Отказ от выдвижения альтернатив

Одна особенность антисоветского мышления с таким постоянством проявляется в трактовке важных сторон советской жизни, что можно говорить о ней как целом методологическом принципе. Она заключается в том, что позиция, состоящая в пристрастном внимании к негативным последствиям того или иного выбора или решения советского руководства, не сопровождается выдвижением альтернативного проекта («надо было сделать не так, как сделали, а вот так»).

Более того, очень часто не делается даже негативного утверждения типа «не надо было принимать этого решения». Таким образом устраняется всякая возможность рационального диалога, и практически любой шаг советского государства предстает как нечто абсолютно негативное (глупое, антигуманное, некомпетентное и т.д.). Формулируя подобное антисоветское утверждение, человек идет на сознательное интеллектуальное дезертирство – он не берет на себя ответственность ни за какое решение насущной проблемы. А значит, условно говоря, он просто ведет войну против советского государства, и в этой позиции нет ни критики, ни стремления найти истину. Как говорила Новодворская, «сожжем эту проклятую Спарту, даже если сгорим сами».

При этом сдвинуть с такой позиции и вовлечь человека в сравнение альтернативных решений бывает исключительно трудно. В начале 90-х годов в личных беседах я не раз пытался получить у И.Р.Шафаревича ответ, какие принципиальные решения на первых этапах жизни советского государства он посчитал бы более разумными, чем те, которые были реально приняты. Ни разу он не попытался очертить альтернативы, а на последнее из таких приглашений к диалогу ответил, что не обязан определять свою позицию. Она у него принципиально состоит только из отрицания советского выбора.

Между тем, почти на всех главных перекрестках нашей истории ХХ века проблема, которую приходилось решать, представляла собой историческую ловушку. И те, кто были обязаны принимать решение, это прекрасно видели. Таково было решение царя издать Манифест 17 октября, решение Столыпина начать рискованную реформу по модернизации всей общественной системы, решение Временного правительства продолжать войну – и так все главные решения, которые необратимо толкали общественный процесс в жестко определенный коридор. В советское время диапазон возможностей был, в большинстве случаев, еще уже, нежели до Октябрьской революции.

Суть «ловушки» в том, что любое решение запускает очень неблагоприятный процесс, результат которого предсказать в принципе невозможно. Люди принимают решение и вылезают из ловушки, как это было в СССР до Горбачева, но несут тяжелые потери – и тут появляется дезертир, который даже через семьдесят лет никакого разумного решения не предлагает, и растравливает раны, говоря только о потерях и страданиях.

Официальная советская контрпропаганда в этих случаях была методологически несостоятельна. Она или преуменьшала потери и страдания и сразу же теряла доверие – люди-то о них помнили. Или пыталась дать «взвешенную», объективную трактовку, подвести баланс выгод и потерь. А на деле этот баланс ни о чем не говорит, он вообще к делу почти не имеет отношения. Ибо сравнивать надо не выгоды и потери данного, реально сделанного выбора, а цену для народа других, отвергнутых альтернатив. Например: не проводим коллективизацию и индустриализацию, а продолжаем НЭП – каковы потери в войне?

Но для этого надо было объяснить людям суть той «ловушки», в которой находилась страна в момент выбора. Это было невозможно сделать без того, чтобы отказаться от харизматического образа верховной власти в СССР, мудрой и всевидящей – без того, чтобы пойти на глубокую модернизацию самого типа государства. Эта ситуация сама по себе была исключительно сложной ловушкой, на чем и строили свою методологию антисоветские идеологи. Сегодня надо извлечь урок.

Те жгучие проблемы, о которых идет речь, представляют собой «порочные круги», особую систему обратных связей. Такую, что любое изменение системы вызывает ухудшение положения. Ведь тех бед, которых мы избегаем, выскользнув из ловушки, мы видеть не можем в принципе. Наше образование, в общем, не приучило нас выявлять и тем более чувствовать эти связи, и когда проблемы в обществе решались с большими издержками, люди видели в этом злой умысел, коррупцию или глупость. И возникали расколы, поскольку каждый считал, что решение проблемы очевидно. Хотя всегда имелось предостережение – разным людям решение было «очевидно» по-разному. Но к этому предостережению не прислушивались.

