Князь Г.А. Потемкин-Таврический.

Григорий Александрович Потемкин (1739–1791) — выдающийся Русский государственный и военный деятель, генерал-фельдмаршал, участник дворцового переворота 1762 г., любимец и ближайший помощник императрицы.

Таким образом, самое малозначительное происшествие открыло перед Потемкиным то поприще могущества и славы, о котором он мечтал в свои студенческие годы.

Первое дело, которое поручили ему по министерской и дипломатической линии, было уведомление нашего посла при Шведском дворе, графа Остермана, о восшествии на престол императрицы. Удачно исполнив данное ему поручение, он возвратился из Стокгольма с новыми надеждами на возвышение и не ошибся: его отличные способности давали ему благосклонность знаменитейших в то время приближенных государыни — Орловых. Их влияние увеличило благоволение к нему императрицы и довершило его успехи на блистательном поприще, так неожиданно открывшемся перед ним. Он удостоился чести быть принятым в самом близком к императрице обществе, и здесь-то, в этой прекрасной сфере, где все дышало умом, любезностью и совершенной простотой в обхождении, окончилось образование молодого Потемкина и развились в полной мере его необыкновенные гениальные способности. В 1768 году он был уже действительный камергер и секунд - ротмистр^[423] конной гвардии. Но легко получаемые награды не удовлетворяли его возвышенного честолюбия: он желал заслужить их, желал возвыситься над другими благодаря своим истинным достоинствам, а не одним почестям и обрадовался, когда начавшаяся в 1769 году война с Турками предоставила ему для этого прекрасный случай. На протяжении всей войны он находился в действующей армии, сначала под началом князя Голицына, а потом — фельдмаршала, графа Румянцева; отличился храбростью во всех действиях против неприятеля и особенно в сражениях при Фокшанах, Ларге и Кагуле, при взятии Измаила, Килии, одним словом во всех главных победах Русских войск, и за это был награжден чином генерал-майора и потом в 1772 году — генерал-поручика.

В 1778 году, когда наша армия уже перешла за Дунай, Потемкин показал чудеса храбрости во время самого перехода и в сражении под Силистрией; но, неизвестно почему, остался без награды. Оскорбленный таким невниманием начальства и уверенный в справедливости императрицы, всегда щедро награждавшей усердие подданных, он осмелился написать ей письмо, столь же необыкновенное, как необыкновенно было все в этом человеке. Это письмо, начинаясь искусным описанием огорчения, которое причинила ему мысль, что государыня, возможно, считает его менее других достойным высочайших милостей, заканчивалось следующими строками: «Сим будучи терзаем, принял дерзновение, пав к священным стопам вашего императорского величества, просить, ежели служба моя достойна вашего благоволения, и когда щедрота и высокомонаршая милость не оскудевают, разрешить сие сомнение мое, пожалованием меня в генерал-адъютанты^[424] вашего императорского величества. Сие не будет никому в обиду, а я приму за верх моего счастья, тем паче^[425], что, находясь под особенным покровительством вашего величества, удостоюсь принимать ваши премудрые повеления, и вникая в оные, сделаюсь вяще^[426] способным к службе вашего императорского величества и Отечества».

Потемкин просил об одном из важнейших отличий, и государыня, видя своим гениальным взором, чего можно было ожидать от Потемкина и что скрывалось за странностями, иногда его отличавшими, не только исполнила его просьбу, но даже сама собственноручным письмом уведомила его об этом: «Признаюсь, что и сие мне весьма приятно, что доверенность ваша ко мне была такова, что вы просьбу вашу адресовали прямо письмом ко мне, а не искали побочными дорогами», — написала императрица.

Восхищение Потемкина при чтении этого лестного для него письма было неописуемо: никогда счастье не казалось ему так велико. Наполненный живейшей благодарностью, он желал лично засвидетельствовать ее глубоко уважаемой государыне, и Кайнарджийский мир дал ему возможность сделать это. Он оставил армию и приехал в Петербург. Не было никого из возвратившихся генералов, победителей Турок, веселее Потемкина в первое время его нового появления при дворе: все были восхищены его любезностью и тем выражением счастья, которым, казалось, дышало его лицо.

