III. Зачарованность маоизмом

 

Довольно любопытным и заслуживающим внимания феноменом является влияние, оказываемое «маоизмом» на отдельные европейские крути, которые в строгом понимании не являются приверженцами марксизма. В Италии к ним относятся отдельные группировки «легионерской» и «фашистской» направленности, противопоставляющие себя Социальному Движению, которое они считают не «революционным», обуржуазившимся, обюрократившимся и попавшим в сети атлантизма. За образец они также берут МАО.

Подобное явление побудило нас взять на себя труд прочесть знаменитую книжицу МАО ДЗЕ ДУНА, дабы понять, чем вызвана эта зачарованность. Но поиски оказались тщетными. Помимо прочего, эта книга не пригодна даже в качестве систематического краткого руководства, ибо представляет собой причудливый набор отрывков из речей и произведений разного времени. В ней нет никакой собственно маоистской доктрины. Действительно, о каком особом учении может идти речь, если с первой же страницы наталкиваешься на следующие категорические заявления: «Теоретическим основанием, на котором строится вся наша мысль, является марксизм-ленинизм»? Этого вполне достаточно, чтобы выбросить в корзину это новое «евангелие», где к тому же на каждом шагу встречаются избитые лозунги мировой крамолы — «борьба против империализма и его прислужников», «освобождение народа от эксплуататоров» и т. п.

Если даже между советскими и китайскими коммунистами существуют разногласия, отдельные расхождения и некоторая натянутость в отношениях, это не более чем семейная склока, внутренние проблемы коммунизма (не считая продиктованных исключительно реалистическими и прозаическими мотивами: обширными малонаселенными восточными владениями России, крайне соблазнительными для перенаселенного Китая), которые могут затронуть нас, лишь если двое поделыциков сцепятся между собой.

На самом деле реальное влияние оказывает миф маоизма, не имеющий никаких точных идеологических формулировок и подвергающийся совершенно произвольным истолкованиям, с особым упором на так называемой «культурной революции». Поэтому рассмотрим основные составляющие этого мифа.

По мнению некоторых из вышеуказанных «китаефилов», в основании маоистской доктрины лежит «национализм». Однако даже не упоминая того, что впервые национализм утвердился как «ересь» с Тито и достаточно успешно процветал среди прочих сателлитов СССР, любители Мао пренебрегают более существенным фактом: в маоизме, вне всяких сомнений, речь идет о коммунистическом национализме. В его основе лежит коллективистское понимание нации как массы или даже орды, по сути мало отличное от концепции якобинцев. Когда Мао выступает против усиления партийных бюрократических структур, проповедуя прямую связь с «народом», когда он говорит об «армии, единой с народом», повторяя хорошо известную формулу «тотальной мобилизации», его вдохновляет почти тот же дух или пафос массы, который царил во время Французской революции, levee des enfants de la Patrie (франц. строчка из Марсельезы, доcл.: «Вставайте, дети Отчизны» — прим. перев.); между тем как двучлен масса-вождь, («культ личности», подвергшийся критике в пост-сталинистской России и возродившийся в еще более боголепном почитании Мао, ставшего идолом фанатичных китайских масс), повторяет один из наиболее спорных аспектов тоталитарных диктатур. Коммунизм плюс национализм: прямая противоположность высшей, иерархической и аристократической концепции нации.

Но если для «китаефильских» кругов, не желающих считать себя марксистами, привлекательна именно эта формула, то непонятно, почему бы им лучше не обратиться к национал-социалистической доктрине, где этот двучлен выражался формулой «Fiihrer-Volbgemeinschaft» (вождь + национальная общность). Мы говорим здесь именно о «доктрине», поскольку на практике в Третьем Райхе эта установка в значительной степени была облагорожена влиянием различных элементов, связанных с пруссачеством и традицией Второго Райха. Данное замечание во многом относится и к «волюнтаризму», другой составляющей маоизма, которой в избытке хватало и в национал-социализме. Равным образом задолго до Мао появилась «активная концепция войны» как «средства утверждения и торжества собственной истины»; данная концепция была знакома всем великим европейским нациям до появления так называемых «отказников», распространения лицемерного пацифизма и угасания воинского духа и чести. Впрочем, имеет смысл более пристально приглядеться и прислушаться к тому, что говорит дословно сам великий Мао: «Мы боремся против несправедливых войн, преграждающих путь прогрессу, но мы не являемся противниками справедливых, то есть прогрессивных войн». Что здесь подразумевается под «прогрессом», вряд ли нуждается в пояснениях: всемирное торжество марксизма и коммунизма. Поэтому почему бы нам самим не воспользоваться «активной концепцией войны», но уже в целях нашей «справедливой войны», войны не на жизнь, а на смерть против мировых подрывных сил, предоставив другим изощряться в обличении «империализма», воспевании «героического Вьетконга», великодушного Кастро и прочем вздоре, достойном лишь того, кто успешно прошел «промывку мозгов», лишающую всякой способности к различению.

