Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Часть 2. Сократ, Платон, Аристотель↑ Стр 1 из 39Следующая ⇒ Содержание книги
Поиск на нашем сайте
Глава. 11 Сократ Глава. 12 Влияние Спарты Глава. 13 Источники взглядов Платона Глава. 14 Утопия Платона Глава. 15 Теория идей Глава. 16 Теория бессмертия Платона Глава. 17 Космогония Платона Глава. 18 Знание и восприятие у Платона Глава. 19 Метафизика у Аристотеля Глава. 20 Этика Аристотеля Глава. 21 Политика Аристотеля Глава. 22 Логика Аристотеля Глава. 23 Физика Аристотеля Глава. 24 Ранняя греческая математика и астрономия
Часть 3. Древняя философия после Аристотеля Глава 25 Эллинистический мир Глава 26 Киники и скептики Глава 27 Эпикурейцы Глава 28 Стоицизм Глава 29 Римская империя и ее отношение к культуре Глава 30 Плотин
Книга 2. Католическая философия Введение Глава 1. Религиозное развитие евреев Глава 02. Христианство в первые четыре столетия Глава 03. Три доктора церкви Глава 04. философия и теология Св. Августина Глава 05. V и VI столетия Глава 06. Св. Бенедикт и Григорий Великий Глава 07. Папство в века мрака Глава 09. Церковная реформа XI столетия Глава 10. Мусульманская культура и философия Глава 11. XII столетие Глава 12. XIII столетие Глава 13. Св. Фома Аквинский Глава 14. Францисканские схоласты Глава 15. Упадок папства
Книга 3. Часть 1. От Возрождения до Юма. Глава I. Общая характеристика Глава II. Итальянское Возрождение Глава III. Макиавелли Глава IV. Эразм и Мор Глава V. Реформация и контрреформация Глава VI. Развитие науки Глава VII. Фрэнсис Бэкон Глава VIII. Левиафан Гоббса Глава IX. Декарт Глава X. Спиноза Глава XI. Лейбниц Глава XII. Философский либерализм Глава XIII. Теория познания Локка Глава XIV. Политическая философия Локка Глава XV. Влияние Локка Глава XVI. Беркли Глава XVII. Юм
Часть 2. От Руссо до наших дней Глава XVIII. Движение романтизма Глава XIX. Руссо Глава XX. Кант Глава XXI. Течения мысли в XIX столетии Глава XXII. Гегель Глава XXIII. Байрон Глава XXIV. Шопенгауэр Глава XXV. Ницше Глава XXVI. Утилитаристы Глава XXVII. КАРЛ МАРКС Глава XXVII. Бергсон Глава XXVIII. Вильям Джеймс Глава XXIX. Джон Дьюи Глава XXX. Философия логического анализа
ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА
Книга Б. Рассела «История западной философии» является одной из тех немногих книг, которая способна вызвать любопытство людей, не имевших дело с философией, но людей образованных. Вот два тому свидетельства. Борхес сказал как‑то, что если бы ему было суждено навсегда оказаться на Луне и взять с собой лишь пять книг, одной из них была бы «История западной философии». Другой пример – из жизни крупного научного центра России. Университетское издательство, выпустившее очередное издание книги Рассела, ради экономии бумаги напечатало на обороте верстки Рассела текст книги видного математика. Все сроки сверки математиком текста уже вышли, а издательство не могло получить верстку назад. Оказалось, что математик читал все это время разрозненные страницы книги Рассела, находя большое удовольствие в таком странном знакомстве с философией. Рассел написал много книг, но история написания «Истории» стоит особняком. С ней связан один из наиболее трудных эпизодов в жизни знаменитого философа, и история эта показательна во многих отношениях, демонстрируя отношение общества к философии и философам. В изложении обстоятельств создания «Истории западной философии» я многое позаимствовал из книги А. Дж. Айера «Рассел»[1]. Осенью 1938 года Рассел прибыл вместе с семьей в Америку в качестве приглашенного профессора в университете Чикаго. После этого он получил аналогичное приглашение от Калифорнийского университета, а в 1940 году Совет по высшему образования Нью‑Йорка предложил ему стать профессором городского университета. Но едва он успел принять это предложение и уволиться из Калифорнийского университета, как поднялся настоящий крик против этого назначения. Он исходил от католических кругов, и в вину Расселу вменялись его агностицизм и приписываемая ему пропаганда и практика сексуального аморализма. Поскольку Совет по высшему образованию твердо отстаивал свое решение принять на работу знаменитого философа, противники предприняли сильный ход. Некая миссис Кей из Бруклина была подвигнута на то, чтобы выдвинуть обвинение против Совета, суть которого сводилась к следующему: если приглашение Рассела не будет аннулировано, тогда преподавателем ее дочери может стать человек с