Год К. С. 3-й день Летних волн

 

1

 

К осаде полковник подготовился неплохо. Как и к прорыву. Даже костры сложил и котлы над ними повесил. Смолы не нашлось, но кипяток был. Это уже больше походило на родимый замок, только на дополнявшем картину каштане никто не висел. Пока. Робер спрыгнул с лошади, утер взмокший, как оказалось, лоб и заставил себя присвистнуть. Начало вышло правильным.

– Монсеньор, – удивился сперва показавшийся каменным Халлоран, – разве вас не предупредили?

– Что вы перешли на осадное положение? Нет.

– Я своих ребят не отдам!

– Не кусайтесь! – прикрикнул Эпинэ. – Вы уверены, что это не они?

– Да плевать мне кто! Я их не отдам.

– Плевать? Вы родом из Барсины?

– Что?!

Сколько страха на этом дворе, аж сапоги вязнут.

– Вы, – раздельно проговорил Робер. – Родом. Из. Барсины?

– Прошу простить… Монсеньор.

– Забудем. Вы ручаетесь за невиновность ваших людей?

– Да, Леворукий меня побери!

Может, уже побирает? Не полковника, так тех, кто торчит на площади. Сколько они будут ждать, прежде чем поднимут шум, на который сбежится в десять раз больше народу, а там один выстрел, и понеслось… Нет, бунт Карваль уймет, и вряд ли с большими потерями среди своих, но ведь есть и горожане. Старую ведьму не жаль, а других?

– Монсеньор, – повторил Халлоран, – я ручаюсь. Они бы никогда… У Пола в Заречном предместье невеста, Конрад женат…

– Давайте их сюда.

– Вы меня не заставите… Разрубленный Змей, если вы отдадите моих, завтра ткнут в кого-то из ваших…

– Не пытайтесь думать за других, полковник. Это они?

– Они.

Хоть в чем-то повезло, ни одного горбатого, кривого, носатого. Рожи как рожи… Бледные, не без того.

– Полковник, отберите десяток. Кого хотите, только не обвиняемых. Мундиры долой, пойдут в рубахах. Не замерзнут. Дювье, с Дракко сладишь?

– Зачем десяток? – Полковник ничего не понимал. В отличие от сержанта. – Куда?

– Старуха щурится, она близорука. – Леворукий бы побрал эти пуговицы, сколько же их нашили! – Дювье! Живо надевай! Шляпу, перчатки – и в седло. Твое дело – отделить ведьму с дочкой от остальных и заставить указать на насильников. И чтоб назвала тебя мной. Проэмперадором, монсеньором, Эпинэ, как угодно. Громко назвала, чтоб все слышали. Ясно?

– А… Ясно, Монсеньор!

– Жильбер. Сейчас мы выведем этих десятерых. Ты – адъютант Дювье! Подзовешь к нему свидетельниц.

– А если поймут…

– А если б нас всех у Святой Мартины закопали?

– Монсеньор!

– Что, Дювье?

– Мэтр Жанно супротив вашего тугоуздый.

– Вижу. – После Дракко разве что Моро тугоуздым не покажется. Ничего, не в бой идти.

– Господин маршал, мы не можем… Ну, чтобы вместо нас другие шли! – Один из обвиняемых, совсем мальчишка. Чем-то на Дикона похож… Тоже мне насильник! – А вдруг она на них скажет…

– И отлично! Вас, именно вас с Конрадом, должны были запомнить. Да не тогда, утром…

– Вы рассчитываете, что она запутается?

– Я рассчитываю, полковник, что толпа поймет: старуха видит не лучше тапона. Если что и разглядит, то мундир. Им нужна справедливость, они поймут и уберутся. – О том, что толпе нужна кровь, любая, думать не хочется, но надо. Думать, не говорить. – На всякий случай поставьте на стены стрелков, но так, чтобы видно не было. Без моего приказа не высовываться.

– Они уже не высовываются. – Халлоран кивнул в сторону костров.

– Отлично! Открыть ворота.

 

2

 

Толпа изрядно разрослась. Стало больше мужчин, и не понять, зачем они явились, было нельзя. Злость и напряжение смешались с жарой в какой-то мерзкий туман, словно бы сожравший звук и движение. И затхлость, как в погребе. Боль саданула в висок раскаленной иглой, перед глазами замелькали зеленые завитки. Борясь с тошнотой, Робер облизнул враз пересохшие губы. Смять бы этот сброд лошадьми… И хороший залп со стен. Чтобы знали.

Неожиданная ненависть едва не угробила весь замысел, выручил Мэтр Жанно. Мерин не понял чужого приказа, но лезть вперед он не был приучен, вот и не лез, а потом Эпинэ услышал Жильбера: адъютант приказывал свидетельницам подойти к замершим у ворот белым фигурам и указать виновных.

Старуха рванулась к жертвам, волоча за руку дочь, которая вряд ли соображала хоть что-то. Следом двинулись двое мужчин – давешний выборный и кто-то молодой.

– Стоять! – Больше Робер не удивится, что Жильбер сумел сжечь Сэ! – Всем назад!

Выборный проныл что-то невразумительное. Молодой сжал кулаки, но отшагнул. Старуха бросилась вперед сорвавшейся с цепи псиной. Ничего не заподозрила – злоба, такая злоба, безмозгла!

Называет! Тычет пальцем. Смерть тоже тычет вслепую, иначе у Ренквахи выжил бы Мишель или Арсен…

– Здесь… – А ведь она… счастлива! – Оба здесь! Тот, лохматый! И… вон тот!