В действительности при решении проблемы типа «порочный круг» решение не только не очевидно, но и связано с временным возрастанием неопределенности при любом шаге. При общем дефиците ресурсов разрыв порочных кругов всегда сопряжен с потерями и жертвами. Близкий нам пример – коллективизация. Куда ни кинь – везде клин. Чтобы получить хлеб, нужны товары на рынок, чтобы были товары, надо получить хлеб и рабочую силу из села. Разрыв круга был проведен как коллективизация со всеми ее драмами. Если бы был резерв ресурсов, как у Запада, все можно было бы сделать мягче.

Запад чаще всего снижает эти издержки за счет ресурсов, изымаемых из «буферных емкостей» типа колоний, но и то не раз впадал в тяжелые кризисы. В позднем СССР, без колоний и уже без Сталина, многие порочные круги просто не трогали, что и кончилось 1991 годом.

Разберем пару-другую конкретных эпизодов.

Типичной исторической ловушкой была для СССР «пражская весна» 1968 г. Вот совпадение: 21 августа 1998 г. США нанесли ракетный удар сразу по территории двух стран – Афганистана и Судана. У них возникли подозрения, что там делают что-то противоречащее интересам США. По случайному совпадению, в этот же день «все прогрессивное человечество» отмечало 30 лет с того дня, как танки стран Варшавского Договора вошли в Прагу. Там молодые реформаторы хотели устроить «социализм с человеческим лицом». Как позже устроили в СССР Горбачев с Ельциным.

Примечательно, что радио и телевидение потратили в этот раз массу эфирного времени, чтобы возбудить в нас ужас перед советскими танками, которые задавили «пражскую весну», но лишь вскользь затронули совсем недавние дела этих же танков тоже 21 августа, но 1991 г., в Москве. Как-то стали замалчивать Августовскую революцию. Все внимание – симпатичным чешским коммунистам, на которых топнули плохие советские коммунисты. Ясное дело – там не удалось, и про их благие намерения можно рассказывать любые сказки. А тут, у нас – результат налицо.

Поскольку август 1968 г. был важным пороговым моментом в становлении всего антисоветского проекта в СССР, вспомним суть того конфликта. Факты, в общем, взрослым людям известны: в 60-е годы в чехословацкой номенклатуре уже созрело поколение своих «демократов и реформаторов». Европа всегда впереди России. Пользуясь моментом смены руководства, они начали свою перестройку – точь в точь как потом повторили у нас, с теми же лозунгами и потоками сладких слюней. Только лидер у них был послабее – Дубчек, дитятя из номенклатурной аристократии, воспитанный в Москве.

Я одно время дружил с его бывшим помощником, очень толковым философом. Его после тех событий затолкали в уголок в Академии наук ЧССР и запретили печатать свои труды (вернее, их разрешили печатать под фамилией директора их института). Я часто бывал у него в Праге, и он рассказывал, какой Дубчек был хороший и послушный мальчик. Понимал, что «реформаторы» заворачивают не туда и все жаловался своему помощнику: «Боюсь, вызовут меня в Москву и скажут: „Саша! Как же так?“ Что я тогда отвечу?».

Так оно и было, часто его вызывали, ночи напролет беседовали. Как рассказывал его помощник, хорошие были беседы. Брежнев очень заботливый был: «Саша, вот возьми грибочков. Саша, вот селедочка очень хорошая». Объясняли Дубчеку, что вся эта ахинея о социализме и о человеческом лице – для восторженных дамочек. А суть в том, что вырывают Чехословакию из Варшавского договора и рушат весь центральный участок обороны, а это для СССР никак не возможно.

Дубчек, скорее всего, «не совладал» со своими демократами, и дело кончилось тем, что ночью 21 августа в Праге высадили десант, ввели танки пяти стран Варшавского договора и без единого выстрела восстановили «реальный социализм». Без дураков – так, что система обороны на этом участке проработала еще 20 лет. То, что проиграли войну на другом фронте, прямо в Москве – особая история, но она с Прагой тесно связана.

Как мы помним, когда СССР, вопреки ожиданиям, не был раздавлен Гитлером, а вышел из войны окрепшим, Запад объявил ему «холодную войну». Известно, что это была вовсе не война против коммунизма, война идеологий. Это было продолжение старой войны против Российской империи (теперь в обличье СССР) – «война цивилизаций». Это была война на уничтожение.

Мы часто преувеличиваем силу противника. То нам кажется, что «все устроили масоны», то американцы во всем видят «руку Москвы». На самом деле ни один блок не имел возможности наносить другому удары, искусственно создавая для него опасные ситуации. Слишком это были большие системы. Но можно было использовать трудности, которые возникали в лагере противника, «подталкивать» развитие событий в том или ином направлении в точках неустойчивого равновесия, «раскачивать» или «гасить» процессы. Так можно одним пальцем раскачать тяжелые качели – а можно остановить. Надо только вовремя тыкать пальчиком.

