Глава IX. Смертельный экстаз

 

Доктор Герберт Майо (Мауо), в сочинении своем, «Истины в народном суеверии», объясняет некоторые явления сомнамбулизма и животного магнетизма исступлением и даже смертельным обмороком (Traum–tod). Для обозначения прекращения жизненной деятельности он употребляет выражения: смертельный обморок, смертельный экстаз или исступление. В указанном сочинении Майо трактует (письма V, VI, VII, VIII) об экстазе и его различных формах.

Он различает экстатически сон и эстатическое бодрствование. Экстаз, выражающий вообще ненормальное отношение между духом и нервной системой, имеет, по замечанию Майо (стр. 100), свои фазы или степени, соответствующие нормальному бодрствованию в естественном состоянии.

Натуральный сон разделяется на три вида: глубокий, тяжелый сон сильного изнурения; обыкновенный здоровый глубокий сон и легкий, тихий сон здорового и больного. Точно также и экстатический сон бывает троякий: смертельный экстаз, продолжительный экстаз и начинающейся или начальный бодрственный экстаз.

Но когда в экстазе все элементы достигайте огромных размеров, то различия трех степеней экстатического сна и свойственные каждому из этих различий феномены увеличиваются и неизмеримо усиливаются.

Различие между мнимой и экстатическою смертью Майо объясняет так (стр. 37): «во многих случаях мнимой смерти действия известных смертоносных влияний ведут борьбу с жизненным принципом, потому что последний противодействует напору и силе первых, – чего не бываете в смертельном экстазе или обмороке».

Смертельный экстаз или смертельное исступление есть положительное состояние – период покоя, продолжение которого часто не может быть наперед определено.

Так иногда пациент внезапно пробуждается и совершенно выздоравливает. Базис смертельного обморока или экстаза есть прекращение биения сердца, дыхательных функций и произвольных движений; чувства, рассудок и растительные функции организма обыкновенно прекращают свою деятельность. С этими явлениями тесно связано и прекращение телесной теплоты.

На стр. 102 он описывает это так: смертельный экстаз есть отображение смерти. Сердечная деятельность оканчивается, дыхание прекращается; все признаки продолжающейся чувствительности и сознания исчезают, температура тела понижается. Экстатический индивидуум совершенно похож на безжизненный труп; суставы неподвижны, все тело гибко и искривлено; к этому иногда присоединяется еще и судорожное оцепенение. Единственное средство узнать, продолжается ли жизнь – это ожидать исхода или химического разложения.

Подобные примеры приведены д‑ром Гербертом Майо на стр. 38, а также примеры видений в этом состоянии на стр. 103 и 104‑й.

Чтобы перейти от этих замечаний к некоторым явлениям сомнамбулизма и спиритизма, Майо объясняет их, с одной стороны, обморочным состоянием, которое признано у него эпидемическим в известные времена и в известных местностях, с другой стороны – психическим фактом, и при том в связи со смертельным экстазом.

Он старается доказать, что дух или душа одного человека, по естественному порядку вещей и по неизвестным еще физиологическим законам, входит в непосредственную связь с духом другого живого индивидуума.

В отношении к известным духовным признакам смерти, вследствие которых, например, умерший уведомляет друга о своей кончине, – мы можем принять, что кончина одного человека, через спиритуальный мир, отражает как бы лучи света на другой пассивно‑расположенный индивидуум, или даже одновременно на два индивидуума, если только они находится в прямом отношении друг к другу, подобно тому, как две башни церкви могут мгновенно осветиться молнией, которая в то же время нисколько не освещает темноты сводов, лежащих под башнями.

Душа умершего вступает как бы в общение с духом близкого или симпатичного ему человека; а после того на само явление умершего нужно смотреть, как на обман чувств. Может быть подобные явления умершего есть инстинктивное стремление его обратить внимание на продолжающуюся его жизнь в могиле, при поспешном погребении экстатиков и находящихся в летаргии. С этой точки зрения, не суеверием, но осмотрительностью было бы, если бы каждый, кому являются умершие его знакомые или родные, поспешил исследовать состояние умершего в гробу и все обстоятельства его смерти и погребения. Таков взгляд доктора Герберта Майо.