ужасной репутацией. То обстоятельство, что Рассел был приглашен читать курс логики в Колледж свободных искусств, в который в те времена женщины не допускались, никем не было принято во внимание. Адвокат миссис Кей, Голдстайн, опираясь по большей части на свое воображение, описал в своей речи работы Рассела как «распутные, сладострастные, похотливые, развратные, эротоманиакальные, распаляющие, недостойные, узколобые, лживые, лишенные морального стержня». Приведя отрывок из книги Рассела «Об образовании», что «ребенок должен с самого раннего возраста иметь возможность видеть своих родителей, а также братьев и сестер без одежды, когда это происходит в естественных условиях», адвокат обвинил Рассела в организации нудистской колонии и добавил совсем уж без всяких на то оснований, что Рассел пописывает похабные стишки и одобряет гомосексуализм. Рассел не смог ответить на эти обвинения, поскольку не являлся участником судебного процесса. Дело рассматривалось судьей‑католиком по имени Макгеен, который решил его в пользу истца на том основании, что учение Рассела может подвинуть его учеников на преступные деяния. В печати против Рассела была поднята несправедливая шумная и злобная кампания, которая вызвала характерное замечание Рассела: «Запахло всеми выгребными ямами Америки». Совет по высшему образованию был лишен возможности апеллировать из‑за юридических хитросплетений, да и апелляция была бы бесполезной, поскольку городской бюджет был урезан мэром Лагардия с таким умыслом, чтобы приглашение Рассела оказалось невозможным уже по финансовым обстоятельствам. В результате этого процесса Рассел оказался в США почти полностью без средств к существованию. Хотя многие видные ученые выступили в его защиту, они не смогли убедить университетские власти практически по всей Америке дать Расселу работу. Все его запланированные лекционные турне были аннулированы, и ни один журнал и ни одна газета не печатали его статей. К счастью, Гарвардский университет имел достаточно смелости и достоинства подтвердить свое приглашение, и Рассел смог провести один семестр в этом университете. Все это время Рассел пребывал в крайней нужде, не имея порой денег даже на автобусный билет. В письме издателю, опубликовавшему в знаменитой серии «Библиотека живущих философов» том, посвященный Расселу (в котором были статьи таких авторов как Эйнштейн и Гедель), Рассел просит того прислать ему книгу, поскольку у него нет средств на ее приобретение. Крайне затруднительное положение Рассела было облегчено доктором Барнсом, эксцентричным миллионером из Филадельфии, владельцем огромной коллекции современной живописи и изящных искусств и основателем частного фонда, призванного главным образом просвещать историков искусства. Барнс пригласил Рассела читать в Фонде лекции и подписал с ним пятилетний контракт. Этот контракт, однако, через два года был разорван на том основании, что лекции, которые составили основу будущей «Истории западной философии», были недостаточно подготовлены. Забавно, что предлогом для разрыва контракта было требование членов Фонда запретить жене Рассела, которая присутствовала на лекциях, вязать при этом, – требование, которое Рассел отклонил. На самом деле Барнс был известен своей неуживчивостью с творческими людьми, и Рассела предупреждали об этом. В конфликте с Барнсом Расселу больше повезло с судьей, чем в предыдущем случае. Он получил возмещение ущерба в связи с увольнением. Сами же лекции переросли в книгу «История западной философии», оказавшуюся наиболее успешной в финансовом отношении из всех книг Рассела. «Я испытывал подлинное удовольствие при написании этой истории, потому что всегда полагал, что изложение истории должно быть обстоятельным… Я рассматривал начало „Истории западной философии“ как историю культуры, но в более поздних разделах, когда на первое место выступает наука, содержание работы уже было трудно втиснуть в эти рамки. Я старался изо всех сил, но не полностью уверен, что мне все удалось. Меня часто упрекали, что я писал не подлинную историю, но давал предвзятое объяснение событий, произвольно отобранных мною. Но, с моей точки зрения, человек не может написать интересную историю без пристрастий, да и вообще трудно вообразить человека без подобного рода предубеждений. И претензии на их отсутствие я считаю просто притворством. Больше того, книга, как и всякая другая работа, сохраняет единство благодаря какой‑то уже принятой точке