Въезд Владимира Ильича в Кремль

В эти тяжкие дни глубоких воспоминаний о расставании навеки с тем, кого мы любили всем сердцем своим, с кем сжились и за кем готовы были идти по первому его призыву куда угодно, даже на самую смерть, — не хочется думать о нем как о мертвом. И чем больше я думаю о нем теперь, когда его нет, тем все более и более вырисовывается тот торжественный, действительно исторический час, когда Владимир Ильич впервые въезжал в Кремль.

Владимир Ильич остановился в гостинице «Националь», где для него Московским Советом были отведены две комнаты. Он был доволен, что переезд совершился вполне благополучно. Поезд значительно опоздал из-за задержки в пути, и мы приехали в Москву вечером. На вокзале нас почти никто не встретил, так как никому не было известно, когда придет поезд. Автомобили все-таки были высланы по нашей условной телеграмме, и мы с радостью увидели на московском Николаевском [ныне Ленинградском] вокзале нашего старого партийца товарища Фому [А. П. Смирнова]¹. Нас чисто по-дружески — тогда еще о бюрократизме и комчванстве никто и слыхом не слыхал — посетили сейчас же вечером товарищи по партии, стоявшие в Москве во главе пролетарской революции. Мы очень хорошо провели время в обсуждении самых животрепещущих вопросов московской жизни, которая к тому времени далеко еще не утряслась...

Организовав везде, где нужно было, охрану, выставив караулы около комнат Владимира Ильича, я должен был начать налаживать наш аппарат Управления делами Совнаркома. Мне прежде всего пришлось знакомиться с устройством московских органов власти, и тут мы узнали, что собственно Москва со своей областью завела свой Совнарком², назначив всех комиссаров, до комиссара иностранных дел включительно.

Владимир Ильич пришел в чрезвычайно веселое настроение от этого открытия и от души смеялся над тем, что вот теперь москвичи войдут в сношение с Тверью, Новгородом, Псковом, Рязанью, и мы начнем с того, что шагнем лет на шестьсот назад, а потом... потом, крепко потузив друг друга под микитки, примемся объединяться. Но как ни шутил Владимир Ильич, все же обратил на это серьезное внимание и приказал мне не только все это московское административное деление взять на заметку, но в течение ближайшего месяца ему об этом напомнить и поставить на повестку Совнаркома для обсуждения, решения и уничтожения «этой нелепости», как выразился он тогда. Такое заседание Совнаркома действительно состоялось. «Московское царство», как шутили в то время, влилось в структуру общегосударственной Советской власти.

На другой день после нашего приезда Москва сияла солнцем. Пахло весной, все таяло. Владимиру Ильичу захотелось посмотреть Москву, и мы поехали куда-то в Таганку, где жила в одном из маленьких переулочков знакомая Марии Ильиничны, которую она хотела посетить.

Владимир Ильич внимательно и с видимым удовольствием рассматривал старинный город, в котором он давно не бывал и в котором суждено было ему не только создавать рабочее государство, но и быть тяжело раненным, тяжко, неизлечимо заболеть, умереть здесь, поблизости от Москвы, и быть похороненным на ее исторической Красной площади, у стен седого Кремля.

В тот же день, 12 марта 1918 г., Владимир Ильич пожелал поехать в Кремль, чтобы осмотреть помещения, где должен был разместиться Совнарком. Часов в двенадцать дня мы подъехали с ним вдвоем к Троицким воротам Кремля. Часовые, как полагается, остановили нас. К нам подошел командир, дежуривший здесь, и спросил:

— Кто едет?

— Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ильич Ленин, — отчеканил я, несколько удивленный, что Владимир Ильич не был узнан. Командир, сделав два шага назад, вытянулся в струнку, глядя изумленными от неожиданности глазами на Владимира Ильича. Часовые подтянулись вслед за своим командиром. Владимир Ильич улыбнулся, отдал честь, приложив «под козырек» руку к круглой барашковой шапке,

— Трогай, — сказал я шоферу, и мы въехали в старинные ворота.

— Вот он и Кремль! Как давно я не видел его! — тихо сказал Владимир Ильич.