Рассмотрим остальные составляющие маоистского мифа. Считается, что маоизм рассматривает человека как творца истории и выступает против технократии в отличие как от СССР, так и от США. В «культурной революции» желают видеть позитивный нигилизм, так как она якобы стремится начать все с нуля. Но это пустая болтовня. Прежде всего, Мао обращается не к человеку как таковому, но к «народу»: «народ и только народ есть движущая сила, творец всемирной истории». Презрение к личности, к отдельному человеку в маоизме столь же сильно, как и в раннем большевизме. Известно, что в красном Китае частная жизнь, семейное воспитание, все формы личной жизни, включая даже секс (за исключением его простейших форм), подвергаются остракизму. Лозунгом является интеграция (на самом деле являющаяся дезинтеграцией) человека в охваченный фанатизмом «коллектив». Собственно говоря, знаменитая «культурная революция» — это революция против культуры. Культура, с традиционно западной точки зрения (как, впрочем, и с точки зрения традиционного Китая: достаточно вспомнить конфуцианский идеал жень, что можно перевести как humanitas (человеческая природа), и кюн-цюн, или «цельный человек», в противоположность сяо-жень, «человеку вульгарному», то есть понимаемая как самовоспитание, никак не связана с коллективом, но, напротив, отвергается им.

Мао заявлял, что он опирается на обездоленные, нищие массы, оценивая их нищету как положительный фактор, поскольку «нищета рождает желание перемен, желание действия, желание революции»; это как бы «чистый лист бумаги», на котором можно написать все что угодно. Но это также банальность, на самом деле здесь нет никакого желания довести эту ситуацию до «нулевой точки» в положительном, духовном смысле. Простодушных людей, как правило, поражают возможности, которые могут открыться на начальной, деятельной, эйфорической стадии маоизма как революционного движения. Но, во-первых, подобные возможности открывает почти любая революция независимо от ее идеологической направленности, во-вторых, эта стадия не может длиться вечно и, следовательно, не дает положительного решения. Важна не только отправная точка, но и цель, направление, terminus ad quern. И здесь Мао не оставляет никаких сомнений, неоднократно и откровенно повторяя, что для него целью является «построение социализма». Таким образом, мы имеем дело не с обновляющей революцией, нацеленной на «человека» и начинающейся с антикультурной нулевой отметки, но с движением, изначально обремененным тяжким грузом марксизма. Никакие жульнические уловки не могут изменить этого положения дел, поэтому пусть сам Мао объяснит нам, каким образом он умудряется сочетать идею, согласно которой человек (точнее, как мы видели, «человек-народ») является активным субъектом истории, определяющим ту же экономику, с основной догмой марксизма, а именно с историческим материализмом, прямо противоречащим этой идее.

Приверженцы революции как движения, начинающегося с нуля, с нигилизма по отношению ко всем ценностям буржуазного общества и культуры, доказывают лишь собственное невежество, не находя себе иного учителя, кроме великого Мао. Ведь куда более надежной опорой для них могли бы стать идеи «героического реализма», сформулированные ЭРНСТОМ ЮНГЕРОМ почти сразу после Великой Войны и не имеющие ничего общего с марксистским отклонением!