Аббат Калмет, говоря об экстатическом состоянии, обращает особенное внимание только на оцепенелость и нечувствительность экстатических индивидуумов ко всему, что кругом их совершается.

После этого не удивительно, что он к категории этих явлений относит и прекращение жизнедеятельности у многих животных в известные времена года.

Доктор Майо представляет для объяснения экстаза такое основание: «каждая духовная сила, говорит он на стр. 87, – имеет свое определенное место и седалище в нашем организме».

Многим физиологам удалось определить, с какими особенными частями нервной системы каждый духовный эффект соединен функционально.

Каждая духовная сила имеет свой особенный орган или свою собственную лабораторию в нервной системе. На стр. 95‑й, на вопрос, что такое экстаз? – он отвечает: предварительно мы заметим, что основание экстаза состоит в обнаружении ненормального отношения духа и нервной системы.

Во всех почти формах экстаза видно, что некоторые духовные функций не имеют более своего седалища в свойственных им определенных органах. От часто повторяющихся перемен этого рода прекращается деятельность органов ощущений.

Естественным и самым обыкновенным следствием этого бывает совершенное притупление слуха и зрения.

Если же пациент в экстазе бодрствует, то, в награду за потерю, эти чувства выражают свою деятельность в других органах или обнаруживают какой‑нибудь неясный образ общего восприятия, как, напр., в сомнамбулизме или магнетическом ясновидении (стр. 88, V). Приняв за несомненное, что дух есть принцип отличный и отдельный от материи, мы легко поймем, что человеческая душа может стать к телу в новое необыкновенное, ненормальное отношение.

Из различных форм экстатического сна особенно отличаются, с одной стороны, смертельный экстаз, продолжительный экстаз и простой или начальный экстаз; с другой стороны, из различных форм экстатического бодрствования особенно выдаются полубодрственный экстаз или сомнамбулизм и бодрственный экстаз. Каждое из этих состояний может вызвать видения или галлюцинации.

Галлюцинации (субъективный ощущения, принимаемые за объективные) являются спутниками усиленных нервных возбуждений и одинаково могут иметь место, чем бы ни вызывалось возбуждение, – болезненным ли изменением нервного вещества, наркотизацией, страхом, усталостью, голодом и пр. Характер их изменяется от различия впечатлений, которые действуют на организм. Жаркий климат, раздражая нервную систему, способствует появлению видений, что было известно еще Плинию относительно пустынь Африки.

Сильно настроенное воображение также возбуждает нервную систему и вызывает видения.

Смутные и тревожные исторические моменты, производя усиленное возбуждение нервной системы, также служат иногда причинами, вызывающими видения, и не только для одного лица, но и одновременно для нескольких. Дион‑Кассий рассказывает, что во время извержения Везувия многие видели в воздухе страшные, исполинские фигуры.

Не только усиленное возбуждение или воодушевление может вызвать галлюцинации, но и глубокое погружение в самого себя, в особенности если к нему присоединится усилие воли (что мы уже видели у индейских факиров).

Фан‑Гельмонт непременно хотел, вследствие какого‑то сна, увидеть свою душу; 33 года ему не удавалось это, и только по истечении этого времени, в минуту какого‑то особенного душевного настроения, он увидел ее в виде светящегося эфирного образа.

Все это дает право предположить, что нервное возбуждение, чем бы оно ни вызывалось, может обусловливать само по себе появление галлюцинаций и иллюзий.

То, что мы описали под именем экстатического состояния, спириты приписывают влиянию духов, а экстатиков называют медиумами.

Они прибавляют даже, что всякий вдохновенный человек есть медиум, но не сознающий, что он в это время служит орудием духа из другого мира.

Такое указание со стороны спиритов дает нам право надеяться, что в их настоящих медиумах мы найдем те же основные черты, как и в описанных нами первобытных жрецах, шаманах, колдунах и пр., непосредственно сообщавшихся с невидимым миром.