Я направил шофера к зданию, где когда-то помещались суд и межевое присутствие и где я в юности часто бывал. Мне казалось, что это здание будет самое подходящее. Я вызвал временного коменданта, распорядился ввести в это здание охрану из рабочих комиссаров 75-й комнаты Смольного, и мы с Владимиром Ильичем и еще с несколькими товарищами-москвичами вошли внутрь. Здание было до ужаса запущено и изуродовано. Очевидно, за время двух революций оно видало виды. Определив, что внизу расположится ВЦИК со всеми своими учреждениями, мы поднялись наверх, где я задумал разместить Совнарком и, главное, найти удобную во всех отношениях квартиру для Владимира Ильича.

Такой оказалась квартира бывшего прокурора палаты, где мы прежде всего выделили для семьи Владимира Ильича три небольшие комнаты с кухней, маленькой передней, ванной и комнатой для домработницы. Этой, более чем скромной, квартирой Владимир Ильич вполне удовлетворился.

Рядом с квартирой Владимира Ильича расположилось Управление делами Совнаркома с приемной для посетителей. За ним шел зал для заседаний Совнаркома, к которому непосредственно примыкал кабинет Владимира Ильича, а далее была комната для телефонисток. В кабинет Владимира Ильича вела еще одна дверь, у которой всегда стоял часовой. Ему был прекрасно виден коридор, по которому Владимир Ильич проходил домой, где одно время был устроен телеграф, откуда Владимир Ильич говорил по прямому проводу со всеми фронтами, столичными городами республик и откуда шли все бесконечные его распоряжения по всему нашему Союзу в самые трудные времена его существования.

Обо всем плане предполагаемого устройства я сообщил Владимиру Ильичу, который одобрил его. Я отдал распоряжение находившемуся при мне тов. М. Д. Цыганкову, как и что сделать, осмотреть чердаки, подвалы, все вычистить, вывезти, назначить дежурных, охрану, смены.

Назначив тов. Цыганкова комендантом здания центрального правительства, я предложил Владимиру Ильичу осмотреть Кремль, и мы пошли. Солнце заливало главы соборов и купола. Замоскворечье гудело, пленяя своей живописной красотой. Все блестело и радостно жило, несмотря на то, что кругом были бесконечные следы совсем недавних боев. Стены были усеяны мелкими впадинами и выбоинами. Вознесенский монастырь, постройки Чудова монастыря, одна кремлевская башня и некоторые здания носили явные следы разрушительного артиллерийского огня. На дворах, у стен, в углах и закоулках была непролазная грязь, остатки сена, соломы, конского навоза, нагромождение повозок, поломанных фур, брошенные пушки, всякое имущество, мешки, кули, рогожи. Я думаю, что Наполеон оставил Кремль в 1812 г. не более засоренным, разрушенным, загрязненным, чем господа юнкера со своими начальниками, когда они запросили пощады у Московского Совета, услышав недвусмысленные залпы артиллерийского огня, открытого с разных сторон революционными большевистскими войсками против осажденного, кольцом окруженного Кремля.

Владимир Ильич, видимо, волнуясь, осматривал Кремль и расспрашивал, удалось ли сохранить все ценности дворцов, Грановитой и Оружейной палат, знаменитую патриаршую ризницу и библиотеку с ее ценнейшими книгами и древними рукописями. Когда оказалось, что все это сохранено самым тщательным образом, что кремлевские гренадеры по двое суток дежурили на своих постах, охраняя вверенное им государственное имущество, желая сдать его в целости и сохранности законной власти, что, наконец, весь золотой запас, хранившийся здесь в погребах, также цел и невредим, — Владимир Ильич, радуясь всему этому, велел немедленно проверить караулы и убедиться еще раз, что здесь все цело. Он согласился на мое предложение — экстренно ввести в Кремль батальон латышей- коммунистов, прибывших вслед за нами из Петрограда и находившийся в то время в одной из казарм Москвы.

Я сейчас же отдал приказ, написав его на листке из моей полевой книжки, и отослал его начальнику батальона с нарочным.

— Берете ли вы на себя ответственность за Кремль? —- вдруг, в упор смотря мне в глаза, сказал Владимир Ильич.

— Беру целиком и полностью, пока не наладится весь наш аппарат.

— Когда можно будет мне переехать сюда? — спросил Владимир Ильич.

— Я думаю, что очень скоро, — ответил я ему. — Вам придется временно поселиться в других комнатах, пока ваши приведут в порядок. Завтра мы это устроим.

