Импульс к исследованию отношений между фактами

 

 

Критические реакции

Исследуя вдохновения историков, мы обнаружили, что тот, кому суждено стать историком, от пассивного восприятия окружающей его действительности переходит к активному стремлению познать факты истории. Кроме того, мы обнаружили, что невозможно стать историком, как невозможно и оставаться им, если умственная мельница не запущена в ход мощным потоком любознательности. Мы заметили также, что, если будущий историк не сдерживает своего неуемного любопытства, он пускается в погоню за блуждающим огоньком всеведения, а это ложный путь, который ведет в никуда.

В чем же состоит правильный подход? Человек, призванный стать историком, должен научиться обуздывать свое любопытство. Его интерес к фактам проявляется и удовлетворяется не ради самого этого интереса, а в конечном счете ради творчества. Историк должен вдохновиться стремлением не просто узнавать факты, но постигать их смысл. Высшим смыслом творческого поиска является поиск Бога, действующего в истории, а первым слепым шагом на этом паломническом пути является стремление понять, каким образом факты Истории соединены между собой. Первое умственное движение историка, исследующего отношения между фактами, – критическая реакция на очевидные противоречия, а второе – творческий ответ на феномены, бросающие вызов.

Изучая пробуждение критической способности в уме историка, автор вынужден обратиться к собственному опыту, ибо он не располагает какими-либо иными свидетельствами из первых рук.

Так, в марте 1897 г., неполных восьми лет отроду, он, будучи в гостях, громко выразил свое недоверие, услышав, как кто-то из взрослых расхваливает прелести только что проделанного трансатлантического рейса. Утверждение это явно противоречило тому, что мальчик слышал от своего двоюродного деда Гарри, который был, бесспорно, более весомым авторитетом, если учесть, что он был не просто пассажиром, а капитаном судна. Дитя вдоволь наслушалось рассказов старика о заплесневелых корабельных галетах, источенных долгоносиком, об открытой войне с корабельными крысами и о том, что бифштексы из солонины и пудинг годились разве что на крысиную приманку. Поэтому рассказ об очень хорошем питании показался мальчику явным преувеличением со стороны пассажира. Правда, капитан Тойнби ушел в отставку в 1866 г., да и плавал он на судах совсем иного класса. Поэтому после разъяснений, данных не без юмора критически настроенному ребенку, недоверие, вспыхнувшее в детском уме, рассеялось и впервые дитя почувствовало, что человеческие отношения не стоят на месте и движение это может быть настолько быстрым, что в течение одной человеческой жизни могут произойти разительные перемены.

Следующее противоречие, возникшее в детском уме автора, произошло, когда он делал свои первые шаги в познании истории. Произошло это на исходе девятого года его жизни. Прочитав к тому времени четыре тома «Истории наций» 3. А. Рагозиной, в которых описывалась история того, как ираноязычные народы вышли на авансцену всеобщей истории в период между падением Ассирийской империи и столкновением империи Ахеменидов с эллинами, он с интересом углубился в предыдущие и последующие главы иранской истории. Тетушка Эльзи Маршалл как раз подарила своему племяннику на день рождения томик Бенджамина под названием «Персия». Жадно вчитываясь в эту новую книгу, он обнаружил, что движется по совершенно ему неведомым тропам. Даже сейчас, через пятьдесят три года, автор этих строк отчетливо помнит, как потрясло его то, что факты иранской истории в изложении Рагозиной и Бенджамина оказались совершенно несовместимыми. Этот первый интеллектуальный шок несколько развенчал в глазах юного историка ранее непререкаемые авторитеты, которые столь легко дискредитировали себя, противореча друг другу. Это печальное открытие стало для него болезненным началом исторической мудрости, ибо он понял, что никогда не следует слепо верить «авторитету», как если бы он был непогрешимым оракулом евангельской истины.

Спустя год или чуть более того мне пришлось пережить еще один удар, познакомившись с картой, которая висела в самом большом классе подготовительной школы Уотон-Корт, что близ Кентербери, куда я был отдан в возрасте одиннадцати лет. Из десятой главы Книги Бытия я к тому времени хорошо усвоил, что человечество представляет собой единую семью, а история – единую последовательность событий. Однако совершенно неожиданно карта, вывешенная в классе, поставила передо мной проблему, о которой я раньше не задумывался.

