Напоминать о себе надо своевременно

 

 

Железный лес в стране чудес

И иней на ресницах

Обманный сон венчальный звон

Пусть счастье ей приснится

Ей дни легки и сны крепки

И счастье спит, доколе

Мы план клянем, ей строя дом.

Нет доли в чистом поле.

 

Стихотворение называлось «Стройплощадка». Фамилия с несомненностью свидетельствовала, что написал его Ларик.

– Валька, так это он? – подруга ткнула в газету.

Легкий укол ощутила Валя. «Смену» читал весь Ленинград.

Значит, он не пропал без нее, не уехал, – он печатает стихи, его теперь знают… Тень обмана, шорох кражи язвили ее: из-за нее он пишет стихи, она вдохновила его, – а сама вот, здесь, одна. Стихи по праву принадлежат ей, одной из всех, а она должна делать вид, что не имеет к этому отношения!.. Если б он продолжал бегать за ней – можно повести носом, отвернуться презрительно; или наоборот – показать признательность, здесь ей было бы приятно… и вот – набрался чувств, и теперь выставляет их напоказ.

Пренебрежительно повела плечиком, вернула газету:

– Так себе стишки… ничего.

– А ты знала, что он пишет? – Полгруппы уже запрудили коридор, заглядывая друг другу через плечи.

И – гордость: все знают, как он по мне сох.

– Понятия не имела. – Спохватилась, что, значит, чего-то самого ценного, важного в нем не знала: – Я никогда этому не придавала значения. И опять прозвучало плохо: не придавала – значит, не разглядела, не поняла, а теперь поздно…

Она была слишком женщиной, чтобы не сомневаться в реакции подруг: он талантливый, пробросалась, и с Игорем не вышло у тебя, больно много о себе мнишь, так тебе и надо…

Вечером она взяла газеты с отцовского стола, вырезала стихи и спрятала в старую тетрадку. Думала: вспоминала… Хотелось, чтоб он позвонил, просил о встрече, приполз на брюхе, виляя хвостом… и тогда можно было бы посмотреть, что с ним делать. И чего он исчез… дурачок. Нет – она же сама его оттолкнула, заставила уйти. Да не нужен он ей, надоеда! Но чего стоят все его клятвы, чувства… Ей и сейчас достаточно пальцем шевельнуть! Ой ли – достаточно?.. Возмутительно, что он смеет хорошо жить без меня, когда мне не очень хорошо, – так можно было бы сформулировать итог ее размышлений вечерних, предсонных…

Если Ларик надеялся на подобный успех своего литературного демарша, то он мог поздравить себя с полным успехом.

Хотя поздравлять, по совести, следовало Звягина. Ибо отношение Ларика к стихам ограничивалось подписью фамилии.

Стансы сии явились плодом труда всего семейства, апофеозом коллективного начала в литературном творчестве: Звягин задавал тему, дочь перерывала библиотеку в поисках подходящих строк как источника вдохновения и подражания, а жена мечтательно выводила слова. На лучшие рифмы объявлялся конкурс. Результат превзошел скромные ожидания инициаторов.

– Ты смотри! – поразился Звягин. – Вполне приличные стихи накатали – за один вечер. – Он задумался. – Эдак через пару месяцев можем сборник отнести в издательство! А что? – развеселился, – пристроим. Не хуже других.

– О, какая ужасная графомания, – сказала жена, берясь за виски.

Дочь же переписала их с намерением обнародовать завтра в классе, каковая попытка и была Звягиным пресечена в корне:

– Поэзия есть таинство, и таинством останется. Предназначено исключительно для печати.

Механизм опубликования, столь мучительно-загадочный для начинающих поэтов, был продернут с четкостью автоматного затвора: звонок знакомому журналисту. Какой журналист не захочет отслужить хорошему врачу – хоть тем малым, чем может? Социальная значимость человека определяется тем, что он может для тебя сделать – а врач может много. Вирши молодого рабочего в газете – услуга нетрудная, безобидная, ответсекр «Смены» – приятель однокашника, тесен литературный Питер, все свои; через три недели напечатали.

Ларик получил двадцать два рубля гонорара. Гонорар Звягин отобрал, заметив, что деньги принадлежат тому, кто их заработал, с Ларика еще причитается за рекламу, а пойдет все на покрытие накладных расходов. К расходам относился кофе, ненавязчиво перешедший в ужин, со знакомой редакторшей телевидения.

– Познакомь с ведущей «Музыкального ринга», – попросил он, щелкая зажигалкой у ее сигареты и гипнотизируя официанта.

– С Тамарой Максимовой? Зачем?

– Хочу задать вопрос во время передачи.

– Ты? Какой? Спроси так!

– Повторяю для особо одаренных:…

– Ты хочешь попасть на экран? А тебе на что?

– Хочу устроить одного знакомого.

– Кто такой? А сколько ему лет?

– Двадцать. Молодой рабочий.

– Это не так сложно. Интригуешь, как всегда? Боже, из каких сапог они вырезали этот бифштекс?..