И мы пошли смотреть комнаты во втором этаже Кавалерского корпуса.

Владимиру Ильичу комнаты эти понравились, и он решил переехать в них поскорей.

Мы медленно продвигались мимо Потешного двора к Троицким воротам, когда вдруг на всех парах вкатил самокатчик латышского батальона и подал пакет, в котором я прочел рапорт командира батальона, что латышские стрелки по боевой тревоге немедленно выступили и маршем двигаются к Кремлю. Сделав распоряжение коменданту о принятии батальона и о расквартировании его, мы сели в автомобиль.

— Немедленно подымите над Кремлем красное знамя революции, — сказал я тов. Малькову³.

— Есть! — ответил он мне по-матросски.

И мы двинулись дальше.

Башни Кремля все еще венчали громадные двуглавые орлы — эта эмблема старого, одряхлевшего и уже отжившего мира.

Не прошло и часа, как над Кремлем взвилось красное знамя — знак революции и победы над буржуазным миром, знамя нашей борьбы за социализм.

У Троицких ворот собралось много народу: очевидно, весть о въезде Владимира Ильича в Кремль успела разнестись.

Красноармейцы со своим командиром, который вызвал усиленный наряд к воротам, подтянулись, завидев наш автомобиль, спускавшийся под горку через мост — от Троицких ворот к Кутафьей башне, — отчетливо, по-военному отдали честь своему вождю и Председателю Совнаркома.

Мы выехали из Кремля.

В первой редакции опубликовано в газете «Вечерняя Москва», 21.1 1928, № 18. Печатается по III т. Избр. соч.

¹ А. П. Смирнов (Фома-питерец) (1877—1938) в социал-демократическом движении участвовал с 1896 г., революционную работу вел в Твери. Петербурге и Москве. Неоднократно подвергался репрессиям царского правительства. После Октябрьской революции — на руководящей государственной и партийной работе. (Стр. 227.)

² Речь идет о Совнаркоме Московской области, образованном в марте 1918 г., председателем которого был М. Н. Покровский. 9 июня 1918 г. Президиум ВЦИКа принял постановление об упразднении Московского областного СНК (см. «Декреты Советской власти», т. II. М., 1959, стр. 405—406). (Стр. 228.)

³ Здесь допущена неточность: по-видимому, речь идет о М Д. Цыганкове, упоминаемом В. Д Бонч-Бруевичем в этой же главе в качестве коменданта «правительственного здания Кремля». П. Д. Мальков, комендант Кремля, приехал в Москву позже (см. П. Мальков. Записки коменданта Московского Кремля. М., 1961, стр. 106—107). (Стр. 231.)

 

ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ В КРЕМЛЕ

Быстрые, четкие шаги гулко отдаются по еще пустому коридору. Это Владимир Ильич рано утром спешит из своей квартиры в кабинет Совнаркома. Часовой, всегда дежуривший здесь, у дверей кабинета, завидев приближающегося Владимира Ильича, подтягивается, дабы с гордой радостью отдать честь тому, который сам столько лет бессменно стоит на страже всемирной революции.

— Здравствуйте, товарищ! — бодро, вскидывая глаза, говорит Владимир Ильич.

— Здравствуйте, Владимир Ильич! — радостно зардевшись, звучно отвечает бравый красноармеец из кремлевской школы командиров.

И как ни часто повторяется это приветствие — Владимир Ильич неизменно крайне внимателен к красноармейцам, — всегда нечто действительно поднимающее, волнующее чувствовалось в этом обмене приветствиями: так истинные народные вожди умеют привлекать к себе сердца тех, для кого они рождены, привлекать и в малом, и в большом, ведя за собой единицы и миллионы.

Войдя в кабинет, он тотчас начинал рассматривать приготовленную ему почту и прежде всего телеграммы с внутренних и внешних фронтов и тотчас же размечал все новые данные на географических картах, которыми были завешаны все стены. Когда открылся новый, турецкий фронт, то я не нашел места, где расположить карту нового фронта. Пришлось ее наклеить уголками на изразцовую печку, выходившую кафелем в кабинет и расположенную весьма близко от письменного стола, за которым постоянно занимался Владимир Ильич.

