Умилостивление охотниками диких животных

 

Итак, первобытный человек не ограничивает свое объяснение жизни верой в вечную и бессмертную душу человека – он распространяет ее на все живые существа вообще. При этом он поступает более великодушно и, возможно, более логично, чем его цивилизованный собрат, который обыкновенно отрицает за животными право на бессмертие и делает его своей единоличной привилегией. Первобытный человек не так высокомерен. Он придерживается мнения, что животные, подобно человеку, одарены чувствами и разумом, что, как и люди, они обладают душами, которые переживают их тела и после смерти блуждают в виде бестелесных духов или возрождаются в телесной форме.

Следовательно, для дикаря, который ставит практически все живые существа на равную ногу с человеком, акт умерщвления и съедения животного по необходимости резко отличается от того, как представляем его себе мы, считая умственные способности животных значительно уступающими нашим собственным и отказывая им в обладании бессмертной душой. В силу этого, убив животное, первобытный охотник полагает, что он может стать жертвой мести со стороны бесплотного духа или со стороны других животных того же вида, которых он считает связанными, подобно людям, узами родства и обязательствами кровной мести и поэтому непримиримо относящимися к любому ущербу, причиненному кому‑нибудь из их сородичей. Поэтому первобытный человек ставит себе за правило не убивать животных, когда в этом нет насущной необходимости. Так, по крайней мере, он поступает по отношению к животным свирепым и грозным, от которых за убийство их сородичей можно ожидать кровной мести. К такому разряду животных относятся крокодилы. Обитают крокодилы только в жарких странах, где. как правило, имеется изобилие пищи, так что первобытный человек не нуждается в том, чтобы убивать их ради невкусного, жесткого мяса. Поэтому большинство дикарей берет себе за правило не убивать крокодилов, точнее, убивать их, только руководствуясь законом кровной мести, то есть в отместку за нападение на людей. Даяки с острова Борнео прибегают к умерщвлению крокодила лишь тогда, когда крокодил сжирал их сородича. «Зачем нам, ‑говорят даяки, ‑первыми нападать на крокодила, когда он и его родня легко могут отплатить нам тем же?» Но если аллигатор первым лишит человека жизни, месть за него становится священным долгом оставшихся в живых родственников, которые нападают на этого каннибала, подобно тому, как судебные органы преследуют преступника. Некоторые, впрочем, не мстят даже в таких случаях, чтобы не ввязываться в ссору, которая не имеет к ним прямого отношения. Они предоставляют расправу над аллигатором‑каннибалом справедливой Немезиде, и когда им удается поймать крокодила, они убеждены, что это и есть убийца или его сообщник.

Туземные жители Мадагаскара, подобно даякам, убивают крокодила «исключительно в отместку за одного из своих друзей, павшего жертвой крокодила. Они уверены, что, по закону кровной мести (les talionis), за неоправданным умерщвлением этого пресмыкающегося последует смерть человека». Люди, живущие рядом с озером Нтаси на Мадагаскаре, каждый год обращаются к крокодилам с «воззванием», в котором говорится, что в отместку за убийство каждого из своих товарищей они намерены убивать по крокодилу; «воззвание» предостерегает благоразумных крокодилов от вмешательства в это дело, потому что враждебные действия людей будут направлены не против них, а против их злонамеренных сородичей, лишивших человека жизни. Многие мадагаскарские племена верят, что ведут свое происхождение от крокодила, и, следовательно, видят в этом чешуйчатом пресмыкающемся своего брата в полном смысле слова. Когда какой‑нибудь крокодил настолько забывается, что съедает своего родича‑человека, вождь племени – а в его отсутствие кто‑нибудь из старейшин, хорошо знакомых с племенными обычаями, – во главе целой процессии отправляется на берег водоема и увещевает семью «преступника» выдать его в руки правосудия. После этого в озеро или реку бросают крюк с насаженной на него приманкой. На следующий день на берег вытаскивают, как они считают, самого виновника преступления или его родича. После тщательного расследования мотивов преступления его приговаривают к смертной казни и приводят приговор в исполнение. Теперь, когда справедливость восторжествовала и рука правосудия поразила виновного, труп крокодила оплакивают и хоронят, как труп умершего родственника. Над его останками насыпают холм, а место, где покоится голова, отмечают камнем.

