Днем мы отправились погулять, хотя стояла адская жара. Мы шли по петляющему проселку среди бесконечных кукурузных полей.

— Смотрите, поле сегодня все золотое! — крикнула Брин. Она оглянулась на меня и вновь быстро отвернулась. — Пусть оно никогда не кончается. — Она прочла мне стихотворение на валлийском и стала объяснять принципы валлийского стихосложения. Мы попытались сочинить стихотворение по-английски по этим правилам и вдруг обнаружили, что Том и Менэ куда-то запропастились и мы сами понятия не имеем, куда забрели. Жара стояла, как в парилке, и кузнечики оглушали нас своим несмолкаемым звоном. В поисках тени мы устремились к рощице — и вдруг перед нами, как в сказке, появилась река. Брин скинула одежду и бросилась в воду. Я был ошеломлен. Элен никогда в жизни не поступила бы так, а Брин вот так запросто разделась, плавает, смеется, брызгается, как будто для нее это проще простого. Кругом стояла полная тишина, если не считать стрекотания кузнечиков за деревьями.

— Ну же, Крис!

Выше по течению паслись коровы, а по реке проплывала какая-то подозрительная коричневая дрянь, так что меня не очень-то тянуло в воду, но она всего меня забрызгала, и в конце концов я решился. Мы доплыли до коров, и они дружно повернули к нам свои головы с большими печальными глазами. Над водой кружились огромные синие и зеленые стрекозы. Брин сказала, что это хвостовки. Наконец мы вылезли на берег и улеглись на солнце. Я старался не глядеть на нее.

Между тем она рассказала мне, что перед самой поездкой разругалась со своим парнем, и ей казалось, что она уже никогда не будет снова счастлива, но сегодня такой потрясающий день. И тогда я сказал ей про Элен.

— Расскажи, какая она? — попросила Брин. Как прекрасное стихотворение, хотелось мне сказать, как звезда.

— Она замечательная.

— Почему же вы расстались? Она что — слишком для тебя умная? — засмеялась Брин.

Я хотел рассказать ей о ребенке, но не решился. Я рассказал только, как Элен просила меня, если можно, особенно не переживать, и я пообещал ей, что не буду, хотя мне ужасно, ужасно не хотелось с ней расставаться. Кажется, голос мой дрогнул. Мы молча лежали на берегу, кругом росли тысячи красных маков, порхали бабочки и эти самые, хвостовки, а я никак не мог разобраться в том, что же я чувствую, и в этот момент она просто перекатилась по траве ко мне и стала целовать.

Ах, Нелл. Мне было так плохо без тебя.

АВГУСТ

Августа

Здравствуй, Никто.

Как же сегодня жарко. Я чувствую себя словно корабль в качку, словно огромный галеон с раздувающимися парусами. Неужели это еще не предел? Как-то я смотрела фильм, в котором один человек так объелся, что у него живот лопнул. Мне казалось, что это очень смешно.

Ты просто невыносим. Толкаешься, пихаешься без передышки. Тесно тебе там, наверное. Порой я почти что чувствую, как ты, словно огромный кит, выныриваешь из морских пучин, изогнув свою длиннющую спину. Оказывается, киты поют — я слышала такую запись. Может быть, ты и поешь там себе потихоньку?

Когда-то мне казалось, что в открытом океане — полная тишина. А если задуматься, там, наверное, стоит дикий шум: волны грохочут, да еще киты поют…

Меня постоянно осаждают доктора, акушерки, физиотерапевты, измеряют мой вес, твой рост, биение твоего сердца, мое давление, я даже перестала ощущать себя единой личностью, мне кажется, будто я — часть какого-то великого медицинского эксперимента, к которому прикованы взгляды всего человечества. Я целиком в их власти. Боюсь, как бы с тобой не случилось то же самое. Недавно мне приснилось, как я лежу в больнице на кровати, а мимо проходит кто-то с детской коляской, и в ней — ты. Они хотят увезти тебя от меня, я хочу встать, но руки и ноги придавлены к койке, хочу закричать, но рот забинтован. А на краю кровати сидит мама и улыбается.