Когда готовили кабинет Владимиру Ильичу, то комендант Кремля, комендант здания правительства, а также рабочие и уборщицы всеми силами любовно старались сделать все как можно лучше. Комендант Кремля раздобыл у дворцовых служащих громадный ковер во всю комнату, а против письменного стола установили принесенное из дворца широкое мягкое кресло. Когда все было готово и когда наступило время впервые войти Владимиру Ильичу в этот служебный кабинет, он, увидя ковер, воскликнул:

— А это зачем? Я по такому ковру и ходить не умею. Товарищ Мальков, товарищ Цыганков, где это вы такой великолепный ковер раздобыли?

— Из дворца, Владимир Ильич, — ответили оба коменданта.

— А много их там?

— Очень много... Большая комната набита наполовину.

— А кто за них отвечает?

— Кремлевские хранители из старых гренадеров.

— Ну, это еще ничего, народ они крепкий, службу свою знают... А все-таки, Владимир Дмитриевич, — обратился он ко мне, — надо все это как можно скорее взять на учет... Это добро государственное...

— Все возьмем на учет, сделаем это в ближайшие дни... — ответил я ему.

— А ковер этот, — обратился он к комендантам, подходя совсем к ним близко, — вы сейчас же снимите. Зачем он здесь? И отнесите назад... Взяли-то, небось, без расписки...

— Без расписки... — сконфузились оба коменданта.

— А этого никак нельзя... Все должно быть на учете, —. и он продвинулся дальше...

— А это зачем? Кресло какое-то поставили... Несите его сейчас же обратно, а мне прошу поставить обыкновенное деревянное, с плетеным сидением. Может, найдется в складах, поищите, но все берите по требованию и под расписку...

Вскоре мы нашли тут же почти одинаковых два кресла, какие хотел Владимир Ильич, и поставили их, одно в его кабинете, а другое в зале заседаний Совнаркома. Перед письменным столом, перпендикулярно к нему, был поставлен небольшой длинноватый стол, покрытый зеленым сукном, а по бокам мягкие кожаные кресла. Здесь Владимир Ильич принимал посетителей, нередко выходя из-за своего стола и садясь обыкновенно в кресло, которое стояло ближе к печке.

Здесь произошла знаменитая беседа Владимира Ильича с А. М. Горьким, когда он экстренно был вызван из Петрограда в Москву для организации продовольственной помощи ученым и литераторам, после чего образовалась Центральная комиссия улучшения быта ученых (ЦЕКУБУ).

По стене, которая граничит с залом заседаний Совнаркома, стоял большой кожаный диван, в дальнем углу которого, ближе к окну, было разрешено сидеть некоторое время скульптору П. Л. Андрееву, лепившему из пластилина бюст Владимира Ильича. Он же впоследствии разработал проект государственного советского герба, утвержденный Владимиром Ильичем.

На письменном столе Владимира Ильича стояло несколько телефонных сигналов, которые давали ему знать, что его вызывают наши телефонисты — рабочие-красногвардейцы, старшим среди которых был рабочий-металлист Половинкин, один из преданнейших охранителей Владимира Ильича. Это — первый служащий, которого я пригласил в Совнарком.

В телефонную комнату вела особая дверь, находящаяся по левую сторону от письменного стола Владимира Ильича. Тогда еще не было удобных телефонных установок, так же как и усилителей. Каждый разговор с провинцией, с фронтами стоил большого труда, и голос Владимира Ильича надрывался, а слышимость была нередко крайне плоха.

Было величайшее счастье, когда появились усилители и когда наконец наши инженеры установили новые телефоны прямо на письменном столе Владимира Ильича. Ему не приходилось больше следить за световыми и звуковыми сигналами, чтобы знать, откуда его вызывают. Такое же великое облегчение получилось при всех выступлениях его на Красной площади с трибуны или в других местах, когда всюду расставлялись усилители и ему не приходилось надрываться, произнося свои пламенные речи.

Через некоторое время Владимир Ильич разрешил устроить в его кабинете небольшую библиотеку, причем первый комплект книг он составил сам. Среди них он пожелал приобрести четырехтомный словарь русского языка Даля, который сам поставил на книжную вертушку, стоящую близко от его кресла около письменного стола. Он часто, отдыхая, брал словарь Даля и очень внимательно изучал его.

Прямо против стола находилась дверь, обитая клеенкой, которая вела в зал заседаний Совнаркома.