Другим опасным зверем, которого первобытный человек предпочитает не трогать, чтобы не возбуждать враждебности его сородичей, является тигр. Никакими уговорами нельзя вынудить жителя Суматры ранить тигра или взять его в плен. Он поступит так только в целях самообороны или сразу же после того, как тигр разорвал его товарища или родственника. Известно, что, когда европейцы расставляли ловушки на тигров, жители окрестных селений ночью приходили в эти места и разъясняли животным, что ловушки поставлены не ими и не с их согласия. Обитатели холмистой местности близ Раджамахалла (в Бенгалии) испытывают отвращение к убийству тигра, который не задрал никого из их родственников. В противном случае, чтобы убить тигра, они устраивают охоту. При удаче они кладут на тушу убитого тигра лук и стрелы и призывают бога в свидетели того, что этого зверя они убили в отместку за потерю родственника. Совершив этот акт мести, они дают клятву не нападать более на тигров, если не представятся подобные же обстоятельства.

Когда индейцы штата Каролина встречаются со змеями, они проходят по другой стороне тропы, чтобы не причинить им вреда; они полагают, что стоит им убить змею, как родня пресмыкающегося в отместку лишит жизни нескольких людей из числа их собратьев, друзей или родственников. Индейцы‑семинолы также не трогали гремучих змей из боязни того, что душа убитой змеи побудит сородичей отомстить за нее. Чнроки считают гремучую змею вождем змеиного племени, в силу чего относятся к ней со страхом и почтительностью. Немногие чироки, если в этом нет крайней необходимости, отважатся убить гремучую змею, но даже тогда они обязаны искупить это преступление собственными силами или с помощью жреца в установленной форме, испросив прощение у духа змеи. Если этими предосторожностями пренебречь, родня убитой змеи вышлет кого‑нибудь из своих для совершения акта кровной мести: эта змея выследит убийцу и укус ее будет смертельным. Рядовой чирок не осмелится убить волка, если есть возможность этого избежать; у него нет сомнения в том, что сородичи убитого зверя отомстят за него. Он считает также, что в будущем оружие, которым был убит волк, потеряет силу, если его не очистит и не заговорит какой‑нибудь знахарь. Впрочем, лица, которым известны надлежащие искупительные обряды за это преступление, могут убивать волков безнаказанно; таких лиц иногда нанимают чироки, чьи стада или рыбацкие снасти страдают от набегов волков. Жителям области Джебель‑Нуба в Восточном Судане запрещено притрагиваться к гнездам и брать птенцов одного вида черных птичек, с виду напоминающих наших черных дроздов, потому что, согласно местному поверью, родичи птички в отместку за причиненное ей зло поднимут штормовой ветер, и он сметет урожай,

Но первобытный человек, естественно, не может позволить себе щадить всех животных. Некоторых из них он, если не хочет умереть от голода, должен употреблять в пищу, А когда предстоит выбирать между жизнью животного и его собственной, дикарь волей‑неволей преодолевает свои суеверные сомнения и лишает животное жизни. При этом он делает все от него зависящее, чтобы «успокоить» самих жертв и их родичей. Даже в момент совершения убийства он спешит засвидетельствовать им свое почтение, старается подыскать оправдания своего проступка и даже вовсе скрыть свою причастность к убийству; он клянется, что будет оказывать остальным особям вида должные знаки внимания. Поступает он так для того, чтобы, сорвав со смерти личину ужаса, примирить жертвы с их судьбой и побудить будущие жертвы претерпеть ту же участь.

У одного новейшего автора мы находим детальное описание корякских обрядов. Он рассказывает, что убитого медведя коряки приносят в дом, из которого навстречу ему, танцуя с горящими головнями в руках, выходят женщины. С медведя сдирают шкуру вместе с головой, и, надев эту шкуру, одна из женщин танцует, умоляя медведя не сердиться на ее народ. В то же время другие коряки со словами «Ешь, друг» на деревянном блюде подносят мертвому животному мясо. После этого справляется обряд отправки мертвого медведя (точнее, его души) домой. На время путешествия его снабжают разного рода провизией, например запеканкой или олениной, упакованными в мешок из травы. Шкуру его набивают травой и обносят вокруг дома, после чего дух медведя якобы отправляется в сторону восходящего солнца. Цель всех этих обрядов – защитить народ от ярости убитого медведя и его сородичей и тем самым способствовать успеху медвежьей охоты в будущем. Финны также пытались в прошлом убедить убитого медведя, что пал он не от их руки, а, например, свалился с дерева. Более того, они справляли по нему погребальный обряд, во время которого ораторы много разглагольствовали об оказанном медведю уважении, уговаривали его поставить других медведей в известность о том, с каким почтением с ним обходились, чтобы они последовали его примеру и попали в руки охотников. Лапландцы, если им удавалось без вреда для себя убить медведя, приносили ему благодарность за то, что он не поранил их и не поломал дубинки и копья, которыми они нанесли ему смертельные раны. Они также молились о том, чтобы в отместку за свою смерть он не насылал на них бурь и других бедствий. Мясо убитого медведя шло на праздничный стол.

