Тема творчества в судьбы поэта.

Творчество Марины Цветаевой стало выдающимся и самобытным явлением как культуры «серебряного века», так и истории русской литературы. Она привнесла в русскую поэзию небывалую глубину и выразительность лиризма в самораскрытии женской души с ее трагическими противоречиями. Первый сборник стихов восемнадцатилетней девушки «Вечерний альбом» стал и первым шагом в творческое бессмертие Цветаевой. В этом сборнике она определила свое жизненное и литературное кредо — утверждение собственной непохожести и самодостаточности. Внешние события предреволюционной истории мало коснулись се стихов.

Позднее она скажет, что «поэт слышит только свое, видит только свое, знает только свое».Всем своим творчеством она отстаивала высшую правду поэта — его право на неподкупность лиры, на поэтическую честность. В центре цветаевского художественного мира — личность, наделенная безмерной творческой силой, чаще всего — это поэт как эталон настоящего человека. Поэт, по Цветаевой, — творец всего мира, он противостоит окружающей жизни, сохраняя верность тому высшему, что он несет в себе. Сотворение мира для Цветаевой начинается с сотворения своего детства, своей биографии. Многие ее стихи посвящены воплощению поэта в ребенке — поэтом рождаются. «Ребенок, обреченный быть поэтом» — такова внутренняя тема ее ранней лирики.

 

Мы знаем, мы многое знаем

Того, что не знают они! —

 

у ребенка-поэта своя правда, отделенная от мира взрослых.

Индивидуальность творчества проявляется у Цветаевой в постоянном ощущении собственной непохожести на других, особенности своего бытия в мире иных, нетворческих, людей. Эта позиция поэта стала первым шагом к антагонизму между «я» и «они», между лирической героиней и всем миром («Вы, идущие мимо меня...»):

 

Вы, идущие мимо меня

К не моим и сомнительным чарам, —

Если б знали вы, сколько огня,

Сколько жизни, растраченной даром...

Сколько темной и грозной тоски

В голове моей светловолосой...

 

«Странной особью человеческой» называла Цветаева поэта, живущего с обнаженным сердцем и не умеющего легко справляться с земным порядком вещей. Поэт бывает смешон, и нелеп, и беспомощен в житейских ситуациях, но все это — оборотная сторона его дара, следствие его пребывания в другом, необыденном мире действительности. Даже смерть поэта, по Цветаевой, есть нечто большее, чем человеческая утрата.

Особый дар настоящего поэта, согласно Цветаевой, — исключительная способность к любви. Любовь Поэта, по ее мысли, не знает предела: все, что не вражда или безразличие, объемлется любовью, при этом «пол и возраст ни при чем». Близорукость в «мире мер», но ясновидение в мире сущностей — таким видит она особое поэтическое зрение.

Поэт свободно парит в своем идеальном мире, в мире «нездешнего» пространства и времени, в «княжестве снов и слов», вне всяких жизненных теснот, в безграничных просторах духа. Иногда для Цветаевой жизнь в снах является подлинной реальностью. В своих сновидческих стихах Цветаева воспела «седьмое небо», корабль мечты, видела себя «островитянкой с далеких островов». Сон для нее — пророчество, предвидение, концентрация творческих способностей, портрет времени или предсказание будущего:

 

Око зрит — невидимейшую даль,

Сердце зрит — невидимейшую связь,

Эхо пьет —- неслыханную молвь.

 

«Поэт — очевидец всех времен в истории», — говорила Цветаева. Поэт — невольник своего дара и своего времени. Его отношения со временем трагические. В стихотворении «Прокрасться...» дано такое предположение-утверждение:

 

А может, лучшая победа

Над временем и тяготеньем —

Пройти, чтоб не оставить тени

На стенах...

Может быть — отказом

Взять? Вычеркнуться из зеркал?..

 

«Брак поэта со временем — насильственный брак», — писала Цветаева. Не вписываясь в свое время, в реальный мир, «мир гирь», «мир мер», «где насморком назван плач», она творила свой мир, свой миф. Ее миф — миф о Поэте. Ее стихи и статьи о поэтах — всегда «живое о живом». Она острее других чувствовала уникальность личности поэтов.

А. Блоку

И, под медленным снегом стоя,

Опущусь на колени в снег,

И во имя твое святое

Поцелую вечерний снег.