Глядя на карту, я прежде всего был поражен точностью даты: 4004 г. до н.э., – которая значилась как год Творения (эта дата Творения была, разумеется, продуктом творчества архиепископа Ушера) [662]. Всматриваясь в эту громадную карту, которая обрывалась на каком-то событии XIX в., я отметил для себя среди множества различных цветов, представлявших истории различных народов и государств, одну довольно широкую область, которая называлась «Китай». От кого же произошли китайцы – от Сима, Хама или Яфета? Раньше мне почему-то не приходило в голову задаться этим вопросом. Однако теперь, когда перед глазами была карта, захотелось вдруг проследить, каким образом Китай связан с тремя сыновьями Ноя, и попробовать увязать китайцев с Адамом и Евой. Эта процедура поначалу казалась довольно простой. Однако волосы на голове юного исследователя встали дыбом, когда взгляд его, начавший путешествие по карте от трехтысячелетнего китайского дракона, внезапно остановился, не обнаружив никакой связи с Яфетом, Хамом или Симом. Получалось, что четыре сотни миллионов китайцев [663]появились на свет Божий спонтанно, буквально ниоткуда.

И тут юному исследователю стало ясно, что либо картографы допустили преступную небрежность, либо дело в том, что просто невозможно проследить результат плодовитости Ноя и его сыновей (Быт. 9, 1 и 7) во всем многообразии человечества, которое заселило Землю. Это поразительное открытие впервые заставило будущего историка усомниться в том, является ли генеалогическое дерево той истинной схемой, которая без ошибок отражает историю прогрессирующего разделения человеческой семьи.

По мере того как это сомнение укреплялось, автор стал пробовать альтернативные системы классификации, которые могли бы обнять все живые и вымершие ветви человечества и в то же время устанавливали бы степень различия и точки соприкосновения между ними. Лежал ли ключ к этой исторической загадке в физической природе? Или его следовало искать в языке? С тех пор как автор этих строк был потрясен нелепостями школьной карты, ум его неустанно трудился над этими вопросами, отбрасывая один аргумент за другим. И следует сказать, что потребовалось десять или двенадцать лет, чтобы прийти к заключению, что лингвистический и расовый подходы к проблеме являются столь же неудовлетворительными, как и забракованный еще в юности генеалогический подход. Вновь и вновь возвращаясь к озадачившей его еще в юности проблеме, автор трижды вычерчивал различные схемы, пытаясь нащупать правильный путь. Результатом этих трудов явилось настоящее исследование, в котором автор, как ему кажется, приходит к положительному решению вопроса. Окончательный вывод его сводится к тому, что наиболее существенным в человеческих взаимоотношениях является не Раса или Язык, а секулярная и религиозная Культура.

Вспоминается еще одно яркое противоречие, поразившее мой ум в юности. Это было в годы первой мировой войны. Как-то я бродил по Музею Виктории и Альберта в Южном Кенсингтоне. Взгляд мой упал на бюст девушки, выполненный из майолики в современном западном стиле. Я не удивился тому, что скульптура была из Италии, но полной неожиданностью явилось то, что работа эта, такая современная, оказалась выполненной в XIV в. Передо мной было материальное свидетельство того, что Италия XIV в. в чем-то уже достигла уровня современной эпохи, тогда как западное христианство в целом, за исключением, пожалуй. Фландрии, не демонстрировало подобных успехов вплоть до конца XV в., а может быть, даже до начала XVI в. Таким образом, Италия как бы обогнала остальное западное христианство примерно на два века. Этот пример показывает, что внутри одного и того же общества вполне возможны различные «сектора», исторически имеющие различные темпы развития. Хронологически будучи современниками, фактически люди могут принадлежать к разным культурным эпохам.

Эти думы, навеянные итальянской скульптурой XIV в., долгое время не покидали автора и вновь посетили его, подтвердив свою истинность, когда через тридцать лет, в конце второй мировой войны, он еще раз посетил этот музей, чтобы посмотреть экспозицию произведений искусства из капеллы английского короля Генриха VII в Вестминстерском аббатстве. На сей раз я был еще более поражен той культурной пропастью, что разделяла средневековую западную Англию и мятежных наследников Эллады. Эта цепь наблюдений, подтвердившая наличие культурного несоответствия между Северной и Центральной Италией в позднее средневековье, подтолкнула автора к осмыслению особой исторической роли творческого меньшинства.

