Замена административно-бюрократического тоталитаризма на тоталитаризм национальный

В этой ситуации российскому обществу необходимо было осознать, что и унитаризм, и конфедерация, и, тем более, полный разрыв между республиками в равной мере ведут народы в пропасть. Первый – через подъем националистических движений, второй и третий – через вынужденный пересмотр границ, который никогда не будет мирным. Единственным шансом сохранения гражданского мира оставалось обновление Советского Союза как федерации, федеративного государства. Таково было и решение общесоюзного референдума. Вновь исторический компромисс, осознаваемый всяким, кому на деле дорога судьба своего народа.

Внутренний фактор, стимулировавший подписание Союзного договора, заключался в том, что идея Союзного договора овладела к лету 1991 года не только умами политиков, но укоренилась в сознании самых широких слоев населения. Союзный Центр не единожды доказал свое бессилие, всеобщие надежды стали связываться с тем, что республики сообща разрешат накопившиеся проблемы. И это действительно было возможно.

Однако под громкие слова о новом мышлении произошла подмена смысла Союзного договора. Сказалось стремление определенных сил не надежней соединить, а максимально развести подписывающие договор стороны. Вместо федерации нарисовали некое объединение с совершенно неясной перспективой. 18 июня 1991 года в Ново-Огарево был подготовлен очередной согласованный проект преобразования СССР в Союз Суверенных Государств. Речь шла о переходе от федеративных начал построения СССР к конфедеративным.

Когда заговорили о первичности суверенитета республик, это лежало в русле принятия и коммунистами, и антикоммунистами ленинской концепции национально-государственного устройства. Не случайно руководители США после бесед с лидерами республик к тому времени «вдруг» сообщили, что всегда, оказывается, признавали СССР только в границах 1933 г. (т. е. без Прибалтики, Западной Белоруссии и Западной Украины, Молдовы, Тувы, Курил, Южного Сахалина, Калининграда, территорий на Карельском перешейке).

К 1991 году, переболев административно-бюрократическим тоталитаризмом, советское общество оказалось беззащитным перед тоталитаризмом национальным. Радикализм республик и странное бессилие центра вели страну к катастрофе. Непринятие немедленных мер для народов СССР было самоубийственно. Выход был возможен только через Союзный договор. Это признавали почти все, но почти все вкладывали в договор свой смысл.

Если не брать в расчет тех, кто полностью отвергал возможности дальнейшего совместного существования, то выделялось два подхода. Одни (радикальные демократы различной расцветки) требовали преобразовать Союз в сообщество суверенных государств, фактически ничем не связанных. Другие (демократы умеренные) ориентировались на установление федеративных отношений. И те, и другие почему-то считали, что выбор необходимо делать между федерацией и конфедерацией. Увы, с начала 1991 г. проблема постепенно переходила в иную плоскость. Усиливающиеся межнациональные столкновения и «разные» экономики укрепляли тенденцию возврата к унитаризму, что, в частности, ярко проявилось в июне 1991 г. на выборах Президента РСФСР, когда миллионы избирателей проголосовали за программу ликвидации национально-государственного устройства и замены ее административно-территориальным делением. Причем всем было ясно, что речь шла не о РСФСР, а о СССР. К осени 1991 г. эта тенденция окрепла бы неимоверно.

Смысл Союзного договора начала лета 1991 г. состоял в том, что было бы, наконец, достигнуто согласие о разграничении собственности, о компетенции союзных органов и совместной компетенции центра и республик (все остальное останется в ведении республик), о порядке действия законов Союза и законов республик, о налоговой и бюджетной системах.

Все это и многое другое было необходимо, и необходимо срочно. Разговоры в 1991 году о договоре 1922 г. звучали нелепо. Договор лег в основу Конституции СССР 1924 г. и был окончательно заменен еще в 1936 г. новым Основным законом СССР. Авторы проектов нового договора, как, впрочем, и заявления «девять плюс один», сделанного группой глав союзных республик и примкнувшим к ним Президентом СССР, забыли, что был не 1922 год, и что существовала Конституция СССР 1977 г.