Той же почтительностью отличается отношение к медведю, которого они регулярно убивают и съедают, у охотников во всей северной части Старого Света – от Берингова пролива до Лапландии. Подобные же формы этот обычай принимает в Северной Америке. Охота на медведя была в жизни американских индейцев важным событием, готовясь к которому они длительное время голодали и очищались. Перед тем как отправиться на охоту, индейцы приносили душам медведей, убитых во время предшествующих охот, искупительные жертвы и упрашивали их благосклонно отнестись к охотникам. Убив медведя, охотник раскуривал трубку, засовывал мундштук между медвежьих губ и плевал в чашеобразную часть трубки, так что рот медведя наполнялся дымом. После этого он просил медведя не сердиться за то, что его убили, и в дальнейшем не чинить ему препятствий на охоте. Потом тушу целиком зажаривали и съедали, причем не должно было остаться ни кусочка медвежатины. Голову медведя, выкрашенную в красный и голубой цвета, подвешивали на столбе, и, обращаясь к ней, местные Ораторы осыпали убитое животное похвалами. Когда убить медведя доводилось индейцу‑оттава из медвежьего клана, члены его клана угощали убитое животное его собственным мясом и обращались к нему с такой речью: «Не гневайся на нас за то, что мы убили тебя. Ведь ты – животное умное. Погляди на наших детей – они голодны. Они любят тебя и хотят иметь тебя в своем теле. А разве не славно быть съеденным детьми вождя?» Убив медведя, индейцы‑нутка из Британской Колумбии приносили и усаживали его перед стоящим верховным вождем; на голову убитого медведя надевали при этом головной убор вождя, расписанный разными фигурками, а его шерсть посыпали белым пухом. Перед животным ставили поднос со съестным и словами и жестами приглашали его приступить к еде. После этого медведя свежевали, варили и съедали,

То же уважение оказывают охотники другим опасным животным, на которых они ставят ловушки и которых убивают. Перед тем как забросать слона ливнем копий, охотники‑кафры кричат: «Не убивай нас, великий предводитель! Не бей нас, не топчи нас, могучий вождь!» Кафры приносят мертвому слону свои извинения, делая вид, что его смерть произошла от простой случайности. В знак уважения они сопровождают погребение хобота слона весьма пышной церемонией: ведь слон, по их словам, «великий владыка, а хобот‑это его рука». Кафры Амакоса, прежде чем напасть на слона, криками просят у него извинения за убийство, которое они готовятся совершить; они уверяют слона в своем почтении к нему и напрямик уведомляют его, что им нужны его бивни, чтобы сделать бусы и другие украшения. Убитого слона они зарывают в землю вместе с куском хобота и фигурками из слоновой кости. Таким путем они рассчитывают отвратить несчастье, которое иначе неминуемо обрушилось бы на них. У некоторых племен Восточной Африки есть такой обычай: труп убитого льва приносят к местному царьку, который оказывает ему честь тем, что простирается перед ним ниц на земле и трется своим лицом о морду льва. В некоторых районах Западной Африки негра, убившего леопарда, крепко связывают; он предстает перед советом вождей по обвинению в убийстве лица их ранга. В свою защиту убийца приводит довод, что леопард является царем леса, то есть чужестранцем; после чего его выпускают на свободу и награждают. Что касается убитого леопарда, его наряжают в головной убор вождя и ставят посреди селения, где в его честь ночью устраивают танцы. Баганда испытывают великий страх перед духами убитых ими буйволов и постоянно занимаются их умиротворением. Они ни за что не согласятся внести голову убитого буйвола в селение или на банановую плантацию; содержимое головы они съедают всегда на открытой местности. После этого они помещают череп буйвола в хижину, построенную специально для этой цели; в качестве подношения ему они разливают там пиво, умоляя дух, чтобы он оставался на своем месте и не причинял им вреда.