И через неделю после публикации стихов (время расчислили грамотно), когда Валя сидела перед телевизором, внимая «Бригаде С» на ринге, прозвучало:

– А теперь вопрос от сектора "Б"! Сектор "Б"! на экране встал Ларик – уверенный, улыбающийся, в тонком сером свитере под замшевой курткой, и спросил (она на миг поплыла):

– Вам не кажется, что ваш лобовой напор на нехитрый, иногда и примитивный смысл песен снижает их уровень как искусства?

Все дальнейшее она воспринимала под легкой шандарахнутостью. Когда камера шла по лицам в зале, еще два раза видела Ларика.

Он выглядел прекрасно. Он был почти знаменит. Это задевало. Ей было бы приятнее, если б у него все было плохо. И одновременно – совесть тенькала о зле, причиненном ему. Захотелось позвонить и сказать, что рада за него и просит прощения – но так сказать, чтоб понял, что она живет лучше него и он ей не нужен.

 

Обходите цель с фланга

 

Пара из Валиной группы шествовала после занятий по заснеженной набережной: навстречу – о, случайно? – Ларик с двумя друзьями.

– О, Ларик! Ты стал знаменитостью у нас!..

– Привет, Нин! Как дела? – Отмахнулся от поздравлений: – Знакомьтесь: Володя… Коля…

Представленные Володя и Коля изобразили на лицах максимум мужского обаяния.

Нашлось время, поскольку нашлось желание, а почему нет, – отправились в «Гном» пить кофе. Очередь сближает людей: пока достоялись и сели с чашками и разговор наладился. Направленность разговора была отчаянно интеллектуальной – со студентками Института культуры о чем же и говорить, как не о культуре. Снятые пенки образования взбились в причудливый коктейль: двенадцатитоновая музыка (что за монстр!?), ранняя смерть Пресли, проблемы градостроения, перспективы архитекторов у нас и у них, зарплаты руководителей самодеятельных коллективов, – обсуждение было в высшей степени компетентным.

Умный Володя был сервирован как студент строительного института, правда, перешедший на заочное и сейчас работающий вместе с Лариком.

Девочки торопились читать учебники не настолько, чтоб не пойти в кино. Следующая встреча была установлена естественным порядком.

(– Валька, а знаешь, на кого мы наткнулись вчера на улице? На твоего Ларика! Ну, не твоего, бывшего. Отлично выглядит. Прикинут. Кстати, интересные ребята, есть о чем поговорить.

То-толк под сердце. Не изменяй небрежного выражения, шути!)

…Гостей принимали в чинно уютной не по-общежитски комнате. Этикетка на бутылке была благопристойной. Еда – вкусной.

– Архитекторы сродни политикам, – беззастенчиво пересказывал Ларик даденную Звягиным книгу. – И те и другие заставляют людей жить в среде, которую организовали по своему разумению.

Он твердо помнил три фамилии: Ле Корбюзье, Оскар Нимейер и Вальтер Гроппиус. Вальтер, как явствовало из имени, был немец, Корбюзье, по тому же принципу, француз, и Нимейер построил Бразилиа. Главное было не перепутать и огибать неудобоваримые вопросы.

Опасения были излишни: образование слушательниц пополнялось на глазах. Эрудиция Ларика сверкала вне подозрений и даже приблизилась к опасной грани занудства: не сильно ли умный, будь проще – и к тебе потянутся люди.

Студент Володя был проще: рассказал пару анекдотов и попросил гитару; настроил, подренькал, кивнул Ларику свойски-уважительно:

– Давай твою.

Песенка была куда как незатейлива, и к тексту ее, равно как и к музыке, Ларик имел столь же косвенное отношение, как и к стихам, принесшим ему весьма относительную славу.

Нине он определенно нравился. Всей позой она выражала это.

Старая, как мир, комедия «ревнуй к подруге».

Вале пересказали в подробностях. Женской интуицией она допускала возможность подобной игры, но когда задеваются чувства – доводы рассудка бессильны. Ларик и она продолжали существовать в параллельных мирах, раздражения и неприязни не было в помине; и его мир начал наводить какое-то магнитное поле на мир ее.

Неслабое ощущение вызвало явление Нины в институт в заячьем тулупчике визг моды сезона.

– Нинка, где достала?

– Фирма!

– И за сколько?

– Двести рублей. Ничего особенного. Ларик принес. У них в общаге срочно продавался.

Удар был точен. Тулупчик пришел именно за свою цену, – чтоб никакого чувства обязанности, никаких подарков и услуг. То, что Звягин подключил свою знакомую, а та – продавщицу в комиссионке, никого не касалось; поди найди такой.

Игла вошла, заноза ощутилась: в Вале шевельнулось пренебрежение к недолговечности его чувств, к малоинтересности Нины, не стоившей ее, Вали, ни в чем, и легкая зависть, что у нее этой вещи нет и никто не достанет, и обида на свою неудачливость, и ревность, – ревность? да нет, что за ерунда!..

– Тебе хочется ее видеть? – мягко спросил Звягин.

– Конечно, – Ларик вертел чашку.

– Этого нельзя. Еще не время.

– Понимаю.

– Выбрось ее из головы! Выбрасывай каждый день!

– Я так и стараюсь.

– И делать будешь то, только то, что я сказал.

– Я так и делаю.

– В бассейн ходишь? Под кварцем загораешь? Ты должен быть сильным, красивым, веселым, уверенным в себе, понял?