– Создателем поклянешься?

Вот она, разница между герцогом и солдатом. Герцог Создателя забыл напрочь. Как и старуха!

– Они! – хлещет по ушам визг. – Я помню… Я все помню! И не двое их было… Третий караулил. Вот тот!

– Ты готова поклясться? – подхватывает Жильбер. – Перед Создателем? Перед Проэмперадором Олларии?

– Да они это, они! Клянуся… На фонарь ублюдков!

Как же он возненавидит теперь фонари! Но фонарщиков понадобится больше, темных углов в Олларии остаться не должно.

– Отвечай Проэмперадору, женщина.

Старуха уставилась на Дювье. Захрапел и прижал уши Дракко, сержант натянул повод сильнее, чем нужно. Дернув головой, полумориск отступил к мерзкой пятнистой стене.

– Отдавай убийц, красавчик! – прорычала уже не женщина. – А то… Начхать, что герцог и… этот… главный в городе… Дай!..

Назвала! Она назвала, и толпа слышала. Теперь заставить Жанно прыгнуть и замереть между ведьмой и Дювье, отбросив шляпу.

– Люди, свидетельница плохо видит. Она никого не узнала и не может узнать! Для нее что Проэмперадор Олларии, что сержант на одно лицо, а мундиры одинаковы у всех. Идите по домам. Эти солдаты невиновны… Утром свидетели указали на других. Господин негоциант, вы уже говорили от имени горожан, извольте подойти и сказать, есть ли тут те, кого обвиняли утром.

Господин негоциант делает робкий шаг, озирается, переводит взгляд на устроившегося в маршальском седле Дювье, на Робера – вот когда седина пригодилась, – на старуху и никак не может поднять взгляд на людей в белых рубахах.

– Вы тоже помните только мундиры?

– Я… Монсеньор, вы правы. Это другие лица. Вынужден признать…

Болтать выборные научились, Робер приготовился слушать. Все разрешилось, только рука продолжала судорожно сжимать поводья, а злоба так и оплетала сердце студенистыми щупальцами. Горожанин чесал языком, Робер сдерживал чужую лошадь и собственный норов. Он-то сдерживал, а вот другие…

– На фонарь! – взвыл ненавидящий голос. – Плевать, что не они… Мими-то все одно теперь…

– Пускай энти за тех ответят!..

– Ишь… Разбежались по казармам, а дружки их прикрывать…

– А чтоб за каждую нашу четверых вонючек! Вот где справедливость… Вот как надо! – Давешний молодчик. Прет с одними кулаками на всадников. Перекошенная рожа, белые глаза… Ну, ты сам хотел, тварь! Сам! Рука рвется к загодя расстегнутой ольстре, но сразу нельзя. Надо предупредить.

– Стоять! Иначе ляжешь.

– Ах ты ж…

В последний момент Робер все же взял левей и выше. Пуля попала куда надо. В плечо.

– Лэйе Астрапэ, следующий отправится не к лекарям, а в Закат! Жильбер…

Бросить Сэц-Арижу дымящийся пистолет, поудобней перехватить заряженный и усмехнуться. Обязательно усмехнуться.

– Монсеньор, ваш пистолет!

– Спасибо, Жильбер.

Он не Алва, чтобы еще и с левой… Но они этого не знают. Положить косячного жеребца – остановить табун. Если повезет… Нет – уйдет в сторону, да еще и прибавит.

– Из уважения к горю этой женщины я ее отпускаю. Но если она снова начнет… подстрекать, то отправится в тюрьму. А те, кто попробует чинить самосуд – любой, над кем угодно, – окажутся на фонаре. Ближайшем. Слово Проэмперадора. Это я решаю, кто виноват. Я и закон! А сейчас – прочь.

Шевелятся, смотрят под ноги, расползаются. Кто-то подхватывает старуху, та тянет за собой так и не сказавшую ни слова дочь. Выборный красен, как алатский перец, лицо в каплях, будто из ведра окатили. Дювье провожает глазами парней, что уносят заводилу. Если он мастеровой, мастерству его конец… По-хорошему отправить бы молодчика в тюрьму, ну да кошки с ним! Никого он, такой, больше не вздернет, да и на рудниках толку от однорукого…

– Монсеньор! – Голос Сэц-Арижа срывается. – Монсеньор, я… хочу принести извинения графине Савиньяк, я… Какой же гадиной я был.

– Извинения принеси, но у нас все было по-другому.

– Вы не видели, как оно вышло в Сэ! И ведь я радовался, гордился… Понимаете…

– Жильбер, не сейчас…

Выпить бы и лечь. Нет, сперва отмыться, и не у Марианны. Эту заразу к ней лучше не тащить.

– Монсеньор, смотрите!

Да уж, его высокопреосвященство не из тех, кто будет сидеть в Нохе, когда пахнет жареным, хотя сейчас если и несет, то тухлятиной. И вроде разошлись все, а мерзко по-прежнему. Эх, ну что бы кардиналу явиться часом раньше или вообще не являться.

– Вам не следовало рисковать.

– Я – Проэмперадор Олларии. И потом, никакого риска не было.

– У вас кровь на руке.

– Ударился где-то… Эта рана вечно открывается. Ваше высокопреосвященство, отпустите этим… людям грехи. Или изгоните демонов, а я…

– Вам надо лечь, и чем быстрей, тем лучше.

 

 

Глава 8