Другим грозным животным, перед которым, лишая его жизни, первобытный охотник испытывает смешанное чувство радости, страха и трепета, является кит. Умертвив кита, приморские коряки на северо‑востоке Сибири празднуют это событие всем селением: в основе этого праздника лежит главным образом «представление о том, что убитый кит приходит в селение с визитом, останавливается в нем на некоторый срок, со время которого жители относятся к нему с великим почтением. После этого он‑де возвращается в море, – чтобы через год повторить визит; он приведет с собой своих родичей, рассказав им о хорошем приеме, который был ему оказан. Согласно представлениям коряков, киты, как и другие животные, составляют единое племя, точнее, семейство животных, связанных узами родства, и живущих, подобно самим корякам, селениями. Они мстят за убийство своих родичей и испытывают чувство благодарности за хорошее к ним отношение». Жители острова Святой Марии, расположенного к северу от Мадагаскара, охотясь на китов, нападают исключительно на молодых китов и «смиренно просят у их матери прощения, указывая ей на необходимость, которая заставляет их убивать ее отпрысков; они также молят ее сделать милость и погрузиться под воду, пока они сделают свое дело, чтобы присутствие при процедуре, которая ей, должно быть, крайне неприятна, не оскорбляло ее материнские чувства». Убив на озере Азиинго (в Западной Африке) самку гиппопотама, охотник‑аджумба отрубал ей голову, четвертовал и, вспоров живот, вынимал ее внутренности. Затем, раздевшись догола, он влезал в брюшную полость животного II, стоя по колени в крови, омывал свое тело кровью животного. При этом он обращался к душе гиппопотама с мольбой не таить на него злобу за то, что он убил самку и разрушил ее надежды на материнство. Кроме того, он упрашивал душу не побуждать других гиппопотамов перевернуть его лодку в отместку за ее смерть.

Бразильские индейцы испытывают страх перед нападениями ирбиса, животного, похожего на леопарда. Поймав такое животное в ловушку, индейцы убивают его, а труп приносят в деревню. Там женщины покрывают труп ирбиса разноцветными перьями, надевают ему на ноги браслеты и оплакивают его. «Мы молим тебя, – заклинают они его, – не мстить нашим детям за то, что ты попался в ловушку. Ведь ты погиб по причине собственного неведения. Ведь не мы тебя обманули, а сам ты просчитался. Мужья наши ставят ловушки только на зверей, мясо которых приятно на вкус. Они и не помышляли, что поймают тебя. Поэтому пусть душа твоя не советует товарищам отомстить за твою смерть нашим малышам!» Поймав орлов в западню и умертвив их, индеец из племени черноногих, возвратившись, складывает их в так называемый «орлиный домик», построенный специально для этих птиц за пределами стоянки. В нем он в ряд раскладывает их на земле и, подложив им под головы палку, вкладывает в рот каждой птице по куску сушеного мяса, чтобы, возвратившись, души убитых орлов могли рассказать своим оставшимся в живых сородичам, какой радушный прием оказывают им индейцы. Охотник, живущий в районе реки Ориноко, убив животное, также открывает ему пасть и вливает в нее несколько капель жидкости, которую он обычно носит с собой, чтобы душа убитого животного могла поведать своим сородичам о радушном приеме, который она встретила, и чтобы, обрадованные перспективой столь же радушного приема, они с готовностью двинулись навстречу смерти. Когда, находясь в пути, индеец‑тетон встречает серого или желтоногого паука, он убивает его, ибо в противном случае на него обрушится какое‑нибудь несчастье. Но он старается, чтобы паук не догадался, что он его убивает, иначе его душа рассказала бы о происшедшем другим паукам, и тогда кто‑нибудь из них, конечно, отомстил бы за смерть своего родича. «Дедушка‑паук, – приговаривает индеец, давя его, – это творения грома приканчивают тебя». Считается, что раздавленный паук принимает эту присказку всерьез, и душа его, прибежав к другим паукам, сообщает им, что его убило раскатом грома. Из этого не может проистечь никакого вреда. Ибо какой вред серые и желтоногие паучки могут причинить раскатам грома?

