Что делает вызов чрезмерным?

Рассмотрим отношения между эллинским обществом и варварами. Мы уже касались ранее этого вопроса и определили, что давление было обоюдным. Предмет настоящего исследования – давление эллинистического мира на варваров. Поскольку эллинистическая цивилизация оказывала все более глубокое влияние на европейскую часть Средиземноморья, это не могло не сказаться на мире варваров. Вопрос стоял о жизни или смерти. Подчиниться ли нажиму со стороны внешней враждебной силы или раствориться в эллинистическом обществе? Был и другой путь – оказать сопротивление и стать в конце концов внешним пролетариатом.

Эллинская цивилизация бросила вызов кельтам и тевтонам. Кельты, не выдержав борьбы, надломились; однако тевтоны доказали, что эллинский вызов несмертелен, дав на него достойный ответ.

Надлом кельтов весьма примечателен и впечатляющ, ибо начало было блестящим – кельты нанесли римлянам сокрушительные удары. Кельтам был дан исторический шанс тактической ошибкой этрусков. Эти заморские неофиты эллинизма не удовлетворились своими первоначальными завоеваниями на западном побережье Италии и решили продвинуться к подножию Апеннин. Этрусские первооткрыватели пересекли апеннинский водораздел и заняли бассейн реки По вплоть до подножия Альп. Распространяясь с таким размахом, они, конечно, быстро утрачивали свою энергию. Итог не замедлил сказаться. Непосредственными противниками этрусков скоро оказались кельты, и столкновение их стало катастрофой для этрусков. Резкое давление со стороны этрусков стимулировало кельтов, а последовавший вскоре спад силы давления побудил варваров к активным наступательным действиям. Результатом был furor Celticus [307], который не ослабевал в течение двух веков.

К концу V в. до н.э. лавина спустившихся с Альп кельтов пронеслась по слабым этрусским форпостам в бассейне реки По. В первые десятилетия IV в. до н.э. варвары, воодушевленные успехом, наводнили Апеннины и разграбили города Италии, включая и Рим. Спустя столетие они произвели не меньший хаос на греческом полуострове. В 279 г. до н.э. они прорвались в Македонию и удерживались там четыре года. Размах нашествия был огромен. Одно крыло орды вышло на Дунай и, ударив в самое сердце эллинистического мира, пересекло Дарданеллы. Это племя навсегда осело на Анатолийском нагорье. Другие кельтские орды, двигавшиеся в противоположном направлении, вышли к берегам Рейна, Сены, Луары, добрались до океанского побережья, сметая все на своем пути, затем переправились на Британские острова, а преодолев Бискайский залив, захватили Пиренеи [308]. Кельтские мигранты не были просто примитивными искателями добычи. Технически менее оснащенные, чем их западные противники, они, тем не менее, вдохновляемые стимулом эллинистического вызова, сумели выработать свой, оригинальный стиль, который отчетливо проявляется в дошедших до нас материальных свидетельствах той эпохи и позволяет воссоздать элементы кельтской культуры.

В течение двух веков безудержной экспансии кельтов (425-225 гг. до н.э.) могло показаться, что кельты сотрут с лица земли эллинистическое общество. Однако череда их ужасающих побед оборвалась. Они были изгнаны и с италийского полуострова, и с греческого. В Анатолии необузданность их грабительских экспедиций побудила местные города-преемники Ахеменидской империи к объединению. На Балканском полуострове в бассейне Марицы и Дуная кельтов истребили фракийцы, иллирийцы и другие местные варварские племена, быстро оправившись от шока, вызванного кельтским нападением. На Иберийском полуострове кельты также были отброшены назад. Последняя надежда оставалась на Ганнибала, в частности на переход его через Альпы. Кельты могли бы воспользоваться благоприятной ситуацией, но надежда оказалась напрасной, поскольку час славы Ганнибала миновал. Сокрушительное поражение, которое Ганнибал потерпел от Рима на исходе III столетия до н.э., самым непосредственным образом сказалось на судьбе кельтов, положив конец их победной экспансии. В последующие два столетия кельты были ассимилированы эллинистическим обществом [309].

Распад кельтского слоя в европейском варварстве под жестким излучением эллинистического влияния обнажил другой слой – тевтонский, который также был активизирован вызовом извне. Как должны были представляться перспективы столкновения с тевтонами какому-нибудь эллинистическому историку? Памятуя о кельтском нападении, наш историк наверняка стал бы утверждать, что вызов эллинизма чрезмерен, и как бы тевтоны не впали в ярость, как это когда-то случилось с кельтами, хотя, безусловно, окончательная победа будет не на стороне варваров.