зрения. Именно по этой причине книга, состоящая из очерков разных авторов, менее интересна, чем книга, написанная одним человеком. И поскольку я не допускаю существования человека без пристрастий, я думаю, что лучшее, что можно сделать в случае написания масштабной истории, – это принять пристрастия автора, а тем читателям, которые недовольны ими, обратиться к другим авторам с противоположными пристрастиями. Вопрос о том, какое пристрастие ближе к истине, должен быть оставлен потомкам»[2]. Таковы обстоятельства написания «Истории западной философии». Как уже говорилось, она оказалась наиболее успешной из книг Рассела в финансовом отношении. Вместе с тем многие полагают, что как раз те книги, которые принесли Расселу широкую известность, уступают по глубине и фундаментальности его специальным работам. В этом отношении «История» не считается, так сказать, «репрезентативным» произведением, дающим полное представление о силе философского таланта Рассела. Тем не менее именно в «Истории западной философии» можно увидеть многое из того, что характерно для Рассела как философа. История русского издания «Истории западной философии» также весьма любопытна. Мало кто из нынешних молодых людей знает о серии книг под грифом «Для научных библиотек». Между тем для моего поколения серия было подлинным событием. В период хрущевской оттепели появилась возможность опубликовать некоторые книги так называемых «буржуазных философов». Издавались же эти книги крайне ограниченным тиражом, с грифом «Для научных библиотек». Трудно сказать, какого рода «научные библиотеки» имелись при этом в виду, но достать эти книги было действительно трудно. Одной из первых книг этой серии была книга Рассела «Человеческое познание», изданная в 1957 году. Годом позже был выпущен «Логико‑философский трактат» Л. Виттгенштейна. А в 1959 были изданы «История западной философии» Рассела и «Значение и необходимость» Карнапа. Примерно тогда же появилась книга Ф. Франка «Философия науки». Недолго существовала эта серия, и одной из последних книг в ней была монументальная компиляция Т. Хилла «Современные теории познания», изданная в 1966 году. Естественно, что все русские издания «буржуазных мыслителей» сопровождались предупреждениями об ошибочности изложенных в них идей, а также послесловиями, в которых разоблачалась философская позиция автора, в целом враждебная марксизму. В связи с этим вспоминается типичная история, рассказанная американским профессором Б. Данэмом. Он был приглашен выступить на семинаре перед сторонниками философии обыденного языка, и перед его выступлением ведущая предупредила участников семинара об ошибках, которые наверняка будут содержаться в докладе. Данэм язвительно пишет, что всегда подозревал жрецов культа естественного языка в непорядочности, но не до такой степени. Но когда речь идет об идеологии (неважно какой, как это видно из примера, – левой или правой), понятие порядочности, видимо, просто неуместно. Расселу отчасти повезло, потому что в то время он был известен как «борец за мир», а борьба за мир была важной составной частью советской политики. В год русского издания (1959 год) Рассел был во главе движения за ядерное разоружение в Великобритании и даже возглавлял марши протеста общественности в Олдермастон, где располагалась американская база ядерного оружия. Быть может, это обстоятельство сыграло свою роль в решении издать его книги. Но даже при таких смягчающих обстоятельствах предупреждающих предисловий и осуждающих послесловий было недостаточно, и в некоторых местах требовалось более радикальное вмешательство – глава «Истории западной философии» под названием «Маркс» была изъята из русского издания вообще. Как заметил редактор русского издания, весьма прискорбно, что Рассел, столь худо зная Маркса, все‑таки удосужился написать про него целую главу. А редактором русского издания был известный философ В. Ф. Асмус (кстати, тесть известного писателя Ю. Нагибина). У меня сложилось впечатление, что он достаточно либерально отнесся к сугубо технической стороне редактирования перевода, потому что в нем была масса неточностей и искажений текста и, кроме того, отсутствовала унификация терминологии, что полностью на совести редактора, поскольку книга переводилась несколькими людьми. Такого рода проблемы существуют при издании любой книги, тем более такой большой. Но зато редактор написал огромное (более полусотни страниц) послесловие. Странное впечатление