У нас, конечно, возможностей было меньше. Не было, например, материальных средств поддержать освободительное движение «третьего мира» – помогли лишь устоять Вьетнаму и Кубе, немного Анголе и Мозамбику. У нашего лагеря главные проблемы были в Европе, и здесь наши противники «раскачивали» вовсю. Ясно, что чехи, венгры и поляки считали себя частью Запада и тяготели к нему – независимо от идеологических установок отдельных личностей. Вот, в Польше и Венгрии к власти пришли социалисты, в недавнем прошлом, наверное, честные коммунисты – и тут же стали проситься в НАТО. Тяга к родной цивилизации сильнее партийности. Они, думаю, и сегодня хотели бы социализма, но по-европейски, а не по-русски.

Страны Восточной Европы были включены в «советский блок» в результате нашей победы в войне. Это было своего рода нашим трофеем, а кое для кого и наказанием за участие в войне против нас – хотя, став союзниками, мы этого никогда не поминали. Косвенно и чехи сыграли большую роль в той войне.

Вспомним: в 1938 г. немцы стали угрожать Чехословакии. СССР заявил о готовности оказать ей помощь, но правительство Чехословакии ее отвергло. Чехословакия, с которой в тот момент Германия не имела еще возможности вести войну, сдалась без боя, что стало причиной огромных по масштабам страданий. Оккупировав Чехословакию и разоружив ее армию, Гитлер сразу смог мобилизовать и вооружить 2 млн. человек. А дальше Чехословакия вообще стала «оружейным цехом» Германии.

Так что включение Чехословакии в «советский блок» было логичным пунктом уговоренного послевоенного порядка. В советском «блоке» Чехословакия стала крепкой стабильной страной, одной из наиболее развитых промышленных стран мира. Но насильно мил не будешь, и попытки вырваться до срока были – то в Венгрии, то в Польше. Пражские события 1968 г. стали поворотным пунктом в холодной войне – первой операцией той кампании нового типа, что включала в себя перестройку в СССР и закончилась 1989 годом.

Можно различать положение противников, расстановку сил в материальной и в духовной сфере. Материальная сфера – политические и экономические режимы, определяющие потоки ресурсов. Духовная сфера с точки зрения войны определяет легитимность этих режимов, то есть согласие граждан на их сохранение.

Попытка перестройки в Чехословакии («пражская весна») создала для СССР опасную ситуацию и в материальной, и в духовной сфере. США способствовали этой попытке, «раскачивали» качели. Но они не сдерживали СССР, дав ему возможность сделать сильный ход для восстановления его позиций в материальной сфере, перенеся всю опасность в сферу духовную. И здесь уже были использованы все наличные ресурсы психологической войны. Положение СССР в духовной сфере резко ухудшилось и уже не выправлялось. Что произошло?

На сторону противника СССР в холодной войне перешла левая элита Запада, включая руководство главных компартий («еврокоммунизм»). СССР утратил исключительно важный ресурс в психологической войне и средство сдерживания противника. Такие авторитетные ученые, друзья СССР, как Джон Бернал, Лайнус Полинг, Жолио-Кюри, а ранее Эйнштейн ушли в прошлое. Другие или молчали, или делали антисоветские заявления. Для СССР начался новый этап холодной войны – не только без союзников, но и с западными компартиями в роли скрытых, а то и явных противников.

Поскольку советская интеллигенция, включая интеллектуальную верхушку КПСС, была в общем западнической, она, с некоторым отставанием, совершила тот же поворот – к еврокоммунизму, а затем либерализму. Это означало ориентацию на отказ в легитимности всему советскому строю. Начало этого поворота было оформлено именно как ответ на вторжение в Чехословакию.

Это вторжение сплотило «шестидесятников» как открыто антисоветскую силу. Недаром в перестройке так активны были обществоведы, исключенные из КПСС в августе 1968 г. за то, что писали в ЦК письма с протестами против вторжения. Кстати, вплоть до перестройки, когда они вообще превратились в героев, эти исключенные из КПСС интеллектуалы составляли вроде бы опальную, но привилегированную касту; уже заполнившая коридоры ЦК новая волна номенклатуры как бы говорила им: «Ребята, мы с вами, но этого пока нельзя показывать открыто, погодите чуток».