 

А. Ахматовой

Мы коронованы тем, что одну с тобой

Мы землю топчем, что небо над нами — то же!

И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,

Уже бессмертным на смертное сходит ложе.

 

Но особенно значим в поэзии Цветаевой образ Пушкина. Главное обаяние Пушкина для Цветаевой в его независимости, бунтарстве, способности к противостоянию. В цикле «Стихи к Пушкину» (1931) она говорит:

 

Вся его наука —

Мощь. Светло — гляжу:

Пушкинскую руку

Жму, а не лижу.

 

Что вы делаете, карлы,

Этот голубой олив,

Самый вольный, самый крайний

Лоб, навеки заклеймив

Низостию двуединой

Золота и середины?

 

Цветаева ощущает свое родство с Пушкиным, но при этом остается самобытна. Сама ее жизнь стала бескорыстным служением своему предназначению. Остро ощущая свою несовместимость с современностью, «выписываясь из широт», она верила, что

 

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

Главным для нее, как для любого великого поэта, была жизнь в собственных стихах:

 

Чтоб под камнем что-то дрогнуло,

Мне ж — призвание как плеть —

Меж стенания надгробного

Долг повелевает — петь.

………………………………………..

Ибо раз голос тебе, поэт,

Дан, остальное — взято.

 

Пройдя свой жизненный путь по земле «с полным передником роз! Ни ростка не наруша», принимая и понимая трагизм своего положения, оборвав «недопетую песнь», Цветаева верила:

 

Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!

 

Она действительно осталась Поэтом, с которым «...Разлуки — нет!»

 

Тема одиночества

Состояние одиночества — одно из наиболее характерных состояний Цветаевой. В юности, а затем в молодости она ощущала одиночество не по годам, тоску по чьей-то заботе, жаждала быть нужной другим и остро страдала от своей ненужности. Конфликт между бытом и бытием, несовместимость небесного и земного, высокого избранничества поэта с его мирским существованием породили это состояние в ней. Этот конфликт пронизывает все ее творчество, приобретая самыеразные оттенки, а в центре его — сама Марина Цветаева. Лирическая героиня Цветаевой одинока от несбывшейся любви или дружбы, одинока как поэт, противостоящий миру, одинока в своем мироощущении и миропонимании. С одиночества начинается творческая самостоятельность.

 

Час ученичества! Но зрим и ведом

Другой нам свет, — еще заря зажглась,

Благословен ему грядущий следом

Ты — одиночества верховный час!

(«Ученик», 1921)

 

Она уходила в одиночество, неизменно сопровождавшее ее, «ибо странник Дух и идет — один», и бывшее одновременно и величайшим страданием, и величайшей благодатью. Благодатью, так как только внутри себя можно обрести свободу:

 

Уединение: уйди

В себя, как прадеды в феоды.

Уединение: в груди

Ищи и обретай свободу...

 

Свободу, необходимую, чтобы творить. Ей было свойственно стремление творить, созидать так, чтобы «лучше нельзя»; жажда быть необходимой, незаменимой тому, кто затронул в данный момент ее творческое воображение, ее душу. Не находя себя в реальности, она уходила всебя, в свою Душу. «Вся моя жизнь — роман с собственной душой», — говорила она.

Земная дружба не могла растопить ее одиночества. В стихотворении «Роландов Рог» (1921) Цветаева дает себе выразительную характеристику: «Одна из всех — за всех — противу всех!»

Иногда она видит разрешение конфликта в собственной смерти, раскрывая при этом суть внутреннего противоборства Поэта и Человека:

 

Жив, а не умер,

Демон во мне!

В теле — как в трюме,

В себе — как в тюрьме.

...В теле — как в крайней

Ссылке. — Зачах!

В теле — как в тайне,

В висках — как в тисках

Маски железной.

 

Это романтическое двоемирие поэзии Цветаевой рождено именно конфликтом бытового с бытийным. Поэтому, не найдя в реальном мире гармонии, она обращается к прошлому, где герои жили по законам рыцарства, чести и мужества, или «улетает» в заоблачные высоты, где «тот свет — наш». Но ведущий символ ее личности — море, глубокое, неисчерпаемое, непостижимое, самодостаточное. И себя, и свою душу она видит всегда «морской», даже ее имя Марина значит «морская» («Душа и имя», 1911):

 

Но имя Бог мне иное дал:

Морское оно, морское!

...Мечты иные мне подал Бог:

Морские они, морские!

