Кадетская риторика и террористы

 

Наряду с попытками отменить смертную казнь и добиться амнистии для террористов, такие видные кадеты, как член ЦК Н.Н. Щепкин, не останавливались перед признанием «нравственной солидарности» со всеми «борцами за свободу», заявляя, что каждый участник освободительного движения, включая самих кадетов, «по мере сил своих старался поколебать» авторитарный режим, который на самом деле закончил свое существование с изданием Манифеста 17 октября(55). Член думской фракции кадетов И.Л. Шраг также с благодарностью признавал общий долг всех врагов царского режима перед террористами, которые «не жалели своей жизни, которые не жалели себя для того, чтобы добиться той дорогой всем… свободы, в даровании которой им принадлежит громадная выдающаяся роль»(56). Кадеты, таким образом, превозносили экстремистов, заявляя устами того же Щепкина, что они «не считают больше так называемых политических преступников преступниками», поскольку те «боролись против строя, уже ниспроверженного фактически», последние следы которого должны быть вскоре уничтожены Думой(57). Кадеты, правда, не готовы были осудить террористическую деятельность, продолжавшуюся и после установления конституционных начал в России. Напротив, они неоднократно заявляли, что понимают политические убийства и даже считают, что в основе их может лежать «известная социальная целесообразность», так как эти террористические акты были направлены против тех, кого революционеры и общество считали реакционерами и «врагами народа»(58).

Имея в лице властей общего с радикалами врага, кадеты явно пытались отвлечь внимание от террористов и представить правительство в роли обвиняемого. Так, В.Д. Набоков, выступая в Думе 26 мая 1906 года, клеймил правительство как убийц(59), а Милюков многократно высказывался в том смысле, что террористическая деятельность была «логична» при сложившихся обстоятельствах, когда террористы являлись лишь невинными жертвами тирании и беззакония, идущего сверху(60). Утверждая, что правительство первым начало прибегать к репрессивным мерам, провоцируя тем самым террористов на ответные шаги, Шраг засыпал обвинениями государственных служащих, «которые ни перед чем не останавливались… чтобы удержать свою власть», и защищал террористов, восклицая: «Как же вы хотите, чтобы они спокойно относились к этому и не отвечали тем же?»(61) Таким образом, кадеты пытались внушить публике, что все убийства с политической целью совершались в ответ на зверства правительственных функционеров, и оправдывали террористов тем, что (по словам члена кадетской фракции в Думе Огнева) «безнаказанность разных административных насильников их возмущает, перспектива дальнейших ужасов от какого-нибудь Луженовского и других устрашает их, и, не имея других средств мирного воздействия на этих извергов, они решаются на преступления»(62).

Такие утверждения, однако, вряд ли можно назвать добросовестным описанием сложившейся ситуации, и кадеты не могли это не сознавать. Было общеизвестно, что террорист нового типа считал любого правительственного чиновника вполне подходящей мишенью. Все газеты в то время были переполнены информацией, аналогичной той, которую сообщил бывший эсер-террорист Григорий Фролов много лет спустя, рассказывая о своем удачном покушении на самарского губернатора Блока в июле 1906 года: «Что за человек был самарский губернатор и каково было его служебное поприще, я не знал; да это в то время было не важно: он был бы, вероятно, убит, если бы был даже самым лучшим губернатором»(63). После того как Татьяна Леонтьева убила старика, в своем помрачении ошибочно приняв его за министра внутренних дел Дурново, кадеты сообщили в своей ежедневной газете «Речь», что она выразила сожаление по этому поводу, но добавила, что в эти трудные времена не так уж важно, больше или меньше на свете одним человеком(64). Кроме того, в Думе кадеты часто получали сообщения о нападениях и кровавых расправах над ни в чем не повинными гражданами, например о том, как в Риге террористы бросали бомбы в трамваи(65). Известен также инцидент в Варшаве 14 ноября 1905 года, когда анархисты-коммунисты, сторонники «безмотивного террора», бросили две бомбы, начиненные иголками и пулями, в семейное кафе отеля «Бристоль», в котором находилось больше двухсот человек. Они сделали это не для того, чтобы отомстить за реальные или мифические ужасы какого-то Луженовского, а только лишь для того, чтобы видеть, «как подлые буржуа будут корчиться в предсмертных страданиях»(66).