В Калькутте, где спиритизм имеет многочисленных приверженцев, два медиума подверглись однажды, в одно и то же время, влиянию духов: один из них духа раджи Рама‑Могуна, другой – Герисса Чендера. Прежде всего это обнаружилось в них конвульсиями; потом, как они рассказывали сами, они испытали сильнейшую дрожь и как будто электрические удары по нервам; жилы их вздулись, их охватил непомерный ужас и затем они потеряли сознание.

В таком виде им дали карандаши и каждый из них написал имя того духа, который в нем действовал [12]). Следовательно писание медиумов, в тех случаях, когда оно не является простым шарлатанством, может быть сведено к возбужденно через погружение в себя и к приобретению уменья приходит в такое возбуждение усилием воли.

Участие личности медиума в сообщениях, которые делают через них духи, указывается даже самими спиритами, которые свидетельствуют, что характер сообщения всегда находится в связи с расположением духа медиума. Как пример высшего развития тех качеств, которые требуются от медиума, может служить описываемая Перти девица А. М. Вейс, жившая в начале нынешнего века и представляющая идеал того, что спириты называют «видящим медиумом». С самого детства она была крайне‑слабой и болезненной организации, и с тех пор, как стала себя помнить, уже начала видеть различные видения. Смерть матери и тяжелое обращение отца огорчали ее и заставляли усиленно молиться. Четырнадцати лет она сильно занемогла и ежедневно по нескольку часов находилась в глубоком обмороке. В этом состоянии ей являлись всевозможные видения, то привлекательного, то ужасающего характера. Впоследствии бессознательное состояние уже не было необходимо для появления видений, и они вызывались под влиянием ее магнетизера. Но потом магнетизер говорил о ней, что ей стоит только закрыть глаза, чтобы с совершенной ясностью увидать какой‑нибудь божественный или человеческий образ. Иногда ей даже не нужно было закрывать глаз: достаточно было пристально смотреть в течение нескольких минут на одну точку. Сама она говорила, что, при созерцании этих видений, она чувствовала в известный момент необходимость оторваться от них, иначе она бы непременно сошла с ума. Ей довольно было подумать о ком‑нибудь, и он, как живой, представлялся перед нею.

Далее эти призраки уже стали являться сами собой, иногда последовательно в течение нескольких недель и даже лет. Самым заметным для нее видением было появление Марии‑Антуанеты, что происходило одно время ежедневно, а потом повторялось чрез большие промежутки времени, и, наконец, по разу в год в определенное число.

Подобные примеры, которых Перти приводит еще несколько, могут служить достаточным доказательством, что предполагаемая способность медиумов необходимо обусловливается усиленным нервным возбуждением.

Нам остается рассмотреть еще тот вид общения с невидимым миром, который обусловливается сомнамбулизмом и животным магнетизмом и приводить к так называемому «ясновидению». Лунатизм, необычность его и особые качества, приобретаемые в это время спящим субъектом, послужили источником происхождения понятия о способности некоторых людей приходить в особое состояние, называемое немцами Schlafwachen, – среднее между сном и бодрствованием, состоящее во временном отделении души от тела, которая будто бы видит тогда то, что в обыкновенном состоянии ей было недоступно.

Сомнамбулизмом или, иначе, лунатизмом называется такое состояние наших нервов, когда некоторые их способности особенно сильно возбуждены, – конечно, на счет остальных.

У лунатика является чрезмерное развитие и изощрение некоторых чувств; так у них расширен зрачок, и их глаза могут видеть в темноте. Замечательно при этом, что лунатик видит в темноте только те предметы, которые имеют отношение к занимающей его мысли; остальных же он не замечает, даже если бы они были освещены очень ярким светом.

То же надо сказать и относительно слуха. Наконец, лунатик сохраняет способность движений, напр., он ходит, говорит. Потому справедливо называют лунатизм – сном в действии, т. е., что лунатик теряет свободу мыслей, находятся под влиянием немногих впечатлений, нередко поразительно верно сочетает их, и уже, под влиянием таким образом полученных выводов, действует.

Обыкновенно лунатиками бывают люди, страдающие истерикой, ипохондрией, нервными или мозговыми болезнями.

