Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Вольский – Николаевскому. 4 (8) марта 1961.↑ Стр 1 из 6Следующая ⇒ Содержание книги Поиск на нашем сайте
(В оригинале ошибочно проставлен «1960» – Н.Б.).
«Относительно масонства С.Н. Прокоповича. Кускова, когда я ее прижал, написала мне, что она с С.Н. вступили в русскую масонскую организацию в 1906 г. (об этой организации у меня есть от нее большое письмо). Но покойный Бурышкин, сам масон, и собравший огромное число всяких сведений и документов о масонстве (он показал целую кипу тетрадей об этом) мне сообщил, что ему доподлинно известно, что Прокопович вступил в иностранную масонскую ложу во время пребывания его и Кусковой за границей. Кускова, видимо, тогда в нее не вступила, ибо женщины в иностранные масонские ложи не допускались[92]. Когда я выразил некоторые сомнения относительно масонства Прокоповича еще до 1898 г., Бурышкин пожал плечами: «Зачем вам в этом сомневаться, когда вот здесь, в этой тетради, все сведения о том, как и где Прокопович вступил в ложу». Все, что после Бурышкина осталось, в архиве Колумбии, но собранный им материал о масонстве туда не поступил. Парижские масоны его оттуда извлекли. Тер-Погосян, сам масон, на мой вопрос, переданы ли в архив масонские тетради Бурышкина, сухо мне ответил: «Нет не переданы». И на этом разговор прекратил. Аронсон написал два очерка о русском масонстве в Февральскую революцию[93], на мой взгляд, очень интересные. По его просьбе я сообщил ему, что писала мне об этом вопросе Кускова. Было бы не плохо этот вопрос далее копнуть. На мой вопрос, почему вокруг этого столько таинственности, Кускова дала мне объяснение, но на мой взгляд, мало убедительное. Кстати, она мне сообщила, что Гучков был масоном[94], но от него они отшатнулись вследствие его сношений с военным германским штабом».
А.И. Гучков умер в 1936 г., до похищения ген. Миллера, в котором участвовал ген. Скоблин. До самоубийства Ксюнина в Белграде. О нем были некрологи. Один из них принадлежит перу Керенского. («Современные записки», № 60, с. 460). Мысль редакторов журнала пригласить Керенского и поручить ему это дело, кажется крайне неудачной: Керенский сначала с раздражением подчеркивает, что Гучков никогда не был революционером, а был правым, санкционировал разгон I Гос. Думы, одобрял Столыпина, выступал в III Думе как лидер правых («реакционеров»). В октябре 1915 г. он примкнул к революции. Благодаря скандалу с Сухомлиновым и участию великих князей в делах армии, он якобы увидел «весь ужас в России» и «слился с освободительным движением». Далее он пишет, что Гучков «был бы незаменим в дворцовом перевороте», который готовил в 1916 г. В 1914 г. он предвидел разгром России, ему мало кто доверял, «только узкий круг офицеров и генералов Генерального штаба». 27 апреля 1917 г. (на заседании всех четырех Дум) «он произнес трагическую речь о том, что Россия стоит на краю гибели». О том, что Гучков уже с 1920 г. искал в Берлине военной помощи у немцев (вместе с Бискупским, Скоропадским и Красновым)[95], Керенский не сказал ничего. И о периоде 1920–1936 гг. вовсе умолчал. Ни дата рождения, ни дата смерти (как очень часто в русских некрологах) не упомянуты.
Д.С. НАВАШИН (1889-1937)
4 апреля 1909 г. Брюсов писал Андрею Белому:
Дорогой Борис Николаевич! Позвольте рекомендовать вам Дмитрия Сергеевича Навашина, молодого поэта, который читал мне свои очень интересные стихи и сказки. Надеюсь на ваше к нему внимание. Ваш всегда Валерий Брюсов. В томе 92 «Литературного наследства» дается следующее примечание к этому письму: Дмитрий Сергеевич Навашин – поэт, студент-юрист Киевского университета, сын профессора ботаники, позднее академика С.Г. Навашина; к Брюсову обратился с рекомендательным письмом Ф.Ф. Зелинского от 5 марта 1909 г. 6 апреля 1909 г. Навашин писал Белому: «Несколько дней тому назад я имел честь и удовольствие беседовать с Валерием Яковлевичем Брюсовым. Подводя итоги нашего разговора, Валерий Яковлевич предложил познакомить меня с вами, на что я отозвался живейшей благодарностью и, насколько помню, в тот же день оставил у вас его письмо. Ежели вы ничего не имеете против подобной встречи, не откажите в любезности сообщить мне, в какой день и час я мог бы застать вас дома…» Брюсов опубликовал стихи Навашина и его рассказ «Морской разбойник» в «Северных цветах» в 1911 г. Белый сдержанно отозвался об этих произведениях: «…единственное их достоинство – та юная свежесть, которая присуща и многим другим начинающим, не попавшим однако на страницы «Северных цветов». («Русская мысль», 1911, кн. 10, с. 25).