Что до другой составляющей мифа «китаефилов», а именно его антитехнократической позиции, которая, согласно маркузианско-му анализу высокоразвитых форм индустриального общества, заслуживает положительной оценки, то это чистый обман. Разве не стремится Мао к индустриализации своей страны вплоть до создания собственной атомной бомбы, накапливая все средства для «справедливой войны» в мировом масштабе, и тем самым вставая на тот же путь, которым пошла коммунистическая Россия, вынужденная создавать технологические и технократические структуры, аналогичные существующим в промышленно развитых буржуазных странах? Помимо высокого уровня фанатичности, который невозможно поддерживать постоянно, хотелось бы знать, каким образом Мао — когда ему удастся обеспечить народным массам, революционно настроенным именно благодаря нищете (как утверждает он сам), условия жизни, свойственные «обществу процветания» — намеревается сохранять в этих массах презрение к «загнивающему благополучию империалистических стран»? Даже допуская, что при помощи ценностей марксистского уровня удастся привить целой нации особого рода аскетизм, это станет лишь свидетельством трудно вообразимой, но опаснейшей регрессии и вырождения определенной части человечества. Тем более что для современных «протестных» движений характерна полная неспособность противопоставить ценностям «развитой цивилизации» и «общества потребления» какие-либо иные, истинные ценности.

Эти соображения легко продолжить. Но уже вышеизложенного вполне достаточно, дабы понять, что зачарованность маоизмом покоится на мифах, которые для человека, способного мыслить глубоко, по прочтении «евангелия от Мао» оказываются полностью несостоятельными. Люди, отрицающие марксизм и коммунизм, но при этом увлекающиеся маоизмом, доказывают этим свою интеллектуальную незрелость. Если им более не на что опереться, значит природа их «тотального протеста» и показной революционности крайне подозрительна.

 

IV. СОВРЕМЕННЫЕ ТАБУ

 

 

1.

 

Несмотря на модную ныне «демифологизацию» всех подлинных и традиционных ценностей, процесс создания новых табу идет полным ходом. Профанические величины становятся табу, объявляются священными реальностями, о которых дозволяется говорить лишь с глубочайшим почтением и благоговением. Горе тому, кто дерзнет покусится на них! Хор возмущенных протестов покроет его позором, естественно, во имя сверх-табу, Святой Демократии. Здесь мы хотелись бы остановиться на паре подобных табу. Первое касается негров.

Белые люди, окончательно утратив здравый смысл, своими руками сделали из негров табу. Провозгласив принцип самоопределения народов и использовав цветные войска в бессмысленных братоубийственных войнах, белая раса создала оружие, которое сегодня обернулось против нее самой. Это оружие никогда бы не стало столь опасным, если бы белые внезапно не поддались психозу антиколониализма, презрев все то положительное (уравновешивающее отрицательные стороны), что принесла колонизация африканским народам, подняв их на уровень, которого они никогда не смогли бы достичь самостоятельно.

Позднее те же белые, левые французские интеллектуалы и деятели искусств, совместно с шайкой Ж.-П. САРТРА выдумали и воспели негритюд, создав миф, до которого никогда бы не додумался ни один негр. Эта нелепая выдумка должна была стать для негров чем-то подобным тому, чем является итальянскость для Италии, германскость для Германии и т. д., хотя негры никогда не составляли единого народа с общей цивилизацией, ибо не существует единой «негритянской нации», но есть множество родов, племен и этносов, каждый из которых обладает своими традициями, обычаями и верованиями, значительно рознящимися между собой.

Естественно, негры, познакомившиеся с культурой исключительно благодаря обучению в европейских образовательных учреждениях, поспешили воспользоваться этим мифом и довольно быстро перешли от идеи негритюда как особой единой цивилизации и культуры к утверждению ее превосходства над белой культурой и цивилизацией. Например, негр КАРМАЙКЛ, глава одного из военизированных подразделений (»Black Panthers») организации «Black Power» заявил буквально следующее: «Это белые должны приложить старания, чтобы подняться до уровня негритянского гуманизма»; приблизительно то же говорит черный писатель ДЖЕЙМС БОЛДУИН и пр. Впрочем, чему здесь удивляться, если опять именно белый, более того, немец (немецкие расисты прошлых времен должны перевернуться в гробах!) И. Ян в книге под названием Muntu уже не просто выступает апологетом негритюда, постулируя наличие общей для африканских негров философии и метафизики, но утверждает, что только обращение к негритянскому мировоззрению и образу жизни поможет преодолеть материализм и механистичность, свойственные современной цивилизации, созданной белыми.