Вдруг новая перемена желаний, новое непостоянство вкуса, или, лучше сказать, новый припадок странностей, сопутствующих характеру этого удивительного человека, совершенно изменил образ его жизни: из самого любезного и привлекательного в обществе придворного он сделался задумчивым, угрюмым человеком, перестал ездить ко двору, наконец, объявил, что желает постричься в монахи, и для того приехал в Александре — Невский монастырь. Сначала никто не хотел верить распространявшемуся слуху, но когда узнали, что храбрый генерал, недовольный светом, уже надел монашеское платье, отрастил бороду и учится церковной службе, все сожалели о важной потере, которая грозила государству, лишившемуся такого человека. Императрица, больше всех любившая это государство и лучше всех понимавшая достоинства Потемкина, не могла не разделять общего сожаления и не могла не направить всех своих стараний, чтобы остановить исполнение этого странного намерения. Может быть, имея врагов при дворе или будучи не вполне довольным своим возвышением, Потемкин хотел обратить на себя внимание государыни, пользоваться особенным ее доверием, и не ошибся в расчетах: Екатерина осыпала его новыми милостями, поручила ему важнейшие дела, и, тронутый ее благодеяниями, пристыженный своей бездеятельностью в то время, когда Отечество многого ожидало от него, Потемкин сбросил монашескую одежду и явился ко двору.

Рубль 1766 года

С этих пор начинается эпоха его блистательнейшей славы и великих заслуг перед Россией. Получив в числе новых наград чин генерал-аншефа и за храбрость в Турецкой войне орден святого Георгия 2-го класса, он почти в то же время (в 1775 году) был сделан генерал-губернатором, или, как чаще называли тогда, — царским наместником Новороссийской и Азовской губерний. Находясь в этой должности, он имел возможность показать, на какие важные дела способен его возвышенный, твердый и решительный дух.

Вот что он сделал. Вы, наверное, не забыли, читатели мои, Запорожских казаков? Вы, наверное, помните, что эти казаки были самые дерзкие, самые непокорные и самые жестокие люди из всех племен и народностей, своевольствовавших у границ нашего Отечества. Ни образование, ни переустройство, которым подвергались все их поколения, каждое в свою очередь, ни перемены, улучшавшие состояние Малороссийских казаков во времена властвования над ними Польских королей и потом Русских государей, не оказывали почти никакого влияния на судьбу Запорожцев: с упрямством отвергая любой порядок, даже все условия общественной жизни, они продолжали свою буйную, своевольную жизнь и после перехода Хмельницкого в подданство России. Они поступали еще ужаснее, несмотря на новое подданство Малороссийских казаков, к которым и сами принадлежали: они присягали не один раз то Турецкому султану, то снова Польскому королю, изменяли даже Петру Великому и только после его Полтавской победы несколько присмирели.

Но и то было ненадолго: в царствование преемников Петра своевольства Запорожцев начались с новой силой и при Екатерине II достигли такой степени, что они захватывали не только земли, принадлежавшие соседней с ними Новороссийской губернии, но даже и ее мирных жителей. Этого было мало: однажды они силой увели к себе около восьми тысяч человек из гусарского и пикинерного^[427] полков, составлявших главную часть населения Новороссийской губернии. Но здесь кстати сказать вам, друзья мои, и об этой, соседней с Запорожцами губернии, обратившей на себя все внимание Потемкина. Он был почти первым, кто занимался обустройством Новой России — этого примечательного края в нашем Отечестве. При его деятельном и просвещенном управлении Новороссийская степь, или все то пространство по берегам Черного и Азовского морей, из которого потом составились Екатеринославская и Херсонская губернии, перестала быть степью, и поэтому справедливость требует рассказать вам подробнее о действиях Потемкина на этом, можно сказать, блистательном поприще генерал-губернатора Новороссийского. Итак, мы оставим пока беспокойных Запорожских казаков, тем более что история Новой России, соединяясь с их историей, сама собой приведет нас к ним.