вызывает оно сегодня, и нет смысла по вполне понятным причинам ворошить старое. Но одно обстоятельство очень важно – Асмус еще не осознает, что имеет дело не просто с известным «буржуазным» философом, а с человеком, вклад которого в культуру несоизмерим со любым «идеологически правильным взглядом» на философию и человеческую цивилизацию в целом. Вообще русское издание «Истории западной философии» было сделано весьма добротно. Когда я читал ее в первый раз, мне не бросались в глаза никакие неточности или искажения. Протест вызывала лишь гегельянская традиция перевода ряда терминов (скажем, mind переводился как дух или сознание, но не как ум, что более соответствует британской традиции эмпиризма). И тем не менее, когда я, исходя из стремления обновить справочный материал книги (я имею в виду ссылки на отсутствующие у читателей тех лет книги на русском языке – например, сочинения Платона или Аристотеля), перечитал ее, то обнаружил, что в ряде мест перевод должен быть более точным. Я сверил перевод со вторым английским изданием и внес соответствующие изменения, которые и были учтены при переиздании «Истории западной философии» издательством Новосибирского государственного университета в 1994 году. За этим изданием последовали еще ряд переизданий уже моей редакции книги. Исключение составляет издание «Феникса», в котором ростовские издатели, не мудрствуя лукаво, перепечатали книгу 1959 года без всяких изменений основного текста. Итак, между первым и вторым русским изданием «Истории» прошло больше тридцати лет. Я опирался на перевод, сделанный другими людьми, не консультируясь с ними (вряд ли кто‑нибудь из тех, кто делал тот перевод, захотел бы вернуться к такому старому проекту). Какие права на эту книгу дает эта моя редакция, а также значительнейшее обновление справочного материала и цитат (теперь, наверное, эта работа должна быть проделана еще раз, учитывая то, что почти все цитированные издания теперь уже доступны на русском языке), с точки зрения законодательства является сложным вопросом. Как бы то ни было, я рекомендую отредактированное мною издание, поскольку книга имеет все привлекательные качества с точки зрения «постороннего» по отношению к философии читателя. А что можно сказать о книге с точки зрения читателя‑профессионала? По этому поводу много что можно сказать, и я назову лишь пару обстоятельств, которые чаще всего упоминаются критиками Рассела. Рассел часто нарушает канон, к которому привычны студенты философии. История философии в расселовском изложении не имеет доксографического характера. Так, из традиционной последовательности «Кант – Фихте – Шеллинг – Гегель» выпадают в расселовском изложении два срединных звена. Французскому Просвещению уделено весьма мало места. Рассела часто упрекают в одностороннем взгляде на историю философии, диктуемом тем обстоятельством, что при всем богатстве точек зрения Рассела по ходу эволюции его философских взглядов он все‑таки принадлежит школе британского эмпиризма. И что, например, уничтожающая критика Бергсона полностью игнорирует те черты метафизики, которые получили свое развитие у Уайтхеда, бывшего соавтора Рассела по «Principia Mathematica». Однако на это можно сказать, что германская философия была гораздо уже в своем кругозоре. Так, по замечанию одного из историков философии, у британцев всегда был «их» Кант, в то время как немецкие философы почти не читали Локка. «История западной философии» отличается от традиционных историй философии прежде всего тем, что в ней рассказчик не смотрит на своих героев «снизу вверх», полный почтения и страха перед великими умершими предшественниками. Рассел сам по себе имеет столь большой вес в истории философии, что беседует с классиками мировой философии «на равных». Такой способ изложения имеет очевидные преимущества по сравнению с традиционным, и Рассел использует их в полной мере. Так, например, вряд ли какой‑либо историк философии готов, как Рассел, признаться, что он никогда не был в состоянии понять, что подразумевается под словом «категория» у Аристотеля, у Канта и у Гегеля (глава «Логика Аристотеля»). В высшей степени сочувственное отношение к предприятию Локка, теория которого вымела столь много «метафизического хлама», говорит о полной уверенности Рассела в том, что он в своей теории свободен от многих трудностей его предшественников. Уверенность в новой форме эмпиризма, а именно, логическом атомизме, такого человека как