Усиление какой‑нибудь способности в лунатике, во время припадка, не проходит ему даром: нервы, выражающие эту способность, обыкновенно бывают чрезвычайно расстроены после припадка; лунатик часто забывает именно то, в чем он оказал такую усиленную деятельность во время припадка.

Но, странное дело, он вспоминает обо всем этом в следующем припадке! Вообще допускают следующие 4 степени сомнамбулизма:

1) Простое действие с усыплением мысли или со сновидением.

2) Совершение действий, вошедших в привычку у человека, хотя бы они были довольно сложны.

3) Сложные действия, но машинальные (лунатизм).

4) Бред с сознательными движениями или собственно сомнамбулизм.

Сомнамбулизм одно время чрезвычайно занимал не только праздных любителей всего необыкновенного, но даже многих серьезных ученых.

Последние, впрочем, высказывались на этот счет довольно неопределенно, в роде Гюссона, который советовал только парижской академии наук заняться этим вопросом. Из немногих, заслуживающих внимания сочинений об этом предмете, мы укажем на книгу Бертрана «Du Magnetisme animal en Frence».

Он не приходит, конечно, ни к какому окончательному заключению, но для нас из его мнений особенно важно сближение, которое он делает между ясновидением и экстазом, указывая общие черты между ними, ставящие их в одну и ту же категорию нервных явлений.

Весьма замечателен для нас его взгляд на физиологическое значение экстаза.

Он указывает на то, что экстаз не есть какая‑нибудь особая болезнь, но вызывается известными болезненными состояниями, напр., конвульсиями и т. п.; он появляется также и при других обстоятельствах, напр., при сильном нравственном возбуждении. Поэтому экстаз составляет явление, общее всем временам, а не одному только периоду невежества.

В ясновидении Бертран указывает следующие характеристические свойства: забвение при пробуждении всего происходившего, внешняя нечувствительность, повышение силы воображения и силы суждения, инстинкт предвидения, нравственная несамостоятельность и т. п.

Он прибавляет, что ясновидение может наступать не во всякое время, и что для него необходимо особое предварительное расположение.

Шопенгауер, в своем сочинении «Ueber das Willen in der Natur», рассказывает, что он имел случай видеть во Франкфурте ясновидящую, которая даже без всяких телодвижений и манипуляций со стороны своего магнетизера, по одному только желанию его, впадала в каталептическое состояние; при этом она иногда оставалась в той же позе, в которой сидела, с открытыми глазами, но была в положении совершенной нечувствительности и бессознательности.

Шопенгауер пробует даже дать таким явлениям физиологическое объяснение; он полагает, что они основываются на изолировании функций головного мозга от функций спинного, при чем или и чувствительные, и двигательные нервы парализуются и наступает вполне каталептическое состояние, или являются недеятельными только нервы движения, и тогда сознание остается.

Такое объяснение достаточно произвольно и, в сущности, ничего не объясняет. Нельзя не сознаться, что физиологический процесс даже лунатизма, и тем более сомнамбулизма, еще не вполне ясен для нас.

Но на самом деле он нисколько не темнее всех остальных психофизиологических процессов нашего организма, и должен будет выясниться вместе с лучшим, более научным, пониманием всех этих процессов. Объяснение их во всяком случае надобно искать внутри нас, в свойствах нашей души, а не в предположения вмешательства целого мира особенных духов.

Для лучшего понимания явлений животного магнетизма и сомнамбулизма, нам следовало бы ближе рассмотреть природу сомнамбул и ясновидящих. Но вышеприведенный пример Анны Вейс избавляет нас от этого труда, так как эта девица была в то же время и ясновидящей, засыпая магнетическим сном под влиянием своего магнетизера. В состоянии такого сна, она отвечала на вопросы и делала предсказания, которые иногда бывали удачны.

Как мы уже говорили, она могла по произволу вызывать видения и, кроме того, отличалась от других ясновидящих способностью помнить все, что с ней происходило во время погружения в магнетический сон; следовательно экстатическое состояние было для нее почти нормальным. А. Вейс дает нам право заключить, что сущность природы ясновидящих, точно также, как и спиритических медиумов, сибирских шаманов и средневековых магов, есть усиленная нервная возбудимость, вызываемая на этот раз магнетическим влиянием и действием воли, которое иногда может маскироваться видимой пассивностью субъекта.

