XVI век. Предпосылки к появлению однодворцев

 

На Российское централизованное государство, окончательно оформившееся лишь в начале XVI века, сразу же с момента создания навалился огромный ком проблем, от решения которых зависело само дальнейшее его существование. Одной из важнейших и сложнейших проблем была защита территории и населения страны от непрекращающихся ни на минуту набегов степняков. Уж если Екатерина II, обладая современной армией, линией оборонительных укреплений на южных рубежах, не страдая от угроз Казанского, Астраханского и Сибирского ханств, жаловалась Вольтеру о том, что татары ежегодно забирали в плен по 20 тысяч человек[4], то мы можем себе представить ситуацию, которая сложилась в XVI веке. Практически не проходило и года, чтобы татары не совершили поход на Московское государство. Они имели плачевные результаты для страны: так, в удачном для крымских татар походе 1571 года, отряды Девлет-Гирея (Герая) обошли пограничные русские полки и дошли до Москвы, где им чудом успели перекрыть подходы к столице русские воеводы, что, однако, не уберегло город от сожжения. В том походе татары разорили 36 русских городов, убили 60 тысяч русских, и еще 60 тысяч угнали в плен[5]. И хотя на следующий год объединенным войскам земщины и опричнины удалось в битве при Молодях уничтожить крупное крымско-турецкое войско, но общие перспективы бездействия были понятны[6].

Уже в 1552 году московскими ратями было ликвидировано Казанское ханство, в 1556 — Астраханское, в 80-е годы XVI века прошла серия походов на Сибирское ханство под командой Ермака Тимофеевича, в результате которых оно перестало существовать. Эти меры позволили уберечь Россию от угроз с восточного и юго-восточного направлений, однако главная опасность — набеги крымских татар — оставалась таковой[7].

 

Система обороны границ на конец XVI века

 

К середине XVI века была сооружена Большая Засечная черта. Она проходила по границе территорий, плотно заселенных русскими, и т. н. Дикого поля — степных районов, с крайне низкой плотностью населения, основным ареалом кочующих орд степняков. Организовывать здесь какие-либо особые социальные условия было не нужно: земли вокруг были и так освоены столетиями, а охрану границы осуществляло «береговое» войско местных дворян и князей[8].

То явление, которое начиналось за «Берегом» (так называли на Руси границу с Диким полем) не уникально для мировой истории. В науке оно обозначается словом «фронтир». Это пограничная территория, за которой плотность населения крайне мала, а население фронтира подвержено перманентной опасности со стороны кочевников. Это явление существовало в истории США во время европейской колонизации этой страны, в Китае на протяжении почти всей его истории, а также, с большой оговоркой, в Испании в Средние века.

Если мы взглянем на карту, то поймем, что сразу на север за Большой засечной чертой начинались плотно заселенные земли, а значит у полков засечной черты не было буфера, подушки безопасности, права на ошибку. Любая ошибка могла кончиться катастрофой 1571 года с десятками тысяч убитых и угнанных в рабство, а, с учетом невероятной мобильности татарского войска, вероятность такой трагической ошибки была высока. Создание эшелонированной обороны границы с мощными крепостями и фортами должно было задержать неприятеля, отобрать у него фактор внезапности, заставить его увязнуть в боях еще до достижения им границы.

Была и иная причина начинать освоение новых южных земель. Как отмечает Миронов, численность населения уже в XVI веке начала расти колоссальными темпами[9].

Так или иначе, с конца XVI века начинается колонизация земель к югу от Большой засечной черты. Она ведется посредством основания фортов в степи. В 1586 году основаны Самара и Воронеж и в этот же год заново основан Курск, в 1589 — Царицын, в 1590 — Саратов, в 1593 — Старый Оскол и Валуйки, в 1596 — Белгород. Как мы видим, в течение одного десятилетия возникают десятки городов на территории шести современных областей России, ранее незаселенных. Правительство Московского царства осваивало эти территории просто невероятными темпами.

Пархоменко в своей книге «Белгородская засечная черта» так описал процесс заселения территории Дикого поля: сначала в степи основывалась сторожевая крепостица, в которой сидел очень маленький гарнизон, либо и вовсе гарнизон был приходящий. Если место было действительно удобным, под контролем «берегового» воеводы поистине «стахановскими» темпами возводилась крепость с оборонительными валами и стенами, в которую вводился мощный гарнизон, состоящий из служилых людей Российского государства[10].

За десятилетие сфера контроля Российского государства отодвинулась на 200-400 километров от Большой засеки. При этом, следует понимать, что по-настоящему единая оборонительная граница не сдвинулась с места, а лишь выбросила свои «ложноножки» далеко в степь.

 

Рывок на юг

 

Естественно, что такая быстрая колонизация бросала правительству несколько вызовов: во-первых, надо было определить тип хозяйствования на данной территории и обеспечить людей на ней средствами для существования, а во-вторых, принять план колонизации данной территории, что подразумевает под собой, в первую очередь, обеспечение «правильной» миграции в данный регион.

Начать следует с миграции русских людей в данные районы. Как уже было отмечено выше, форсированное заселение территории за Большой засечной чертой началось в 80-е годы XVI века и уже через десять лет, хоть точечно и крайне неплотно, была заселена вся территория, в будущем зажатая между Большой и Белгородской засечными чертами. Естественно, что для контроля этой большой территории необходимо было значительное количество людей, однако, что важно, именно на этот период приходится дата создания вероятно существовавшего указа о закрепощении крестьян (т. н. теория об указном закрепощении крестьян). Более того, именно на начало колонизации этих земель приходится появление такого положения, как заповедные лета (введены впервые в 1581 году). Может ли быть случайным совпадение начала широчайшей колонизации юга и, практически в то же время, ограничение на перемещения для крестьян? Крайне сомнительно.

Причина такого решения, вероятнее всего, кроется в том, что, как отмечает Благовещенский, «на Москве» и так на этот момент был переизбыток служилых людей, которые и должны были начать военно-хозяйственное освоение этих территорий[11]. Служилые люди царя имели военную подготовку, в отличие от крестьян, и были готовы столкнуться с теми трудностями, которые их ждали в Диком поле. Однако, по моему мнению, все же главной причиной такого решения стало складывание дворянского бенефициарного хозяйства и его становление как основной производственной единицы. Повальное же бегство крестьян из дворянского хозяйства стало бы мощнейшим ударом по экономике Российского государства. Поэтому-то и было принято такое резкое решение о заповедных летах и закрепощении крестьян, окончательно оформленное Соборным уложением 1649 года.

 

Появление однодворцев

 

Как отмечает Важинский, именно в это время, т. е. в конце XVI века в документах появляется слово «однодворец»[12]. Между тем, в законодательных актах первое упоминание этой категории людей появляется не поздно, а очень поздно — в Полном собрании законов Российской империи они фигурируют лишь с 1713 года. С чем это связано?

Причины тут видятся две. Первая — это собственно сам государственный аппарат Российского государства. Приказная система работала по казуальной системе, полномочия множества приказов пересекались, и, соответственно, сам бюрократический аппарат был не простроен. Как нам видится, это вело к тому, что значительный пласт деятельности просто не документировался в качестве законов, а в виде непосредственных распоряжений передавался на места, либо же без указки сверху решался на местах.

Вторая причина видится в том, что само однодворческое землевладение возникло стихийно, без приказов сверху. Оно было единственно адекватным данной ситуации, т. к. крепостное хозяйство было попросту невозможно фактически в зоне боевых действий.

Так или иначе, данный термин возникает с самого начала «рывка на юг». В период наступившей Смуты сам процесс освоения этих земель замораживается, более того, мы видим обратное явление, а именно «большой интерес» дворян и детей боярских только начавших осваиваться южных уездов и «береговых» областей к политической обстановке в Москве. Об этом нам говорит восстание Болотникова, начавшееся в южных уездах, активное участие огромного количества мелкопоместных дворян юга и другие факты[13].

В результате Смуты и служба «на Берегу», и сами города Дикого поля пришли в расстройство. Земли Рязанщины, Тульщины, а тем более Белгородчины и других южных областей были подчистую разграблены татарами и крайне обезлюдели[14]. Между тем, сама Смута высвободила огромное количество людей из производственного цикла, занятых войной, а в Москву переселилось значительное количество служилых людей из отданных Речи Посполитой по результатам Деулинского перемирия 1618 года областей[15]. «Кормовая база» нечерноземных областей Российского государства не была рассчитана на такое большое количество не занятых производством людей, что и обусловило продолжение экспансии на юг, однако ее характер поменялся, и теперь она стала обусловлена не только соображениями обороны, но и нехваткой земли для военных людей разной масти Российского государства.

Не совсем верно говорит Важинский «Он [служилый человек, будущий однодворец — И.П.] только что потерял крестьян и готов был приобрести их снова»[16]. Это не совсем верно — значительное число отправившихся на юг никогда и не были дворянами, не держали поместий, а вышли в период войны в категорию людей, не сеющих и не собирающих урожай, однако их желание обзавестись бесплатными работниками Важинским уловлено очень четко.

«Рывок на юг» в период после Смуты, с одной стороны, в разы увеличил плотность заселение этого региона, а, с другой стороны, сосредоточил там людей, как отметил Важинский, охочих до крепостных. Однако на этот момент создать на юге латифундарное хозяйство было попросту невозможно, через районы проходило все три основные дороги, Муравский, Кальмиусский и Изюмский шляхи, по которым приходили с набегами татары[17]. Держать не «огородное» прикрепостное хозяйство здесь было невозможно из-за перманентной опасности, а поэтому правительство впервые вмешивается в хозяйствование на юге в лишь 30-е годы XVII века.

Вопросы земледелия и хозяйствования на территории Дикого поля

Безусловно, одной из важнейших задач было построение хозяйства с первых же лет заселения края. Москва не могла кормить целые области, а значит они должны были обеспечивать себя сами. Отсутствие здесь зависимых крестьян, опасная обстановка из-за угроз татарских набегов с самого начала определила форму землевладения на юге — небольшие дачи. Стрелец, мелкий дворянин, представитель детей боярских получал здесь надел земли недалеко от крепости, что позволяло ему служить в ней. Земля была временным бенефицием, и давалась за службу в качестве оклада[18]. Служилые люди юга из-за малых размеров этого надела и отсутствия крестьян сами обрабатывали свою землю, и, как объясняет Благовещенский, именно из-за этого стали называтся однодворцами. Однодворец — это тот, кто не имеет на участке ничего (под «ничего» имеются в виду зависимые крестьяне), кроме двора[19].

Такой участок назывался четвертью (при этом, размер этой четверти не был четко определен, и, как иллюстрирует Благовещенский суть четверти, если один из однодворцев захватывал четверть, к примеру, умершего, то он не становился обладателем двух четвертей, а лишь увеличивал свою), а право владения им — четвертным правом[20]. Как определил его Благовещенский в своей книге с говорящим названием «Четвертное право»: «Четвертное право есть долевое право владения землей, основанное на счет четвертей, дошедших до владельца по наследству или иным законным путем»[21].

Надо отметить, что в этом аспекте сложилась парадоксальная ситуация — с одной стороны, дачу однодворец получал в личное пользование, а, с другой стороны, из-за ситуации в крае здесь сложилась община однодворцев, т. к. все соседи, держатели персональных участков, были, в то же время, сослуживцами. Соединение боевого братства, чувства плеча и частного владения землей привело к построению крепких горизонтальных связей, что, как мы увидим позже, давало однодворцам возможность эффективно бороться с притязаниями помещиков на землю.

При этом, неверно было бы, вслед за советской литературой, утверждать, что неимение крестьян является главным критерием принадлежности к однодворцам. Как раз в неопределенности положения однодворцев заключается их главная особенность, и в конце XVIII века в одном из уездов у 271 однодворцев имелось 1023 крестьянина, а у большинства их не было вообще[22], что, конечно, очень мало, но не отменяет того факта, что некоторые однодворцы владели крестьянами, не переставая быть однодворцами. По моему мнению, стоит определить однодворцев так: однодворцы — потомки служилых людей Российского государства, испомещенных на земли южных областей государства, и получивших от государства земли в пользование. На их земли распространялось четвертное право, а сами их дачи не были признаны вотчинами в петровскую эпоху.

Это громоздкое определение дает понять весь смысл данного явления.