Рассел, который «был философом всех философий или философом без собственной философии», многого стоит в том отношении, что ставит логический атомизм наравне с великими философскими системами. Только философ самого высокого уровня готов признаться также, что не может считать Канта величайшим из философов, и скупо отмечает, «что было бы глупо не признавать его огромного значения». Весьма характерным в этом отношении является очерк Рассела о Бергсоне. Глава о французском философе представляет собой очерк, написанный в 1912 году (в нынешнем издании, как и во втором английском издании, существенно сокращенный по сравнению с первым изданием на русском языке). Можно представить себе, какой интеллектуальной смелостью должен обладать человек, выступающий против наиболее популярного (как в хорошем, так и в плохом смысле слова) в Европе философа. В первом русском издании глава о Бергсоне была гораздо большей по объему (фактически это была перепечатка статьи из журнала «Монист»), но во втором английском издании, которому я следовал, эта глава значительно сокращена. Таковы некоторые особенности «Истории западной философии». Впрочем, эти вещи интересны больше профессионалам. Между тем книга в основном обращена к образованным читателям. Сам Рассел как‑то сказал, что великие философы XVII‑XVIII веков писали для «досужих джентльменов», и только позднее философия стала профессиональной. В «Истории» Рассел продолжает лучшие традиции своих великих предшественников, и хотя «досужий джентльмен» в нынешнее время трансформировался в образованного читателя, круг читателей при этом расширился. Рассела часто называют Вольтером двадцатого века, и с моей точки зрения эта его ипостась великого просветителя и апостола свободомыслия лучше всего проявилась в «Истории западной философии». Я рекомендую эту книгу всем, кто не считает философию чем‑то неудобоваримым, кто ценит прекрасный стиль и глубину сочинений. Лауреат Нобелевской премии по литературе Бертран Рассел написал книгу, которая заслуженно именуется «книгой века». Доктор философских наук, профессор Директор Института философии и права Сибирского отделения Российской академии наук В. В. Целищев
ПРЕДИСЛОВИЕ
Чтобы эта книга могла избежать более суровой критики, чем та, которую она, несомненно, заслуживает, необходимо сказать несколько слов в качестве извинения и объяснения. Извинения необходимо принести специалистам по тем или иным философским школам или отдельным философам. За исключением, возможно, одного лишь Лейбница, любой из тех философов, которых я рассматриваю в данной книге, некоторым другим специалистам известен гораздо лучше, чем мне. Если, однако, книги, охватывающие весьма широкие области знания, должны все‑таки писаться, то неизбежно, поскольку мы не бессмертны, что те, кто сочиняет подобные книги, должны затрачивать меньше времени на любую их часть, чем, может быть, затрачивается авторами, которые сосредоточивают основное свое внимание на отдельной личности или каком‑либо коротком периоде времени. Некоторые, чья ученая строгость непреклонна, сделают заключение, что книги, охватывающие весьма широкие области, вообще не должны писаться или, если они все же пишутся, то их следует составлять из монографий большого числа авторов. Однако сотрудничество многих авторов связано с известными изъянами в изложении истории философии. Если имеется какое‑либо единство в развитии истории, если существует внутренняя связь между тем, что было раньше, и тем, что имело место позже, то для изложения этого совершенно необходимо, чтобы ранний и поздний периоды были синтезированы одним ученым. Человеку, изучающему Руссо, будет, по‑видимому, трудно отдать должное той связи, которая существует у Руссо со Спартой Платона и Плутарха, историк же Спарты не мог пророчески предвидеть Гоббса, Фихте или Ленина. Выявление таких связей и представляет собой одну из целей, стоящих перед автором настоящей книги. Поставленная цель может быть достигнута только в обширном обозрении. Написано много историй философии, но ни одна из них, насколько мне известно, не преследовала такой цели, какую я выдвигаю перед собой. Философы являются одновременно и следствиями и причинами – следствиями социальных обстоятельств, политики и институтов того времени, к которому они принадлежат, и причинами (в случае, если те или иные философы удачливы) убеждений, определяющих политику и институты последующих веков. В большинстве историй философии каждый