Мы напомним еще, что нервные явления, приписываемые животному магнетизму, не составляют продукта европейской цивилизации, а, как мы видели выше, были известны в самой глубокой древности.

В Пенджабе и теперь еще употребляется род животного магнетизма, который называется там «джарас» или «мантер» и прилагается к лечению преимущественно нервных страданий.

Врачующей становится против больного и машет над ним палочкой или веткой, пока больной не успокоится.

В науке и искусстве мы видим также особенность организаций, которыми отличались некоторые поэты, музыканты и ученые. Достаточно припомнить Гофмана и Эдгара По. В их вдохновениях мы видим те же черты, как и в экстазе первобытных жрецов и магов. Прибавим к этому, что Модарт и Кольридж, по известиям их биографов, создавали свои лучшие произведения в каком‑то почти бессознательном состоянии. Био рассказывает то же о Ньютоне. Выражение особенностей организации гениальных натур, в виде странных, несвойственных обыкновенным людям поступков и общего отличия их от таких людей, давно уже бросалось в глаза, и давно уже решается вопрос о родстве гениальности с безумием.

Всякому известно[13], какую важную роль в жизни каждого из нас играет нервное возбуждение; незачем доказывать, что оно есть необходимое условие каждого наслаждения, что без него никакое наслаждение немыслимо. И театральные зрелища, и музыка, и чтение, и любовь к женщине, и такие удовольствия, как охота, верховая езда, и т. п., и вообще горячее отношение к науке или искусству, и, наконец, употребление наркотических и возбуждающих средств – одинаково имеют целью повысить возбудимость наших нервов и доставляют нам наслаждение только через посредство этой повышенной возбудимости.

Оставив уже физиологическую, бессознательную сторону этого вопроса, мы сами в себе можем наблюдать сознательную нравственную потребность нервного возбуждения: каждый из нас рад найти возможность заставить сильнее работать и свой ум, и свои чувства, подняться над самим собою, подойти к тому, что в обыкновенном состоянии казалось слишком далеко от него. В известной степени такое возбуждение преследуется каждым человеком, на всех ступенях развития и во всех обитаемых местностях.

У всех народов, даже самых диких, были найдены одуряющие напитки, у всех из них встречаются удовольствия, вроде плясок, песен, подобия маскарадов или драматических представлений и т. п., чем физиологически и доказывается потребность нервного возбуждения для каждого человека.

Но не все люди доходят до одной и той же степени нервного возбуждения: там, где один уже находит потребный для него предел, другие организации не останавливаются и идут дальше в этом направлении. Нервное возбуждение становится для них не временной, а уже постоянной потребностью, и они вызывают его какими бы то ни было средствами и какого бы опасностью это ни грозило их организму. Из таких людей в нашем обществе выходят широкие натуры и пьяницы, а на востоке – любители гашиша и опиума; при благоприятном направлении, они дают миру замечательных поэтов, артистов и общественных реформаторов; из них также, вследствие известных душевных особенностей, выходят мистические экстатики или современные нам медиумы.

В некоторых случаях, управляемый иными целями, человек искал других путей, чтобы достигнуть состояния экстаза. Он заметил, что чем возбужденнее его нервная система, тем ближе он чувствует себя к духовному бытию и духовному миру, а доводя это возбуждение до крайнего предала, он переступает в тот мир, где живут другие силы, другие существа; он приходит с ними в соприкосновение, видит, слышит, ощущает их. Некоторым это давалось само собой: от времени до времени они без всяких стараний переходили в экстатическое состояние и этим достигали своей цели; но им хотелось управлять этой способностью, вызывая экстаз по своему желанию, другим же, лишенным такой способности, хотелось непременно достигнуть такого состояния. Одинаковость человеческой организации в общем смысле слова и одинаковость стремлений в данном случае привели людей к нескольким одним и тем же средствам, ведущим к этой цели.

На первом плане, в ряду способов достигать экстаза, следует поставить наркотические вещества. Одни употребляли гашиш (индейскую коноплю), другие настоем листьев «кока» приводили себя в конвульсивное состояние, третьи напивались вином.