Наблюдатель, который был свидетелем того, как Цезарь сразил свева Ариовиста или Август оттеснил тевтонов к границам Рейна и Эльбы на их исконные земли [310], едва ли мог предположить, что границам Римской империи предначертано остаться на линии Рейна и Дуная, а попытки продвинуться дальше за счет варваров до другого естественного рубежа – Вислы и Днестра – обречены на провал. Несмотря на все исторические прецеденты, именно это и случилось. Варвары заставили римлян остановиться на линии Рейн-Дунай, и эта самая длинная линия, какую только можно провести на карте Европы, стала постоянной европейской границей Римской империи. К тому периоду инициатива уже целиком принадлежала тевтонам. Окончательная их победа была лишь вопросом времени.

При установлении постоянной военной границы между цивилизацией и варварством время всегда работает в пользу варваров; не в пользу цивилизации оказывается и фактор большой протяженности границ. Вольные тевтонские племена все сильнее давили на линию Рейн-Дунай; их совершенно не пугала судьба кельтов; более того, вскоре именно над римлянами нависла смертельная угроза со стороны многочисленного и непокорного внешнего пролетариата. Тевтоны в отличие от кельтов оказались невосприимчивыми к эллинской культуре, исходила ли она от солдат, торговцев или миссионеров. Даже подчинившись накануне своего последнего военного триумфа духовной атаке древнесирийской религии, – религии, только что завоевавшей само эллинистическое общество, – они создали собственное, особое христианство, заменив католицизм арианством [311]. И когда эллинистическое общество агонизировало, именно тевтоны стояли у его смертного одра.

Тевтонская победа заставила пересмотреть историческое значение кельтского поражения, которое казалось в свое время весьма существенным и закономерным.

Приведем еще два примера на эту же тему, постараясь изложить их как можно короче.

Духовная бедность римской религии представляла собой вызов религиям народов, покоренных воинственным Римом. Могла ли какая-нибудь из этих религий дать ответ на этот вызов, заполнив тем самым ужасный вакуум в душах римлян, опустошенных конвульсиями войны с Ганнибалом? У римских numina [312]не было магических формул, способных помочь душе. Могло ли какое-нибудь чужестранное божество закрыть эту брешь? Эллинский Дионис пытался сыграть эту роль, но безуспешно. Однако там, где эллинский Дионис потерпел поражение, сирийский Христос, приняв смерть, восстал победителем. Через пять веков после осуждения римским Сенатом в 186 г. до н.э. вакханалий при Константине Великом римское правительство признало победу христианства.

Вторжение эллинизма в сирийский мир бросило вызов сирийскому обществу. Сирийское общество предприняло несколько попыток дать ответ на вызов; но у всех этих попыток была одна общая черта. Антиэллинская реакция каждый раз принимала форму религиозного движения. Тем не менее, существовало и фундаментальное различие между первыми четырьмя попытками и последней. Зороастрийская, иудейская, монофизитская и несторианская реакции потерпели поражение; исламская реакция одержала победу.

Зороастрийская и иудейская реакции представляли собой попытки состязаться с эллинистической властью, опираясь на религию, уже вполне сформировавшуюся к моменту вторжения. Иранцы, которые были господами сирийского мира, восстали против эллинизма и в течение двух веков после смерти Александра изгнали его со всей территории к востоку от Евфрата. На линии Евфрата, однако, зороастрийская реакция иссякла. Остатки завоеваний Александра были спасены эллинизмом. Таким образом, зороастрийская реакция не могла предотвратить вторжение чужеземной цивилизации. Иудейская реакция также не сумела освободить свой сирийский дом от эллинизма. Еврейский народ был слишком малочислен и слаб технически, а Сирия, где концентрировалась эллинистическая энергия, находилась слишком близко. Поэтому евреи не смогли достичь и малой части успеха зороастрийцев, если не считать победы Маккавеев над Селевкидами, которую им не удалось закрепить. В Иудейской войне 66-73 гг. н.э. еврейская община в Палестине была стерта в порошок [313]. Остатки этого сирийского народа, который с поразительной смелостью принял вызов и был безжалостно изгнан с родины и развеян по лику Земли, и поныне, как пеплы погасшего вулкана, носятся по всему миру. Этот социальный пепел знаком нам под названием еврейской диаспоры.

Что касается несторианской и монофизитской реакций, то они представляют собой две альтернативные попытки повернуть оружие против эллинизма. В синкретической религии первоначального христианства сущность сирийского религиозного духа была эллинизирована до такой степени, что находила резонанс в эллинистических душах, а для сирийцев это, возможно, был самый горький плод эллинского господства. Эллинистическое правящее меньшинство разглядело бесценную жемчужину в поле сирийской культуры, а теперь ненавистный захватчик присваивал эту драгоценность. Несторианская и монофизитская реакции представляли собой попытки сохранить христианство в чистоте и тем обеспечить наследникам сирийской цивилизации право пребывать в Царствии Небесном. Это были попытки деэллинизировать христианство, восстановив древнюю сирийскую основу. Но несторианская и монофизитская реакции в свою очередь закончились неудачей. Здесь не имеет значения то, что их богословские догматы и политические судьбы различны: поражение застало их на одном пути. Фундаментальная причина, по которой несториане и монофизиты потерпели поражение, состояла в том, что они стремились к невозможному. Эллинский сплав, из которого хотели вычленить христианство, оказался неделимым. Христианство – это либо синкретизм, либо ничто; и хотя любая из составляющих могла быть уменьшена до минимума, ее нельзя было свести к нулю. Удаляя эллинский элемент из христианства, несториане и монофизиты тем самым лишь обедняли его.

