Васков: Я здоровый, не боись. Выздоровей только к завтрему. Очень тебя прошу, выздоровей.

 

ЧЕТВЕРТАК: Диверсанты на прямую вышли, оставляя куст, где Четвертак пряталась, метрах в двадцати левее. Дозоры, что по бокам шли, себя не обнаруживали, но Федот Евграфыч уже знал, где они пройдут. Вроде никто на них нарваться не мог, но старшина все же осторожно снял автомат с предохранителя.

Немцы шли молча, пригнувшись и выставив автоматы. Прикрытые дозорами, они почти не глядели по сторонам, цепко всматриваясь вперед и каждый миг ожидая встречного выстрела. Через несколько шагов они должны были оказаться в створе между Четвертак и Васковым, и с этого мгновения спины их уже были бы подставлены охотничьему прищуру старшины.

С шумом раздались кусты, и из них порскнула вдруг Галя. Выгнувшись, заломив руки за голову, метнулась через поляну наперерез диверсантам, уже ничего не видя и не соображая.

Коротко ударил автомат. С десятка шагов ударил в тонкую, напряженную в беге спину, и Галя с разлету сунулась лицом в землю, так и не сняв с головы заломленных в ужасе рук. Последний крик ее затерялся в булькающем хрипе, а ноги еще бежали, еще бились, вонзаясь в мох носками сапог.

 

РОДИНА: Шагнув нежданно за порог

С повесткой военкома,

Я знала – путь лежит далек –

И попрощалась с домом.

Ушла в тревожные края,

Где пламя разгорелось…

Там юность кончилась моя

И наступила зрелость.

 

VI. Женя Комелькова

 

КОМЕЛЬКОВА: Красивое белье было Женькиной слабостью. От многого она могла отказаться с легкостью, потому что характер ее был весел и улыбчив, но подаренные матерью перед самой войной гарнитуры упорно таскала в армейских вещмешках. Хоть и получала за это постоянные выговоры, наряды вне очереди и прочие солдатские неприятности.

ВАСКОВ: Особенно одна комбинашка была - с ума сойти.

КОМЕЛЬКОВА: Даже Женькин отец фыркнул:

ОТЕЦ: Ну, Женька, это чересчур. Куда готовишься?

КОМЕЛЬКОВА: На вечер! - гордо сказала Женька, хоть и знала, что он имел в виду совсем другое. Они хорошо друг друга понимали.

ОТЕЦ: На кабанов пойдешь со мной?

МАТЬ: Не пущу! - пугалась мать. - С ума сошел: девочку на охоту таскать.

ОТЕЦ: Пусть привыкает! - смеялся отец. - Дочка красного командира ничего не должна бояться.

КОМЕЛЬКОВА: И Женька ничего не боялась. Скакала на лошадях, стреляла в тире, сидела с отцом в засаде на кабанов, гоняла на отцовском мотоцикле по военному городку. А еще танцевала на вечерах цыганочку и матчиш, пела под гитару и крутила романы с затянутыми в рюмочку лейтенантами. Легко крутила, для забавы, не влюблялась.

ОТЕЦ: Женька, совсем ты голову лейтенанту Сергейчуку заморочила. Докладывает мне сегодня: "Товарищ Евг... генерал..."

КОМЕЛЬКОВА: Врешь ты все, папка. Счастливое было время, веселое, а мать все хмурилась да вздыхала: взрослая девушка, барышня уже, как в старину говорили, а ведет себя... Непонятно ведет: то тир, лошади да мотоцикл, то танцульки до зари, лейтенанты с ведерными букетами, серенады под окнами да письма в стихах.

МАТЬ: Женечка, нельзя же так. Знаешь, что о тебе в городе говорят?

КОМЕЛЬКОВА: Пусть болтают, мамочка!

МАТЬ: Говорят, что тебя с полковником Лужиным несколько раз встречали. А ведь у него семья, Женечка. Разве ж можно?

КОМЕЛЬКОВА: Нужен мне Лужин!.. - Женька передергивала плечами и убегала. А Лужин был красив, таинственен и героичен: за Халхин-Гол имел орден Красного Знамени, за финскую - Звездочку. И мать чувствовала, что Женька избегает этих разговоров не просто так. Чувствовала и боялась... Лужин-то Женьку и подобрал, когда она одна-одинешенька перешла фронт после гибели родных.

ЛУЖИН: Подобрал, защитил, пригрел и не то, чтобы воспользовался беззащитностью - прилепил ее к себе.

КОМЕЛЬКОВА: Тогда нужна была ей эта опора, нужно было приткнуться, выплакаться, пожаловаться, приласкаться и снова найти себя в этом грозном военном мире. Все было как надо, - Женька не расстраивалась.

 

ВАСКОВ: Спустился вниз - под скалой Комелькова волосы расчесывает. Распустила - спины не видно. Стала гребенку вести - руки не хватает: перехватывать приходится. А волос густой, мягкий, медью отливает. И руки у нее плавно так ходят, неторопливо, покойно.

- Крашеные, поди? - спросил старшина и испугался, что съязвит сейчас и кончится вот это вот, простое.

КОМЕЛЬКОВА: Свои. Растрепанная я?

ВАСКОВ: Это ничего. Ладно, ладно. Оправляйся... О леший, опять это слово выскочило! Потому ведь из устава оно. Навеки врубленное.