...Но душу Бог мне иную дал:

Морская она, морская!

 

Образ моря у Цветаевой так же многолик, как и ее душа: это и бунт, и стремительность, и глубина, и опасность, и любовь, и неисчерпаемость. Море отражает в себе небо и объединяет морское и небесное начала. В стихотворении «Душа» (1923) она вмещает в свою поэтическую душу и небо, и море:

 

Выше! Выше! Лови — летчицу!

Не спросившись лозы — отческой

Нереидою по — лощется,

Нереидою в ла — зурь!

Лира! Лира! Хвалынь — синяя!

Полыхание крыл — в скинии

Над мотыгами — и — спинами

Полыхание двух бурь!

 

Ее душа принадлежала вечности, символами которой она считала море и небо, земную природу и неземные миры. Поэтому так обостренно она воспринимает конфликт между временем и вечностью. Каждый поэт, по ее мнению, сопричастен вечности, так как, живя в настоящем, он творит для будущего. Под «временем» она понимает сиюминутность, то, что приходит и уходит с человеком, а «вечность» — это бессмертие, в которое уходит душа человека. В стихотворении «Хвала времени» (1923) Цветаева пишет о том, что ей неуютно в современности, поэт за временем «не поспевает», «время ее души» — недостижимые и безвозвратно ушедшие эпохи прошлого. Но прошлое ушло, в современности нет дома для ее души, поэтому душа ее рвется в вечность, к тому небесному дому, к «тому свету», о котором она говорит в стихотворении «Новогоднее» (1927). Еще в 1917 году Цветаева делает запись в своем дневнике: «Я ближе всех к мертвому. Может быть, потому, что легче всех пойду (пошла бы) вслед, в Туда! В Там! Домой!» В отличие от большинства людей смерть вовсе не казалась ей какой-то стеной, рубежом («Нет этой стены: живой — мертвый, был — есть»), а, напротив, была уникальным способом освободиться от всех земных уз, и от тела («в теле — как в склепе, в себе — как в тюрьме»), и от временных рамок, которые ограничивают безграничность:

 

О, как я рвусь сей мир оставить,

Где маятники душу рвут,

Где вечностью моею правит

Разминовение минут..

 

и от каких-то земных условностей, не дающих любящим друг друга быть вместе:

 

Дай мне руку на весь тот свет,

Здесь мои обе заняты...

 

И, может быть, именно этим и объясняется последний шаг Цветаевой — самоубийство, ведь для нее смерть — это лишь «авторское тире». И недаром незадолго до конца, в последнем стихотворении, написанном за несколько месяцев до смерти, она восклицает:

 

И — гроба нет! Разлуки — нет!

 

Тема Родины

Родившись в Москве, Цветаева всегда ощущала себя детищем города. В цикле «Стихи о Москве» она писала:

 

...Я в грудь тебя целую,

Московская земля!

 

Дом был ее пристанищем, с ним она связывала чувство Родины, России — с ее историей, бунтующими героинями, цыганами, церквями и, конечно же, Москвой. В стихах 1916—1917 годов она отразила тот накал страстей, бушевавших в России, которые заслоняли красоту ее бесконечных дорог, быстро бегущих туч, багровых закатов, беспокойных лиловых зорь («Сегодня ночью я одна в ночи...»):

 

Бессонница меня толкнула в путь.

— О, как же ты прекрасен, тусклый Кремль мой! —

Сегодня ночью я целую в грудь —

Всю круглую воюющую землю!..

 

Ее восприятие революции было сложным, противоречивым, но эти противоречия отражали метания и искания значительной части русской интеллигенции, вначале приветствовавшей падение царского режима, но затем отшатнувшейся от революции при виде крови, проливаемой в гражданской войне.

 

Белым был — красным стал:

Кровь обагрила.

Красным был — белым стал:

Смерть победила.

 

Это был плач, но не злоба. Плач по убиенным, которые «окунулись» в мир войны, приносящей смерть. В стихотворении «Белое солнце и низкие, низкие тучи...» Цветаева сочувствует бедствиям своего народа:

 

Чем прогневили тебя эти серые хаты, —

Господи! — и для чего стольким простреливать грудь?

Поезд прошел, и завыли, завыли солдаты,

И запылил, запылил отступающий путь...