Правильному постижению Истории может способствовать также критический взгляд на противоречия, не доказанные, но подозреваемые. И сейчас, в сентябре 1952 г., автор этих строк не забыл еще тот мартовский день 1899 г., когда мать читала ему вслух книгу 3. А. Рагозиной «Халдеи». Ассириологи и египтологи прошлого века находились под сильным впечатлением реальной длительности человеческой истории по сравнению с относительной краткостью библейской хронологической версии, поэтому древность «халдейской» (то есть шумерской) цивилизации была главной темой рагозинской работы. Свой тезис талантливая писательница обосновывала двумя открытыми к тому времени хронологическими утверждениями ассирийского царя Ашурбанипала (669-626 до н.э.) и нововавилонского императора Набонида (556-539 до н.э.), не задаваясь вопросами, обладали ли советники этих суверенов достоверной информацией и можно ли положиться на их данные. В документе Ашурбанипала утверждалось, что статуя богини Нана (то есть Инанна – первоначальное шумерское имя богини, чье аккадское имя было Иштар), которую Ашурбанипал возвратил в Урук (Эрек) из Суз в 635 г. до н.э., 1635 лет пробыла в эламском пленении. Рагозина приходит к простому выводу: «Если к 1635 прибавить 645, то получим 2280 г. – неоспоримую дату»: и хотя она настаивает также на дате 3750 г. до н.э. как на времени процветания царя Аккада Нарамсина, подтверждая ее утверждением Набонида, будто Нарамсин правил за 3200 лет до него, она страхуется здесь «возможностью ошибки гравера», составившего надпись, но не считается с возможностью, что сам император-археолог мог назвать эту дату наугад.

Категоричное утверждение Рагозиной, что Набонид и Ашурбаиипал знали, о чем они говорили, разумеется, не могло быть воспринято прилежно внимающим ребенком критически, но его сразу заинтересовало, как эти ассирийские и вавилонские «годы» соотносятся с годами, которыми мы сейчас измеряем свою жизнь. Возможно, этот вопрос возник в его уме благодаря какому-то отголоску фундаменталистских споров, имевших место в западном христианстве XIX в. [664]. В спорах этих предпринималась попытка спасти библейскую хронологию предположением, что годы жизни, щедрыми сотнями даруемые в Библии праотцам, следует читать не как «годы», а как «месяцы». Возможно, если бы я рос в деревне, мне никогда бы не пришла в голову мысль, что допустим известный произвол в различных вариантах отсчета года, так как для фермера продолжительность года устанавливается не человеческой волей, а сезонным циклом. Однако дитя росло в городе и было глухо к ритмам Природы, бесстрастно вершащей свой круговорот в бесконечном чередовании весеннего цветения и осеннего увядания. В урбанизированном его мире «годы» воспринимались просто как отрезки Времени, столь же искусственно и произвольно выделенные людьми, как и все то, что люди могли придумать, создать или о чем они могли договориться, исходя из своей воли и по своему желанию.

Однако прежде чем посмеяться над своим детским невежеством, я обнаружил, что вопрос был куда умнее, чем это могло показаться. Календарь вавилонского происхождения, доступный сознанию английского мальчика начала XX в., был построен на солнечном цикле. С течением веков календарь этот несколько раз подправляли, чтобы точнее совместить с солнечным циклом. Лунный цикл при этом оставался без изменений, лишь длина месяцев произвольно изменялась, чтобы уложить месяцы в рамки единого года. Английский мальчик обнаружил, что метод календарного исчисления, которым пользовались христиане, не был принятым во всем мире. Мусульмане, например, пользовались календарем, который основывается не на солнечном, а на лунном цикле, поэтому номинальный «год» лунных месяцев, игнорируя сезонное чередование и начиная мусульманскую эру с Хиджры, позволяет себе как бы скользить по циферблату христиано-вавилонских солнечных часов.