Кадеты были осведомлены и о том, что известное число террористических покушений производилось людьми, нанятыми за деньги и совершенно не интересовавшимися политическими мотивами различных революционных комитетов, готовых платить за услуги. Часто то, что принято было считать «идеализмом политической борьбы», со временем деградировало в чистую уголовщину «изнанки революции»(67).

Становится, таким образом, понятно, что лишь желание кадетов отмежеваться от правительства и одновременно поддержать революционное движение заставляло их объявлять всех террористов вынужденными героями, возмущенными преступлениями властей, не умеющими и не желающими «слова и чувства отделять от действий»(68).

В своей пропагандистской кампании кадетские ораторы и публицисты, казалось, готовы были использовать любые сомнительные журналистские и пропагандистские приемы, такие, например, как сравнение Набоковым революционных анархистов с ярым противником всяческого кровопролития, «с величайшим анархистом — гр. Львом Николаевичем Толстым»(69). В своих речах кадеты не только оправдывали террористов самим существованием ненавистного правительства, но и называли их самыми честными и принципиальными российскими гражданами, не желающими идти на компромиссы там, где другие — послушные рабы — готовы были терпеть. Так, Огнев (вполне серьезно и очень красноречиво) доказывал, что если его слушатели попытаются проанализировать личные качества террористов, «как рисуют их нам биографы или товарищи по заключению; то окажется, что… [они] вовсе не злодеи по природе. По натуре своей это люди особенной нравственной чуткости, чуткости большей, чем у обыкновенных ординарных людей», которые проходят мимо или просто болтают о социальной несправедливости(70).

Кадеты предлагали своим слушателям относиться к террористам как к невинным жертвам существующего режима и часто заходили настолько далеко, что изображали их мучениками и чуть ли не святыми. Несомненно, не было случайностью то, что партийные ораторы напоминали аудитории в Думе об известном стихотворении в прозе Тургенева «Порог», в котором юная революционерка представлена, е одной стороны, «дурой», а с другой — «святой» (в споре, где сам автор явно склоняется ко второму образу)(71). Напоминая, как невероятно тяжело было тургеневской героине решиться на преступление, кадет Огнев (который, заметим, был священником) заявил с думской трибуны: «Мне, господа, в этой девушке представляются знакомые черты некоторых политических русских женщин. В лице этой девушки я узнаю черты и Засулич, и Волкенштейн, и Измаилович, и Спиридоновой, и других», — явно давая понять, что все эти террористки должны восприниматься как мученицы, а не как преступницы(72). Столь же многозначительна была и статья в кадетской «Речи», в которой специальный корреспондент В. Азов, предлагая читателям сочувственное описание «Маруси» Спиридоновой, только что совершившей убийство Луженовского, резюмирует: «Жизнь… [ее] кончилась. И началось житие»(73), — нарочно используя слово «житие», употребляющееся лишь по отношению к святым. А кадет И. Пустошкин в своих высказываниях пошел еще дальше, сравнивая экстремистов с Христом: «Вспомните, что Христос тоже признан был преступником и предан позорной смертной казни на кресте. Прошли года, и этот преступник — Христос — завоевал весь мир и стал образцом добродетели. Отношение к политическим преступникам является подобным же актом насилия власти по отношению к людям, не выносящим строя»(74).

Конституционные демократы также находили удобным для своих целей заострять внимание на таких вопросах, как правительственные акции против несовершеннолетних террористов. Кадеты предпочитали не называть эту категорию экстремистов «террористами» и публично нападали на правительство за гонения на «детей»(75). Такие думские ораторы, как М. Бобин и Н. Каценельсон, с пафосом восклицали, что «несчастная девочка», только год как окончившая гимназию, была приговорена к смерти (не упоминая о том, был ли приговор приведен в исполнение) или что пятнадцатилетнего мальчика, пытавшегося убить полицейского офицера, по слухам, истязали местные власти(76). Без сомнения, кадетам было хорошо известно, каким несчастьем для страны были многочисленные несовершеннолетние террористы(77), но затрагивали этот очень щекотливый вопрос представители партии лишь настолько, насколько это было необходимо, чтобы вызвать сочувственное отношение аудитории. Описывая мученичество террористов в натуралистических, часто неподтвержденных и чрезвычайно преувеличенных деталях, кадеты явно желали еще раз скомпрометировать правительство(78).