Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
IMasXI IMggXI IXggKI IXggXI IXggXI IMggXI IMagXI IMagXI
Глава 3. «Расследование о причинах частых Трактат одного из величайших мыслителей английского Просвещения Бернарда Мандевиля «Расследование причин участившихся казней в Тайберне»[365] сложился из серии писем, опубликованных на страницах «Британского журнала» спустя не- сколуе
СКАЧАНО ИЗ СООБЩЕСТВА "ПАНЯМУНЕ" Обозревая нравы англичан XVIII в., историк Дж. Тревельян пишет: «Англичане все еще любили присутствовать при наказании тех, чьи действия они не одобряли»1. Со времен средневековья Тайберн был официальным местом проведения публичных казней. Географическое название этой деревушки графства М иддл секс близ Лондона стало источником специфических идиом и пословиц, связанных со смертью в английском языке. Пожеланием идти «дорожкой до Тайберна»2 прочили незавидную участь, «властителем Тайберна»3 нарекали потенциального клиента «Тайбернского дерева»4 — трехногой виселицы, приспособленной для казни нескольких преступников одновременно. Казни в Тайберне были одним из самых зрелищных мероприя- 1 Тревельян Дж.М. Социальная история Англии от Чосера до королевы Виктории. Смоленск, 2002. С. 377. 2 Англ, to take a ride to Tyburn 3 Англ. Lord of the Manor of Tyburn 4 Англ. Tyburn Tree тий и излюбленных способов проведения досуга лондонцев независимо от возраста, происхождения, социального и имущественного статуса. «Ярмарки Тайберна»1 собирали рекордные толпы зрителей: так в 1776 г. свидетелями исполнения приговора стали тридцать тысяч человек, а в 1767 г. — восемьдесят тысяч. Для желающих поглазеть на исполнение приговора сооружались деревянные трибуны, некоторые гильдии даже давали мастеровым и ученикам выходной в день экзекуции. «Здесь у ворот Ньюгейта беснуется толпа, — писал Мандевиль, — ремесленники и подмастерья, самые ленивые и думающие лишь об отдыхе, — это самые почтенные представители этой находящейся в беспрерывном движении массы... В такие дни выходят воры и карманников обоих полов, из своих нор выползают те, за чью голову назначена награда... Вся дорога в Ньюгейт — это непрекращающаяся ярмарка для негодяев и шлюх самого низкопробного сорта»[366] [367].
палача пламенной проповеди священник, совмещая понятия зем- В начале XVII в. лондонский купец завещал Церкви Святого Гроба Господня, которая находилась напротив печально знаменитой лондонской тюрьмы Ньюгейт, колокол, чтобы тот «звонил всякий раз, когда процессия осужденных к смертной казни направлялась в Тайберн, напоминая о подготовке к вечности»[368]. Однако, столетие спустя устрашающий эффект виселицы и эшафота был окончательно утрачен, а «ярмарка Тайберна» превратилась в красочное шоу, своеобразный городской праздник-карнавал. Аналитический заголовок трактата говорит о попытке рассмотреть проблему роста преступности и общественного к ней отношения. В предисловии автор извинялся перед взыскательным читателем за то, что посмел обратиться к предмету столь низкому: «Люди, образованные и с манерами, едва ли буду признательны мне за то, что я трачу их драгоценное время на знакомство с самой темной и гадкой стороной жизни, и скажут, что их мерзкие сцены, разворачивающиеся в Ньюгейте в день казни или в какой-либо другой день, мало их интересуют». На это Мандевиль ответствует, что если он и презрел какие-то условности, то только потому, что «необходимость выше всех законов». «Если автор хочет внушить читателям ранее неведомое им чувство отвращения, он никогда не достигнет цели, не дав общее представление о предмете, котоный вызовет v них негодовани- е »Ш фЗёрЛь, "т/л 1 г |ver 1ч Iwf/P AM МII М’ гто не тешит 1е9я1иАи«/и/мгУ ктрдинапьиЬмМменит си