Перед первой мировой войной Навашин был известен узкому кругу московских литераторов, как поэт. Он бывал в Литературно-художественном кружке, где иногда читал свои стихи. Затем несколько лет о нем ничего не было известно, а в середине 1920-х гг. он оказался в Париже на должности помощника директора новооткрытого советского банка на авеню де л'Опера, через который шла теперь франко-советская торговля. В начале 1930-х гг. Навашин уже был директором этого банка и крупным советским экономистом. Среди его ближайших друзей были не только видные французские дельцы, банкиры, масоны Великого Востока, но и министры и сенаторы, как например де Монзи, благодаря которому он вошел во французское масонство. Он выпустил две книги по-французски по экономическим вопросам, печатал во французских журналах статьи. Затем прошел слух, что его вызывают в Москву. Но он туда не поехал. В это время у него уже хранились международные фонды троцкистов. Навашин жил в особняке по адресу 28 ул. Микельанж, около Булонского леса. В год этот особняк стоил ему около 20 тысяч франков. У него была жена и дочь, две секретарши и трое слуг. В 1931-32 г. в Париже заговорили, что он ушел из банка и отказался ехать на родину. Но материальное положение его от этого, видимо, не изменилось. Он по-прежнему бывал на приемах у французских государственных деятелей, принимал их у себя, держал двух секретарш и по утрам ходил гулять в Булонский лес с двумя породистыми собаками. 25 января 1935 г. Навашин был заколот насмерть на утренней прогулке. Свидетель, видевший сцену убийства издали, дал знать в полицию. Когда явились полицейские, собаки громко выли. Навашин лежал ничком в луже крови, заколотый в спину длинным острым четырехгранным стилетом. На траве лежали очки в роговой оправе. Навашин очков не носил. Допрошены были десятки людей, начиная с жены и дочери (учившейся в балетной школе), и кончая министром де Монзи, дававшим показания при закрытых дверях. Был даже привезен для дачи показаний недавний перебежчик или, как тогда говорили, «невозвращенец», большевик Крюков-Ангарский, порвавший с Москвой в 1930 г. и живший под другой фамилией. По его мнению Навашин «и порвал, и не порвал» с Москвой и, может быть, только делал вид, что протестует против подготовки московских процессов. На одном из них были приговорены три его друга и сотрудника: Пятаков, Сокольников и Серебряков[96]. Следствие, предпринятое Сюрте Женераль[97], не дало никаких результатов. Убийца, молодой блондин в спортивном пальто, которого издали видел единственный свидетель – вышедший на утреннюю прогулку француз – так никогда и не был найден. Несмотря на тщательную проверку банковского счета и записных книжек Навашина, ни один след не привел к аресту убийцы. Дело было закрыто. За 50 лет, прошедших с того времени, никаких новых данных по нему никогда не было обнаружено. Что касается масонской судьбы Навашина, то приехав в Париж, он вернулся на краткое время в «Астрею», в которой состоял в России в 1916-1917 гг., но очень быстро «уснул» и перешел во французскую ложу. На похоронах Навашина присутствовал Досточтимый и Премудрый Мастер г. Дуаньон и другие братья. (БИБ, ПА, Ле Тан и др. франц. газеты, январь-март 1937).
Е.Д. КУСКОВА (1869-1958)
Кускова и ее муж, С.Н. Прокопович, принадлежали к пражской эмиграции и во время войны переехали в Женеву. Мне известны 40 ее писем к Керенскому 1945-1958 гг. — около 180 страниц, ее письма к Маклакову, Николаевскому, Вольскому, Л.О. Дан и др. Она пишет о прошлом (десятые годы), и о настоящем, и их такое множество, что видимо она писала не менее восьми-десяти писем ежедневно. Она пишет о революции, о политике Сталина, о сегодняшнем дне и новых эмигрантах, «перемещенных лицах», пленных и беженцах, и ушедших из России с немецкой армией (она считала, что необходимо отправить их, хотя бы и насильно, обратно, т. к. Сталин их, конечно, простит). Она пишет иногда умно, иногда зло, иногда заведомо неправду, часто совершенные нелепости, путает, сплетничает, дает непрошеные советы, а иногда – важную информацию, и несмотря на все это, нельзя отрицать того факта, что письма ее интересны. Она остается одна после смерти Прокоповича, не понимает смерти, собирается вызвать его дух. Деньги на жизнь ей посылает Бахметевский фонд из США, она больна, ноги отказываются ей служить, она слепнет и, тем не менее, продолжает писать письма (и свою автобиографию – дальше детства она идти не решается – очень выходит «интимно»). Каждое письмо не менее четырех страниц, а иногда и больше. Обо всем она имеет мнение: о «платформе» новой волны эмигрантов (где она? ее нет!), о статьях Г.П. Федотова, о хождении Маклакова к советскому послу, о том, что Ходасевич «оплевал» Горького после того, как Горький «помог ему выехать из России» и о том, что «только Бог помог Ниночке (!) Берберовой избежать сотрудничества в «Парижском вестнике»[98]. Ее навещают: Ступницкий – редактор советской газеты в Париже; Вырубов, живущий в Швейцарии, 33°; Вишняк, бывший редактор «Современных записок». Она волнуется, что эмигрантская газета, которую собираются издавать в Париже (первый слух о «Русской мысли») будет «не то, что надо». Ее беспокоит, что Вельмин (см. Биографический словарь) «слишком много болтает о нашей О.» (Организации, т.е. масонстве), что АЛ. Толстая находится «под дурным влиянием». Все это пересыпано воспоминаниями о кн. Львове, о каких-то забытых народниках, которых она встречала в детстве, суждениями о Бенеше («предатель»), о новом эмигранте Михаиле Корякове («несимпатичный»), о римском папе и проф. Степуне. Когда Керенский пишет ей, что собирается писать книгу о 1917 г., она дает ему советы: что надо для этого прочесть, с кем поговорить, а главное – она беспокоится, будут ли это мемуары, или это будет исповедь, и он «обо всем» скажет, и во всем признается. Она подробно описывает свою и Прокоповича роль в Февральской революции, словно боится, что он о них забудет, спрашивает Керенского, как он сможет все это сделать один: «один вы не справитесь!» В это время, в 1956 г., до Керенского доходят слухи, что кто-то из «Социалистического вестника» собирается написать о роли масонства в эпоху Временного правительства (предположительно – Аронсон), и он решает сам кое-что об этом сказать. Сначала Кускова пугается такого решения: «Ваша версия, как Вы сами вероятно чувствуете, убийственна для престижа Врем, правительства и ее пока лучше не муссировать, как бы правдива она ни была, и как бы преступно ни было поведение Малянтовича (министр Врем, прав., пошедший работать к большевикам – Н.Б.), а вместе с ним и всего Врем, правительства»[99]. Через два года (1958) Керенский, видимо, еще не принял решения, сколько и что именно он откроет из прошлого Временного правительства. На его сомнения Кускова отвечает:
«На Ваш вопрос отвечаю утвердительно: да, надо. Ведь все равно болтовня идет, не лучше ли дать аутентичную запись нашего прошлого? Могу только пожелать Вам успеха и в памяти, и в исполнении. Не совсем понимаю, о каком дневнике Вы пишете. У кого он взят, и кто его вел?»
С этого времени начинается перемена в словаре, которым Кускова до сих пор пользовалась: вместо слова «масонство» она пишет «Союз Освобождения» – эта конспирация делается для полных невежд: Союз Освобождения прекратил существование в 1905 г. Сама Кускова в письме от 7 июня 1958 г. писала: «Весь 1905 г. был занят еще «Освобождением». Сама я узнала о друзьях (!) лишь в 1906 г.» Масонство в России возникло в 1906 г., и Керенский прекрасно понимал о чем идет речь, когда Кускова ему писала о «разглашении тайн 1906-1917 С. О.», а иногда и просто «Союза», или даже «О» – что, конечно, могло означать и просто «Организацию». Другой способ засекречивания также был рассчитан на невежд: она называла имя человека, хорошо известного Керенскому, и добавляла: «он конечно, как Вы знаете, не масон». Керенский в 1956-1958 г. все не мог принять решения, и Кускова опять пишет ему:
«И еще раз повторяю: да, да, надо все рассказать, и как можно скорее». (См. «Курсив мой», с. 366, разговор с Керенским после ее смерти в 1959 г.). «Много ли было в Союзе друзей. Я думаю, очень много. Некоторых я знаю, но ведь знать имена вообще не полагалось… Киевская, Одесская, Минская группы Освобождения дали потом и друзей. Вообще, это ведь и по целям, и по составу участников организации близкие. Милюков, как Вы знаете, резко отмежевался от «друзей», заявив что он «с мистикой не желает иметь ничего общего».
В это же время Аронсон начал готовить свою книгу с «разоблачениями», и когда до Кусковой дошли слухи об этом, (до нее беспрестанно «доходили слухи»), она подняла кампанию против него, настаивая, чтобы он прекратил свои «сплетни».
«Я резко обрушилась на Аронсона и просила их замолчать, хотя бы из-за тех, кто в России (это была ее обычная отговорка против всяческих разоблачений – КБ). Не умер еще Головин и др. А вдруг их начнут мучить? Из-за тех же соображений я думаю, что и Вам публиковать все это рано. Не знаю, что делает г. Николаевский. Вероятно, старательно собирает сплетни…. Я от Вас только услышала, что есть итальянская книга, где перепечатан устав наш… Вы пишете о ней неясно… Боюсь, что если Вы все это поднимете и опубликуете, поднимется опять шум, грохот, добавления и сплетни[100]. Изменяю свое суждение. Публиковать не надо. Но записать все это необходимо, пока Вы здоровы и живы. Записать и спрятать. Это необходимо…. Итак – записать. Хотя бы в основных чертах».
Словами «я резко обрушилась на Аронсона» Кускова свидетельствует свою верность Керенскому. Аронсон выждал время, и когда она умерла (1958), напечатал в 1959 г. свои статьи. Его книга «Россия накануне революции» вышла в 1962 г. В ней он перепечатал свои четыре статьи и добавил к ним кое-что из документов: например, письмо Кусковой к Вольскому, которое я ниже цитирую в сокращении, т. к. Аронсон напечатал его почти полностью. В книге своей Аронсон «искренне благодарит» Кускову «за позволение цитировать это письмо, копию которого она лично прислала ему». Идея «записать и спрятать» была не только у нее, как мы увидим дальше. Керенский переписывался не только с ней по поводу роли масонства в Февральской революции и о собственных проблемах, с ней связанных (отказ заключить сепаратный мир, дело Корнилова и др.), он переписывался и с другими «братьями», и они тоже советовали ему – не печатать, молчать, не давать пищи «дешевым сенсациям», но «записать все непременно» и положить на 25 лет в подвал какого-нибудь «американского университета». Но Керенский их не послушался, он едва-едва коснулся русского масонства в своей книге «Russia and History's Turning Point», и опять замолчал, и при жизни уже ни словом больше не обмолвился о тайном обществе. Записал ли он позже свою «исповедь» и зарыл ли ее где-нибудь на территории США или Соединенного Королевства – осталось неизвестным до сегодняшнего дня. Несколько слов об «итальянской книге», о которой упоминает Кускова. Она вышла под именем «автора» Евграфа Сидоренко в 1913 г. в Петербурге, в издательстве М.И. Семенова «Прометей» (Поварской пер., дом 10), типография – т-ва «Грамотность» (СПБ., Невский, дом 82). В ней 192 страницы. Называется она «Итальянские угольщики начала 20 века». В ней в мельчайших подробностях рассказано о тайном обществе «карбонариев», но на самом деле в ней изложен устав русских масонов Великого Востока. Никакого Сидоренко никогда, конечно, не существовало. Небольшая группа масонов, в том числе и сам Керенский, сообща написала эту книгу, где не только раскрыты «все мифы мартинистов и розенкрейцеров», положенные в основу мирового масонства, но изложена жизнь св. Тибальда и объяснены все ритуалы, обряды, тайные смыслы, заклинания и эмблемы современного масонства, процесс тайного посвящения в его тысячелетием узаконенных диалогах, и гимны, которые хором поются, и речи, которые наизусть произносятся во славу Великого Мастера Вселенной. Диалоги, которые ведутся при допросах неофита, и экзамен состоят из огромного количества самых неожиданных вопросов: от отношения его к аборту («убийство плода»), до числа шипов в венце «нашего Брата», когда он был поднят на кресте – их было 72. В книге этой, между прочим, говорится также о том, что от Досточтимых Мастеров лож требуется «привлекательная внешность, которая вызывала бы в братьях сердечное умиление». В то самое время, когда Кускова осторожно засекречивала масонскую тему с Керенским, она гораздо откровеннее писала о прошлых тайнах Вольскому, который никогда ни в каких масонских ложах не состоял. Ее письма к нему говорят о потребности высказать некоторые мысли, которыми она, по-видимому, не считала возможным делиться с Керенским. Между рецептом пельменей и жалобами, что она так стара, что «ничего не успеет записать», она ругает Николаевского, люто ненавидит Черчилля «за его славу» и обещает Сталину встать перед ним на колени, «если он проведет реформы». 24 июля 1946 г. она пишет Вольскому: «Узнала, что повесилась Марина Цветаева», и добавляет: «но мне ее почему-то не жалко»[101]. Она считает (тогда же), что Ступницкого, редактора советской газеты в Париже, «надо поддержать», потому что ей «Мельгуновщина надоела до черта». Жену Вольского она в течение всей переписки – более десяти лет – называет то Наталия Николаевна, то Валентина Николаевна, а после смерти своего мужа, Прокоповича, верит в спиритизм и собирается им заняться, если найдет время. Время от времени она возвращается к масонству и не знает, как ей к нему подойти: раскрыть ли «наши общие преступления 1917 г.?» Или описать их и «зарыть под Колумбийским университетом» в Нью-Йорке (т.е. под Бродвеем)? Она не сделала ни того, ни другого и, наконец, предпочла Национальную Библиотеку в Париже. Вот, в сокращении, ее письмо Вольскому, процитированное Аронсоном:
«Самый трудный вопрос о масонстве – наше молчание было абсолютным. Из-за этого была крупная ссора с Мелыуновым: он требовал от нас раскрытия всего этого дела. Мельгунов доходил до истерики, вымогая из меня (еще в России!) данные, и заверял, что ему «все известно». Я хорошо знала, что ему ничего почти не известно, как и Бурышкину. Потом он в одной из своих книжек сделал намек, что такое существовало. Скажу Вам кратко, что это было: Началось после гибели революции 1905 г. во время диких репрессий: Вы их знаете. Ничего общего это масонство с заграничным масонством не имеет. Это русское масонство отменило весь ритуал, всю мистику[102]. Цель масонства – политическая, работать в подполье на освобождение России. Почему выбрана была такая? Чтобы захватить высшие и даже придворные круги…. Князьев и графьев было много. Вели они себя изумительно: на Конгрессах некоторых из них я видела. Были и военные – высокого ранга. Движение это было огромно. Везде были «свои люди». Такие об-ва, как Вольно-Экономическое, Техническое, были захвачены целиком. В земствах то же самое. До сих пор тайна огромна. К Февральской революции ложами была покрыта вся Россия. Здесь, за рубежом, есть много членов этой организации. Но – все молчат! И будут молчать. После смерти С.Н. (Прокоповича) я получила несколько телеграмм – кратких: Fraternellement avec vous («по-братски с Вами», или «братски с Вами» ставилось масонами перед подписью – Я. Б.).
Много разговоров о «заговоре Гучкова». Этот заговор был. Но он резко осуждался членами масонства. Гучков вообще подвергался неоднократно угрозе исключения, и после дела Конради, в котором он вел себя совершенно непонятно, и вызывал скверные подозрения (очевидно – своими симпатиями к белым генералам – КБ.), с ним вообще старались в интимные отношения не вступать. Под конец своей жизни он близко сошелся с германским штабом, и когда приезжал к нам в Прагу, совсем больной, и просил оказать fraternellement услугу у чешского правительства, мы услуги не оказывали. Он знал, что мы знаем о его поездках в Германию и очень запутанно об этом рассказывал. Но один раз произошел инцидент: его принял Бенеш. И он Бенешу точно рассказал о планах Гитлера – нападение на Чехию, на Россию и т.д. … Потом – слово в слово осуществилось то, что рассказывал Гучков Бенешу и нам… 10 ноября 1955 г. Женева». Она умерла девяноста лет, до последнего дня все еще беспокоясь, что кто-то что-то сделает «не так, как надо», уже не имея сил встать с постели и не понимая, почему она так устает, даже когда не выходит из дому. Но до конца она все повторяла, что с французским масонством у русского ничего общего не было, и что ритуалы все давно были отменены.
А.И. КОНОВАЛОВ (1875-1948)
С Александром Ивановичем Коноваловым у меня с самого начала нашего знакомства возникли дружеские отношения[103]. О них я писала в моей автобиографии («Курсив мой», с. 361-363). Я позволяла себе задавать ему вопросы о прошлом, что очень редко делала с А.Ф. Керенским, и позже делала с Маклаковым, который часто даже поощрял их. Было это от одиночества? Или от сознания, что он идет к концу своей жизни? Во время немецкой оккупации Парижа я часто виделась с Маклаковым, и об этом рассказ будет ниже. Но с Коноваловым о прошлом говорить было интересно только мне, а он совсем, как мне кажется, не любил возвращаться памятью к 1917 году. Он был тем «миллионером-промышленником», который строил своим рабочим больницы, и был первым человеком во Временном правительстве, в марте 1917 г., кто заговорил о немедленной разработке закона о стачках и забастовках. Ген. Спиридович (начальник царской охраны и один из косвенных убийц Столыпина) в своих воспоминаниях называет его «членом масонской пятерки», а советский историк Дякин говорит о нем, как о находившемся «на левом фланге прогрессистов». Жизнь его в эмиграции была очень тяжелой. Отчасти это происходило от полного неумения жить в новой эпохе. Он был, несмотря на его прошлое «левого прогрессиста», полностью человеком прошлого века. В первом составе Временного правительства он с самого начала хотел «коалиции с Исполкомом Петроградского Совета», и уведомил Исполком в первые же дни, что будет образовано