Это неслыханное увлечение, охватившее немало белых людей, и табуизация, дошедшая до отказа от употребления самого слова «негр» как «оскорбляющего» достоинство (например, оно ни разу не встречается в вышеупомянутой книге ЯНА), дополняются поощрением всякого рода смешения, как культурного, так и социального. Относительно первого мы уже писали в другом месте (См. J. EVOLA, L'Arco e la Clava, cit.), указывая на культурную «негрификацию» США, особенно заметную в области танцевальной музыки, искусства, танцев, типичных поведенческих привычек и т. д.; эта эпидемия сегодня поразила и значительную часть европейских народов. Некоторые представители американского «протестного» beat generation (на пике популярности этого движения) дошли до того, что сделали из негра образец для подражания, подобно НОРМАННУ МАЛЕРУ, который в своем известном произведении назвал битника white Negro (белым негром), между тем как для белых девушек переспать с негром стало одним из способов заявить свой «протест».

Наиболее яркими образцами социального смешения в Америке стало повальное увлечение «интеграционизмом» и антисегре-гационизмом (выступить против которого в открытую нашел в себе мужество только УОЛЛЕС), что стало одним из наиболее ярких примеров того, до какой нелепости может дойти фанатичный эгалитаризм и демократия. На самом деле стремление к «интеграции» есть грубое нарушение того самого принципа свободы, о соблюдении которого столь пекутся в других областях. Никто не осмелится отрицать за семьей права не принимать у себя гостей, которые несимпатичны хозяевам (каковы бы ни были причины этой антипатии), однако считается допустимым навязывать в юридическом порядке смешение с неграми в публичной жизни, причем делается это, словно в насмешку, во имя той же свободы, но понимаемой крайне односторонне.

Говорят о гнусности южноафриканского режима апартеида, тенденциозно истолковывая его как «недопустимую сегрегацию», хотя на деле речь идет лишь о «сепарации», что буквально означает «держаться в стороне», жить самому по себе, среди своих близких, и достигается это не режимом подавления, но «раздельным развитием». Единственное ограничение направлено на то, чтобы воспрепятствовать негритянскому большинству, воспользовавшись демократическим количественным «правом» занять место белых, встав во главе государства, созданного исключительно руками белых, которым оно всецело обязано своим процветанием и уровнем цивилизации.

К тому же игнорируют вполне естественную склонность этнических меньшинств к образованию сравнительно замкнутых сообществ, своего рода «островков» в крупных городах, как поступали и американские негры, пока агитаторы, за спиной которых стояли коммунисты, не приучили их по всякому поводу (и даже без оного) кричать о нарушении своих «гражданских прав». Между тем хорошо известно, что негры не меньшие «расисты», чем белые, но их расизм почему-то ни у кого не вызывает протеста, хотя малейшее проявление расизма со стороны белых клеймится «нацизмом». Однако именно черный расизм является одной из основных причин обострения «расовой проблемы», принимающей все более угрожающий характер. Можно было бы довольно просто решить эту проблему, выделив американским неграм один из штатов (предварительно эвакуировав всех белых), дабы они наслаждались там своим негритюдом во всей его чистоте, сами бы управляли собой и делали все, что им заблагорассудится. К сожалению, о втором возможном решении, суть которого состоит в том, чтобы предложить всем черным расистам и активистам «Black Panthers» вернуться к своим сородичам в родные края, переселившись в новообразованные африканские государства, бесполезно даже мечтать: ни один американский негр никогда на это не согласится, поскольку его мнение о своих африканских собратьях гораздо ниже, чем у белых. Поэтому они предпочитают жить среди последних и извлекать выгоду из созданных теми общественных институтов.

Что происходит, когда к власти приходят негры, можно было наблюдать в той же Америке во времена господства саквояжников, когда под давлением североамериканских демагогов в 1868 г. негры пришли к власти в южных штатах, потерпевших поражение в гражданской войне: это был настолько коррумпированный режим, отличающийся такой бесхозяйственностью и некомпетентностью, что во избежание полной разрухи пришлось быстро дать обратный ход. Если этот пример кажется устаревшим, достаточно взглянуть на нынешнее положение африканских государств, обретших «свободу» вследствие антиколониального психоза: за фасадом смехотворной пародии на европейские демократические институты там царит административный беспредел и почти неприкрытый примитивный деспотизм, едва ли не ежедневно заговор сменяется государственным переворотом, а волнения перерастают в межплеменные распри, сопровождаемые массовыми убийствами. Слн-Польян (La centre-revolution africaine, Paris, 1967) приводит впечатляющий понедельный список подобных событий, начиная с 1960 г. От полного экономического краха африканские государства спасает лишь противоборство США и СССР, которые оказывают им поддержку, поскольку нуждаются в новых областях влияния, экспорта и инвестиций, а также сырьевых ресурсах.