туацию и сможет предотвратить неуклонный рост преступности «количество несчастных, каждый год приговариваемых к смерти за не столь серьезные проступки в нашем великом Лондоне, причиняет боль добросердечным людям», просветитель сформулировал цель трактата более чем скромно — представить свое видение проблемы и пути ее решения именно «тем, у кого есть, что предложить для исправления этого зла»[369] [370]. В первой главе трактата «Возвращение вором покражи во избежание наказания или Преступление, порождающее новое преступление»[371] Б. Мандевиль анализирует причины роста криминализации столицы в начале XVIII в. и, изобличая существующую практику расследования имущественных престу- плений, обращает внимание на порочную схему борьбы с этим социальным явлением. Лондону, как и любому мегаполису того времени, была свойственны множественные преступления против собственности: «Город кишит распущенными, ленивыми и бессчетными нищими, преступники продолжают творить свои «черные» дела, а количество смертных приговоров за воровство и разбой, не уменьшается... Лондон страдает от преступности более, чем любой другой город», — отмечет Мандевиль в первых строках1. В случае «громкого хищения» особо ценного ювелирного украшения, произведения искусства, иной материальной ценности всегда есть шанс возвратить украденное, обратившись, по словам автора, в «канцелярию Джонатана Уайлда». Владелец, утративший драгоценную вещь, давал объявление о пропаже в газету с просьбой вернуть за вознаграждение, и тогда «контора Уайлда» возвращала ценность за «комиссионные»[372] [373]. Безусловно, в обстоятельствах, порожденных разветвленным преступным миром столицы и поактическим отсутствием полиции, последняя I L|Ti(TipO;> Мркак это г11[1антм[1ойй«1</хоть«кйливЛМиансь> вериугьУуУадевное. Комментируя состояние полиции и правосудия в XVIII в., Дж. рядок и частную собственность»[374]. Мандевиль справедливо усмотрел в такой практике порочный круг: кража — посредничество мошенников — успешное возвращение через обогащение безнаказанных мошенников — соблазн последующей кражи. Философ-моралист обрушивается с критикой на распространённую практику размещения в газетах объявлений о пропаже вещей, в которых обещалось вознаграждение тому, кто найдет украденное с обязательным указанием того, что возврат имущества не будет сопровождаться лишними вопросами. По его мнению, это практика не так безобидна, как кажется на первый взгляд, так как затягивает в преступный круговорот все большее количество людей, включая и сами жертвы, которые в стремлении вернуть дорогие им вещи потворствуют преступлению и бросают тень на свое честное имя. Эту цепоч- ку он назвал «компоновкой нового преступления»1: побуждение нищих и карманников обчищать чужие карманы и своеобразная гарантия безнаказанности за содеянное.