Первобытный человек, впрочем, стремится поддерживать хорошие отношения не только с опасными животными, хотя, по правде говоря, уважение, с каким он относится к диким зверям, в какой‑то мере соразмерно с их силой и свирепостью. Так, первобытное камбоджийское племя стиенгов придерживается мнения, что все животные обладают душами, которые после их смерти блуждают где‑то поблизости. Поэтому, убивая животное, стиенги извиняются перед ним, чтобы душа животного не пришла их мучить. Кроме того, жертвы они приносят в соответствии с величиной и силой животного. Так, обряды, связанные с умерщвлением слона, длятся семь дней и обставляются большой пышностью. Такого же рода различия делают и североамериканские индейцы. «Манидо (то есть божествами), употребляемыми в пищу, являются медведь, буйвол и бобер. Медведь наводит ужас, и у него вкусное мясо. В его честь совершают обряды, на которых испрашивают позволения его съесть, хотя эта перспектива – и индейцы это прекрасно знают – ему вовсе не улыбается». «Мы убиваем тебя, – говорят они, – но ты не превращаешься в ничто». Его голова и лапы служат объектами культа. Подобным образом и по тем же причинам обращаются с другими животными. Ко многим животным‑манидо, не представляющим собой никакой опасности, индейцы относятся с презрением. Таковы водная черепаха, ласка, черный хорек и др. Поучительное различение! С животными, которые внушают страх, обладают вкусным мясом или обоими этими качествами вместе, они обращаются с почтительностью, а с животными, не обладающими ни одним из этих свойств, – с пренебрежением. Мы привели примеры почтительного отношения к грозным и полезным животным. Остается привести примеры столь же почтительного отношения к животным, которые, не наводя ужас, обладают тем не менее вкусным мясом или ценной шкурой.

Сибирские охотники не позволяют никому смотреть на пойманного соболя. Они полагают, что, если о кем что‑то, безразлично плохое или хорошее, скажут, им не удастся больше поймать ни одного соболя. Один местный охотник выразил мнение, что до слуха соболей доносятся все слова, касающиеся их, пусть даже произнесенные очень далеко. Основной причиной того, что в настоящее время охота на соболей находится в таком упадке, является, по его словам, то, что несколько живых соболей отвезли в город. Он уверял, что есть еще одна, хотя и менее существенная, причина сокращения промысла соболей: люди теперь стали хуже прежних, и, вместо того чтобы отдавать пойманных соболей в общий фонд, охотники нередко прячут их. Такого двуличия соболи не выносят. Охотники с Аляски в течение года хранят кости соболей и бобров в местах, недоступных для собак, а потом тщательно зарывают их. «В противном случае духи, которые следят за судьбой соболей и бобров, сочли бы, что к ним отнеслись пренебрежительно, и эти животные перестали бы попадаться в ловушки и ложиться под стрелы». Индейцы Канады также стараются, чтобы кости бобров, по крайней мере некоторые из них, не обглодали собаки. Эти кости они с величайшей тщательностью сохраняли. Иезуиту, доказывавшему, что бобры не могут знать о судьбе своих костей, индейцы ответили: «Ты совершенно несведущ в том, что касается промысла бобров, а берешься толковать на эту тему. Перед смертью бобр обходит вокруг хижины своего убийцы и тщательно подмечает все, что происходит с его костями. Если его кости идут на корм собакам, слух об этом дойдет до других бобров, и они не дадут себя поймать. Напротив, если их кости выбросили в реку или сожгли, бобрам не на что обижаться; кроме того, это весьма благотворно воздействует на сеть, в которую они попались». Перед началом охоты на бобров индейцы возносили торжественную молитву Великому бобру и дарили ему табак, а по окончании охоты местный вития служил по убитым бобрам панихиду. В ней он превозносил их мудрость и присутствие духа. «Вам не услышать больше повелительного голоса вождей, избранных вами из числа воинов‑бобров для того, чтобы дать вам законы. Ваша речь, которую отлично понимают знахари, не будет более раздаваться на дне озера. Вам не участвовать больше в битвах с вашими заклятыми врагами выдрами. Нет, бобры! Но ваши шкурки пойдут на покупку оружия, ваши копченые окорока мы отнесем нашим детям. Мы не дадим собакам сгрызть ваши твердые, как кремень, кости».

Столь же скрупулезно и по тем же причинам американские индейцы оказывают почести антилопе‑канна, оленю и лосю. Кости этих животных нельзя отдавать на съедение собакам или кидать в огонь; в огонь не должно также попасть ни капли жира этих животных, так как души убитых животных, по представлениям индейцев, видят все, что происходит с их телами, и сообщают об этом своим мертвым и живым сородичам. Так что стоит дурно обойтись с тушками этих зверей, как соответствующие виды животных перестанут даваться охотнику как в этом, так и в загробном мире. У индейцев‑чикитов из Парагвая шаман прежде всего спрашивает у больного, не случалось ли ему когда‑нибудь выбросить мясо оленя или черепахи. В случае положительного ответа знахарь восклицает: «Так вот что убивает тебя! Душа оленя (или черепахи) вошла в твое тело, чтобы отомстить за причиненное ей зло». Эмбрион лося индейцы Канады соглашаются есть лишь в конце промыслового сезона: в противном случае лосихи станут недоверчивыми и на них будет невозможно охотиться.