Однако вплоть до 1950 г., когда автор этих строк принялся за заметки по хронологии, он никак не мог полностью уяснить для себя то значение, которое имеет исламский лунный календарь для правильного решения вопроса о продолжительности шумерского года, вопроса, впервые взволновавшего его более пятидесяти солнечных лет назад. И вот как-то осенью 1950 солнечного года я натолкнулся на статьи Пёбеля о недавних находках ассирийских царских списков в Хорсабаде. Надо сказать, я был поражен изобретательностью современных ассирологов. Затем я прочитал работу Сиднея Смита, в которой он критиковал пёбелевскую реконструкцию ассирийской хронологии, и был весьма удивлен, обнаружив, что известный современный археолог, по сути, повторяет вопрос, которым однажды дитя озадачило свою мать: как можно быть уверенным в том, что «годы», которыми ассирийские хронологи измеряли время, отмечая череду событий, были действительно солнечными годами, а не какими-нибудь иными?

Весьма гипотетическое соответствие, которое Пёбель использовал как само собой разумеющееся в своей реконструкции ассирийской хронологии, изучая недавно открытый царский список в сочетании с другими документами, было убедительно оспорено выдающимся оппонентом. В Ассирии, как утверждает Сидней Смит, вавилонский солнечный календарь, который приближался к истинному солнечному году, не был принят для официального использования вплоть до правления Тиглатпаласара I (1114-1076 до н.э.). «В течение длительного времени, – пишет Смит, – этот календарь считается эквивалентным юлианскому… Но первоначально используемый ассирийский календарь обладает значительными отступлениями от вавилонского, и точный перевод ассирийских лет в юлианские просто невозможен». Сидней Смит полагает, что календарь, который был отменен в Ассирии в 1114 г. до н.э. в пользу вавилонского солнечного календаря того времени, был лунным, то есть имел ту же основу, что и календарь, который 1736 лет спустя все еще использовался в отдаленном и отсталом аравийском оазисе и который затем, волею случая сохранившись в своей пустынной цитадели, стал официальным календарем новой вселенской церкви, созданной пророком из Мекки.

 

 

Творческие ответы

Если наблюдение или даже неподтвержденная догадка о том, что исторические факты противоречат друг другу, может вдохновить человеческий ум на интеллектуальные усилия в попытке разрешить возникший вопрос и установить истину, то тем более можно ожидать, что ум, побуждаемый к действию интуицией, уловившей связь между историческими фактами, придет к определенному положительному решению.

Традиционной исторической загадкой, способной разбудить фантазию и мысль историка, является наличие в далеко отстоящих друг от друга точках Пространства и Времени идентичных культурных элементов. Это могут быть и одинаковые одежды, и одинаковые слова, и даже одинаковые прически. Сходство, зачастую приближающееся к тождеству, вряд ли может быть случайным совпадением. Скорее оно зависит от непрерывной цепи исторической традиции и географической диффузии, которая вполне поддается реконструкции и расшифровке.

Как, например, получилось, что на бронзовой медали, изготовленной в 1439 г. итальянским мастером Витторо Пизано (Пизанелло) для восточноримского императора Иоанна VII Палеолога (1425-1448), и на фреске, написанной на западной стене церкви Сан-Франческо в Ареццо где-то между 1452 и 1466 гг. Пьеро делла Франческо, на которой тот же Иоанн VII представлен в образе Константина Великого, этот последний представитель византийского императорского трона изображен в прическе, которая как две капли воды воспроизводит двойную древнеегипетскую корону, которая стала одним из символов власти фараона после объединения в 3100 г. до н.э. Верхнего и Нижнего Египта? [665]Как этот сложный головной убор, весьма странный для каждого, кто не знаком с этим эпизодом египетской истории, появился через четыре с половиной тысячелетия, причем не на берегах Нила, где он был изобретен, а на берегах Босфора, да еще через тысячу лет после того, как исчезли последние остатки живой египетской традиции? Историк в поисках ответа на этот вопрос, безусловно, вспомнит, что дохристианские римские императоры претендовали на право считаться законными преемниками египетских фараонов. Однако было бы слишком причудливым предположить, что римские воплощения египетских фараонов действительно украшались древнеегипетской атрибутикой, включая и символическую двойную корону, и что, несмотря на последующее исчезновение египетской культуры и завоевание самого Египта и Римской империи мусульманскими полчищами, эти старинные египетские регалии были перенесены из Старого Рима в Новый, где и сохранялись как знаки восточноримского призрака вплоть до прихода последнего из Палеологов, которые возродили их в прическе, быть может не отдавая себе отчета ни в их происхождении, ни в их значении.