министерство труда, которое возглавит представитель Совета. Кн. Львов – в близком будущем пятый член пятерки – и Керенский тоже искали среди членов Исполкома подходящих людей, чтобы составить коалицию. Уже 1-го марта была создана Контактная комиссия Временного правительства с Советом, куда из этого последнего вошли Церетели, Чхеидзе и другие. У Коновалова же на даче под Москвой собирались в декабре 1916 и в январе 1917 гг. «левые прогрессисты», а некоторые, по причине конспирации, у него жили (Старцев. «Русская буржуазия…»). К тому же выводу примыкают и два других сов. историка: «20 ноября 1915 г. было совещание на его, Коновалова, квартире, где Керенский, народный социалист, уже выступал в теснейшей связи с кадетами и прогрессистами. Как в 1915, так и в 1916 гг. собрания были конспиративными. Бывали и социалисты». (Граве. «К истории…»; Черменский. «Четвертая Дума…»). А.И., как многие люди его поколения (т.е. рожденные в 1860-1880), не только старели рано, но и подчеркивали это старение каким-то одервенением, не только физическим, но и умственным: он выглядел в 60 лет на 70 и, кажется, получал удовольствие от своей собственной неподвижности, от того, что на чью-нибудь шутку смеялся не сразу, а минуты через три после того, как она была сказана, и на вопрос отвечал всегда после долгой паузы. У меня сохранилось несколько писем от него, и я приведу здесь одно из самых любопытных. 14 июня 1940 г. немцами был взят Париж, и помещение редакции «Последних новостей», где он был председателем правления, было разгромлено[104]. А.И. с женой, Анной Фердинандовной, были на юго-западе Франции, но не в «свободной зоне», куда добежать не успели. Как очень многие, они бежали в последнюю минуту, и когда немцы, овладев юго-западом Франции, были остановлены перемирием, он оказался в оккупированной зоне. Он написал мне 20 июля, я получила его письмо не по почте, а с оказией. В этом письме отразился его «каменный оптимизм», мрачный, отзывавшийся отчаянием и растерянностью, оптимизм, которому он, вероятно, научился в эмиграции: денежные трудности, болезни, увечье при автомобильном несчастном случае, больница, семейные трудности, газетные трудности и разбитое в черепки прошлое. «А все-таки живем», говорил он иногда, медленно, без мимики и без улыбки. В письме его были иллюзии, которые мне тогда показались совершенно эфемерными. Письмо печатается по новому правописанию, оно написано по старому.
20 июля 1940. Дорогая Нина Николаевна! Рад был читать Ваши строки. Спасибо, что вспомнили обо мне. Радуюсь, что Вы оба здоровы и что мудро приняли решение оставаться на месте и лично оберегать Ваше угодье. Что писать и с чего начинать? Несколько слов про себя лично. Мы все – я, жена и (неразборчиво) здоровы. Это, как Вы видите, уже нечто. Про муки, мытарства путешествия и странствования не пишу. Их перетерпели сотни тысяч, а даже может быть и миллионы людей, отголоски страданий которых до Вас, конечно, доходят. В сравнении со многими, многими отделались еще хорошо – упорство, сила воли, находчивость и привычка организованно действовать оказали свое действие и воздействие. Придет время, все же увидимся, надеюсь – все расскажу. Отвечаю прежде всего на поставленные мне Ваши вопросы. М.А Алданов (с которым я не переписывался) проживал некоторое время в По. Недавно он уехал из По в направлении Лазурного берега, заехав по дороге в Монпелье, где проживают Волков и Могилевский. Адреса его не знаю. Если черкнете Н.П. Вакару (58 улица Эмиль Гарэ. По. Нижние Пиринеи) вероятно, последний, ко времени получения Вашего письма, адрес М.А уже будет знать. Об АФ. К(еренском) я справлялся у многих. Мне сообщают, что около 14-15 июня его видели около испанской границы, нервно метавшегося в разные стороны в заботах как-либо и куда-либо выбраться[105]. Супруга будто бы была в очень растрепанных чувствах и рыдала. Уехал ли он? и если уехал, то куда? – друзья его не знают. Я лично склонен думать, что в последний момент ему удалось скорее уехать в Англию, чем в Америку, как некоторые о том предполагают. Если ему удалось уехать в Америку, то об этом я буду знать, т. к. запросил об этом Б.А Бахметева, моего друга в Нью-Йорке. В Биарицце людей «нашей породы» нет никого. Я установил (неразб.) связь с Виши, По и Монпелье – расположенные в зоне неоккупированной, тогда как сам в Биарицце нахожусь «под башмаком»: крепчайшая письменная связь создалась с Н.П. Вакаром, действуя сообща мы связались с П.Н. Милюковым, Волковым и Демидовым, и многими другими. Хотя не все привычны и любят организованные действия и есть изъяны (не говоря уже о почтовых невзгодах), все же связь «главнейших» налаживается; таким образом удастся познавать мысли каждого, особенно в вопросах, которые должны стать на очередь в отношении возможности или невозможности возобновления газеты «П(оследние) Н(овости)»[106]. Но все же эти письменные сношения не достигают цели, как мне бы хотелось. В последние дни я поднял вопрос о том, что настало время куда-то главарям съехаться и обсудить животрепещущий вопрос за общим столом. Где удастся съехаться, и когда – ничего пока еще сказать не могу. Задача не так-то легка – по соображениям передвижения и прикрепления «иностранцев» в местах, где они осели. Все это надо преодолеть. А свидеться – необходимо. Понимание всего происшедшего, выводы на будущее, равно и перспективы – у всех различествуют. Я вместе с Вакаром и Алдановым, принадлежу к числу тех, которые очень мрачно смотрят на вопрос о возможности возобновления издания газеты в условиях мало-мальски приемлемых и достойных, полагая, что со временем даже компромисс найти трудно. П.Н. М(илюков) ищет этого компромисса, но пока не вижу, что он его найдет – каждый день и час только еще более разочаровывают, и в путанице представлений на будущее ничего хорошего предрешить совершенно невозможно. Мои предложения, к которым сначала присоединились Вакар и Алданов, весьма радикальны. Мои шоры с самого начала событий были направлены на Соединенные Штаты Америки. Только там может раздаться свободное русское слово. Конечно, я не утопист, считаю себя реальным политиком. Вижу невероятные препоны и трудности возможного осуществления подобной задачи, и потому не предлагаю какого-либо плана о перенесении издания в Америку в данный момент или ближайшее будущее. Я предлагаю искать компромисса по изданию газеты во Франции и сделать все возможное в этом направлении. Тем временем однако направить в Америку миссию из 2-х лиц, задача коих была бы исследовать в Нью-Йорке вопрос о нахождении средств потребных, и всяких возможностей перенести издание в Нью-Йорк. Быть может, эта мысль абсолютно неосуществима, а может быть и «за», при известных условиях. Мудрить и гадать об этом, сидя в Париже, Виши, или Монпелье – невозможно. Толковые люди «посланцы» должны всесторонне изучить этот вопрос на месте, в самой Америке. Не буду более развивать эту тему и подробно касаться мотивов, которые приводят меня к необходимости ее обстоятельно взвесить, обдумать и обследовать. Суть моего мышления Вам ясна. Я ищу выхода из положения создавшегося постепенно, объять которое надо широко и с большим размахом. Убежден, все компромиссы поведут лишь газету к медленной и бесславной кончине. Многое в моих доводах и восприятиях можно оспаривать, как это некоторые, конечно, и делают. Вопрос большой и невероятно запутанный. Если увидите кого-либо из сотрудников «П(оследних) Н(овостей)», передайте о моих мыслях и предположениях, в частности, побеседуйте с Н.В. Калишевичем[107]. Но действуйте с осторожностью и с надлежащим выбором. Мои соображения и интуиция далеко, далеко не всем окажутся по вкусу. Отвечайте мне по адресу, указанному выше. Если я уеду отсюда, то письмо мне будет переслано. Или же пишите на адрес Вакара, ему лично или мне – мы с ним обмениваемся всеми получаемыми письмами. Целую Вашу руку. Дай Бог Вам здоровья. Сердечный привет Н. М(акееву) с просьбой не унывать. Искренне Ваш А. Коновалов.
А.И. уехал в США, где прожил до конца войны, а затем вернулся во Францию. Он много и тяжело болел. В США ему материально помогали Бахметев и друзья. Это было ему морально тяжело, но выхода не было. Никаких «пенсий» или «страховок» у него не имелось. Незадолго перед его смертью, когда состояние его было признано безнадежным, образовался «комитет», который согласился помогать ему: из двух-трех десятков когда-то богатых людей (братьев «Северной Звезды» и «Свободной России»), к концу войны оставалось не более четырех (средним возрастом 70-75 лет). Эти люди – один в Нью-Йорке, один в Лондоне и двое в Париже – ежемесячно вносили в «комитет» небольшую сумму денег, которая пересылалась А И. и Анне Фердинандовне. Он очень страдал от своей бедности, но отказаться от денег не мог. В переписке русских масонов (Гувер) есть следы этого тяжелого, если не трагического, конца: в делах, среди потерь и забот конца 1940-х гг., — разбитого Лондона, нищего Парижа, рвущегося из кризисов Нью-Йорка, все четыре «благодетеля» иногда забывали посылать свои чеки или оказывались за пределами почты, телеграфа и телефона. Тогда начиналась паника. В 1948 г. в тяжелых страданиях А.И. умер на руках у жены. Он был когда-то одним из богатейших людей России, советский историк Старцев называет его «капиталистом-реформатором».