Если апрельское (1991 г.) Заявление Президента СССР и лидеров девяти республик, не бесспорное, но в целом позитивное, являлось ничем иным, как декларацией о намерениях (жаль, что оно стало нарушаться сразу после подписания), то Союзный договор, по всеобщему мнению, – должен был стать документом законодательного характера. Так что же он символизировал, новое мышление или сумерки обманутого народного самосознания?

Грустно и страшно было читать в прессе тех дней заявления типа: «Конец империи – еще не конец света». Или: «Наше союзное государство напоминает матрешку, внутри которой, в заточении, томятся бесправные народы». Виданное ли дело, чтобы государство (а издания часто были официальными) финансировало пропаганду собственного уничтожения? Вряд ли здесь можно было говорить о новом мышлении. Мы имели дело с массовым затмением разума. Что успокаивало: сознание народов не может спать вечно. К сожалению, дурман ложных идеалов начинал рассеиваться слишком медленно.

Альтернатива, ставшая перед страной и обществом, была проста: либо идти конституционным путем, и тогда Союзный договор оказывался не чем иным, как совместной законодательной инициативой республик перед Съездом народных депутатов СССР, либо подписывать новый Союзный договор, делая вид, что начинаем жить «с нуля», ставим его над Конституцией СССР. Но тогда нужно было отбросить фиговый листок конституционности.

Тех, кто действительно думал о демократии и правовом государстве и хотел их приблизить, должен был устраивать только первый путь. Союзный договор мог и должен был быть не только основой новой Конституции, но и законопроектом о внесении изменений в действующую Конституцию СССР, причем одно из таких изменений должно было, на мой взгляд, заключаться в том, чтобы все изменения Основного закона страны подлежали ратификации Верховными Советами республик. В этом отношении требовалось заручиться согласованной волей республик, но в любом случае – изменения Конституции СССР распространялись бы на всю территорию СССР. «Не будет Союзного договора – будем жить по ныне действующей Конституции СССР, – подчеркивал я в июле 1991 в своей программной статье. – Все. Третьего не дано. Точнее, третье – это революция. Война»[3].

Союзный договор не стал ключом, открывающим дверь в будущее. Борьба вокруг него открыла ящик Пандоры. В период с сентября 1990 г. по декабрь 1991 г. было разработано несколько схем конструирования нового союзного государства, закрепленных в проектах договоров об образовании:

Союза Советских Социалистических Республик (СССР) от 24 ноября 1990 г., внесенного на всенародное обсуждение;

Союза Суверенных Республик (ССР), получившего в варианте, согласованном 23 июля 1991 г., название Союз Суверенных Государств (ССГ);

Экономического Сообщества (ЭС), октябрь 1991 г.; вновь Союза Суверенных Государств (ССГ), ноябрь 1991 г.

Возрождение идеи Договора оказалось совершенно безуспешной попыткой обновления государственно-территориальной организации российского (советского) общества. «Его более заботила власть, нежели репутация», – писал Ф. Бэкон о Юлии Цезаре. О М. Горбачеве, напротив, можно сказать: он любил нравиться, особенно нравиться западным лидерам, не думая при этом о последствиях своих действий для народа, да и для своей власти. 20 августа 1991 г. должно было состояться подписание подготовленного под руководством М. Горбачева проекта договора, представлявшего из себя акт правового уничтожения СССР. Понимая это, группа высших руководителей страны запоздало пошла на введение на территории СССР режима чрезвычайного положения, но проиграла организационно и информационно. Начался духовный, социальный, а за ними и правовой, политический и территориальный «обвалы».

Многие события принципиальной важности проходят мимо внимания граждан Российской Федерации или получают в общественном сознании крайне однобокую оценку, как, например, подписание 31 марта 1992 г. Федеративного договора, триумфально и бездумно утвержденного Шестым съездом народных депутатов России. Иному, напротив, придается неоправданно большое значение (вспомним решение Конституционного суда РСФСР об отмене президентского указа о создании МБВД в 1992 г.). Это объяснимо. Слишком жестко контролируются средства массовой информации соответствующими структурами правительства, что заставляет скептически улыбаться при словах о свободе слова. А ведь монополия на информацию – это важнейшая предпосылка монополии на власть.