Интересно также проследить, как исторические одежды скифов и даков вновь появляются в мифических одеяниях гномов, героев западного фольклора [666]. Сами гномы, разумеется, появились как подсознательная реакция психики на вызов нового опыта добычи металлических руд из недр Земли, опыта, требующего осмысления и внутреннего принятия, ибо это занятие не было вполне естественным для человека. Костюм, в который человеческая фантазия одела гномов, поселив их в волшебной стране, безусловно, должен был соответствовать какому-то реальному костюму живого народа, с которым встретились пионеры средневекового западного христианства в своем продвижении на восток. Если строить догадки о возможном месте обитания этого забытого племени, одежда которого оказалась увековеченной в нарядах бессмертных гномов, воображение рисует орду кочевников-пастухов, которая, нарушив границы своих традиционных пастбищ, вышла в долину Днестра и леса Галиции. Далее легко представить себе, как эти скотоводы, оказавшись в непривычном для себя физическом окружении, вынуждены были переменить и образ жизни, и род занятий, обратившись к добыче руды. Исторические прототипы вымышленных карликов жили, таким образом, где-то в Прикарпатье и представляли собой шахтерскую общину, номадическое происхождение которой выдавала традиционная одежда их далеких предков. Агрессивные германские племена пришли сюда в поисках минералов и именно в таком виде застали бывших кочевников, ставших рудокопами.

Желание отыскать корни связей между историческими фактами, конечно, вызывается и фактами иного рода. В области языка, например, возникает вопрос, почему в лексиконе английского среднего класса конца XIX в. фигурирует имя шумерской богини – Инанна. История переноса Инанны из шумерского пантеона в английский обиход замечательна тем, что это имя сохранилось, несмотря на огромное Пространство и Время, правда потеряв первый звук. В викторианском обиходе, когда няня для ребенка значила больше, чем даже его собственная мать, было вполне естественно, что ребенок называл именем незабвенной матери-богини наиболее могущественную женскую фигуру его миниатюрного домашнего мирка [667].

Мотив, побуждающий соединить между собой далеко отстоящие друг от друга, но равнозначные понятия или представления, иногда восходит не к желанию восстановить разорванное звено в цепи, а к желанию дойти до истоков ее. Например, кем были предки этрусков? Кто является потомком затерявшихся десяти колен Израилевых? [668]Почти нет таких народов, которые бы не подозревались эллинским или современным западным искателем древностей в том, что они являются предками этрусков; и еще меньше народов из исламского и христианского регионов, в которых современные ученые не выискивали бы родственную связь с Потерянными Десятью Коленами.

Фантастичность подобных утверждений должна служить предупреждением о том, что потенциально творческие интеллектуальные импульсы могут порождать серьезные ошибки и недоразумения; и благоразумный зрелый историк, конечно, слишком ценит свое время и энергию, чтобы заниматься заведомо неразрешимыми проблемами, даже если они некогда поразили его воображение, возможно, еще в детстве. Однако существуют по крайней мере два основания, позволяющие в попытках разрешить эти вечные загадки Истории видеть нечто большее, чем пустое времяпрепровождение. Прежде всего, они могут пролить свет на общие исторические вопросы. Плутарховские вопросы относительно истории одежды раскрывают поразительно интересную истину, что кондуктивность социальной ткани человеческой жизни исключительно высока в двух социальных окружениях особого рода: в «универсальном государстве» и в номадо-пастушеском обществе. Наши размышления относительно некоторых слов обиходного английского словаря раскрывают ту истину, что энергия, излучаемая элементами культуры, исключительно высока, если элементы эти восходят к именам божеств. Такие путеводные огоньки на ландшафте мировой истории оправдывают интеллектуальные усилия, затраченные на исследование связей между фактами которые на первый взгляд могут показаться тривиальными; но главное оправдание для этого сходного с детской забавой интеллектуального поиска заключено в нем самом, ибо поставленная Вергилием задача «познать причины вещей» никогда не покидают сердце истинного историка.