На островах группы Тимор‑Лаут Малайского архипелага черепа всех черепах, пойманных местными рыбаками, раскладывают под домом. Отправляясь на охоту на черепах, островитянин обращается к черепу последней из убитых им черепах и, вложив в ее челюсть кусок бетеля, молит дух убитого животного побудить своих оставшихся в живых сородичей выйти ему навстречу и стать его добычей. Охотники в области Посо в центральной части Целебеса хранят челюсти убитых ими оленей и кабанов и подвешивают их в домах рядом с очагами. «Кликните своих товарищей, – просят их охотники, – чтобы ваши деды, племянники и дети не убегали от нас». Им представляется, что души убитых оленей и кабанов витают рядом с челюстями и привлекают к себе души живых оленей и кабанов, приводя их в расставленные охотником западни. Итак, хитроумные дикари используют убитых животных в качестве приманки, позарившись на которую их живые собратья идут навстречу своей гибели,

Индейцы‑ленгуа с Гран‑Чако любят охотиться на страусов; убив страуса и принеся его в селение, они стремятся перехитрить обиженный дух своей жертвы. Им кажется, что, преодолев посмертный шок, дух страуса собирается с силами и отправляется на поиски своего тела. И ленгуа пытаются «перехитрить» дух: вырывают с груди страуса перья и разбрасывают их по следу. Перед каждым пучком перьев душа страуса, по их убеждению, останавливается в раздумье и спрашивает себя: «Это все мое тело или только часть его?» Это сомнение приводит дух в замешательство, а пока он, потратив немало времени, переходит от одного пучка к другому, охотники уже находятся далеко, в безопасном месте. Обманутый дух может блуждать вокруг да около сколько ему угодно – все равно он никогда не осмелится войти в селение.

Эскимосы района Берингова пролива верят, что души мертвых морских животных (тюленей, моржей, китов) после смерти хранятся в их мочевых пузырях и что, возвращая мочевые пузыри в морскую стихию, они побуждают души воплотиться в новых телах и тем самым способствуют размножению промыслового зверя. Охотники‑эскимосы, поступая в соответствии с этим верованием, извлекают и заботливо хранят мочевые пузыри всех убитых ими морских животных. В честь душ животных, убитых на протяжении года, на ежегодном зимнем празднике устраивают танцы в помещении для общественных собраний и приносят подношения, после чего пузыри вытаскивают на лед и опускают в проруби или полыньи. По простоте душевной эскимосы воображают, что, возродившись в качестве тюленей, моржей и китов, души животных, в восторге от оказанного им приема, с радостью устремятся под копья, гарпуны и другие смертоносные орудия эскимосов.