мыслитель действует как бы в пустоте; его взгляды излагаются изолированно, исключая, самое большее, связь их с воззрениями более ранних философов. Я же, со своей стороны, каждого философа пытаюсь рассматривать (насколько это возможно сделать, не отходя от истины) в качестве продукта окружающей его среды, то есть как человека, в котором выкристаллизовались и сконцентрировались мысли и чувства, свойственные обществу, частью которого он является. Это привело к тому, что в книгу включены некоторые главы, относящиеся к чисто социальной истории. Никто не сможет понять стоиков и эпикурейцев без определенного знания эпохи эллинизма или схоластов без хотя бы беглого анализа истории развития церкви с V по XIII столетие. Поэтому я коротко излагаю те моменты основных направлений исторического развития, которые, по моему мнению, оказали наибольшее влияние на философскую мысль, и с возможной полнотой освещаю, может быть, незнакомые некоторым читателям периоды истории; это касается, например, раннего средневековья. Но из этих исторических глав я строжайшим образом выбрасываю все, что имело небольшое отношение или вовсе не имело никакого отношения к философии данного или последующего периода. Проблема отбора материала для такой книги, как эта, порождает весьма большие трудности. Лишенная подробностей, книга становится сухой и неинтересной, обилие же деталей заключает в себе опасность сделать ее невыносимо длинной. Я стремился к компромиссу, исследуя воззрения только тех мыслителей, которые, на мой взгляд, имеют выдающееся значение, и упоминания в связи с ними о таких деталях (даже если они не являются определяющими), которые представляют ценность ввиду их иллюстративного и оживляющего характера. Философия, начиная с древнейших времен, была не просто делом школ или споров между небольшими группами ученых людей. Она является неотъемлемой часть частью жизни общества, и как таковую я и старался ее рассматривать. Если предлагаемая книга обладает какими‑либо достоинствами, то источником их является указанная точка зрения. Своим существованием эта книга обязана д‑ру Альберту С. Бэрнесу, будучи первоначально задумана и частично прочитана в виде лекций на основе фонда Бэрнеса в Пенсильвании. Как и при написании большинства моих сочинений, начиная с 1932 года мне все время оказывалась большая помощь в исследовательской работе, а также во многих других отношениях моей женой Патрицией Рассел. Бертран Рассел
ВВЕДЕНИЕ
Концепции жизни и мира, которые мы называем «философскими», являются продуктом двух факторов: один из них представляет собой унаследованные религиозные и этические концепции, другой – такого рода исследования, которые могут быть названы «научными», употребляя это слово в самом широком смысле. Отдельные философы сильно различаются между собой в зависимости от пропорции, в какой эти два фактора входили в их систему, но наличие обоих является в определенной степени тем, что характеризует философию. «Философия» – слово, которое употреблялось во многих смыслах, более или менее широких или узких. Я предлагаю употреблять это слово в самом широком смысле, который и попытаюсь теперь объяснить. Философия, как я буду понимать это слово, является чем‑то промежуточным между теологией и наукой. Подобно теологии, она состоит в спекуляциях по поводу предметов, относительно которых точное знание оказывалось до сих пор недостижимым; но, подобно науке, она взывает скорее к человеческому разуму, чем к авторитету, будь то авторитет традиции или откровения. Все определенное знание, по моему мнению, принадлежит к науке; все догмы, поскольку они выходят за пределы определенного знания, принадлежат к теологии. Но между теологией и наукой имеется Ничейная Земля, открытая для атак с обеих сторон; эта Ничейная Земля и есть философия. Почти все вопросы, которые больше всего интересуют спекулятивные умы, таковы, что наука на них не может ответить, а самоуверенные ответы теологов более не кажутся столь же убедительными, как в предшествующие столетия. Разделен ли мир на дух и материю, а если да, то что такое дух и что такое материя? Подчинен ли дух материи, или он обладает независимыми силами? Имеет ли Вселенная какое‑либо единство или цель? Развивается ли Вселенная по направлению к некоторой цели? Действительно ли существуют законы природы, или мы просто верим в них благодаря лишь присущей нам склонности к порядку? Является ли человек тем, чем он кажется астроному, – крошечным