А.Ф. КЕРЕНСКИЙ (1881-1970)
Когда В.А Маклаков спрашивал: «В чем мы ошиблись?» – Керенский всегда отвечал: «Мы никогда не ошибались». Зная его лично около сорока лет, я не всегда была уверена, что он действительно так считает. Он часто старался, иногда примитивно, а иногда и обдуманно, сбивать своих противников, и надо признать, что в большинстве случаев это удавалось ему. Но два случая в его поведении мне кажутся необъяснимыми. Они произошли уже в поздних годах, в США, когда он писал о своем прошлом. Я не могу их разгадать, и они смущают меня. Оба случая связаны с его последней книгой «Russia and History's Turning Point» (1966), где он вспоминает свой «русский» период. Первый касается цитаты, приведенной Керенским из книги воспоминаний французского агента Ф. Гренара, друга английского агента Роберта Б. Локкарта, «La Revolution russe»: Гренар оставался в России до последней минуты – т.е. до начала октября 1918 г., когда его, со всеми союзными дипломатами, какие еще оставались в Москве, выслали через Торнео в Европу. Вот эта цитата:
«Союзники России были ослеплены своим желанием держать Россию в состоянии войны, не заботясь о том, сколько это будет ей стоить. Они были неспособны судить, что было возможно, что было невозможно в это время. Они только помогали Ленину в его игре с целью изолировать главу правительства от народа все больше и больше. Они не могли понять, что насильно удерживая Россию в войне, они тем самым обязаны принять и последствия этого: внутреннее недовольство в стране, отсутствие стабильности в этот переходный период. Настаивая без передышки на своих требованиях, почти приказаниях, обращенных к Керенскому, о том, чтобы страна вернулась на нормальный путь, они не принимали во внимание обстоятельства, в которых ему приходилось работать, и фактически только еще усиливали тот хаос, с которым ему приходилось бороться. Брюс Локкарт, работавший во время войны в Английском консульстве в Москве, был такого же мнения о политической роли союзников, которую они играли в России в то время».
Этого абзаца в книге Гренара «La Revolution russe» нет, и имени Локкарта – тоже нет. Откуда Керенский взял этот абзац, из чьей книги – неизвестно. В книге Керенского она напечатана на стр. 385-386. Перевод мой. Названный здесь Локкарт (см. Н.Б., «Железная женщина»), отсидевший в тюрьме, позже был обменен большевиками на сов. представителя в Лондоне, М.М. Литвинова. Он хорошо знал Керенского и сыграл решающую роль в его судьбе, дав ему летом 1918 г. сербский паспорт для переезда в Архангельск, а оттуда в Англию, и тем самым спасши его от ареста и казни. Вторая загадка, которая менее значительна, чем первая, тоже не имеет объяснения. Передо мной лежит донесение агентуры Департамента полиции (царского министерства внутренних дел) о «присяжном поверенном А.Ф. Керенском». В нем 58 страниц, и в нем говорится о слежке филеров, которую производили по приказу директора департамента в 1915 г. К нему приложены два секретных циркуляра, один от 16 января 1915 г. по 9-му делопроизводству за № 165377, и второй, от 30 мая 1915 г. по 6-му делопроизводству за № 169823. По причинам, остающимся непонятными, Керенский в вышеупомянутой книге дает только один номер, и то не лично своего дела, но дела тайного общества розенкрейцеров, где главой был, как известно, вел. кн. Александр Михайлович. Номер этот 171902. В своей последней книге Керенский говорит о своем масонстве, но не много. Он вовсе не связал его с ни «тройкой» (или триумвиратом) – Керенский, Терещенко, Некрасов, ни, как тогда говорили, с «пятеркой» – Керенский, Терещенко, Некрасов, Коновалов и Федоров (которого скоро сменил кн. Львов), а также обошел молчанием причины, по которым между январем и августом 1917 г. в Россию приезжали члены французской радикально-социалистической партии, которая во Франции в это время быстрым шагом шла к власти[108]. Эти люди приезжали к нему напомнить о клятве, данной им при принятии его в члены тайного общества, в 1912 г., в случае войны никогда не бросать союзников и братьев по Великому Востоку, тем самым не давая ему абсолютно никакой возможности не только стать соучастником тех, кто желал сепаратного мира, но и обещать его. Иностранным дипломатам было известно о его масонстве, как, конечно, и царской агентуре. Уже упомянутый Локкарт знал, что Керенский с 1912 г. состоит в «Малой Медведице». Он писал в своих воспоминаниях:
«Он выжил бы только при одном ус
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2016-06-25; просмотров: 264; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.224.60.132 (0.016 с.) |