Мне велели делать специальные упражнения для дыхания и расслабления, но меня всю трясет от страха. Думаешь, легко мне будет рожать тебя, Никто? Сколько бы народу не собралось вокруг, я все равно буду одна, наедине с болью. Все думают, что я абсолютно спокойна и уверена в себе, а внутри меня раздирает крик ужаса. Порой, когда мы с Робби сидим рядом и смотрим телевизор, у меня темнеет в глазах и я не вижу экрана, — хотя по моему лицу это и незаметно. Сегодня мы с Рутлин ходили в центр релаксации. Это был кошмар какой-то. Мне казалось, что я пришла абсолютно не по адресу, даже партнера себе не могла найти — все были гораздо старше меня. Хорошо хоть Рутлин способна во всем видеть смешную сторону. В автобусе мы не переставая хихикали над какими-то глупостями. Люди сердито оборачивались, будто мы своим смехом нарушаем какие-то их права, а потом, разглядев меня, обменивались многозначительными улыбками. То есть разглядев тебя. Знаешь, Никто, мне казалось, будто мне снова двенадцать лет. Одна женщина даже похлопала меня по животу, когда мы выходили у клиники. Нет, ну какая наглость! А что, если бы я ее похлопала? «Ах, детка, какая ты худенькая», — ласково сказала она, погладив меня, то есть тебя, как будто она ведьма и хочет поворожить надо мной. Ну, не такая уж я худенькая. Спина жутко болит — слишком ты тяжел, мой милый, и в голове не смолкает неслышимый крик.

В клинике для беременных меня заставили лежать на полу, дыша медленно и размеренно, а потом поворачиваться и так же медленно поднимать и опускать ноги. Как ни странно, эти упражнения действительно помогают, по крайней мере, я ясно почувствовала, как ты свернулся калачиком внутри меня. Кто-то пришел с мужьями. Множество пузатых женщин лежало на полу, друзья или подруги сжимали им лодыжки, пытаясь воспроизвести родовые схватки. Рутлин изо всех сил старалась оставаться серьезной и деловитой, но, встречаясь со мной взглядом, то и дело прыскала от смеха. Ей-то что. А вот мне уже и смеяться больно. Ни она, ни я не воспринимали этого всерьез. Мы обе чувствовали себя неуверенно и все время переглядывались, как будто нас вместе перевели в новую школу. Я стеснялась всех этих чужих женщин, но в то же время они каким-то образом меня морально поддерживали. Чужие, а свои. Странно, правда? Когда занятия кончились, начались обычные разговоры, кто когда родит, и тогда я вдруг почувствовала, что это не шутки и не игра. Пройдет лишь несколько недель — и это взаправду случится.

Мне не терпится увидеть тебя. По-настоящему я расслабилась, только когда вышла оттуда. Так бы прямо свалилась и уснула. Ты тоже задремал для разнообразия. В автобусе мы с Рутлин сидели позади молоденькой женщины с ребенком. Он все время вставал на сиденье и выглядывал из-за спинки, а мы с Рутлин смеялись и вытягивали шеи уточкой, чтобы его развеселить. Но он сохранял серьезность и внимательно, как университетский профессор, изучал нас. Хотела бы я знать, о чем он думал. Какие мысли могут быть у такого крошки? Ты о чем-нибудь думаешь? Или мысли непременно должны быть связаны с жизненным опытом?

Наверное, мы ему надоели, или, может быть, ему надоел автобус, или сама жизнь — так или иначе, он неожиданно разревелся. Лобик наморщился, щеки надулись, как воздушные шарики, рот скривился, и он начал визжать, вопить и завывать не переставая, просто уши закладывало, как от пушек во время салюта. Чего только не испробовала бедная мать: она и целовала его, и шикала, и на ножки ставила, и на ручках укачивала; в конце концов она покраснела еще гуще, чем ребенок, тем более что пассажиры начали роптать — ведь от жары люди делаются раздражительней. Не сомневаюсь, что она вышла раньше своей остановки. Она просто вскочила, подхватив этот визжащий комок и две сумки с продуктами, но ее складная коляска застряла в подставке для багажа, и я поднялась, чтобы помочь ей. Ее взгляд запал мне в душу: сочувственный, отчаянно безнадежный взгляд. У нее не было кольца на пальце. Неужели она одна с ребенком? А что, если он так орет всю ночь? Этот крик до сих пор стоит у меня в ушах. А ты его слышал, Никто? Попытался ли прокричать что-нибудь в ответ на своем китовом языке?