Но нас это не касается, поэтому пора сказать: хватит с неграми, довольно делать из них табу и идти на уступки! По крайней мере, такую позицию должны занять сторонники настоящего правого движения. Ведь даже среди наших мало-помалу распространяется отравляющее влияние, нацеленное на то, чтобы притупить последние остатки чувства дистанции и здоровых естественных инстинктов. Помимо наплыва негров в студенческую среду, где они выделяются вызывающей наглостью и заодно с «протестантами» и «волосатиками» занимаются подозрительными делишками, следует указать на влияние телевидения, которое говорит о неграх только хорошее и не упускает случая встать на их сторону, бесстыдно передергивая факты. Достаточно вспомнить многочисленные американские фильмы с неграми в роли судей, адвокатов, актеров, полицейских и т. п., постоянные шоу с участием негритянских певцов в окружении белых девушек. Цель этих постоянных показов в том, чтобы приучить зрителей к неразборчивости в общении, что не лишено опасности, учитывая низкий моральный уровень, свойственный, к сожалению, большинству нашего населения. Это дополнительный фактор разложения.

 

2.

 

Другим табу нашего времени является так называемый «рабочий класс». Горе тому, кто его заденет, кто посмеет говорить о нем иначе, нежели с чувством глубокого почтения! Лелеять его, льстить и всячески угождать ему стало чуть ли не обязанностью всех демократических партий. Ему дозволяется все, поскольку его дело — свято. Разве марксизм со своими попутчиками на провозгласили рабочий класс истинным творцом истории, заявив, что прогресс цивилизации равнозначен развитию и подъему рабочего класса?

Неприкосновенность рабочего класса носит не только моральный, но и физический характер. Ярким примером этого стали события в Аволе, когда в результате столкновения между полицией и толпами разбушевавшихся манифестантов погиб один «трудящийся» и несколько получили ранения. И что же? Еще до начала расследования, до установления истинной картины событий и выявления виновного комиссар полиции был снят с должности, а телевидение поспешило представить все случившееся, дословно, как «полицейское подавление профсоюзной борьбы, синонима социального прогресса», что тут же в один голос подхватила целая свора журналистов. Кого волнуют жертвы среди сил правопорядка, которые вместо того чтобы позволить линчевать себя «миролюбивым» радетелям «профсоюзной борьбы», — согласно сообщениям СМИ, естественно, вышедшим на улицы с песнями и цветами, — были вынуждены воспользоваться элементарным правом на самооборону, чтобы защитить собственную жизнь? «Святость» и неприкосновенность распространяется только на «трудящегося». А для тех, кто думает иначе, остается только одно: ecrazer I'infame (франц. «раздавите гадину», известное выражение Вольтера — прим. перев.).

Впрочем, здесь нам хотелось бы остановиться на общем аспекте этого табу. Прежде всего, следует отказаться от незаконного обобщения понятия «трудящийся». Совершенно очевидно, что значимость, придаваемая «трудящемуся», тесно связана с современным мифом «труда». Труд перестал быть тем, чем он всегда был и должен быть в нормальной цивилизации: деятельностью низшего порядка, обусловленной снизу, незначительной и по сути своей связанной с материальной, «физической» стороной существования, с потребностью и необходимостью.

Поэтому в том, что «трудящиеся» смогли навязать всем свой закон и с каждым днем становятся сильнее по мере развития профсоюзного движения, можно увидеть своего рода историческое возмездие, реакцию на гипертрофию той материальной части общественного организма, к которой относится труд. Это привело к капитуляции перед «рабочим классом», к боязливому, но единодушному почитанию его, к возникновению табу под именем «рабочий класс».

Следовательно, в первую очередь необходимо отвергнуть миф труда, проведя четкое деление между различными видами деятельности и противопоставив занятия, связанные с материальными интересами, тем, которые носят свободный и неприбыльный характер. Понятие «труд» должно применяться исключительно по отношению к первым, независимо от обстоятельств и принятой оценки, учитывая, что сегодня почти любая деятельность прямо или косвенно работает на «общество потребления».