«Пражская весна» стала экспериментом над нашей либеральной интеллигенцией, как кислота, которой проверяют монету. Почему я считаю, что поворот к измене СССР в холодной войне был лишь «оформлен» как ответ на вторжение в Чехословакию? То есть, вторжение было не реальной причиной этого поворота, а лишь удобным поводом, моральным прикрытием. В мемуарах западных лидеров еврокоммунизма это говорится открыто, к 1968 г. «развод» с советским строем уже назрел, а вторжение лишь сделало этот развод более скандальным – возникла прекрасная возможность устроить истерику. У наших перестройщиков это не так заметно, но вот что примечательно.

Они тогда выступили против советского тоталитаризма вроде бы с позиций социализма, с цитатами Ленина. Но это – обычное дело, и Горбачев с Яковлевым так делали, да и сами чешские реформаторы. Не могли же они выйти на Красную площадь с криками «Да здравствует американский империализм!». Но не в протесте против «подавления социализма с человеческим лицом» было дело. Об этом говорит тот факт, что сегодня, когда руководители «пражской весны» полностью выявили свою политическую суть, никто из наших протестовавших в тот момент интеллектуалов не признал, что тогда, в 1968 г., он ошибался, а Брежнев, Гречко и другие старики были в своих оценках правы. Интеллектуальная совесть требовала бы этого независимо от нынешней политической конъюнктуры (а может быть, даже особенно при нынешней конъюнктуре).

Дубчек вовсе не был идеалистом, «коммунистом-романтиком». После 1989 г. он с милой улыбкой сидел во главе парламента и штамповал все антисоциалистические законы – о приватизации, возврате собственности, запрете на профессии. Какой же это коммунистический идеализм? Это обычное, виденное нами в Москве поведение номенклатурного отпрыска, который легко переходит на службу к новым хозяевам. По указке этих хозяев, вместе с явными антикоммунистами эти «романтики» угробили лучшие предприятия чехословацкой промышленности, а потом и расчленили страну. То же самое они бы делали и после 1968 г., не будь советского кованого сапога.

Не из-за социализма хлопотала тогда наша элитная интеллигенция и пошла на первый открытый конфликт с властью. Ей было противно, что СССР борется за свои жизненные интересы как держава – теми же средствами, которые Запад применял и применяет без всякого зазрения совести. У него вообще никаких моральных проблем в связи с такими действиями не возникает. Кончался срок аренды Панамского канала – и в 1989 г. под совершенно нелепым предлогом США устраивают военную интервенцию с предварительной воздушной бомбардировкой. В крошечной Панаме тогда было убито 7 тыс. человек, не причастных ни к какому Норьеге, ни к какой идеологии. Но ведь ни крупицы восхищения перед США у наших интеллектуалов это не убавило. Возможно, даже больше их стали уважать.

США совершенно открыто объявляют большие части мира зоной своих национальных интересов и запросто вводят туда войска, предварительно уничтожив с воздуха массу людей. Скажем прямо, нашему интеллигенту-демократу это просто нравится.

Сегодня всякая стыдливость отброшена. По телевидению с хвалебными комментариями прошел расистский фильм Копполы «Апокалипсис сейчас» – о войне во Вьетнаме. Там бравые летчики, перед тем как разгрузить над деревенькой напалм со своих вертолетов, включают на полную мощность динамики с музыкой Вагнера. Чтобы вьетнамские крестьяне знали: идет хозяин мира, белокурая бестия. Так что те, кто сегодня навзрыд льет крокодиловы слезы о «пражской весне», на деле просто заявляют: Россия быть державой не имеет права и никаких геополитических интересов иметь не должна.

Кстати, эта антипатия к СССР сопровождается наивной, просто-таки идиотской любовью к США (даже если хорошим тоном считается иногда «побунтовать» и пожурить их за бездуховность). Подумайте, почему такую злобу вызывает у наших демократов маленький остров Куба? Что она им? Зачем непрерывно мусолят имя Фиделя Кастро, ведь имена президентов даже самых больших соседних стран никто и вспомнить не может? Говорят, это потому, что на Кубе не уважают права человека, когда-то четырех диссидентов даже посадили на пару месяцев. Чушь! Рядом, в совсем маленькой Гватемале за несколько лет убили более 100 тысяч человек – кто о них вспомнил. В Аргентине писателей и ученых сбрасывали в море с самолетов – полное равнодушие.