Мандевиль не скупится на критику властей и правоохранительных органов за сотрудничество с так называемыми «воро- ловами». Он придерживается твердого убеждения, что таковых нужно жестоко наказывать, если будет доказано, что они «были вовлечены в преступный промысел, имея свою долю выручки, а потом свидетельствовали против своих бывших сообщников»[375] [376] [377]. Несомненно, здесь проступает контора Дж. Уайлда, завоевавшая прочную репутацию гарантированного возврата утраченных ценностей. «Не проходило недели, чтобы в «Weekly Journal» или в «Daily Courant» не появилось заметки о новом аресте при содействии Уайлда. Начинались такие сообщения обычно так: “В харчевню вошел констебль и с ним несколько понятых с Уайлдом по главе...”. Сообщения эти производили сенсацию, особенно если «улов» был таким, как весной 1724 г., когда Уайлд задержал це- лукшандГ О ma/Лгг 1/й ГУти LA vJ\ IvbffiAvpInl Еитоге материй npecWn /и/ CFMa^^WiWy,w^e<icrra’lip, чНАюивдия, по сути, потворствовала его деятельности. СКАЧШЖ.ЖВД^ЮЛАЙЖУНЕ" ства критикует более сурово за «ложный гуманизм», граничащий с безнравственностью, и двойные стандарты. Он подвергает разбору возможные мотивы тех, кто, по его мнению, косвенно способствовал росту мелкой преступности: «Я буду дураком, скажет некто, если не попытаюсь вернуть свою ценную вещь, пусть даже за вознаграждение... Лучше потерять часть, чем все... Я ничего не могу поделать с фактом существования воровства, подумает другой, так если мне хотя бы удастся вернуть свое, — это все что мне нужно. Что мне с того, что бедолагу повесят?.. Третий сердобольно скажет, что готов был бы и в десяток раз больше потерять, лишь бы не быть причиной чьей-то смерти»[378]. Такое отно- шение можно счесть за «преступное бездействие», когда хозяин имущества, получив вещь обратно, на радостях стыдливо закрывает глаза на то, каким путем к нему вернулось это имущество. Таким образом, основной груз ответственности за сложившуюся ситуацию памфлетист возлагал не на правоохранительные органы, а как раз на «двуликое сознание своих соотечественников». Бернарда Мандевилл не без оснований считают строгим моралистом, подчеркивая главный лейтмотив его произведений — скандальное и сатирическое осуждение общественных нравов, обличение всеобщей порочности и плутовства. А. Субботин предложил следующую оценку взглядов просветителя: Мандевиль был, наверное, первым из английских философов и моралистов, кто подверг это двуликое сознание своих соотечественников едкой и беспощадной критике и показал, с каким моральным отчуждением связаны их свобода, собственность и благополучие1.
В первой и второй главах трактата Мандевиль не единожды подчеркивал свойственную высшему классу «моду на филантро- пию>4_вТом Н^ле XoZ>W(i|Z[e№?fCl|lw(yip, Аишпч] LllVpwi и престуинимам. &ивряднои дХиеУяЛтеиса МандавылУ в«Уечмвля- ет предпринятые ранее меры, которые продемонстрировали бес- СКАЖЮШОШЩЕШАеЖШМУНЕ'' нию автора, учитывающего возросший уровень криминогенной обстановки в условиях мегаполиса как показательный фактор, довольно печален. Филантропия, — рассуждает философ, — не будет иметь должного эффекта «на рыхлом фундаменте» общественного отношения к феномену преступности. Рассматривая «разрушительные последствия платы за покражу», автор обрушивает критику на тех, кто готов скорее вернуть свое за вознаграждение, поощрив тем самым дальнейший рост преступности, нежели придерживаться четкой позиции неотвратимого наказания за преступление, пусть даже ценой утраты своего имущество безвозвратно. «Эта проблема, — рассуждает Мандевиль, — также заслуживает 1 Субботин А.Л. Бернард Мандевиль М., 2013. С. 23. 2 К подобному приему Мандевиль прибегал в трактате «Благопристойные аргументы в защиту государственных публичных домов» (1742), где предлагал не бороться с проституцией, а легализовать ее. Подробнее см: Эрлихсон И.М. Памфлет Б. Мандевиля «Благопристойные аргументы в защиту государственных публичных домов» к вопросу о цели написания и жанре // Диалог со временем. 2011. Вып. 37. С. 66-87. пристального внимания мудрецов, и мне хотелось бы, чтобы те, кто наделен излишним состраданием к мелким преступникам, задумались, не обернется ли их несвоевременная жалость еще большей жестокостью впоследствии»1. Автор трактата обращается к примеру типичной истории малолетнего жулика, который рано вкусил ощущение безнаказанности за преступления. От раза к разу его противоправная деятельность становятся более изощренной, преступное ремесло затягивает, и шансов дожить до среднего возраста у него остается все меньше. Его судьба предначертана и выбор невелик: делиться большей частью награбленного с «вышестоящими рангами» преступного мира, тем самым пребывая в постоянной необходимости грабить постоянно, либо, дерзнув проявить лидерство, быть проданным своими же товарищами по цеху, «как загнанный олень скрываться от преследователей, но, в конце концов, оказаться там, где ему и положено быть, — на виселице»[379] [380]. В глазах Мандевилл общество косвенно виновно в том, что не ЛЛоТОС^г М Еёроч- Hor^pyra^^r^XrntlSii^BJlufl/ero еуцй1ШИ1я1мости и равнодушия. В своих социальных эссе он призывал оставить СКАЧАЖЙШВЩЕ&Ш1ПДЙШУНЕ'' ся принципа справедливого и неотвратимого наказания. Спустя половину столетия известный пенитенциарист Чезаре Беккариа обстоятельно обосновал фундаментальный закон уголовного правосудия: осознание преступником неотвратимости и незамедлительности даже незначительного наказания гораздо эффективней, чем страх перед более суровым наказанием, которого возможно избежать. Очевидно, что нравственные максимы Мандевилл предвосхитили положения классической пенологии — науки об исполнении наказания.