Кроме того, настои различных трав употребляются и теперь колдунами у разных народов и играли существенную роль в средневековой магии.

Рядом с действием наркотических веществ следует поставить приведение себя в экстатическое состояние посредством гипнотизма, т. е. пристального созерцания блестящего предмета.

Одно время на гипнотизм было обращено внимание науки, и некоторые думали даже дать ему применение в хирургии вместо хлороформа.

В Бирме колдуньи смотрят на отполированную медную чашку, чтобы получить дар предсказания. Египтяне достигают того же долгим созерцанием блестящего черного пятна на тарелке или на ладони. Известный мистик Яков Бёме приводил себя в восторженное состояние, пристально глядя на гладкий оловянный сосуд; то же самое делал известный магнетизер Калиостро, заставляя глядеть очень долго на прозрачный хрустальный шар или графин с водой.

Этим объясняется и так называемое кристаллическое зрение.

Пристальное созерцание блестящих звезд на фоне темного неба могло быть исходной точкой, откуда впоследствии развилась астрология; сперва звезды были только орудиями предсказания, а впоследствии уже стали предсказывать сами – сделались символами.

На гипнотизме также должно быть основано наше гаданье в зеркало и пр.

Всматривание в один какой‑нибудь предмет, хотя бы и неблестящий, может, посредством такого изолирования себя от внешнего мира, вызывать экстаз у нервно‑раздражительных личностей. Мы видели у браминов и других жрецов и колдунов, что они сперва долго сидят, глядя пристально на какой‑нибудь предмет, и потом уже впадают в конвульсивное состояние.

Такое изолирование достигается удалением от себя всего, действующего на внешние чувства, напр., помещение себя в темном пространстве.

Действие, производимое такого рода одиночеством, усиливается, если к нему присоединится физическое истощение. Голод, бессонница, уклонение от половых отношений, нарушая общую гармонию организма, усилено возбуждают нервную систему. Уединение и самоизнурение, соединенные вместе, служат наиболее употребительными средствами нервного возбуждения.

Мы видели выше, что индейцы и другие азиатские и африканские племена доводившие себя до экстаза, не чувствовали боли и могли безнаказанно колоть и резать свои члены.

Для нас такое свойство, сообщаемое экстазом, не должно представлять ничего удивительного, если мы припомним такие же случаи бесчувственности у некоторых маньяков (помешанных) и даже меланхоликов, которые могут жечь и резать себя, не испытывая при этом никакой боли.

Нечувствительность к страданию в экстатическом состоянии объясняет такие факты, как самосожжение раскольников, мужество в пытках, выказываемое средневековыми еретиками, и спокойное шествие их на казнь.

Другое свойство экстаза – предугадывание или предсказание, производило еще более влияния на умы и служило главнейшей причиной веры в его сверхъестественное происхождение.

Способность предсказания, которую первобытные народы признают за своими жрецами и колдунами, вера в гадания, в ясновидение и пр. должна в своей основе иметь положительную истину, для того, чтобы она могла развиться и существовать до настоящего времени.

В основании такой веры в оракулов должны лежать наблюдения над экстатическим состоянием и, через него, над способом предсказаний, действительно выходящих из пределов нормальных соображений человека. Наконец, у народов, менее развившихся, мы застаем еще и в настоящее время в полном ходу такое средство проникания в будущее.

Многие путешественники, вполне достойные доверия, сохранили факты действительного предусматривая экстатиками и ясновидящими таких событий, которые не входили в тот круг обстоятельств, который совершается перед их глазами.

Так, напр., участник экспедиции Врангеля – Матюшкин узнал от сибирского шамана, приводившего себя в состояние экстаза посредством кружения, курения, водки и шума барабана, что лейтенант Анжу, находившийся на три дня пути от того места, выдержал сильную бурю на Лене и только что спасся; это впоследствии подтвердилось вполне. Известность некоторых ясновидящих и медиумов основана на подобных же случаях необыкновенных предсказаний, которые никак не могли бы быть сделаны наугад.