комочком смеси углерода и воды, бессильно копошащимся на маленькой и второстепенной планете? Или же человек является тем, чем он представлялся Гамлету? А может быть, он является и тем и другим одновременно? Существуют ли возвышенный и низменный образы жизни, или же все образы жизни являются только тщетой? Если же существует образ жизни, который является возвышенным, то в чем он состоит и как мы его можем достичь? Нужно ли добру быть вечным, чтобы заслуживать высокой оценки, или же к добру нужно стремиться, даже если Вселенная неотвратимо движется к гибели? Существует ли такая вещь, как мудрость, или же то, что представляется таковой, – просто максимально рафинированная глупость? На такие вопросы нельзя найти ответа в лаборатории. Теологи претендовали на то, чтобы дать на эти вопросы ответы и притом весьма определенные, но самая определенность их ответов заставляет современные умы относиться к ним с подозрением. Исследовать эти вопросы, если не отвечать на них, – дело философии. К чему тогда, можете вы спросить, тратить время на подобные неразрешимые вопросы? На это можно ответить и с точки зрения историка, и с точки зрения личности, стоящей перед ужасом космического одиночества. Ответ историка, постольку, поскольку я способен его предложить, будет дан на протяжении этой работы. С того времени как люди стали способны к свободному размышлению, их действия в бесчисленных важных аспектах оказались в зависимости от их теорий относительно природы мира и человеческой жизни и от теорий о том, что такое добро и что такое зло. Это так же верно относительно настоящего времени, как и относительно прошлого. Чтобы понять эпоху или нацию, мы должны понять ее философию, а чтобы понять ее философию, мы должны сами в некоторой степени быть философами. Здесь налицо взаимная обусловленность: обстоятельства жизни людей во многом определяют их философию, но и наоборот, их философия во многом определяет эти обстоятельства. Это взаимодействие, имевшее место в течение веков, будет предметом последующего изложения. Есть, однако, и более личностный ответ. Наука говорит нам, что мы способны познавать, но то, что мы способны познавать, ограниченно, и если мы забудем, как много лежит за этими границами, то утратим восприимчивость ко многим очень важным вещам. Теология, с другой стороны, вводит догматическую веру в то, что мы обладаем знаниями там, где фактически мы невежественны, и тем самым порождает некоторого рода дерзкое неуважение к Вселенной. Неуверенность перед лицом живых надежд и страхов мучительна, но она должна сохраняться, если мы хотим жить без поддержки утешающих басен. Нехорошо и то и другое: забывать задаваемые философией вопросы и убеждать себя, что мы нашли бесспорные ответы на них. Учить тому, как жить без уверенности и в то же время не быть парализованным нерешительностью, – это, пожалуй, главное, что может сделать философия в наш век для тех, кто занимается ею. Философия как нечто отличное от теологии возникла в Греции в VI веке до н.э. Пережив свою историю в античную эпоху, она снова, в эпоху возникновения христианства и падения Рима, была поглощена теологией. В течение своего второго великого периода, от XI до XIV века, она испытывает господство католической церкви, если не говорить о немногих великих мятежниках, таких, как император Фридрих II (1195–1250). Этому периоду был положен конец тем хаосом, который достиг своего кульминационного пункта в эпоху Реформации. Третий период – начиная с XVII столетия и вплоть до нашего времени – в большей степени, чем какой‑либо из предшествующих, находится под влиянием науки. Традиционные религиозные верования сохраняют свое значение, но чувствуется необходимость их оправдания и видоизменения всюду, где наука, по‑видимому, требует этого. Немногие из философов этого периода являются ортодоксальными с католической точки зрения, в их теориях светское государство занимает более важное место, чем церковь. Общественная связь и личная свобода, подобно религии и науке, находятся в состоянии конфликта или неустойчивого компромисса в течение всего этого периода. В Греции социальная связь обеспечивалась верностью по отношению к городу‑государству; даже Аристотель, хотя в его время Александр сделал город‑государство устаревшим явлением, не мог видеть какого‑либо преимущества в другой политике. Степень, в какой индивидуальная свобода урезывалась долгом личности перед городом‑государством, была весьма