Подводя итоги первых писем, философ-моралист призывает к более тщательному исполнению буквы закона, как со стороны магистратов, так и рядовых граждан, предупреждая, что в противном случае количество преступников будет возрастать ежечасно, а разобщенные шайки превратятся в профессиональ- ные преступные сообщества, чья деятельность будет вдохновляться и направляться из единого координирующего центра. Самое яркое и шокирующее своим содержанием эссе представлено в третьей главе «О Дне казни, о поездке в Тайберн, а также слово в защиту анатомических вскрытий» 1. Колоритное описание тайнбернской ярмарки (особенно если учитывать то обстоятельство, что речь идет не о художественном произведении), приводимое Мандевилем на страницах трактата, эпатировало даже современников, которые неоднократно становились невольными или намеренными участниками этого зрелища. Язык Мандевиля вообще отличается живостью и образностью: так, описывая процесс препровождения преступников к месту казни, нюансы поведения толпы и самой жертвы, он словно кладет мазки на холст, и фрагменты его трактата превращаются в ожившие гравюры Уильяма Хогарта.
У. Хогарт. Серия «Прилежание и леность» одиннадцатый лист «Ленивого приговаривают к казни через повешенье» [381] [382] В такой день, отмечает автор, даже самые закоренелые грешники должны погрузиться в глубокую печаль и хранить молчание, от преступников ожидаемо состояние замкнутого самосозерцания с признаками совестных мук или вполне понятное тревожное беспокойство. Но дорога в Тайберн являет прямо противоположную картину: «все наоборот: чудовищная спешка тюремщиков, злобные взгляды преступников... грубые голоса и дерзкий смех,., реки пива и других горячительных напитков, черные руки, богохульные шутки.... и все это под грустную мелодию металлических оков»1. Мандевиль дает подробное описание первого появления повозок, подгоняемых палачом, из ворот тюрьмы, где их ревом встречает радостно возбужденная толпа, для которой «ярмарка Тайберна» — излюбленное зрелищное шоу. Беспрестанный гомон голосов, брань, выкрики проклятий доносятся из каждого угла тюрьмы Ньюгейт, как бы между прочим, отмечает автор, в толпе своим ремеслом промышляют прост итутк и, на кулаках.могут сцепиться провокатор и спрово- то, кто будет расшвыривать трупы кошек, собак и прочую «гряз-
дороги в Тайберн. Описанная Мандевилем толпа — словно живая иллюстрация к характеристике, данной Г. Лебоном спустя много лет в его классической работе «Психология народов и масс»: «сознательная личность исчезает, причем чувства и идеи всех отдельных единиц, образующих целое, именуемое толпой, принимают одно и то же направление». На волю отпускаются сдерживаемые в обычной жизни инстинкты: буйство, свирепость, беспочвенный энтузиазм и героизм и эта «зараза», как ее называет Лебон, подобно смертоносной болезни, инфицирует составляющих толпу индивидов, превращая их в безвольные автоматы[383] [384]. Мандевиль обращает особое внимание читателя на одно обстоятельство: заключенным на каждом шагу протягивают алкоголь, а те ста- новый акт — сцена перебранки за тела повешенных между СКАШО'даШБЖСТЖШНЯМУНЕ'' ственников или «преступного клана» повешенного, требующих предать земле непоруганное тело, которое к тому же, по их мнению, обладало чудодейственной силой. Примечательно, что в данном пассаже от морализаторства и религиозной риторики, Мандевиль, словно ведомый врожденной практичностью голландского буржуа, делает резкий переход от рассуждений о душе к чисто утилитарному предложению выделять определенное количество трупов для анатомических исследований. Здесь надо уточнить, что он предлагал не кардинально новое, но централизацию и упорядочивание уже существующей