Злоба к Кубе имеет одну причину – она бросила вызов США, Хозяину! И не сдается. А наши интеллигенты-демократы, когда обижают Хозяина, очень страдают, у них сердце кровью обливается, они не знают, как ему помочь.

В 1968 г., пойдя ради спасения всего блока и Варшавского договора на вторжение в Чехословакию, советское руководство, конечно, предвидело, какой тяжелый урон нам это нанесет. Это было, прямо скажем, плохое решение. Но это не было ни глупостью, ни банальной ошибкой. Все попытки даже сегодня, после того, что мы повидали за последние 30 лет, заново «проиграть» ту ситуацию, не позволяют нам определить, какое решение было бы лучшим. Лучшим в интересах СССР, а не его противников.

Август 1968 г. – бой в холодной войне уже в отступлении и при отсутствии резерва. Наверх уже шло поколение горбачевых и шеварднадзе.

Другая историческая ловушка, которая интенсивно использовалась и сейчас еще используется в антисоветской идеологии – вторжение в Афганистан. Совсем недавно эту тему поднял в нашей дискуссии в Интернете один молодой антисоветски настроенный интеллигент, назову его Р.

Выбор этого эпизода, подбор примеров и фразеология показывают, что Р. рад тому, что СССР был загнан в ту ловушку. Хотя, как известно, СССР поддерживал прекрасные отношения с королем Афганистана, был заинтересован в стабильности южного соседа и ни в коей мере не провоцировал там социалистической революции. Но так уж пошло дело, что революция состоялась, а США играли активную роль в общей дестабилизации положения в этом регионе.

Масштаб угроз, связанных с Афганистаном, мы все тогда хоть и не знали, но интуитивно чувствовали (все хорошо помнили, чем стал Вьетнам для США). Сегодня и трагедия самих афганцев, и угрозы Средней Азии, а значит и России, хорошо известны. Уже речь идет не об интуиции, а о реальных фактах и утратах.

В подходе к вопросу Р. совершает то интеллектуальное дезертирство, о котором шла речь выше. Он не определяет четко, какова его позиция. Он даже не утверждает, что не надо было принимать решения о вторжении советских войск: «Я нигде не писал, что войска в Афганистан были введены по ошибке, и что устранение Амина было глупостью». Он лишь «дает понять», что Устинов и Андропов изначально, по самой своей природе могли сделать лишь плохой выбор.

Судя по последним публикациям, Амин был чем-то вроде «радикального большевика», сжигал аулы и вел дело к большой гражданской войне. Да, он был «наш» человек, да только иметь на границе большую войну СССР тогда было не по силам. И советское руководство решило задушить гражданскую войну в зародыше, введя войска – «расстрелять Тухачевского до тамбовского восстания». Не получилось – это уже не был СССР 1968 года. Но даже сегодня специалисты спорят и не могут решить, какой вариант был бы лучше (точнее, хуже).

В 1983 г. я был на очень поучительном собрании в Индии, один от СССР. В кулуарах собирались индийцы – и ученые, и чиновники. Вели, пользуясь моим присутствием, общий спор о наших войсках в Афганистане. Фактологию событий в Индии знали досконально, афганцев всех течений там было много. Так вот, у этих индийцев, причем из элиты высокого ранга, не было единого мнения о том, как бы надо было поступить СССР. Причем разговор шел совершенно рациональный, никто не гнал идеологическую туфту насчет интернационализма, коммунизма, тоталитаризма и т.д. Мнения разделились, и, что очень важно, обе спорящие стороны не были вполне уверены в своей позиции. Это значит, что дело было в высоком уровне неопределенности того процесса, который запустила интервенция СССР, и того процесса, который был бы запущен его невмешательством47. Такого разговора, свидетелем и участником которого я был в Индии, мне никогда не удавалось видеть в антисоветской среде в СССР.

Отказ от рассмотрения реальных проблем как «порочных кругов» и уход от изложения и сравнения альтернативных решений сделали антисоветское мышление, в общем, иррациональным. Это лишило его возможной конструктивной силы, что в большой мере предопределило и нынешнее катастрофическое положение страны. Причем это свойство пронизывает антисоветское мышление во всем диапазоне проблем – от масштаба исторического выбора до частных технических задач.

Выше я говорил о письме пенсионера-строителя, в прошлом руководителя огромного строительства авиационного комплекса в Ульяновске. Он писал о роли транспортных расходов в советском хозяйстве и привел такой случай: для завода купили крупногабаритные автоклавы в ФРГ, и перевозка их из морского порта Ленинграда обошлась в сотни раз дороже покупки. Чисто управленческое решение. Я привел выдержки из этого письма при обсуждении в Интернете.