По тем же причинам племя, которое живет в основном (или частично) продуктами рыболовства, стремится оказывать рыбам всякого рода почести и знаки внимания. Так, перуанские индейцы «обожают рыбу и ловят ее в огромных количествах. По их представлениям, все виды рыб произошли от одной‑единственной рыбы, сделанной в „верхнем мире“ (так они именуют небо) эта рыба‑де проявила заботу об индейцах, отдав на прокорм племени свое многочисленное потомство. Поэтому в области, где вылавливали больше всего сардин, поклонялись сардинам; в других областях – скатам, в третьих – налимам, в четвертых – золотым рыбкам (по причине их красоты), в пятых – речным ракам. В местах, где рыба не водилась или где не знали, как ее вылавливать, за неимением более крупных богов поклонялись крабам. Короче, они обожествляли виды рыб, составлявшие их основную пищу». Индейцы‑квакиютль в Британской Колумбии верят, что души лососей после смерти возвращаются в страну лососей. Поэтому они следят за тем, чтобы кости и потроха лососей были выброшены в море, где при воскресении в них мог бы вселиться дух лосося. При сожжении же костей лосося вместе с ними сгорела бы и душа, что сделало бы воскресение из мертвых невозможным. Индейцы племени оттава из Канады также никогда не сжигали рыбьи кости из боязни вызвать недовольство духов рыб и их нежелание идти в расставленные для них сети; они исходили при этом из того, что душа убитой рыбы переходит в тела других рыб. Гуроны также не бросали в огонь кости рыб, чтобы души их не отправились предупредить других рыб не попадаться в сети сжигающих рыбьи кости гуронов. У гуронов были даже люди, специализировавшиеся на чтении рыбам проповедей, в которых они уговаривали рыб прийти в сети. На хороших проповедников был большой спрос. В рыболовецком поселке гуронов, в котором жил французский миссионер Сагар, один такой проповедник особенно славился своим цветистым красноречием. Каждый вечер после ужина он, предварительно убедившись, что все в сборе и царит строгое молчание, обращался к рыбам с проповедями. В своей речи он убеждал рыб, что гуроны не сжигают рыбьих костей. «На эту тему он распространялся с особой елейностью. Он упрашивал, заклинал, приглашал, умолял рыбу прийти в сети, быть мужественной, ничего не бояться: ведь она оказывает услугу своим друзьям, которые относятся к ней с уважением и не сжигают рыбьих костей». Туземцы острова Герцога Йоркского каждый год украшают каноэ цветами и папоротниками, нагружают – или делают вид, что нагружают, – его деньгами в виде раковин и в возмещение ущерба, нанесенного рыбе прошлогодним ловом, пускают каноэ на волю волн. Чтобы снискать доверие остальных рыб, считается особенно важным хорошо обойтись с первой пойманной рыбой, так как поведение остальных рыб якобы находится в прямой зависимости от приема, оказанного их первой представительнице. Поэтому и маори неизменно отпускают первую рыбу обратно в море с просьбой побудить других рыб ловиться.

Еще более суровые меры предосторожности принимаются, когда речь идет о первой рыбе в промысловом сезоне. Когда весной лососи начинают подниматься вверх по течению рек, племена индейцев, которые, подобно племенам тихоокеанского побережья Северной Америки, питаются преимущественно рыбой, устраивают им почетный прием. В прошлом обитатели Британской Колумбии выходили навстречу первым лососям, поднявшимся по течению. «Они были с ними очень почтительны и обращали к ним такую речь: „О, рыбы, рыбы, вы все сплошь вожди. Да, все вы вожди“. Индейцы‑тлинкиты на Аляске также обращаются с первым палтусом с надлежащей вежливостью, величают его вождем и устраивают в его честь праздник, знаменующий начало промыслового сезона. Весной, как только подуют теплые южные ветры и лососи начинают подниматься вверх по течению реки Кламат, кароки из Калифорнии исполняют „лососевый танец“, чтобы обеспечить хороший улов. Индеец по прозвищу Карейа (то есть богочеловек) уходит в горы, где он в течение десяти дней ничего не ест. Когда этот человек приходит обратно, все жители селения разбегаются, а сам он направляется к реке, берет в руку пойманного первым лосося, съедает кусок рыбы, а остальную часть сжигает в коптильне на священном огне». «Ни один индеец не имеет права ловить лососей до исполнения танца и в течение десяти дней после его исполнения, хотя бы семья его умирала от голода». У тех же кароков существует поверье, что лососи не пойдут к рыбаку, который построил помост для ловли лососей из стволов, подобранных на берегу реки, где лососи могли видеть его за этим занятием. Необходимые для этой цели стволы деревьев должны быть принесены с вершины самой высокой горы. Рыбак даром потратит свой труд, если второй год подряд воспользуется теми же опорами для сооружения помоста и запруды, «потому что старые лососи уже успели рассказать о них молодым». Айны особенно любят мясо одной рыбы, которая появляется в их реках в мае – июне. Готовясь к началу рыбной ловли, они соблюдают предписания ритуальной чистоты, а когда уходят на промысел, их оставшиеся дома жены должны хранить строгое молчание, чтобы рыба, услышав их разговоры, не исчезла. Пойманную первую рыбу рыбак приносит с собой и проталкивает в хижину через небольшое отверстие, а не через дверь. Пронеси он ее через дверь, «это не прошло бы незамеченным для других рыб, которые незамедлительно исчезли бы». По той же причине другие первобытные народности в отдельных случаях вносят в жилище добычу не через двери, а через окно, дымовое отверстие или специально проделанную дыру в задней стене.