Такие случаи служат главным орудием в руках мистиков и спиритов; доказав их несомненность, они твердо становятся на них, считая их торжеством своего учения. Но обаяние чудесного, которое окружает такие факты, пропадает, когда мы сравним их с той поражающей способностью угадывания, которую обнаруживают некоторые душевно‑больные.

Эта способность объясняется повышенной мозговой деятельностью, невозможной в нормальном состоянии.

Многие вещи кажутся нам удивительными потому, что мы наблюдаем их только в формах их крайнего проявления, тогда как нам стоило бы их изучить в состоянии их меньшей интенсивности – и они показались бы нам менее чудесными.

Каждому из нас приходится ежедневно, во множестве случаев, бессознательно, наугад, доходить до истины, и по силе привычки это нисколько нас не поражает; но тот же процесс, только в превосходной степени, кажется уже нам трудно объяснимым естественным путем. Хотя открытия Гельмгольца и Дарвина представляются, в собственном смысле, никак не менее удивительными, нежели ученые фантазии какого‑нибудь американского спирита Эндрю‑Девиса, но факты предсказаний, о которых мы говорим, являлись бы для нас труднее объяснимыми, если бы они совершались при нормальном состоянии субъекта. Экстатическое состояние, которое служит необходимым условием их, представляет совершенно удовлетворительное объяснение их мнимой чудесности, которая может иметь место только для желающих видеть в самом экстазе проявление сверхъестественных сил. История горячечных больных уже достаточно доказывает нам, какие результаты вызывает повышенная деятельность мозга. В лихорадочном бреду, люди с обыкновенными способностями высказывают мысли, замечательные по своей глубине и остроумно и совершенно недоступные для них в нормальном состоянии; слабоумные обнаруживают признаки возвращения рассудка, говоря здраво и разумно; по миновании же болезненных припадков, опять впадают в прежнее идиотическое состояние. Ввиду таких фактов, которые никто не объясняет влиянием неземных агентов, нам легко понять усиленную деятельность мозга во время экстаза, непохожую на ту, которая свойственна субъекту в его нормальном положении. Кроме незнания таких патологических фактов, и незнание элементарных данных опытной психологии служит одной из причин такого распространения области чудесного на самые обыкновенные явления. Неожиданное припоминание какого‑нибудь незначительного факта из нашего давно‑забытого детства или какого‑нибудь нисколько не замечательного, давно и мельком виданного лица, нисколько не заставляет нас недоумевать и удивляться. А совершенно однородный факт, когда человек, находясь в горячечном или экстатическом состояли, вдруг начинает говорить на неизвестном ему языке, останавливает и смущает нас....

Подобные, часто случающиеся, факты всегда служили сильным аргументом в пользу мистиков. Ученый врач прошлого столетия, Лойе (Loyer), уже перестав верить в присутствие демонических сил в душевнобольных, согласен, однако, допустить их влияние, когда больной начинает говорить на таком языке, который прежде был ему совершенно неизвестен. Такие факты, происходящее иногда с шаманами, сильно поднимают их в глазах верующих. Малообразованный медиум, вдруг начинающий говорить по‑латыни или по‑гречески, является торжеством спиритизма. Но, к счастью, психиатрические сочинения представляют множество подобных случаев и указывают очень простое объяснение для них. Во всех таких случаях, когда простой, необразованный человек, в безумном или горячечном бреду, вдруг начинал говорить на каком‑нибудь из классических языков, оказывалось, что ему некогда приходилось слышать его; память, совершенно незаметно для него самого, сохранила эти впечатления и, при усиленной мозговой деятельности, они выступили наружу из темной области, где находились до тех пор.

Карданус, имевший способность по произволу впадать в экстаз, таким образом описывает физическое ощущение при этом состоянии: «когда мне придет желание, я могу выйти из моего тела и прийти в нечувствительное состояние, подобное состоянию экстаза. Погрузясь, таким образом, в экстаз, я чувствую, как моя душа выходит из сердца и вообще из тела, как будто через маленькое отверстие, сперва через голову, потом чрез малый и, наконец, через спинной мозг, так что только с трудом может быть удержана. В этом положении я сознаю, что я существую вне моего тела, что я известным образом отделен от него. Но в таком положении я могу пробыть только несколько минут».