Свидетельствовал ли провал всех попыток сирийского общества противостоять эллинизму об упадке и стагнации сирийского общества?

К 630 г. католический греко-римский мир имел все основания прийти к такому заключению. И, тем не менее, именно тогда поднялась пятая, и на этот раз победоносная, волна борьбы с эллинизмом. Она исходила из мира ислама, и эта исламская реакция заставила переосмыслить все предыдущие этапы борьбы. Ислам исполнил то, что оказалось не по силам иудаизму, зороастризму, несторианству и монофизитам. Он завершил изгнание эллинизма из сирийского мира. Он восстановил в форме халифата Аббасидов сирийское универсальное государство, жестоко разрушенное Александром. Наконец, ислам дал сирийскому обществу вселенскую церковь местного происхождения, чем доказал, что сирийская цивилизация способна иметь наследников. Когда рухнул халифат Аббасидов и сирийское общество стало постепенно распадаться, исламская церковь превратилась в «куколку», давшую впоследствии арабское и иранское общества, сыновне родственные сирийской цивилизации.

Можно по-новому оценить и вызов, брошенный западной цивилизации оттоманской державой. В течение XIV в. османы сумели распространить Pax Ottomanica [314]на воюющие общины православного христианства на Балканском полуострове. На рубеже XIV–XV вв. православно-османское борение приостановилось, однако возникла новая проблема. Предстояло ли западному миру подчиниться османам, которые, покорив православные общины, прекратили войны с помощью жесткой дисциплины? Или же западные общества готовы были создать из собственной социальной системы некий щит, способный зищитить их от османского давления?

В XV в. защитную функцию взяло на себя королевство Венгрия. Однако спустя столетие Венгрия оказалась не в состоянии выполнять эту роль. Поражение Венгрии в битве при Мохаче имело драматические последствия. Легко представить себе какого-нибудь венецианца, которому удалось бежать с поля битвы. Он непременно стал бы утверждать у себя на родине, что османы непобедимы, и принялся бы убеждать свое правительство немедленно заключить договор с османами, пока их кавалерия не перешла через Альпы и не захватила венецианские земли. Подобное мнение могло показаться мудрым и дальновидным, однако оно перестало быть истинным уже к концу 1526 г., то есть сразу после Мохачской битвы, поскольку была создана дунайская монархия Габсбургов.

Эта «ветхая монархия» возникла как бы случайно, словно дом, построенный на песке, которому предстоит рухнуть, едва «дожди польют, побегут потоки, ветры подуют и станут его ударять» (Матф. 7, 25). Так можно ли было ожидать, что эта слабая конструкция устоит, когда пала сильная Венгрия, – Венгрия, с ее глубокой исторической традицией и воинственным народом? Дунайская габсбургская монархия была кучей обломков, случайно уцелевших от оттоманских атак, объединением полудюжины местных королевств и земель: форпостов Штирии и Австрии, герцогств Каринтии и Тироля, королевства Богемии. Наверняка эта новая Дунайская габсбургская монархия не могла преуспеть там, где старое Королевство Венгрии пало. Наверняка ее ожидала участь еще более плачевная, чем участь Венгрии. Таковы были естественные прогнозы, но, тем не менее, они не подтвердились уже в 1529 г. и были полностью опровергнуты в 1683 г. При первой осаде Вены Дунайская габсбургская монархия с честью выдержала удар. При попытке второй осады Вены оттоманская держава получила такой отпор, от которого она уже не смогла оправиться. Таким образом, исход битвы при Мохаче отнюдь не свидетельствовал о бессилии Запада перед лицом оттоманского вызова. Напротив, лишившись одного щита, западное общество создало другой, оказавшийся достаточно прочным.

Все эти примеры указывают на то, что мы еще не выработали правильного метода рассмотрения стоящей перед нами проблемы. Дело в том, что в приведенных случаях действовали неравноценные силы. Вызов во всех случаях был действительно велик, но мы не располагаем достаточными основаниями, чтобы утверждать, что для одних он был чрезмерен, для других же – нет. Какое бы количество примеров мы ни привели, истины не добудем, ибо число примеров неисчерпаемо и каждый последующий может опрокинуть ранее выработанную схему. Таким образом, лучше отказаться от этого метода как порочного и попытаться пойти другим путем.