 

[1]

 

При чтении книги А. Тойнби и комментария к ней необходимо иметь в виду следующее: очень многие факты, особенно даты, приводимые автором «Постижения истории», не соответствуют современным научным данным. Это объясняется не только тем, что многое изменилось в исторической науке с 30-х годов, когда А. Тойнби начинал писать свой труд, но и вполне сознательным стремлением английского историка «подогнать» иные события под свою схему, привести хронологию устаревшую, но более соответствующую авторскому замыслу. Поэтому комментатор, не вступая в полемику с А. Тойнби, всюду стремился привести даты, отражающие нынешний уровень исторического знания.

Кроме того, следует учесть особенности терминологии, вводимой А. Тойнби. Весьма часто смысл того или иного термина в его употреблении не соответствует общепризнанному и нередко вводится безо всяких пояснений либо оговаривается много ниже. Эти случаи также учтены автором примечаний.

И последнее, относящееся скорее к переводу, нежели к комментарию. Идея всеединства исторического процесса требует единого языка его описания. Поэтому не только в пересказах, но и в сделанных А. Тойнби переводах отрывков из старинных авторов он употребляет современные выражения, немыслимые в устах Фукидида или Платона. Ибн Хальдуна или даже Макиавелли. Это может показаться читателю не совсем уместным, но таков уж замысел автора «Постижения истории».

Предустановленная гармония – понятие, введенное Г. В. Лейбницем с целью обоснования учения о взаимоотношениях монад. Последние – идеальные мельчайшие неделимые частицы бытия (в математике монаде соответствует дифференциал, в физике – сила, в химии – атом, в праве – юридическое лицо и т. д.) – абсолютно замкнуты и не могут физически взаимодействовать между собой, посему их влияние друг на друга, запрещенное законами бытия, но реально наблюдаемое, есть результат изначально установленной Богом гармонии.

 

[2]

 

Английское выражение pathetic fallacy значит «олицетворение природы» (J'allaсу – «заблуждение, ошибка»), но здесь дана калька с этих слов, ибо антоним – «апатетическое заблуждение» – непереводим на русский язык.

 

[3]

 

Трайбализм (от англ. tribe – «племя») – в общеупотребительном смысле: приверженность культурно-бытовой, культово-религиозной и общественнополитической племенной обособленности, встречающаяся в тех странах, где сосуществуют племенной строй и европейские политические институты – армия, чиновничество, одна или несколько партий, парламент и т. п. Проявляется трайбализм в покровительстве единоплеменникам в государственном аппарате, в слиянии политической и межплеменной борьбы и пр. В словоупотреблении автора «Постижения истории» трайбализм – приверженность локальным, чаще всего этническим ценностям в противовес общечеловеческим.

 

[4]

 

Под великими державами (число «восемь» более или менее условно) здесь понимаются могущественные колониальные державы или государственные образования, создавшиеся путем расширения границ: Австро-Венгрия. Германия. Россия. Британская империя. Франция. Португалия с африканскими колониями. Нидерланды с Индонезией. США. В результате поражения в первой мировой войне Австро-Венгрия перестала существовать, частью распавшись на отдельные государства (Австрию, Венгрию, Чехословакию), частью отдав свои территории иным государствам, как существовавшим (Румыния), так и вновь образованным (Польша, Королевство сербов, хорватов и словенцев с 1929 – Югославия). Германия, также проигравшая войну, лишилась всех колоний и приобретений XIX в. Россия, еще до окончания войны заключив Брестский мир. лишилась по нему Польши, Финляндии. Прибалтики. Украины и Закавказья: помимо этого, вассальные государства Российской Империи – Бухарский эмират и Хивинское ханство объявили себя в 1917 г. полностью независимыми. Что же касается доминионов (от англ. dominion – «владение»), то первоначально, что были зависимые от Великобритании, но обладавшие очень широкой автономией государственные образования, большинство или значительное меньшинство населения которых составляли выходцы из Европы, и в первую очередь из Великобритании (первым доминионом стала Канада в 1867). Политическое развитие доминионов шло в направлении, все более независимом от метрополии. В конечном счете доминионы стали абсолютно независимыми государствами. главой которых является британский монарх – впрочем, чисто номинально.

