировать сочетается с угрозой. «Твой отец твоего брата больше любит?» – как-то раз спросила учительница-китаянка дочку моей подруги Ребекки. Вопрос прозвучал после того, как девочка плохо сделала классную работу. Однажды учительница Чэнь сказала Рэйни перед всей группой: «С мандарином у тебя неважно».

Сравнения бывают и формальные, публичные, в китайском образовании начинаются они рано. В «Сун Цин Лин» громадная доска объявлений рядом с классной комнатой Рэйни была местом публичных рейтингов младшей группы № 4.

На Махине появлялись учительские оценки каждого ребенка – отчеты всем на обозрение: кто вовремя явился в садик? Чей ребенок встретил учителя улыбкой? Кто доел в обед весь рис до последнего зернышка? Звездочки и радостные мордашки наклеивались рядом с именем каждого ребенка, получившего хорошую оценку. Бывало, возникали и таблицы – имена и номера двадцати восьми воспитанников в крайней левой колонке. Все последующие колонки отражали те или иные показатели; когда я впервые увидела таблицу с ростом и весом, мой взгляд тут же нашел показатели моего сына. В декабре их младшего года обучения он весил 16,7 кг (36,8 фунта) и был ростом 105,6 сантиметра (почти три фута и шесть дюймов). Неудивительно, что взгляд там не задержался – он попросту инстинктивно принялся скользить по остальным цифрам, чтобы понять, как у Рэйни дела. Само устройство таблицы таково, что она подталкивает к сравнениям и состязательности.

Лишь малыши Ли и У оказались выше ростом. Как и говорила та мамаша на игровой площадке, Рэйни в группе третий по росту. На четыре десятых килограмма тяжелее малютки Хуна, и тут, вынуждена признаться, мне захотелось победно вскинуть кулак.

На следующей неделе обнародовали результаты проверки зрения, а также уровень гемоглобина у воспитанников: показатели Рэйни были в норме. У некоторых детей выявилась анемия, а «далее ожидаются анализы мочи», гласила приписка внизу этого объявления. В Соединенных Штатах поборники врачебной тайны скорее всего ринулись бы в кабинет директора, но в Китае их бы там ждали неприятности: здесь правительство запрещает организованные протесты, а в культурном лексиконе у китайского слова иньсы – личная тайна – вплоть до последних нескольких десятилетий сохранялась отрицательная коннотация чего-то такого, что нужно скрывать.

Истекали месяцы первого года Рэйни в садике, и Махина принялась показывать данные, впрямую связанные со сравнением успехов и способностей, словно некий Владыка повелел, что пора повысить ставки. К каждому объявлению увлеченно стекались родители, и я всякий раз знала, что на Махине возникло что-то новенькое, по количеству сгрудившихся рядом тел и голов, качавшихся в предвкушении. На будущий год Махина покажет нам успехи в игре на блок-флейте – всем на обозрение: