Глава 7. Судьбоносный переход в мазохизме

 

Он прижимался щекой

К вымытым дождем мостовым,

И он рыдал, попав в силки

Перевоплощения,

И снова вернулся к себе...

ФЕБ СНОУ. «Должно быть, это воскресение»

 

И ты можешь плакать,

Ты можешь лгать

За все хорошее, что я тебе сделаю,

Ты можешь умереть,

Но когда это случится,

И придет полиция, а ты будешь лежать мертвым,

Вспомни о том, что я говорил.

ПОЛЬ СИМОН. «Все, что было сложено, распадается»

 

Характер — это судьба,— говорил Гераклит; отличительная сущность мазохизма становится судьбой мазохиста. Боги являются частью человеческой сущности, и называть их богами, а не генетической предрасположенностью или психологическими механизмами, — значит иметь в виду Судьбу, а не фатализм.

Если характер — это судьба, то все, что мы собой представляем, является фатальным, ведет к нашей смерти. Прийти к согласию со своей судьбой — не легко прикоснуться к ней кончиками пальцев, а «войти в ее объятия», пока не захрустят кости.

Одна из моих пациенток, спокойная, умная, склонная к инсайтам, грамотная тридцатилетняя женщина, после десяти месяцев анализа мне призналась, что истинной причиной ее прихода на терапию были ее «мазохистские фантазии». Ее отвращение к себе, а также ее предположение, что она с таким же отвращением будет относиться ко мне, повисло между нами, словно тяжелый, вполне осязаемый занавес. Проявились истоки ее «болезни». Испытывая отчаяние наряду с особым мазохистским мужеством, она упрямо и мучительно решила проникнуть в эту болезнь, установить над ней контроль и ее преодолеть. Стиль ее поведения, как и его содержание, были типичным человеческим мазохизмом. Она колебалась между уравновешенностью, доведенной до совершенства, и периодической потерей самообладания, униженным подчинением и протестом, сразу вызывающим шок. Двигаясь по кругу эротических ощущений очарования и отвращения, удовольствия и боли, гордости и страдания, она все глубже и глубже погружалась в свои фантазии.

С того времени как она признала наличие реального мотива для обращения к аналитику, она понимала (иногда с испугом), что ей было суждено через все это пройти. По ее словам, она ощущала «неотвратимую неизбежность». Завлеченная, затянутая, задавленная беспорядочной массой мазохистских образов, она все больше и больше становилась субъектом воздействия, а не мотивирующим объектом. На терапевтическую работу влияла некая роковая необходимость; женщина должна была восстать против своей судьбы в образах своего мазохизма. Эта конфронтация бесконечно углубляется и создает «нечто третье» за рамками реальности аналитика и пациента. Здесь требуются усилия Прометеевых масштабов.

В основном ее фантазии были сексуальными, и сначала женщина ощущала их прежде всего как наказание. Этот комплекс был «патологическим», вызывал болезненные страдания, и потому она чувствовала себя виноватой. Она ощущала, что быть мазохистской — это наказание, и наказание заслуженное, но вместе с тем настаивала на том, что она не заслужила слишком строгого наказания. Оказавшись в порочном круге, она не могла из него выйти. Подобно Иксиону, попавшему в плен бесконечных несчастий, она чувствовала свою связь с необходимостью постоянно ходить по замкнутому кругу: никакого разрешения проблем, никакого исчезновения проблем, никакого средства их решения. Ей нужно было обязательно видеть, что сковавшие ее цепи Необходимости одновременно были прочными нитями Судьбы, которые проникли в нее и переплелись с ее жизненными установками.

Платон говорил, что все вступающие в мир души проходят перед престолом Ананке (богини Неизбежности), возвышающимся над всеми людьми и богами. В древнегреческом мифе вход в мир определяют три богини Судьбы и Неизбежность. Судьба становится неизбежностью для человека, а неизбежность — его судьбой.

Юнг считал, что неизбежность становится судьбой, когда встает вопрос о смысле. Именно смысл, по его мнению, превращает инстинктивную необходимость в религиозную Судьбу. Но даже до того, как встал религиозный вопрос о ценности или смысле, не было существенной разницы между судьбой и необходимостью. Несмотря на их концептуальное различие, функционально они неразделимы в своем воздействии. При рождении каждого человека присутствует Судьба, и каждая душа перед тем, как вступить в мир, проходит перед престолом Ананке. И «должно быть» Необходимости неотличимо от «должно быть» Судьбы.

Наверное, богиня Ананке требует от нас самую большую дань за наличие у нас тела и нашего пребывания в нем. Ее отличительные знаки: ожерелье, браслет, пояс и другие атрибуты в ее облачении, которые связывают, сковывают и ограничивают — обрамляют нашу шею, запястья рук и ноги, фактически означают, что нашим телом владеет Необходимость, которая и связывает его. Казалось бы, наше тело имеет свои собственные потребности и судьбу, которые осуществляются помимо нашего полного или даже частичного осознания. Мы щуримся, мигаем, трясемся в судорогах, подергиваемся, бьемся в конвульсиях, дышим, жаждем, болеем, лечимся, испытываем оргазм, спим, совершаем зачатие, даем рождение, растем и умираем, с трудом осознавая, как и почему это происходит. Мы гордимся тем, что обладаем сознанием и умеем им управлять, однако самым непостижимым образом подчинены автономным — иногда нежелательным — реакциям нашего тела. Мы можем — внезапно или постепенно — терять сознание, чувствовать тошноту, истекать кровью, онеметь, ослепнуть, оглохнуть, окоченеть; мы можем испытывать голод, страдать от ран и болезней, сходить с ума, плакать, смеяться, икать или чихать.

Наверное, наше тело — самая прочная часть нашего человеческого бытия; при этом мы вспоминаем о его существовании в основном при наличии дисфункций. Ничто так не напоминает нам о подчинении телу, как его болезнь. Зубы, челюсти, бронхи, гланды, желудок, кишки должны функционировать совершенно согласованно или же мы начнем страдать, голодая, поправляясь, испытывая тошноту, болезненные ощущения, мучаясь запорами, чесоткой или обжорством. Ананке непременно управляет нашим поведением в столовой и ванной. Ежедневно мы подчиняемся основным физиологическим потребностям и функциям: мы едим, осуществляем мочеиспускание и дефекацию. Чем больше мы уходим от реальности и соблюдаем эфемерные светские «приличия», тем более непристойными становятся наши душевные переживания ночных образов. Мы горим от стыда, когда приходится рассказывать, например, такой сон: «Мне нужно было пойти в туалет, но все вокруг на меня смотрели, и весь пол был залит мочой...»

Естественно, физическая и психическая Необходимость присуща всем людям, и все мы с ней связаны. Вместе с тем мазохисты могут носить атрибуты особой, специфической связи с Ананке; кожаные и металлические ожерелья и цепочки, цепи, веревки, наручники, шрамы, а также пояса, наглядно демонстрирующие фантазии зависимости, — все это собственные эмблемы Ананке. Это образы неизбежности. «Необходимость» означает, что нет выбора, нет спасения. Синонимы уточняют значение этого слова: «неизбежно», «неминуемо», «обязательно», «навязчиво», «принудительно», «вынуждено». Все эти слова имеют оттенок значения «связывать». По-видимому, можно сделать коррекцию в отношении «зависимости», «необходимости», но эти уточнения можно продолжать бесконечно.

Телесное существование связывает нас, затягивает в трясину пуританизма и материализма. Вместе с тем, несмотря на боль и стыд, жизнедеятельность тела тоже приносит нам величайшее удовольствие и наслаждение: еда, питье, танцы, занятия любовью, душ и т. п. Поэтому именно через тело сама Необходимость превращается в парадокс: мы должны ее желать и ненавидеть ее связи.

При налагаемых Ананке ограничениях мы испытываем боль и удовольствие, достигая необходимых результатов. Когда в античную эпоху древнегреческие атлеты и поэты удостаивались лаврового венка, это вместе с тем означало и честь, и дань необходимости: поэт должен был писать стихи, атлет должен был добиваться спортивных достижений, музыкант должен был сочинять музыку. Лавровый венок связывает, «окружает» и накладывает отпечаток на тех, кто его носит, и на их судьбу. Этот символ одновременно гнетет и оставляет след в сознании.

Мы связаны рамками, посланными нам Судьбой, которая является характером. Нарушение этих границ, выход за свои пределы, — это гордыня, hubris, что в переводе с греческого означает: «сверх положенного». В этом смысле, чтобы достичь своих целей, мы отказываемся от того, что нам «положено». Достижение имеет двойной смысл: осознание собственных возможностей и одновременно преодоление собственной ограниченности. Суметь найти то, что предначертано, и не более того, — это длительная и судьбоносная задача. Человек должен следовать своим внутренним, а не внешним ориентирам. Покорность своей судьбе не гарантирует никакой награды или общественного признания. Она влечет за собой самопризнание: и как сам процесс, и как вознаграждение.

Прометей знал, что ему было предначертано судьбой преодолеть собственные границы, выйти за свои пределы и понести наказание. В конечном счете он смирился со своей судьбой, состоявшей в том, чтобы пострадать за нарушение границ. И именно Прометей был первым, кто надел лавровый венец и склонился перед судьбой, ибо он воплощает живой пример того парадокса достижения/подчинения, который связал его с Ананке и Зевсом. Он носил железное кольцо в знак своего подчинения Зевсу и как символическое свидетельство того, что в своих страданиях он достиг дна титанических крайностей, глубин и вершин, гордости и унижения и постиг смысл своей судьбы.

Возможно, мазохизм только в последнюю очередь ставит своей целью достижение равновесия, поскольку именно крайность составляет всю его сущность. И все же для сохранения своей парадоксальной сущности самоистязания мазохизм должен создать такое равновесие. Вместо повседневной крайности доминирования Эго и доминирования героической установки мазохизм предлагает крайность подчинения в полном согласии с душой. Если у человека разваливается обувь, у него есть выбор: либо без конца ее ремонтировать, либо ее снять. Мазохизм компенсирует деятельную философию постоянного накладывания заплат скромной философией ходьбы босиком. Мазохизм — это способ психологического выживания. Он противоречит Прометеевой фантазии, которая привела бы к краху. Эго фатально склоняется к гордыне Прометеевой самодостаточности в отношении иллюзии, что человек по своей воле может все, что угодно, иметь, взять или даже украсть у богов. Ослепленное гордыней и порождаемым ею чувством свободы, Эго человека не может увидеть глубинного, фатального изъяна: части самой его сущности априори не хватает огня. Как только был украден огонь — т. е. сознание, власть и жизненная сила, — Эго начинает считать его своим и верит, что владеет им по праву. Жизнь и сознание оказываются послевоенными руинами. Они больше не являются дарами, и мы уже не можем признать того, кто их дал. Однако чувствовать себя униженным, уязвимым и прикованным к скале — значит признать свою зависимость от милости богов. Такое признание является необходимым предварительным условием покорности собственной судьбе. Вернемся к молодой женщине-пациентке, у которой наблюдалось одновременное влечение к своим мазохистским фантазиям и их отторжение. Ее дневные фантазии и ночные кошмары были наполнены эротически соблаз- нительными и невыразимо ужасными образами плетей, наручников, поясов, ножей, крыс, мочи, крови, пигмеев и карликов, смерти, молчания... На ее судьбу наложили печать невыносимые образы. Подобные архетипы и образы существуют среди нас, формируют нас и информируют нас, являясь в сновидениях, делах и размышлениях. Они формируют наш характер; ведь, как утверждал Гераклит, характер человека — это его судьба. «Возможно, — пишет Юнг, — именно эти вечные образы — это то, что человек называет Судьбой».

Подобно Прометею, этой женщине нужно было склониться перед Судьбой, а не перед наказанием ради освобождения. Это ключевое изменение, ибо оно смещает мазохистские склонности из области Эго, которое вызывает чувство вины и желание наказать за проступки, в архетипи-ческую область, отмеченную вечной дилеммой человеческих страданий и божественного таинства. Это религиозное движение, цель которого — благословить скрепляющие узы. Оно изменяет мазохизм пациентки, превращая бессмысленное светское психопатологическое отношение к мазохизму в душевный поиск ответа на вопрос о смысле страданий. Любить свою судьбу — значит ее выстрадать. Добровольно и даже с любовью прийти к необходимости страдания — это выдающаяся религиозная задача. Завершающая сцена. Пациентка уходит обреченная на спокойствие, как посвященная, покидающая покои Диониса в Помпеях. Она уходит в меланхолии, ее меланхолия вне времени и находится где-то между Прометеевыми взлетами и дионисийскими глубинами. Извращения, унижения, удовольствие, умирание, мученичество, горные скалы, массовые помешательства, знакомые ей персонажи являются ей и охватывают ее. Она узнает эти персонажи — видит, что они являются частями ее характера; это ее судьба. «Уходя со сцены», она отдает земной поклон, осененная верой в неизбежное. Со стыдом она наблюдала свою судьбу, которая (как ее характер) стала видимой.