Некоторые первобытные народы уважительно относятся к костям убитых на промысле животных, «и вообще к костям всех животных, употребляемых в пищу, потому что, по их мнению, если сохранить кости в целости и сохранности, они смогут со временем обрасти мясом, и животное возвратится к жизни. Поэтому охотнику имеет прямой смысл оставлять кости в неприкосновенности, так как их уничтожение поведет к сокращению добычи животных в будущем». Многие из индейцев‑миннетари «верят, что кости бизонов, которых они убили и с которых содрали мясо, возродятся к жизни, одевшись новой плотью, обрастут жиром и к июню следующего года превратятся в новых бизонов». В западной части американских прерий можно видеть кучи буйволиных черепов, разложенных кругами в симметрическом порядке. Все эти черепа ожидают воскресения. Поев собачатины, дакоты заботливо собирают кости, очищают их от остатков мяса, обмывают и зарывают «отчасти для того, чтобы, по их словам, продемонстрировать собачьему роду, что в съедении его представителя не заложено никакого проявления неуважения к собакам, а отчасти по причине уверенности, что кости животного воскреснут и смогут воспроизводиться». Лопари, принося животное в жертву, имеют обыкновение откладывать в сторону его кости, глаза, уши, сердце, легкие, половые органы (если это самец) и по кусочку мяса от каждого члена. Мясо они употребляют в пищу, а кости животного вместе с отложенными органами располагают в анатомическом порядке в ящике, который с соблюдением должных обрядов зарывают в землю. При этом они исходят из того, что бог, которому животное было принесено в жертву, нарастит на костях мясо и возродит животное к жизни в подземном царстве мертвых Ямбе‑Аймо. В некоторых случаях – например, полакомившись медвежьим мясом, – ограничиваются зарыванием костей в землю. Вера лопарей в воскресение жертвенного животного в загробном мире похожа на веру камчадалов в то, что любое живое существо, будь то мельчайшая букашка, воскресает из мертвых и живет в подземном царстве.

Что касается североамериканских индейцев, то они, напротив, рассчитывали на воскресение животных в этом мире. Обычай набивать чучело жертвенного животного или натягивать его шкуру на остов, соблюдаемый прежде всего монгольскими пародами, также указывает на существование у них веры в воскресение на земле. Отвращение, которое первобытные народы обычно питают к ломке костей съеденных или принесенных в жертву животных, возможно, основывается на вере в воскресение животных или на боязни испугать остальные особи данного вида и нанести оскорбление душам убитых животных. Возможно, что нежелание североамериканских индейцев и эскимосов давать собакам кости животных является не более как мерой предосторожности от поломки этих костей.

Но воскресение убитой дичи имеет и свои неудобства. Так что некоторые охотники принимают меры для того, чтобы его предотвратить. С этой целью они перерезают животным сухожилия, чтобы их дух не сумел встать на ноги и убежать. Этим мотивом, в частности, оправдывают свои действия охотники куй в Лаосе. Им кажется, что заклинания, которые они произносят во время погони, могут лишиться своих магических свойств, что позволит убитому животному ожить и скрыться. Во избежание такой незадачи, убив животное, они сразу же перерезают ему подколенное сухожилие. Убив лису, аляскинский эскимос старательно перерезает все сухожилия на ее ногах, чтобы дух не смог оживить тело. Но перерезание сухожилий убитого животного является не единственной мерой предосторожности, которую предусмотрительный дикарь принимает для того, чтобы обезвредить дух своей жертвы. В старину, когда айн, выйдя на охоту, первой убивал лису, он не забывал туго перевязать ей пасть, чтобы дух не выскользнул через это отверстие и не предупредил своих сородичей о приближении охотника. Амурские гиляки выдавливают глаза убитых тюленей, иначе их души узрят своих убийц и отомстят за себя тем, что расстроят тюлений промысел.

Кроме животных, которых первобытный человек страшился из‑за их силы и свирепости, а также животных, которым он поклонялся по причине ожидаемых от них благодеяний, имеется еще одна категория животных, которых он считает необходимым умиротворять поклонением и жертвоприношениями. К этой категории относятся, в частности, вредители, которые наводят порчу на его посевы и стада. Чтобы отделаться от этих заклятых врагов, крестьянин прибегает к многочисленным магическим приемам. Часть из них имеет своей целью уничтожить или устрашить вредителей. Другая часть убедить их подобру‑поздорову оставить плоды и скот в покое. Так. эстонские крестьяне с острова Эзель испытывают великий ужас перед долгоносиками, причиняющими их полям колоссальный вред. Крестьяне называют это насекомо