Эго непосредственное описание экстатического состояния довольно близко знакомит нас с его физиологическим характером и ясно приближает его к эпилептическому состоянию. Сходство его с последним подтверждается еще тем, что экстатики, по выходе из этого состояния, не помнят ничего о том, что с ними было, кроме немногих, редких исключений, вроде описанной нами А. М. Вейс.

После состояния возбуждения, экстатики, также как и эпилептики, чувствуют себя крайне слабыми и утомленными. Таким образом мы видим, что экстаз, в физиологическом смысле, близко подходит к эпилепсии, а иногда и совершенно переходит в нее.

Частое повторение таких нервных потрясений оставляет в организме глубокие следы. Путешественники говорят о шаманах, что нервная раздражительность их доходит до крайних пределов, что они пугаются и дрожат от всякого малейшего шума. Сильное раздражение нервов у ясновидящих всем известно. Из этого мы можем видеть, что способность приходить в экстатическое состояние связывается с особой организацией, отличающейся склонностью к нервной возбудительности, и даже, можно сказать, основывается на ней. Хотя такая раздражительность развивается частым упражнением, но первоначально вызвана она может быть не во всяком организме. Для этого нужен особенный нервный темперамент, если можно так выразиться, особое естественное предрасположение. Справедливость такого заключения подтверждается практикой шаманов, именно признаками, которыми они руководствуются при выборе себе учеников. Бастиян говорит, что они выбирают для этого детей с раздражительностью нервов и склонностью к конвульсивным припадкам, и начинают обучение их с очень нежного возраста, устанавливая систематический курс особого рода упражнений, для приведения их нервной системы к эстатической способности. Когда у тунгуса, говорит он же, ребенок выказывает болезненное расположение, страдает носовыми кровотечениями, тогда о нем заключают, что он способен быть шаманом, и отдают его к шаманам на воспитание. По словам Фалькнера, в Патогонии дети, страдающие падучей болезнью, предназначаются к карьере колдунов.

В высшей степени пригодными для мистических целей оказываются натуры с нарушенной функцией половой сферы или с неясно‑выраженными половыми наклонностями. Так как в здоровом челочке воспроизводительные стремления поглощают известное количество нервной деятельности и нервная система становится менее чувствительной к внешним раздражениям, мистицизм, ради своих задач, всегда предписывал возможно полное половое воздержание. Для известных натур, управляемых мистическими идеями, повышение нервной возбудимости, которая развивалась вследствие такого извращения естественных наклонностей и тем легче вела к экстазу, являлось на столько выше половых наслаждений, что они начинали с отвращением и ненавистью относиться к ним и старались всеми мерами парализовать в себе эту способность. Такое стремление в своем крайнем проявлении привело к скопчеству, и оно же всегда заставляло ценить таких субъектов, у которых половые наклонности были неразвиты от природы.

Большая раздражительность нервной системы делает женщин более способными к мистическим проявлениям сравнительно с мужчинами. К этому женщин еще более предрасполагают исключительно свойственные им болезни – истерика и нервное раздражение, производимое вообще маточными болезнями. Мистические идеи всегда особенно потрясающими образом действовали на женщин и вызывали у них в известных случаях усиленные припадки. Такого рода припадки мы и теперь еще можем иногда видеть в России, у так называемых «кликуш» – истерических женщин, впадающих в конвульсии во время богослужения. Совершенно подобных больных мы видим в различных местностях земного шара.

Всего сказанного выше нам кажется достаточным, чтобы иметь право предположить необходимость для обнаружения экстаза особой нервной организации. Мы видели, что такого рода организация уже сама по себе располагаете к нервно‑психическим явлениям, один из видов которых мы находим в экстазе. У своих крайних пределов экстаз подведен нами к эпилептической форме; в более слабом выражении он является одним из последствий того патологического изменения нормального организма, которое обнаруживается в общем расположении к душевным болезням, и притом к таким формам их, где представляется расстройство не столько мыслительной, сколько нравственной стороны субъекта.