практики, которая была оправдана в плане целей, но выглядела отталкивающе в своей реализации. Мандевиль, сам профессиональный врач, не преминул высказать своего отношения к нелепым средневековым предрассудкам, благополучно сохранившимся в просвещенное время рационалиста и прагматика Вильгельма III: «Я не хочу показаться жестоким и бестактным в отношении человече- ского тела, но считаю, что суеверное почтение, которое питают обыватели к мертвым телам, пагубно для общества. Здоровье и крепкое тело — наиболее желанные из земных благословений, и потому мы должны поощрять совершенствование медицины и хирургии, если это в наших силах»1. Четвертая глава трактата Мандевиля содержит анализ «ложных суждений, возникающих от созерцания предсмертного поведения приговоренных к казни»[385] [386]. Публицист высказал интересное предположение: причина участившихся казней в Тайберне может быть сокрыта, в том числе, и в поведении толпы (спрос рождает предложение!), которая побуждает преступника к проявлению смелости и аплодирует «хорошей смерти». Мандевиль заклеймил такое поведение «соучастием во Зле»[387] [388]. Философ сравнивает психологию толпы, пришедшей на казнь, с состоянием опасной экзальтации, в которую впадали первобытные люди во время массовых человеческих жертвоприношений. «Поес: лись|1 чал1ж извращенное отношение соотечественников к принятию смерти: стоит ли рукоплескать негодяю, который, не раскаявшись, «смело погружает душу в пучину вечных страданий», — задается вопросам автор памфлета. Почему же тогда толпа радуется несокрушимости злодея в его бесчестии, — недоумевает Мандевиль? В то же время, продолжает нить размышлений философ, публика осуждающе освистывает проявление скорби и слез узника, которые как раз и могут быть признаками не малодушия, а истинного раскаяния1. Автор выказал уверенность в том, что страх смерти испытывает каждый, и даже тот, кто принимает смерть с бравадой, но страх быть трусом в глазах толпы заглушает робкие всплески совести и последний шанс подумать о приготовлении души к другой жизни. Для Человека, осознающего ценность Жизни, — размышляет философ, — нет страха более могущественного, чем страх Смерти. «Живые существа обладают инстинктом самосохранения, люди, как самые разумные и совершенные, испытывают наибольшее отвращение перед смертью как распадом и более всего ценят жизнь. Нет страха, равного по могуществу страху смерти...»[389], — пишет Мандевиль, касаясь важнейшей психологической и философско-этической проблемы. Каждый человек знает, что, когда-нибудь умрет, но в обычной жизни под действием механизма психологической защиты страх перед неизбежностью и неизвестностью оттесняется на пеоиферию сознания, а то и в обласЩ 1/> vl да и наким Ьа]э^1/п/ерШтот"1^’^зитеское^11цаага®в1ниет им овладевает экзистенциальный ужас, достойно встретиться с кото- ск/шйй^швдетйжийУНЕ" утопить свой ужас, заглушить мысли о смерти. Преступники, шествующие на виселицу, стараются побороть этот страх не только алкоголем, но и страстями — грехами гнева и гордыни: «Не человек может победить страх смерти, но то, что стоит выше человека. Что же поддерживает его, в чем он черпает силу? Это не осознание невиновности, так как вина доказана, а преступления совершены. Не религиозное рвение, не любовь к родине. Да он не претендует ни на то, ни на другое. Вы скажете, что он не верит ни в Господа, ни в загробную жизнь? Посмотрите на него, и вы поменяете свое мнение. У атеизма другие симптомы. Жалкий мошенник, даже не умеющий читать и не утруждавший свою голову сколь-либо серьезными мыслями, заблудится в лабиринтах философии и метафизики, и едва ли станет убежденным атеистом... Потому и храбрость его фальшива от начала