Из этого один собеседник вывел целую теорию о Хозяине и Наемном Работнике – теорию, можно сказать, архаическую, времен романтического капитализма. Дескать, при капитализме все решает Хозяин, а при советском строе все были Наемными Работниками. Он пишет о покупке автоклавов: «Если бы Хозяином был мистер Билл, и „директор“ принял бы самостоятельно такое решение, я думаю, Билл застрелил бы его на месте». Этот романтик капитализма настолько уверен в очевидности того, что решение ульяновских строителей было абсурдным, что даже не показывает логических шагов к своей уверенности. Ведь никакой информации, позволяющей оценить то решение, в письме строителя не содержалось.

Из антисоветской установки вытекает, что Наемный Работник заведомо поступает как идиот и принимает наихудшее решение из всех возможных. Коллега из Интернета даже не упоминает об альтернативах, которые он считает более разумными. Очевидно, альтернативные решения таковы: обойтись в Ульяновске без автоклавов; построить эти автоклавы самим прямо в Ульяновске; не строить авиационных заводов в глубине России. Надо же сказать, как должен был поступить «директор» («министр» и т.п. Работник)? И какие есть основания для того, чтобы выбрать решение, не требующее перевозки автоклавов из ФРГ.

К нашему горю, в ходе развития антисоветского проекта этот уход от беспристрастного рассмотрения альтернатив настолько вошел в массовое сознание, что оно до сих пор остается недееспособным в отношении нынешней «исторической ловушки».

 

 

Пессимизм

У многих людей, склонных ненавидеть советский строй, я замечал не экономические и не идеологические, а чисто психологические (а значит, гораздо более сильные) причины. Это люди, вообще мрачно смотрящие на мир, хотя нередко они представляют себя бонвиванами и весельчаками, нуждаются в такой маске. Один из собеседников в Интернете, который участвовал в обсуждении этой темы, Б., пишет о своей юности: «Мои родители неплохо получали, семья вообще была не очень бедная… Вообще, хоть я тогда особо не видел жизни, окружающая жизнь представлялась мне кадрами из мрачного фильма антиутопии: пьянство, тотальное воровство, злые люди в серой страшной одежде. Вспомните, в чем ходили наши женщины?».

Здесь – даже не мировоззрение, а мироощущение, и спорить с ним глупо. Надо бы только Б. признать перед самим собой, что все это – вещи иррациональные, объект психоанализа, а не социологии. Я могу изложить гораздо более типичное видение советской жизни, которое было у меня и подавляющего большинства моих сверстников. Отец не пришел с войны, зарплата матери стандартная, побочных доходов нет. Люди в массе своей добрые и прекрасные. Одежда наша (перешитая из военной формы) была теплая и красивая, у меня, например, даже из офицерского сукна. Женщины ходили в замечательных платьях и были очень милы. Элегантных прокладок с крылышками у них не было, тут нам крыть нечем – но и это бы пришло, только без фанфарного шума по телевидению. Один высокопоставленный придурок из видных демократов заявил, например: «Женщина, которая не умеет водить машину, для меня уже не женщина». Ведь это – тоже мироощущение, и спорить с ним бесполезно. Он это видит так, а мы понятия «женщина» и «шофер» разделяли. Проблема в том, что, как показал опыт, существует техническая возможность резко изменить у множества людей восприятие их жизни – практически без изменения ее материальных основ. То, чему они раньше радовались, начинает им казаться мерзким. Но это – из другой оперы.

Если же Б. хочет конструктивно разбираться в нашей смуте, то следовало бы ему отметить очень важную черту советской жизни – сочетание непритязательности («серая одежда») с большим компонентом роскоши, даже аристократизма. Когда в 9-м классе ввели мальчикам форму, я купил себе х/б, а не шерстяную – жалко было денег. Зато тогда же купил себе мотоцикл (сам деньги заработал, без всякого конфликта с советской системой). И объездил на мотоцикле Северо-Запад СССР. До этого захотелось мне ездить на автомобиле – пошел в Клуб юных автомобилистов, ездили до Крыма. Нравились лошади – пошел в кружок и ездил верхом. Сейчас говорят, что не надо всего этого бесплатно – получи прибыль и покупай. Это иллюзия. Те, кто так говорит, видно, не знают Запада. Многое можно купить, но аристократической роскоши нельзя, для нее нужна определенная окружающая среда. Она в СССР была – для всех, кто хотел и готов был сделать усилие. Нынешняя система ее уничтожила. Общество (речь идет, само собой, уже только о его состоятельной части) погружается в мещанство и пошлую культурную среду. Реликты советского строя угаснут независимо от финансов, ибо всем будет «некогда», как у среднего класса на Западе.