различна. В Спарте личность имела мало свободы, как это имеет место в современной Германии или России. Несмотря на эпизодические преследования, в Афинах в лучшие времена граждане обладали совершенно исключительной свободой от ограничений, налагаемых государством. Вплоть до Аристотеля в греческой мысли доминировало чувство глубокой религиозной и патриотической преданности городу‑государству; ее этические системы были приспособлены к жизни граждан городов‑государств и содержали в себе значительные политические элементы. Но концепции, соответствующие эпохе независимости греков, стали больше неприменимыми, как только греки оказались под властью сперва македонцев, а затем римлян. Это привело, во‑первых, вследствие разрыва с традицией к утрате силы, а во‑вторых, породило этику, более индивидуалистическую и менее общественную. Стоики рассматривали добродетельную жизнь скорее в плане отношения души к Богу, чем гражданина к государству. Таким образом, они расчищали путь христианству, которое первое время было, подобно стоицизму, аполитичным учением, поскольку в течение первых трех столетий приверженцы христианства не имели никакого влияния на правительство. В течение шести с половиной веков, начиная с Александра Великого и кончая Константином, общественная связь обеспечивалась вовсе не философией и не старинным чувством преданности, но силой, прежде всего силой армии, а затем гражданской администрации. Римские армии, римские дороги, римское право и римские чиновники сперва создали, а потом охраняли мощное централизованное государство. Нельзя приписывать какую‑либо роль римской философии в этом деле, потому что она не играла никакой роли. На протяжении этого длительного периода греческие идеи, унаследованные от эпохи свободы, переживали процесс постепенного преобразования. Некоторые из старых идей, особенно те, которые мы должны рассматривать как специфически религиозные, выиграли сравнительно в своем значении; другие, более рационалистические, были отброшены в силу их несоответствия духу времени. Таким образом, поздние язычники видоизменяли греческую традицию, пока она не стала пригодной для слияния с христианским учением. Христианство популяризировало важный взгляд, уже подразумевавшийся в учении стоиков, но чуждый общему духу античности: я имею в виду взгляд, согласно которому долг человека перед Богом является более настоятельным, чем его долг перед государством[3]. Взгляд, что «мы должны слушаться скорее Бога, чем Человека», как говорили Сократ и апостолы, пережил переход в веру Константина, потому что ранние христианские императоры были арианами или склонялись к арианизму. Когда же императоры стали ортодоксальными, этот взгляд канул в вечность. В Византийской империи он оставался в латентном состоянии, так же обстояло дело позднее и в Российской империи, которая заимствовала свое христианство из Константинополя [4]. Но на Западе, где католические императоры были почти немедленно замещены (за исключением части Галлии) еретическими варварами‑завоевателями, превосходство религиозного долга перед политическим сохранилось и в некоторой степени продолжает сохраняться в настоящее время. Вторжение варваров на шесть веков положило конец существованию цивилизации в Западной Европе. Она еще теплилась в Ирландии, пока датчане не разрушили ее и там в IX веке, но прежде чем угаснуть совсем, она породила одну замечательную фигуру – Иоанна Скота Эригену. В Восточной империи греческая цивилизация в неизменном состоянии, как в музее, просуществовала до падения Константинополя в 1453 году, но, кроме художественной традиции и юстиниановского кодекса римского права, Константинополь не дал миру ничего значительного. В течение этого периода мрака, с конца V века до середины XI века, западноримский мир претерпел некоторые очень интересные изменения. Конфликт между долгом по отношению к Богу и по отношению к Государству, который принесло с собой христианство, принял форму конфликта между церковью и королем. Церковная юрисдикция папы распространилась на Италию, Францию и Испанию, Великобританию и Ирландию, Германию, Скандинавию и Польшу. Сначала за пределами Италии и Южной Франции контроль папы над епископами и аббатами был очень слаб, но со времени Григория VII (конец XI века) этот контроль стал реальным
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2016-08-26; просмотров: 258; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.135.247.237 (0.015 с.) |