 

[5]

 

Политическое развитие западноевропейского Средневековья шло под знаменем двух прямо противоположных тенденций. Первая, вытекающая из сути социально-экономических отношений той эпохи – центробежная. Наиболее ярким проявлением этой тенденции была вассально-ленная система, приводившая к дроблению не только земель, но и власти. В этой ситуации государь. оставаясь главой территории, реально владел лишь теми землями, которые он не отдал в лен. Средневековые города также стремились к самому широкому самоуправлению. Другая тенденция – центростремительная – была более идеальной, нежели реальной, но от этого не менее значимой. На право господства над всем христианским миром претендовали две силы: Церковь, провозглашавшая. что ее видимый глава – Римский папа – есть наместник Христа на Земле и посему обладает не только духовной, но и светской властью над всеми земными владениями, и образовавшаяся в 962 г. Священная Римская империя, включавшая в себя Германию (императоры и были германскими королями) и Северную и Среднюю Италию с Римом, а также Чехию. Бургундию. Нидерланды и некоторые другие земли. Императоры обосновывали свой верховный сюзеренитет над всеми иными государями тем, что полагали себя единственными законными наследниками Древнего Рима, который в общественном сознании был единственно возможным единым государством. Универсалистские тенденции приводили к столкновению Церкви и Империи. По воззрениям первой. император, как и любой другой государь, есть сын Церкви и правит, пока и поскольку послушен ей. Императоры же заявляли, что они являются главами всех христиан, тогда как папы лишь первосвященниками, не более. В конечном счете обе универсалистские силы потерпели поражение в обстановке подъема и укрепления национальных государств в конце Средневековья.

 

[6]

 

Интеллигибельное некий предмет, явление, понятие, воспринимаемое исключительно разумом или интеллектуальной интуицией, в противовес сенсибильному – воспринимаемому чувствами. Некоторые идеалистические философские направления (к ним принадлежал и А. Тойнби) признают реальное существование интеллигибельного.

 

[7]

 

Имеется в виду прекращение существования Англии как отдельного государства и превращение ее в часть более обширного политического образования – Великобритании.

 

[8]

 

Английские короли, начиная с 1066 г., со времени завоевания Англии норманнами во главе с герцогом Нормандским Вильгельмом I, обладали значительными владениями на континенте, особо увеличившимися после восшествия на престол Генриха II Плантагенета (1133-1189. король с 1154). графа Анжуйского, Минского и Туреньского и его супруги Алиеноры, герцогини Аквитанской, владевшей обширными землями на юго-западе Франции. Эти владения уменьшились к нач. XIV в. снова увеличились во время Столетней войны между Англией и Францией (1337-1453) после поражения Англии в этой войне за ней на континенте остался только захваченный в 1347 г. Кале, окончательно перешедший в руки Франции в 1558 г.

 

[9]

 

Имеется в виду т. н. Промышленная революция, или Промышленный переворот, происходивший в 60-е годы XVIII в. 10-20-е годы XIX в. и состоявший в переходе от мануфактуры к машинному производству; благодаря этому перевороту окончательно сложилась капиталистическая система.

 

[10]

 

Возникший еще в кон. XIII в. английский парламент вел многовековую борьбу с королевской властью за право контроля над правительством. После революции 1688 г. сложилась существующая доныне система, по которой кабинет министров назначается из представителей партии большинства в палате общин и ответствен перед этой палатой.

 

[11]

 

Начало эпохи Великих географических открытий и заморской колонизации положили Испания и Португалия на рубеже XV–XVI вв. Англия включилась в этот процесс позднее (хотя, например, Североамериканский континент был достигнут в 1497 г. генуэзским моряком на английской службе Джоном Кэботом – он же Джованни Кабото – но новооткрытые земли были малопригодны для заселения), организовав торговлю с испанскими колониями в Новом Свете и пиратские нападения на испанские и португальские суда. перевозившие золото и пряности. В кон. XVI в. началось создание поселений на атлантическом побережье Северной Америки (Виргиния), в кон. XVIII в. в Австралии, в 20-е годы XIX в. в Южной Африке, в сер. XIX в. в Новой Зеландии. В XVII–XVIII вв. Англия захватила ряд испанских и французских владений в Вест-Индии, где (как и в южных регионах будущих США) развивалось плантационное хозяйство с использованием труда вывозимых из Африки рабов-негров. Создание новой (после отпадения колоний в Северной Америке) Британской колониальной империи происходило в кон. XVIII–XIX в., когда Великобритания завладела огромными территориями в Азии (прежде всего в Индии) и Африке, и экономической основой этой империи была эксплуатация местного населения.