и до конца. Страх смерти терзает его, но страх показаться трусом и стать посмеши- щем в глазах себе подобных, перевешивает...»1. Все это заглушает робкие всплески совести и последний шанс подумать о приготовлении души к другой жизни. Вообще проникновение Мандевилл в область человеческой психологии неудивительно, ведь он был врачом, и понимание психических процессов, на наш взгляд, является одной из сильных сторон трактата, позволившей прийти к оригинальным для своего времени выводам. Ложные суждения, возникающие у публики от созерцания предсмертного поведения висельников, автор частично объясняет укоренившимся архетипом поведения ранних христианских мучеников, которые с готовностью и кро тостью, сродни истинному мужеству, принимали смерть в огне или других муках. Подобное поведение сформировало отноше ние к проявлению твердости перед лицом смерти как к проявлению добродетели: «Таким образом, святые мученики страдали мужественно за веру, и, обладая секретом пути к вечному сча ху смерти, выказываемую святыми, со страстями, обуревающи- СКДЧАН0ИЗС00БЩЕСТВА"ПАНЯМУНЕ" законодателя на то, что публичность смертной казни утратила свои дидактические функции и больше не является эффектив ным средством устрашения и превенции повторных преступлений. Вполне естественно, что в вышеописанных условиях смысл наказания как кары за совершенное преступление пропадает, так как виселица превращается в театральные подмостки, на которых разыгрывается бенефис главного героя: «общество... хотело сделать из своих негодяев героев, восставших против власти, эксплуатации, несправедливости. Поэтому казни собирали огромные толпы»[390] [391] [392]. Две последние главы трактата посвящены разбору и критике современной Мандевилю системы уголовных наказаний, в частности — условиям тюремного заключения и практике высылки уголовных элементов в британские колонии. Рассматривая причины участившихся казней в Тайберне, другими словами анализируя основания роста преступности, автор называет «вторую губительную крайность», которая, наряду с порочной практикой сотрудничества с ворами, ведет к криминализации столицы. Мандевиль убежден, что такая причина сокрыта в условиях тюремного содержания и методах обращения с теми преступниками, которых все же настигло правосудие — с арестантами Ньюгейта. Тревельян называл тюрьмы XVIII столетия «национальным позором», и это, пожалуй, один из самых мягких эпитетов. В английском тюрьмоведении распространены популярные клише «школы порока», «академии преступлений», «рассадники моральной чумы». Подобную характеристику условиям Ньюгейта представляет нам автор памфлета, не скупясь на живые образы и «жалящие» метафоры. Мандевиль задается вопросом: что кроме предельного разврата можно ожидать от содержания на малой площади сорока-пятидесяти арестантов, каждый из которых и попал в тюрьму, только «потому что был х^дшил!ТГзГОЯик?/ /И уШ>Е°Д- черкинквт 1вго|рч/о в 3aMKB^JelUpe<li^aHcrroclwps®rS4«pe- ступники обоих полов, «с последствиями, которые можно пред- связи и сколачивают новые союзы, гордятся былой славой, окружая себя жуткими легендами. Даже получив приговор к высшей мере, в последние дни перед Тайберном «просто нет никакой возможности уделить внимание Душе, подготовить себя для другого мира, потому что вокруг постоянный шум и возня»1. Сквозь страницы трактата «красной нитью» проходит глубочайшая мысль — причины преступности имеют социальные корни и произрастают из пороков общества. Малолетние преступники — прежде всего жертвы социальных деформаций, — убежден автор. Несовершенство или даже порочность общественного отношения к преступности приводит к тому, что юный жулик, вступивший на кривую дорожку по стечению