Вообще, в сознательном антисоветизме (а это нечто совсем иное, нежели наш обывательский, «бытовой» антисоветизм людей, доверчиво слушающих Хазанова и рассказывающих байки про отравленную крысу) есть, по-моему, недоброжелательная ревность к тем, кому хорошо и весело было жить. И потому вот уже десять лет как победила их антисоветская революция, а ни песен хороших у них не появилось, ни поэтов. Только и мелькает безумный Евтушенко и Андрей Вознесенский, похожий на гнилой гриб.

Проявлением пессимизма антисоветского мироощущения был страх – по своему типу чуждый русской культуре, а напоминающий западный экзистенциальный страх, страх перед неопределимой опасностью.

Речь идет не о том нормальном и разумном страхе перед реальными опасностями, который необходим и организмам, и социальным группам, чтобы жить в меняющемся, полном неопределенностей мире. Нет, как раз эта осмотрительность и способность предвидеть хотя бы личный ущерб была у интеллигенции отключена в ходе перестройки. Ведь уже в 1988-89 гг. было ясно, что тот антисоветский курс, который интеллигенция с восторгом поддержала, прежде всего уничтожит сам смысл ее собственного существования. Об этом предупреждали довольно внятно – никому из сильных мира сего в разрушенной России не будет нужна ни наука, ни культура. Нет, этого разумного страха не было, и сегодня деятели культуры и гордая Академия наук мычат, как некормленная скотина: «Дай поесть!».

Речь идет о страхе внушенном, бредовом, основания которого сам трясущийся интеллигент не может объяснить. В него запустили идею-вирус, идею-матрицу, а он уже сам вырастил какого-то монстра, который лишил его способности соображать. Вот, большинство интеллигенции в 1996 г. проголосовало за Ельцина (особенно красноречива позиция научных городков). Социологи, изучавшие мотивы этого выбора, пришли к выводу: в нем доминировал страх – перед Зюгановым! Никаких позитивных причин поддержать Ельцина у интеллигенции уже не было. Полностью растоптан и отброшен миф демократии. Нет никаких надежд просочиться в «наш общий европейский дом». Всем уже ясно, что режим Ельцина осуществляет демонтаж промышленности и вообще всех структур современной цивилизации, так что шансов занять высокий социальный статус (шкурные мотивы) интеллигенция при нем не имеет.

Если рассуждать на холодную голову, то овладевшая умами образованных людей вера («Придет Зюганов и начнет всех вешать») не может быть подтверждена абсолютно никакими разумными доводами, и этих доводов в разговорах получить бывает невозможно. Более того, когда удается как-то собеседника успокоить и настроить на рассудительность, на уважение к законам логики, он соглашается, что никакой видимой связи между сталинскими репрессиями и Зюгановым не только нет, а более того, именно среди коммунистов сильнее всего иммунитет к репрессиям. Тем не менее, предвыборная стратегия Ельцина, основанная на страхе, оказалась успешной.

Если бы этот страх лишь грыз и мучил душу интеллигента, его можно было бы только пожалеть. Но психоз стал политической силой, потому что ради избавления от своего комплекса интеллигенция посчитала себя вправе не жалеть никого. Поддержать такие изменения в стране, которые причиняют несовместимые с жизнью страдания огромному числу сограждан. Видя воочию эти страдания, антисоветская интеллигенция, тем не менее, поддерживает причиняющий эти страдания режим, оправдывая это единственно своим избавлением от самой же созданного страшного привидения.

Одним из важных мотивов в антисоветских стенаниях элитарной интеллигенции был, как ни странно, чисто шкурный – «при советской власти нам недоплачивали!». Странно было именно то, что эти жалобы очень сочувственной воспринимались массовым сознанием – такова была любовь к народным артистам и поэтам.

В среде научной интеллигенции эта тема тоже муссировалась, но с гораздо меньшим успехом. В лаборатории иногда кто-нибудь заводил такие речи: «Помнишь, стажер у нас был из Штатов, тупой такой? Вот, получает 30 тыс. долларов в год. А ты бы сколько там получал?» Это были странные речи. Казалось бы, какая связь? То Штаты, а то тут. Разные страны, разные деньги, разный хлеб, все разное. Нелепо вырывать какой-то один элемент и его сравнивать. Ответишь в таком духе, собеседник сразу меняет тему разговора, не спорит. Но, видимо, кружки единомышленников на этот счет складывались уже с 60-х годов, и между собой часть ученых эту тему мусолила. Удивительно несистемное мышление. Скажи прямо: нравится мне в США, а тут не нравится!