Владимир Ильич никогда не курил. На него очень плохо влиял прокуренный воздух. В такой атмосфере у него разбаливалась голова. Все ближайшие товарищи это хорошо знали и, конечно, воздерживались от курения при нем. Для незнающих как в кабинете Владимира Ильича, так и в зале заседаний Совнаркома висели плакаты с печатной надписью: «Просят не курить». Среди наркомов и их замов было много заправских курильщиков. Часто выходить из зала заседаний было неудобно, да и невозможно, так как многие вопросы требовали во время обсуждения их присутствия всех наркомов. Несчастные курильщики нашли выход из этого тяжелого положения: почти в конце зала стояла большая изразцовая голландская печь, выдававшаяся на треть своей величины внутрь зала Совнаркома, образуя таким образом значительный угол между стеной и печкой. В этой части печки был отдушник. На время заседания для освежения воздуха труба печки открывалась, вьюшка оставлялась у стенки в печи. Курильщики занимали всегда место в конце стола. Время от времени они выходили из-за стола, подходили к печи в уголок и с наслаждением покуривали, выпуская дым в отдушину.

Владимир Ильич, зорко всегда наблюдавший за всем, приметил это циркулирующее движение наркомов и как-то неожиданно встал и тоже прошел за печку, где обнаружил курильщиков.

— Вот оно что! — воскликнул он. — Попались с поличным.

Смеху было много. Владимир Ильич был очень тронут этим особым вниманием наркомов к нему, и этот способ курения был узаконен.

Владимир Ильич предлагал разрешить курить в зале заседаний. Но все курильщики единогласно отказались от этого и продолжали курить в отдушник, который имел прекрасную тягу и без остатка выносил табачный дым.

_____________

И лишь только затворялась дверь в этом простом, светлом «таинственном» для всего света кабинете, как там начиналась воистину изумительная, строго систематизированная работа. Мельком взглянув на стол, где уже были приготовлены почта и отдельно телеграммы с фронтов, он мигом брал именно эту пачку и быстро прочитывал их, так быстро, что, казалось, не было возможности даже пробежать взглядом, что там написано. А он все телеграммы уже знал наизусть и после цитировал слово в слово, причем всегда с изумительной точностью в цифрах: если время отправки и получения телеграммы, то обязательно часы и минуты и, конечно, все цифры верст, марши, продвижения, число красноармейцев, вражеских солдат, офицеров, число пушек, ружей, количество вагонов и паровозов, количество пудов провианта. Если бы не видеть десятки и сотни раз это изумительное чтение документов, то, право, ни поверить было бы невозможно. Надо было обладать той изумительной изощренной памятью, мгновенностью восприятия, какая была у Владимира Ильича, этого воистину гениального человека.

Просмотрел телеграммы и мигом к стене — к одной, к другой, к третьей. Всюду развешаны карты, и всюду его рукой обозначены все четырнадцать фронтов, с которых в разное время наседал на нас, на нашу молодую социалистическую республику международный враг.

Владимир Ильич отмечает на картах, какие изменения произошли на фронтах. Вон там, высоко, в Уфимской, Вятской губернии, еще выше — в Архангельской, вон куда забросило наши красноармейские части! Тянется, не достанет, чтобы отметить, становится на цыпочки.

Все изучил, разметил и разом к столу, и быстро стал писать телеграмму за телеграммой. Затрещали телефонные звонки, пошли телефонные разговоры, вызовы по прямому проводу. Сразу почувствовалось всеми, что он там у себя, в кабинете.

Так каждый день, из недели в неделю, из месяца в месяц все новые и новые дела, одно сложней другого, и наряду с этим огненные, полные высокого теоретического и практического смысла речи, новые книги и брошюры, статьи и листовки.

Всегда спокоен, выдержан, краток, шутлив и всегда бесконечно бодр... Неиссякаемый источник сил, вдохновения, творчества, энергии и воли.

Но многие ли видели его, вождя мировой революции, поздно вечером, после напряженнейшего рабочего дня, когда он выходил с вечернего заседания Совнаркома, утомленный, с запавшими глазами. Приходил опять к себе в кабинет, чтобы просмотреть вечерние донесения. Безмерная усталость струилась из его глаз, и так хотелось сказать всем: оставьте его, пускай отдохнет.

На своих могучих плечах нес он гигантский груз истории нашего времени и ни разу не дрогнул под этой непомерной тяжестью.