обстоятельств или по легкомыслию, неизбежно превратится в закоренелого правонарушителя. Одной из причин этой гибельной трансформации становятся условия содержания в тюрьме, которая становится «школой криминала», в которой молодежь перенимает навыки преступного ремесла у своих старших коллег: «они... проводят часы, обсуждая, как вести себя на перекрестных допросах, читают лекции о том, как усыпить бдительность жертвы и ограбить ее» 1. Мандевиль ставит вопрос о возможности перехода к одиночному заключению, предлагая соорудить «сто маленьких, но отдельных камер» по 12 кв. футов!, отделить подозреваемых от осужденных, мужчин от женщин. Предотвратив порочное общение с рецидивистами, можно будет ограничить их влияние на малолетних или невинно осужденных, считает Мандевиль. И вновь автор словно предсказал вектор предстоящего во второй половине столетия тюремного реформирования: одна из первых инициатив коснется жесткого разделения арестантов по группам: по полу, возрасту, отделение подследственных от осужденных, рецидивистов от осужденных впервые.
Второе предложение Мандевиля касается установки фиксированных условий по процедуре подготовки осужденного к исполнению смертного приговора. Срок ожидания помилования должен быть четко определен, по истечении этого срока осужденному предоставляется один день для прощания с друзьями и родственниками, после он должен ожидать исполнения приговора в полном одиночестве. Доступ к нему может быть только у надзирателя (строго проинструктированного о недопустимости проноса спиртного) и священника. Это поможет преступнику «приготовить душу к вечности». Мандевиль приводит пример «других протестантских стран за морем», очевидно имея в виду родную Голландию, где практика общения с духовником в день перед казнью вменена в обязанность священнослужителям либо по линии церкви, либо по указанию городского магистрата. Автор предлагает также ограничить рацион питания приговоренного к смертной казни хлебом и водой, как символ поста и приготовления тела к «получению /1/4J.1/ yQQД Дг/ ОД'МА/Ц' LMiEmn освоДТт оЕо J /и№дау1/т1даиш1)1 си души. В таких условиях у человека будет возможность прове- СКАЙАЖ^^йдаШЙЙШУНЕ" чувство смертности, смириться и приготовить Душу к встрече с Господом. И вновь Мандевиль практически интуитивно наметил второе важнейшее направление предстоящего пенитенциарного реформирования — закрепление практики церковного тюремного служения в английских местах заключения1. Соблюдение вышеобозначенных предложений будет способствовать пенитенции [393] [394] . Почувствовав раскаяние и освободив душу на исповеди, воодушевленный верой преступник сможет укрепить дух постоянной молитвой и уповать на прощение Всевышнего. Вот тогда, когда его повезут на место проведения экзекуции (кстати, Мандевиль был противником публичных казней, и подчеркивал, что процедура должна производиться in camera, что полностью созвучно направлениям будущей реформы), его «пронзительные вопли, жалобы, рыдания будут разрывать сердца зрителей, а потоки слез, льющиеся по впалым щекам из обезумевших глаз будут свидетельствовать о страдании, ужасе и невыразимой агонии его души»1. Это будет уроком для легкомысленной и распущенной толпы «негодяев обоего пола», пробудив их души из летаргии, в которую они загоняли их так усердно. И, наконец, последняя глава трактата посвящена «Акту о перевозке» каторжников, принятому в 1718 г.