Но все же, по моим оценкам, среди ученых большого распространения шкурный мотив не имел. В среде художественной интеллигенции – другое дело. И когда во время перестройки наши таланты заговорили об этом сокровенном, ушам своим трудно было поверить. Какими обделенными они предстали! И самое поразительное, что они скрупулезно высчитывали, сколько им советская власть недоплатила – но чудесным образом забывали о том, что она им дала и каков был уровень потребления у них по сравнению с работниками других профессий.

Помню, выступала по телевидению Мария Миронова. Мне она всегда казалась посредственной артисткой, которая где-нибудь в Голливуде вообще бы перебивалась с хлеба на квас. Но почему-то перестроечная закулиса сделала из нее и Андрея Миронова каких-то символических гениев, и экран для ее рассуждений предоставлялся очень часто. Она и подняла эту больную тему – как советская власть держала великих артистов в черном теле и безжалостно вырывала у них кусок хлеба, заработанный большим нервным напряжением и вдохновением.

М.Миронова говорила о себе, но выходило, будто она выражает мнение всего своего цеха (в чем я искренне сомневаюсь). Но весь ее рассказ был удивительно противоречив (вот уж некогерентность в чистом виде). Перед тем как начать свою песню о «черном теле» и низких доходах, она со вкусом и даже со страстью рассказывала о том, что собрала одну из лучших в мире коллекций фарфора – такое у нее было увлечение. Казалось бы, она должна была бы смекнуть, что бесплатно антикварные фарфоровые вазы нигде в мире не даются, даже таким актрисам, как она. Значит, были у нее при советской власти денежки.

В 80-е годы моя семья снимала дачу в очень хорошем месте недалеко от Москвы, и мы ходили на речку мимо дачи М.Мироновой. Полгектара прекрасной земли, дом с газом, телефоном, канализацией и т.д., к дому асфальтированное шоссе. Да и в Москве квартира, судя по телепередаче, незаурядная. Об этих мелочах, полученных от государства, артистка вообще забыла упомянуть. Они ею были получены как бы из воздуха, как часть природы, по какому-то высшему праву. Спасибо, мол, за то, что вы есть. А на самом деле это была именно плата, и очень немаленькая.

Но с Мироновой много требовать и не приходится. А вот, в июле 1999 г. в передаче «Тихий дом» (с С.Шолоховым) откровенничает моя любимая певица, замечательный наш голос – Елена Образцова (Лауреат Ленинской и Государственной премий, Герой Социалистического Труда). Она ударилась в философию и стала рассуждать о роли счастья и страдания в творчестве: «Один момент в жизни сделал меня счастливой – это ненависть». Ведущий состроил удивленное лицо: мол, как так? И певица поведала ужасную историю. Она договорилась с Аббадо участвовать в записи «Реквиема» Моцарта. Приехала в Милан и узнает, что эту партию дали другой певице. Почему? Аббадо ей объясняет, что якобы какой-то чиновник из Министерства культуры СССР забыл прислать какую-то телеграмму, необходимую для заключения контракта. Образцова, по ее словам, «была потрясена, возмущена, почувствовала себя абсолютной рабыней» и захотела остаться за границей – она «возненавидела СССР».

А как же счастье? Оно пришло попозже, вечером, когда она в концерте пела с Аббадо в сцене судилища, где посылала проклятья жрецам – «я проклинала Советскую власть». Проклинала не забывчивого чиновника, не своего друга Аббадо, который поленился позвонить ей, чтобы ликвидировать недоразумение (если только дело и вправду было в телеграмме, а не в обычных артистических интригах). Нет, она проклинала ни много ни мало советскую власть и ненавидела страну. А ведь она прошла типично советский путь в искусство – в провинциальном городе училась петь классические арии во Дворце пионеров.

Можно бы понять – натура художественная, впечатлительная, был у нее в Милане момент аффекта. Но говорить это через много лет как о важном и дорогом для нее моменте жизни («счастье»), по центральному телевидению всему народу – это какая-то невероятная бесчувственность. Неспособность положить на одни весы свою обиду и свое проклятье. Так же, как говорить о той обиде, как<