 

ПЕРВОЕ МАЯ 1918 Г. В КРЕМЛЕ

(НИЗВЕРЖЕНИЕ ПАМЯТНИКА МОСКОВСКОМУ ЦАРЬКУ)

Пролетариат Парижа в глубоком негодовании ринулся к Вандомской колонне¹ как только он овладел властью и была провозглашена Коммуна. Вандомская колонна, этот символ наполеоновского гнета, была низвергнута усилиями огромной пролетарской толпы.

В Октябрьскую революцию у нас в России пролетариат также обратил свое негодование против целого ряда памятников, которые знаменовали собой угнетение прошлых времен. Мы знаем, что целый ряд статуй — Александра II и Александра III—были сняты со своих пьедесталов распоряжением революционного рабочего правительства. Но, кажется, только один памятник был разрушен рабочими и красноармейцами, причем это разрушение было совершено по их собственной инициативе. Я говорю о низвержении небольшого памятника ненавистному как в Москве, так и во всей трудовой России великому князю Сергею Александровичу, убитому в 1905 г. бомбой И. П. Каляева² на Сенатской площади в Кремле. Этого романовского отпрыска, корчившего из себя самовластного «царя московского» на своем генерал-губернаторском троне, одни презирали за страшное высокомерие, другие — за злостное лицемерие, третьи — за грубость, четвертые относились к нему с презрением, зная его невероятные излишества и садистские извращения. Широкие массы ненавидели его за Ходынку³ и за те полицейские порядки, которые он насадил в Москве. Рабочие помнили его как жестокого усмирителя стачек и политических протестов.

И вот, когда настал радостный красный праздничный день Первого Мая 1918 г., в праздновании которого Владимир Ильич принимал живейшее участие, утром, часов в десять, прежде чем идти на демонстрацию на Красную площадь, рабочие, красноармейцы и служащие кремлевских учреждений, собравшиеся вместе и готовые строиться в колонны, вдруг по чьей-то инициативе двинулись к памятнику Сергея Александровича, где-то достали веревки, веревками обвили эту небольшую колонну и приготовились его низвергнуть. Как раз в это время вышел из подъезда Совнаркома Владимир Ильич вместе со мной и другими товарищами. Кругом стояло большое оживление.

— Что это такое? — спросил Владимир Ильич.

— Да вот, наши товарищи решили очистить площадь от этого ненужного памятника, — ответил кто-то Владимиру Ильичу.

— Это прекрасно! — сказал Владимир Ильич. — Давно пора было бы убрать отсюда этот никому не нужный хлам.

И он быстро подошел к веревкам, которые были протянуты от памятника, и ухватился за одну из них. Мигом все бросились к нему и сразу, одним сильным рывком, сдвинули памятник с места. Небольшая колонна опрокинулась и разбилась на несколько кусков. Толпа оттащила каменные глыбы, подцепив оставшийся было на месте пьедестал и отодвинув его в сторону.

Владимир Ильич подошел к месту, где стоял памятник, и громко сказал, обращаясь ко всем:

— На этом месте революционный пролетариат должен воздвигнуть памятник смелому борцу Каляеву, который уничтожил одного из отвратительнейших представителей Романовых.

Народ загудел, раздались рукоплескания, и все радостные и довольные пошли строиться в колонны, чтобы присоединиться к многолюдной первомайской демонстрации.

Так Владимир Ильич всегда подхватывал инициативу масс, углубляя ее и делая политические выводы.

Интересно отметить, что когда из Петрограда через некоторое время запросили Владимира Ильича, как быть с многочисленными памятниками царям на площадях этого города, Владимир Ильич ответил:

— Все памятники должны оставаться на месте. Пускай будущее поколение, — сказал он, — видит тех, которые угнетали народ, в том изображении, какое им придала эпоха.

Он приветствовал надпись, которую Демьян Бедный предложил сделать к известной неуклюжей фигуре Александра III на коне⁴, памятнику, стоявшему на б. Николаевской, теперь Октябрьской, площади Ленинграда. В неприкосновенности остались памятники Николаю I и, конечно, Петру I.

В Москве памятник Александру III, который находился около храма Христа-Спасителя, был снят по распоряжению правительства, точно так же как и памятник Александру II в Кремле.