[395] [396] [397] Данный акт предписывал в целях снабжения колоний рабочей силой пересылать осужденных преступников за океан. Мандевиль дает краткий обзор «оптовой торговли ссыльными»: по договору о перевозке заключенных капитан получал по 40 фунтов за каждого. Но получить заработанные деньги он мог только по возвращении из заокеанского путешествия, предъявив «свидетельство о высадке», полученное от колониальных властей. «Несмотря на запрет на возвращение в Англию под угрозой смертной казни, многие каторжники, хлебнув “райской жизни” на плантациях, рисковали 1ф1^р,ОадЛ^Ы|/1тР^|^^р^М|Ы4дЦ^Е. Так, вернулвс! изЫменятам IwnWWJMwpc вравда уже после того, как стала преуспевающим плантатором и ско- прос: почему уголовники, презрев опасности и тяготы путешествия, возвращались в криминальную столицу Великобритании, рискуя вновь оказаться в тюрьме? Эта головоломка равно занимала Мандевилл, признававшего, что «намерение высылать тех, кто совершил незначительные преступления, вместо того, чтобы их вешать, справедливо и достойно похвалы, и было разумно ожидать, что это станет лекарством от величайшего зла». Но, — продолжал он, — наши хитроумные преступники свели эффективность закона к нулю. Кто-то бежит во время путешествия, кто-то сбегает до того, как производится посадка на борт, а кто-то возвращается по истечению срока наказания.
ремесла, им неведомого в силу их природного простодушия»[398] [399]. Мандевиль предлагает решить эту проблему оригинальным способом: обменивать уголовников на тех европейцев, которые томятся в рабстве в Марокко, Тунисе, Алжире и других берберских странах. Конечно, предусмотрительно оговаривался он, мне возразят, что эти люди обратились в ислам, и кто гарантирует, что мы произвели обмен с выгодой для себя? Но, по мнению автора, выгода очевидна, так как «избавляясь от трусливых воров, бесчестных мошенников и неисправимых негодяев, мы получаем храбрых, трудолюбивых и полезных людей»[400]. Мандевиль не видел препятствий для заключения соответствующих соглашений с берберами, которые едва ли будут церемониться с английскими каторжниками, так как в их обычае обращаться с рабами
конце XVIII века И. Бентамом, мы определенно можем назвать Мандевилл его предвестником, так как и в анализи но-исполнительной политики в XVIII столетии. Четко сформулированные умозаключения о социальной обусловленности преступления и влиянии общественной среды на состояние и динамику преступности практически на полвека опередили основателей мировой пенологии. Философ-моралист был строг с собой и исключительно строг с обществом. Бернард Мандевиль происходил из семьи врачей, и даже защитил диссертацию по медицине, но в своих трудах задавался символичной целью — препарировать пороки общества. Его предложения по борьбе с преступностью едва ли назовешь гуманными — чего только стоят идея обмена ссыльных на пленных или ограничение размера одиночной камеры 12 квадратными футами! Но таковыми они кажутся только на первый взгляд. Мы должны учитывать, во-первых, нюансы современной автору практики исполнения наказания в эпоху «кровавых кодексов», а, во-вторых, тот долгий и тернистый путь, который проходят «частые пороки», прежде превращаются, согласно знаменитой формуле в «общественные добродетели»1. Анализируемый памфлет полностью выдержан в духе философии Мандевилл, видевшего одну из ключевых функций государства в укрощении низменных инстинктов и регулировании человеческого поведения, и его идеал общественного устройства заключался вовсе не в безудержном разгуле страстей, как утверждали его оппоненты, вводимые в заблуждение провокационными названиями его трактатов. «Во всех обществах, больших и малых, долг каждого его члена — быть добрым, добродетель следует поощрять, порок не одобрять, законы соблюдать, а правонарушителей наказывать»[402] [403].
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Последнее изменение этой страницы: 2020-12-19; просмотров: 81; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.191.228.88 (0.062 с.) |