Как известно, мудрость государственной власти состоит в способности учитывать конкретно сложившиеся условия, обеспечивать оптимальное распределение сил в системе властных отношений и решительно устранять возникающие тормозящие диспропорции, «жертвуя» в случае необходимости некоторой частью своих прерогатив. Главным уроком XX в. стал для России подтвержденный многократно Великой Кровью и Большим Потом вывод о том, что монополия на власть у одного лица или у одной политической организации необратимо ведет к утрате этой мудрости и, как следствие, к большим бедам для многонационального народа России.

Широкомасштабная реформа, привлекательно названная перестройкой, провозглашенная во имя формирования общества «подлинной демократии» и «эффективной экономики», завершилась беспрецедентным крахом, утратой гарантий самых элементарных прав человека, прежде всего – права на жизнь, параличом экономики и даже утратой государственности.

Какая же ржавчина разъела монолит великой державы?

В.И. Ленин совершенно справедливо отмечал, что «сущность Советской власти, как и самая сущность перехода от капиталистического общества к социалистическому, состоит в том, что политические задачи занимают подчиненное место по отношению к задачам экономическим». К сожалению, на деле, в силу целого ряда ложных установок коммунистических лидеров, на первом месте оказалась псевдоклассовая идеология, заведшая в кризис и экономическую, и политическую системы социализма.

Упущенный шанс

Уже давно здравомыслящими людьми, да и просто людьми, знающими правду, признано, что деятельность Правительства Н.И. Рыжкова – Л.И. Абалкина – это упущенный шанс нашей страны. Не менее, а то и более значимым упущенным шансом был Съезд народных депутатов СССР. Я, например, осознал его неиспользованный потенциал лишь через годы после гибели Советского Союза.

Жаль, что огромный потенциал союзного Съезда был упущен, прежде всего – самими его депутатами.

Нельзя путать союзный Съезд с нашим, российским. Российский конструировался уже под критику особенностей союзного, а эта критика не часто была продуманной.

Главное, фундаментальное различие Съездов – российский был уже формой парламентаризма, привязанной к прямым и всеобщим выборам, а союзный был современной формой Земского Собора. Именно это не было вовремя понято и оценено обществом.

Съезд народных депутатов СССР собрал весь цвет, истинную элиту огромной державы. Были определенные прямыми и всеобщими выборами представители всего населения, были (по национально-территориальным округам) представители союзных республик и регионов, были, наконец, представители сословий – от КПСС и ВЛКСМ, до Академии наук и Русской православной церкви.

Воистину, это были лучшие люди страны. Лучшие по профессиям, крупнейшие по авторитету и занимаемым должностям. Их беда была в том, что большинство из них не были и уже не могли стать политиками. Сравнивая съезды, я почти не шутя говорил, что союзные депутаты в своем большинстве – довольные жизнью профессора, а российские – недовольные, а потому буйные доценты.

Конечно, были исключения, была интеллигенция. Лидеры радикально-революционной интеллигенции сплотились вокруг А.Д. Сахарова и создали Межрегиональную депутатскую группу – первое политическое объединение людей, требовавших перемен. Лидеры интеллигенции охранительной создали группу «Союз», объединившую тех, кто уже почувствовал опасность от официально насаждаемой демократизации для целостности и самого существования Советского союзного государства. Познакомившись с координаторами «Союза», я особо сошелся с В.И. Алкснисом и Г.И. Тихоновым. С Виктором Имантовичем мы быстро сблизились, вместе создавали в 1991 году РОС, участвовали в избирательных компаниях, были российскими парламентариями. С Георгием Ивановичем, выдающимся советским гидростроителем, мы не просто оказались единомышленниками, мы стали дружить семьями. В силу разницы в возрасте он отечески меня опекал, поддерживал даже тогда, когда не понимал, даже когда я был против руководства КПРФ (а он был ее членом). Жестокая гибель Георгия Ивановича Тихонова меня потрясла, после похорон, видя горе так им любимой его супруги, я искренне сказал:

– Дорогая Ирина Джаббаровна, знайте: теперь у вас на одного сына больше!

И все же, таких людей, способных точно понять суть происходящего и после этого четко и активно действовать, было на союзном Съезде немного. Агрессивно-послушное большинство – это не миф, это реальный социальный феномен. И не только союзного Съезда.