Однако, точно определив законное место «трудящихся», мы сталкиваемся с необходимостью его десакрализацик. Когда ЖОРЖ СОРЕЛЬ говорит о «героическом аскетизме» рабочего класса, это звучит подобно насмешке. Сегодня трудящийся представляет собой всего лишь «продавца рабочей силы», и как таковой стремится извлечь из заключаемой сделки максимальную прибыль, движимый лишь желанием обеспечить себе буржуазный уровень жизни. Прошли времена обездоленного пролетариата первого индустриального периода, протест которого против нечеловеческого обращения был более чем обоснован. Хотя еще остаются бедные регионы, тем не менее общая линия развития вырисовывается вполне отчетливо. Сравнительно квалифицированный «рабочий» сегодня живет лучше многих интеллектуалов, преподавателей, низших государственных служащих, большинства тех, кто принадлежит к среднему классу (всем известно, с какими проблемами приходится сталкиваться, вызывая такого «трудящегося» для какого-либо ремонта). Современный рабочий думает только о себе, а рабочие организации защищают лишь «интересы отрасли».

Отравленный марксистской концепцией классовой борьбы и подобными социальными идеологиями, современный рабочий утратил чувство внутрипроизводственной солидарности и не желает более быть частью производственного единства; ему более не ведомо чувство преданности и добровольной личной ответственности; он презирает так называемый «патернализм», воспринимает его как оскорбление, не видя ничего дальше собственного носа. Ему нет никакого дела до того, что его беспорядочные «требования» усиливают социальный дисбаланс и усугубляют развал национальной экономики, ведя к бесконечному повышению заработной платы, а, следовательно, и к соответствующему росту цен. Негибкие и единообразные профсоюзные тарифы устанавливаются в принудительном порядке, без учета различий между отраслями и соответствующей разницы в доходах, в результате чего некоторые из них оказываются в критическом положении, что отрицательно сказывается на общей экономической ситуации.

Злоупотребление забастовками все более напоминает настоящий социальный шантаж, открыто извлекающий выгоду из той самой капиталистической или «буржуазной» системы, против которой борется марксистская идеология: ведь если эта система будет свергнута, потеряют свою силу и все претензии, оправдываемые сегодня мифом «эксплуатации» трудящихся, труд подвергнется жесткому планированию в рамках тоталитарного марксистского «трудового государства», не допускающего никаких забастовок, и веселье быстро закончится; «трудящимся» придется вкалывать на полную катушку, забыв даже о возможности каких-либо «требований».

Следует четко понять следующее. «Социальной справедливости» в одностороннем понимании, то есть учитывающей интересы исключительно «рабочего класса», необходимо противопоставить более широкую и сложную концепцию справедливости, основанной на эффективной, качественной иерархии ценностей и видов деятельности. Учитывая текущее положение, при котором ситуация развивается исключительно в нежелательном направлении, трудно сказать, что еще можно было бы предпринять в этом отношении.

Но настоящим правым следует по крайней мере отказаться от уступок в идейном плане, выступить против табу «рабочего класса», лишить святости это новое плебейское божество, обнажив его истинный малопривлекательный облик.

Прочим же остается лишь бить себя в грудь. Дальневосточная пословица гласит: «петли Небесной сети широки, но никто не проскользнет сквозь них». За завоевания материалистической цивилизации — в которой, по словам РЕНЕ ГЕНОНА, человек оторвался от небес под предлогом овладения землей, предпочтя материальные блага — рано или поздно приходится расплачиваться. Как мы показали, среди прочего тяжкой расплатой стали подъем и усиление «рабочего класса» в современном мире. Сегодня при желании он способен парализовать весь государственный организм; особенно если, как в Италии, власть находится в руках трусливых, безответственных, бесхребетных людей, совершенно неспособных создать органические структуры, в которых даже самые приземленные виды деятельности обрели бы — определенным образом и до определенной степени — сопричастность высшему смыслу.

 

 

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

[1]1. От лат. conservative — сохранять (прим. перев.).

 

[2]2. См. прекрасное, хорошо документированное исследование: A. MOHLER, Die konservative Revolution in Deutschland 1918–1932 (Stuttgart, 1950).

 

[3]3. (лат.) возмущение, подрыв, гражданские волнения, публичные потрясения. (прим. перев.).