Как известно, Владимир Ильич высказался, что следовало бы поставить памятник Льву Толстому против Успенского собора, в котором он был проклинаем и предаваем анафеме⁵ духовенством царского правительства.

__________

За этот головокружительный год произошло такое великое множество событий, что первомайские демонстрации совершались действительно в совершенно новой обстановке. Рабочий класс революционной России впервые держал власть в своих собственных руках. Никогда, нигде на всей нашей планете еще не было такого празднования Первого Мая.

Это была первая демонстрация после Октябрьской революции в знак международной солидарности. Все районы были на ногах, и великими потоками лилась человеческая стихия на Красную площадь, под стены древнего Кремля, где теперь вытянулся ряд братских могил борцов революции, погибших в кровавых боях Октября во время вооруженного восстания в Москве, во время первых битв гражданской войны.

Мы все, ответственные работники, конечно, были в первых рядах демонстрантов-рабочих и шли каждый со своим районом или со своей организацией. Я шел с организацией рабочих и служащих Кремля. Пройдя мимо трибуны, где назначенные от правительства товарищи принимали демонстрацию, я отделился от рядов демонстрантов и присоединился к рядам правительства, собравшегося на трибуне. Мне хотелось поделиться впечатлениями с Владимиром Ильичем, и я знал, что он наверное сейчас находится на Кремлевской стене, откуда он хотел посмотреть на всю демонстрацию. Его выступление на площади должно было состояться несколько поздней, когда демонстранты подойдут и займут площадь. Я пришел в Кремль и тоже поднялся на Кремлевскую стену. Владимир Ильич радостный ходил по широченному проходу стены, часто останавливаясь между ее зубцами, и смотрел пристально на площадь. Я подошел к нему.

— Вы шли с демонстрантами? Я видел вас... — встретил меня Владимир Ильич, весело и юно смотря поблескивающими глазами.

— А как же? — ответил я ему. — Первою Мая мы все должны быть там...

— Это хорошо, это верно! — одобрил Владимир Ильич. — Не надо отрываться от масс, несмотря на всю занятость. Самое важное, не потерять постоянную связь с массами. Надо чувствовать жизнь масс...

Он стал расспрашивать меня, что говорят между собой демонстранты, каково настроение в массах на площади. Я подробно, что знал, рассказывал Владимиру Ильичу, останавливаясь на каждом сколько-нибудь красочном моменте.

— Все это необходимо записать, — говорил он мне. — Будущая история будет рада таким записям. Характеристика настроения масс в высшей степени интересна и важна...

И я собирался писать... Но куда там писать!.. В то время, казалось, и дышать было некогда...

В первой редакции опубликовано в газете «Вечерняя Москва», 30.ІV 1932, № 100. Печатается по первому изданию настоящего сборника. М., 1965.

 

Примечания:

¹ Вандомская колонна поставлена в Париже на Вандомской площади в честь побед Наполеона в 1806--1810 гг. Как символ милитаризма и завоевательных войн была низвергнута 16 мая 1871 г. и о декрету Парижской Коммуны, после падения которой восстановлена в 1875 г. (Стр. 237.)

² И. П. Каляев (1877—1905) — член боевой организации партии социалистов-революционеров 4 февраля 1905 г. убил московского генерал-губернатора С. А. Романова (дядю царя). Казнен в Шлиссельбурге в ночь на 10 мая 1905 г. (Стр. 237.)

³ 18 мая 1896 г. на Ходынском поле (ныне территория Московского центрального аэродрома имени М. В. Фрунзе), в дни коронации Николая II, были устроены массовые гуляния с раздачей подарков. В результате преступной халатности (осталось много незасыпанных ям при постройке балаганов и палаток) произошли давка и свалка. Погибло 2000 человек, несколько десятков тысяч было изувечено. (Стр. 237.)

⁴ На памятнике Александру III было высечено четверостишие Д. Бедного:

Пугало

Мой сын и мой отец при жизни казнены,

А я пожал удел посмертного бесславья:

Торчу здесь пугалом чугунным для страны,

Навеки сбросившей ярмо самодержавья.

(Д. Бедный. Собр. соч., Т. 3. М., 1954, стр. 79.) (Стр. 238.)

⁵ JI. Н. Толстой был отлучен от церкви (предан анафеме) Синодом 22 февраля 1901 г. (Стр. 239.)