 

[12]

 

Реформация в Англии имела свои особенности: она проходила медленнее, нежели в иных странах. Хотя протестантские идеи проникли в Англию уже на рубеже 10-20-х годов XVI в., основной процесс, вызванный среди прочего отказом Святого Престола признать развод короля Генриха VIII с Екатериной Арагонской, протекал в 1529-1536 гг. Результатом было создание англиканской церкви с королем во главе, с архиепископами и епископами, с сохранением большинства таинств, но без культа мощей и икон и без целибата. Эта церковь, ставшая государственной в Англии, вела до XVIII в. борьбу как с католиками. так и различными протестантскими сектами, члены которых именовались диссидентами (от лат. dissidens – «несогласный»).

 

[13]

 

Большинство современных ученых считают родиной итальянского Возрождения Среднюю Италию (конкретно – Тоскану), а начало его датируют то ли концом XIII в. то ли серединой XIV в. А. Тойнби полагал Ренессанс не только культурным процессом (возрождение наук и искусств с опорой на античность). но и политическим (становление абсолютизма) и экономическим (развитие мануфактуры и рынка).

 

[14]

 

Феодализм развивался в Англии медленнее, чем на континенте. Окончательное его оформление относят к периоду после норманского завоевания 1066 г., когда феодальный строй, сложившийся в герцогстве Нормандском, был перенесен на английскую почву.

 

[15]

 

Героическими веками в британской историографии называется период, примерно 450-600 гг., когда германские племена англов, саксов и ютов завоевывали бывшую римскую провинцию Британию (римские войска покинули ее в 407 г.), населенную в основном кельтскими племенами бриттов. В результате завоевания сложилось несколько варварских королевств. Традиция принимает число их равным семи (отсюда название периода от завоевания до объединения Англии «гептархия», т. е. «семивластье»), но на деле количество их постоянно менялось. Что же касается христианизации, то следует помнить, что, во-первых, романизированное и частично, кельтское население острова было приобщено к христианству еще во времена Римской империи. Во-вторых, в нач. V – сер.VII в. активную миссионерскую деятельность в Англии вели ирландские монахи, принадлежавшие к достаточно независимой от Римского престола ветви католической церкви, и влияние этой ветви было велико не только в Ирландии, но и на севере Англии и в Уэльсе. Но обычно под христианизацией Англии понимают обращение островитян в римскую веру. Началом этого процесса считают 597 г., когда папа Григорий I отправил в Англию миссию во главе со св. Августином. Завершение христианизации историки относят к сер.VII в.

 

[16]

 

Период с кон. VIII по нач.XI в. историки нередко именуют «веком викингов». В этот период происходили набеги викингов, т. е. дружин, составленных из норманнов («северных людей») – выходцев из Скандинавии – по всей Европе, от Северного до Средиземного моря. В кон. VIII в. викинги, в основном датчане, обрушились на Англию, в сер. IX в. – на Францию. Постепенно они переходили от пиратских набегов к захвату земель и оседанию на них. К кон.60-х годов IX в. значительная часть Англии была в их руках. Только после побед короля самого значительного из англосаксонских королевств – Уэссекса Альфреда Великого (ок. 849-900, король с 871) вторжения прекратились, но на северо-востоке острова образовалась окончательно присоединенная только в сер. IX в. область датского права, где потомки завоевателей жили под верховной властью английских королей, но по своим законам. В 911 г. викинги создали в Северо-Западной Франции герцогство Нормандию. С 90-х годов Х в. датчане снова начали завоевание Англии, причем речь шла уже о присоединении ее к сложившемуся к тому времени Датскому королевству. В конечном итоге король Канут (Кнуд) Великий (ок.995-1035) стал государем объединенных Дании (с 1018). Норвегии (с 1026) и Англии (с 1016). После его смерти начались усобицы между наследниками, и в 1042 г. владычество датчан в Англии закончилось.

 

[17]