КОМЕЛЬКОВА: Медведь ты, Васков, медведь глухоманный!.. - Товарищ старшина, а вы женаты?

ВАСКОВ: Глянул: сквозь рыжее пламя зеленый глаз проглядывает. Неимоверной силы глаз, как стопятидесятидвухмиллиметровая пушка-гаубица.

- Женатый, боец Комелькова.

КОМЕЛЬКОВА: Соврал, само собой. Но с такими оно к лучшему. - А где ваша жена?

ВАСКОВ: Известно где - дома.

КОМЕЛЬКОВА: А дети есть?

ВАСКОВ: Дети?.. Был мальчонка. Помер. Аккурат перед войной.

КОМЕЛЬКОВА: Умер?..

ВАСКОВ: Отбросила назад волосы, глянула - прямо в душу глянула. Прямо в душу. И ничего больше не сказала. Ни утешений, ни шуточек, ни пустых слов. Потому-то Васков и не удержался, вздохнул:

- Да, не уберегла маманя...

КОМЕЛЬКОВА: Сказал и пожалел. Так пожалел, что тут же вскочил и гимнастерку одернул, как на смотру.

 

Женька вообще никогда не расстраивалась. Вот и сейчас Женька знала, куда и зачем они бегут. Знала, хоть старшина ничего и не сказал, знала, а страха не было. Все в ней вдруг запеклось и потому не болело и не кровоточило. Словно ждало разрешения, но разрешения этого Женька не давала, а потому ничто теперь не отвлекало ее. Такое уже было однажды, когда эстонка ее прятала. Летом сорок первого, почти год назад... Она верила в себя и сейчас, уводя немцев, ни на мгновение не сомневалась, что все окончится благополучно.

Женькин автомат еще бил где-то, еще огрызался, все дальше и дальше уходя в лес. И Васков понял, что Комелькова, отстреливаясь, уводит сейчас немцев за собой. И даже когда первая пуля ударила в бок, она просто удивилась. Ведь так глупо, так несуразно и неправдоподобно было умирать в девятнадцать лет. А немцы ранили ее вслепую, сквозь листву, и она могла бы затаиться, переждать и, может быть, уйти. Но она стреляла, пока были патроны. Стреляла лежа, уже не пытаясь убегать, потому что вместе с кровью уходили и силы. И немцы добили ее в упор, а потом долго смотрели на ее гордое и прекрасное лицо...

 

РОДИНА: На нас порой

смотрели люди косо:

Мол, не девичье дело –

воевать,

А мы, таясь от мам,

срезали косы

И покидали теплую кровать.

Мы о себе

слыхали и такое,

Что от обиды

слезы жгли глаза.

Но не искали мы тогда

покоя,

Спеша в шинелях серых

на вокзал.

Пусть очень трудно

было нам когда-то

(была по росту ноша не мала),

Но мы горды,

что трудный путь солдата

С мужчинами делили

пополам.

 

VII. Рита Осянина

 

ОСЯНИНА: Из всех довоенных событий Рита Муштакова ярче всего помнила школьный вечер - встречу с героями-пограничниками. Рита помнила этот вечер так, словно он только-только окончился и застенчивый лейтенант Осянин, случайно на него попавший, все еще был рядом.

Рита тоже была не из бойких. Просто они с лейтенантом Осяниным случайно оказались рядом и сидели, боясь шевельнуться и глядя строго перед собой. А потом школьные затейники организовали игру, и им опять выпало быть вместе. А потом был общий фант: станцевать вальс - и они станцевали. А потом стояли у окна. А потом... Да, потом он пошел ее провожать.

И Рита страшно схитрила: повела его самой дальней дорогой. А он все равно молчал и только курил, каждый раз робко спрашивая у нее разрешения. И от этой робости сердце Риты падало прямо в коленки.

Они даже простились не за руку: просто кивнули друг другу, и все. Лейтенант уехал на заставу и каждую субботу писал ей очень короткое письмо. А она каждое воскресенье отвечала длинным. Так продолжалось до лета: в июне он приехал в городок на три дня, сказал, что на границе неспокойно, что отпусков больше не будет и поэтому им надо немедленно пойти в загс.

Рита нисколько не удивилась, но в загсе сидели бюрократы и отказались регистрировать, потому что до восемнадцати ей не хватало пяти с половиной месяцев. Но они пошли к коменданту города, а от него - к ее родителям и все-таки добились своего.

Рита была первой из их класса, кто вышел замуж. И не за кого-нибудь, а за красного командира, да еще пограничника. И более счастливой девушки на свете просто не могло быть.

На заставе ее сразу выбрали в женский совет и записали во все кружки. Рита училась перевязывать раненых и стрелять, скакать на лошади, метать гранаты и защищаться от газов. Через год она родила мальчика (назвали его Альбертом - Аликом), а еще через год началась война.

В тот первый день она оказалась одной из немногих, кто не растерялся, не ударился в панику: Рита еще в мае отправила Алика к своим родителям и поэтому могла заниматься спасением чужих детей.

Риту хотели отправить в тыл, а она просилась в бой. Ее гнали, силой запихивали в теплушки, но настырная жена заместителя начальника заставы старшего лейтенанта Осянина через день снова появлялась в штабе укрепрайона. В конце концов взяли санитаркой, а через полгода послали в полковую зенитную школу.