 

[4]4. Мы постарались внести свой вклад в эту работу по разделению положительного от отрицательного в фашизме в нашей книге: Л Fascismo — Saggio di una analisi critica dalpunto di vista della Destra (Volpe, 2a ed., Roma, 1970).

 

[5]1. Империя, власть, господство (прим. перев.).

 

[6]2. От эвдемонизм — этическое направление, рассматривающее блаженство, счастье как мотив и цель всех стремлений; в социальном значении — стремление к наибольшему счастью наибольшего числа людей, где государство также служит лишь средством для достижения этой главной цели. (прим. перев.).

 

[7]3. (лат.) авторитет как способность править без принуждения. Власть, достоинство, влияние, (прим. перев.).

 

[8]4. Несмотря на неудачность общего подхода, характерного для определенной социологии и истории религии, можно обратиться по этому поводу к работе: Н. WAGENVOORT, Roman Dynamism, Oxford, 1947.

 

[9]5. С. SCHMITT, Politische Theologie, Munchen-Leipzig, 1934.

 

[10]6. Типичным примером подобного вмешательства принципа верховной власти являются ситуации, когда для обеспечения традиционной преемственности требуется переход к новым формам, включающий, по мере необходимости, также новое право.

 

[11]7. (франц.) рутина, косность (прим. перев.).

 

[12]8. Автором, впервые привлекшим внимание к политическому значению «мужского союза», стал Н. SCHURTZ, Altersklassen und Mannerbunde, Berlin, 1902. См. также, но с некоторыми оговорками, A. VAN GENNEP, Les rites de passage, Paris, 1909.

 

[13]9. франц. гражданина и дитя отчизны, (прим., перев.).

 

[14]10. Столь же примечательно, что для изображения государей и глав государств используется как правило отцовский, а не материнский символ. (Ср., например, в России: Земля-Матушка, но Царь-Батюшка. — прим. перев.).

 

[15]11. V. PARETO, Trattato й\ sociologia generate, Fierenze, 1923, § 1713.

 

[16]12. См., к примеру, G. MOSCA, Element! di scienza poltica, Bari, 1947, v. II, c.IV, 4 (C. 121): «Часто бывает, что партии, против которых разворачивается демагогическая пропаганда, для борьбы с ней прибегают к тем же средствам, которые используют их противники. Они также дают невыполнимые обещания, заискивают перед массами, потворствуют самым низменным инстинктам, используют и поощряют предрассудки и алчность, если это помогает им придти к власти. Недостойное соперничество, при котором те, кто идет на сознательный обман, скатываются до того же уровня мышления, что и жертвы их обмана, а в нравственном отношении падают еще ниже».

 

[17]13. Здесь также можно вспомнить девиз Луи д'Эстонтвиля (времен Столетней войны): «Моя единственная родина там, где честь и верность».

 

[18]1. лат. здесь — при определенных условиях (прим. перев.).

 

[19]2. раздел этики, рассматривающий проблемы долга и моральных требований (прим. перев.).

 

[20]3. Гете следующим образом выразил эти принципы «органической философии», применимые и к политическому уровню: «Чем несовершеннее живое существо, тем более его части подобны целому и способны воспроизводить целое. Чем совершеннее живое существо, тем разнороднее его части. Схожие части менее подчинены одна другой; подчиненность органов является признаком высокоразвитого существа». На политическом уровне части соответствуют индивидам, а органическое целое — государству.

 

[21]4. Относительно основания «естественного права» и соответствующего мировоззрения см.: J. ETOLA, L'Arco e la clava, Scheiwiller, 2-ed., Milano, 1971, с. VIII.

 

[22]5. фр. права человека и гражданина (прим., перев.).

 

[23]6. О. SPANN, Gesellschaftslehre, Munchen, Berlin, 1923, p. 154.

 

[24]7. Здесь, судя по всему, Эвола обращается к понятиям forma formanta и forma informanta, введенными ИОАННОМ Скоттом ЭРИУГЕНОЙ, где первая означает «индивидуальный логос, духовную ось души», а вторая, соответственно, отсутствие этой оси. Таким образом, лишенность формы, бесформенность означает здесь обусловленность внешним миром (прим. перев.).

 

[25]8. См. ПЛАТОН (Государство, 482с): «Именно тот, кто нуждается в наставнике, стучится в дверь к тому, кто умеет наставлять; но тот, кто является наставником и от кого следует ждать добра, не просит у нуждающихся позволения стать их наставником». Принцип аскезы власти имеет важнейшее значение: «В противоположность тем, кто сегодня правит в каждом городе, — говорит он (520d) — подлинные Государи берут на себя власть исключительно по необходимости, так как не видят равных или лучших, кому могла бы быть доверена эта задача» (347с). Л. ЦИГЛЕР (Ziegler) по этому поводу совершенно справедливо заметил, что те, для кого власть означает восхождение и рост, тем самым свидетельствуют, что они ее не достойны; по сути, власти заслуживает лишь тот, кто разрушил в самом себе жажду власти, libido dominandi.

 

[26]9. Относительно того же феодального режима В. ПАРЕТО (Social gener., cit, 1154) писал: «Нелепо думать, что европейский феодализм держался исключительно силой; он держался, в частности, благодаря чувствам взаимного расположения, знакомым и другим странам с феодальным строем, например, Японии…» В целом то же самое можно сказать о любом общественном строе, где существовала иерархия, «которая лишь на грани своего исчезновения или смены другой иерархией утрачивает свой естественный характер и удерживается исключительно или преимущественно силой. Я говорю преимущественно, ибо силовой поддержки никогда не достаточно».

 

[27]10. Ann, XVI, 20. С этим словами перекликается и отрывок из Вико (Scienza nuova, II, 23): «Люди стремятся сначала к телесной свободе, затем к свободе души, или же свободе ума, и к равенству с другими; потом начинают превосходить равных; и, наконец, желают подчиниться высшим».

 

[28]11. Государство, 564 c.

 

[29]12. Наряду с индивидуалистическим «освобождением» отдельного человека нарастает значимость «монетаристского» богатства, то есть «ликвидного» капитала, все более утрачивающего корни, становящегося все более гибким и кочевым («движимым»). Впрочем, здесь мы остановимся, иначе эти рассуждения уведут нас слишком далеко за рамки темы.

 

[30]1. (англ.) верноподданнейшая оппозиция его Величества (прим. перев.).

 

[31]2. Под государственничеством понимается признание за государством абсолютной и неограниченной власти, а под зтатизмом — право государства на участие в управлении хозяйством, (прим. перев.).

 

[32]1. лат. последний довод (прим. перев.).

 

[33]2. лат. доблесть, добродетель (прим. перев.).

 

[34]3. МАКИАВЕЛЛИ («Государь», гл. XVIII) так и говорит, что для государя важнее казаться, чем быть, поскольку то, чем человек кажется, поражает многих, тогда как что он есть, способны распознать лишь немногие. Макиавелли до некоторой степени предсказывает тип народного вождя, когда утверждает, что государь должен опираться скорее на народ, чем на «великих» (на «баронов»), которые не склонились бы перед его абсолютизмом. Еще до МАКИАВЕЛЛИ Филипп Красивый пытался укрепить свою власть именно в этом анти-аристократическом направлении.

 

[35]4. Rivolta contra Я mondo modem», Edizioni Mediterranee, 3 ed, Roma 1969.

 

[36]1. (англ.) стандарт, мерило, (прим. перев.).

 

[37]2. Можно вспомнить здесь аристотелевскую концепцию социальной справедливости, которая понимается не как равное распределение благ, но как распределение, учитывающее функциональное и качественное положение индивидов и групп: справедливое экономическое неравенство.

 

[38]3. англ. процветание, преуспевание, благосостояние (прим. перев.).

 

[39]4. mercantilism — торгашество, страсть к наживе (прим. перев.).

 

[40]5. лат. воздержание и умеренность (прим. перев.).

 

[41]6. См. на эту тему W. SOMBART // borgese, trad, fr., Paris, 1926, p. 419.

 

[42]7. Помимо прочего, ДЖЕНТИЛЕ определил коммунизм как «поспешный корпоративизм». Это равнозначно утверждению, что между корпоративизмом фашистского периода в его истолковании и коммунизмом не было никакого качественного отличия, и они являются лишь двумя различными этапами, разными моментами единого движения.

 

[43]8. Проблему следует ставить именно в этих понятиях, поскольку пролетариата в прежнем марксистском понимании сегодня на Западе практически не существует: «трудящиеся», бывшие некогда пролетариями, сегодня нередко находятся в более выгодном экономическом положении, чем средняя буржуазия.