 

Вдали от родины, в эмиграции, она пишет стихи, поэмы, основанные на фольклорном материале, используя сказку, былину, притчу:

 

Заклинаю тебя от злата,

От полночной вдовы крылатой,

От болотного злого дыма,

От старухи, бредущей мимо...

 

На чужбине трагизм цветаевской тоски по России усиливается:

 

Гой России — нету,

Как и той меня.

 

Символом России для Цветаевой была любимая ею рябина:

 

Красною кистью

Рябина зажглась.

Падали листья.

Я родилась.

 

В стихотворении «Тоска по родине!» (1934) она пишет:

 

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,

И, все — равно, и все — едино.

Но если по дороге — куст

Встает, особенно — рябина...

 

Цветаева не могла не вернуться в Россию не только потому, что жила в эмиграции в ужасной бедности, но и потому, что не могла жить вне своего народа, родного языка. Она не надеялась найти себе «домашний уют», но она искала дом для своего сына и, главное, «дом» для своих детей-стихов. И она знала, что этот дом — Россия. Она плыла в Россию навстречу бедам и гибели. Родина встретила ее ироничным неприятием и эвакуацией в камский городок Елабугу. Не выдержав «бездны унижений», она ушла из жизни. На могиле Марины Цветаевой стоит доска с ее же стихами из цикла «Пригвождена...»:

 

И это все, что лестью и мольбой

Я выпросила у счастливых.

И это все, что я возьму с собой

В край целовании молчаливых.

 

Тема любви.

В 1912 году выходит в свет сборник стихов Марины Цветаевой «Волшебный фонарь», где впервые появляется тема любви. В понятие «любовь» она вкладывает безмерно Много. В поэме «На Красном Коне» поэтесса приносит в жертву своему высшему возлюбленному — Гению в образе всадника на красном коне — все земные любови. Она все бросает в костер творчества, где сгорает ее жизнь:

 

Пожарные! Душа горит!..

 

Любовь в творчестве Цветаевой многолика: дружба, материнство, снисхождение, презрение, ревность, гордыня, забвение — все это лики любви. Любовь у Цветаевой изначально обречена на разлуку. Радость обречена на боль, счастье — на страдание. Но она умела радоваться тому, пусть недолгому, счастью, которое ей дарила судьба:

 

Мой! — и о каких наградах.

Рай — когда в руках, у рта —

Жизнь: распахнутая радость

Поздороваться с утра!

 

Но и в эти минуты она не только была счастлива, но и страдала:

 

Увозят милых корабли,

Уводит их дорога белая...

И стон стоит вдоль всей земли:

«Мой милый, что тебе я сделала?»

 

И все-таки счастью подчиненности в любви Цветаева предпочитала несчастье свободы и оставалась поэтом. Она была верна себе, своему творчеству, ибо ее верность не в подчинении, а в свободе:

 

Никто, в наших письмах роясь,

Не понял до глубины,

Как мы вероломны, то есть —

Как сами себе верны.

 

И даже близость ее души с душой возлюбленного не могла заменить ей той любви, которую давала свобода:

 

Как правая и левая рука —

Твоя душа моей душе близка.

 

Мы смежены блаженно и тепло,

Как правое и левое крыло.

Но вихрь встает — и бездна пролегла

От правого — до левого крыла!

 

Цветаева требовала достоинства в любви и достоинства при расставании:

 

И слезы ей — вода, и кровь —

Вода, — в крови, в слезах умылася!

Не мать, а мачеха — Любовь:

Не ждите ни суда, ни милости.

 

Сила ее чувств была поистине шекспировской. У Цветаевой была именно та «всемирная отзывчивость», которая была у Пушкина. Отношение Цветаевой к Пушкину удивительно: она его любит, ревнует и спорит с ним, как с живым человеком. В ответ на пушкинское:

 

Тьмы низких истин нам дороже

Нас возвышающий обман —

 

она пишет: «Нет низких истин и высоких обманов, есть только низкие обманы и высокие истины». Цветаева с яростью говорит о жене Пушкина, которая позволила себе выйти замуж после Пушкина за генерала Ланского.

5. Цветаева мощью своего творчества показала, что женская любящая душа — это не только хрупкая свечка, не только прозрачный ручеек, созданный для того, чтоб в нем отражался мужчина, но и пожар, перекидывающий огонь с одного дома на другой. Вся поэзия Марины Цветаевой — это безграничный внутренний мир, мир души, творчества, судьбы.

 

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЙ ВОПРОС