Идея церкви, ее отношение к аскетике и значение ее в христианском мировоззрении вообще и в частности для пастыря

   Органическая связь аскетизма и Аскетики с пастырством и учением о пастырстве (как это устанавливается сочетанием их по новому Академическому Уставу в одну кафедру) определяется самой природой пастырского служения. А природа самого пастырского служения вполне определяется идеей и природой Церкви, в коей и ради коей пастырь и должен только работать, и которая (т.е. идея Церкви) в системе христианского, а, следовательно, и пастырско-христианского мировоззрения занимает и должна занимать центральное место. Мы говорим, что христианство, переводимое в жизнь, неизбежно аскетично, т.е. требует борьбы, подвига и упражнения в целях осуществления того идеала, который дается христианством, как норма совершенного бытия человека. Христианство же не мыслимо без Церкви или вернее — оно есть Церковь, как живое воплощение и реализация как тех новых начал жизни, кои принес на землю Христос, так и тех условий, кои необходимы для воплощения этого идеала; посему без Церкви нет, и не может быть христианства в собственном смысле слова, а есть только христианствование или христианизация известной области мышления, или другой какой области жизни человека. Эту собственно только одну христианизацию общества с момента восприятия Церкви государством мы и можем видеть в историческом культурном процессе жизни, где христианство воспринимается только в тех отдельных идеях или моментах, кои приемлемы в чисто утилитарных и гуманитарных интересах и при том входят в жизнь всегда и неизбежно с достаточной дозой подделки и приспособления под свои вкусы. А Церковь Христова есть совершенно новое бытие во всех возможных проявлениях человеческой жизни и в сделки и компромиссы с человеком вступать не может. Посему-то церковная жизнь и церковное бытие и требует от человека полного изменения, полного отречения от прежнего греховного своего бытия по стихиям мира и облечения по новому человеку, т.е., по Христу «в правде и преподобии истины» (Еф. 4:24). Это все так хорошо выражено идеей крещения, чрез которое мы вступаем в Церковь, смысл коего есть смерть миру и восстание Христу (Рим. 6:4—14); это раскрыто превосходно в Свящ. Писании Нового Завета, особенно у Апостола Павла в послании к Римлянам. Отсюда Церковь, как реализация идеала Христианской жизни, или, что то же нормальной человеческой жизни, и является в собственном смысле сферой и ареной той борьбы греха и добра, которая проходит и составляет с христианской точки зрения сущность всего мирового процесса; она же (Церковь) является и вместилищем и представительницей того подвига и борьбы, коими должны идти люди к нравственному христианскому совершенству.

   Посему то идея церкви земной неотделима в христианском сознании от идеи борьбы, кажется, эта именно мысль проходит красной нитью чрез все Откровение. Смотрите, как Спаситель, определяя цель своего пришествия и задачи своей деятельности, говорил: «Созижду Церковь Мою (Церковь, а не какую-либо школу только, как это было с представителями мудрости обычной, человеческой, — напр., философами) и врата адова не одолеют ей» (Мф. 16:18). Здесь идея создания Церкви и характер ее жизни, именно как борьбы, выражены весьма определенно; и вполне ясно, что в сознании Спасителя эти две идеи: идея Церкви Его и идея борьбы — неотделимы. То же должно входить и в наше сознание. Если припомним далее те речи Господа и особенно заповеди блаженств или притчи, в коих Он раскрывал жизнь Церкви Его в разных ее сторонах, то ясно можно видеть, как эта идея постоянной борьбы настойчиво проводится Христом Спасителем. Враг всегда старается вредить росту и жизни Церкви, всевает плевелы, похищает овец, гонит и озлобляет идущих за Христом, просевает, как пшеницу в решете и возбуждает общую ненависть всех! «Будете ненавидимы всеми имени Моего ради» (Мф. 10:22). А у Апостолов и по личному уже опыту, конечно, правда слов Спасителя о характере жизни Церкви могла найти только еще более решительное выражение. Вот почему все послания Апостолов проникнуты этой идеей борьбы и подвига, и напр., Ап. Павел прямо говорит, что «наша постоянная брань не только в плоти и крови, а к началом и властем и к миродержителем тьмы века сего, духовом злобы поднебесным» (Еф. 6:12), кои и есть злая субстанция или сила только действующая чрез грех в наших удах телесных. О диаволе прямо говорится, что он «яко лев рыкая, ходит, иский кого поглотити» (1 Петр. 5:8). Но, кажется, всего разительнее эта идея жизни Церкви, как неустанной борьбы изображена в Апокалипсисе; и Христос и Антихрист, это — два постоянные как бы принципа жизни, между коими проходит борьба не только каждого отдельного человека, а и всего мира. Мы не будем говорить, что даже и Ветхий Завет, когда определяет все же особенную жизнь по началам истинного Боговедения и истинного Богопочитания, носит эту же идею и печать борьбы и подвига, что так хорошо раскрыл Ап. Павел в послании к Евреям, в речи о вере ветхозаветных праведников! Итак, идея Церкви и природа жизни ее неотделимы в христианском сознании от идеи борьбы и от наличности этой борьбы в живом опыте христианской церковной жизни. Отсюда уже понятным делается, что если пастырь Христов как продолжатель дела Христа и Апостолов должен работать в Церкви и ради Церкви, то вся природа его служения, и весь путь и характер этого служения должно определять этой именно природой Церкви и природой ее жизни. А так как природа Церковной жизни и идея Церкви, как мы видели, неотделимы от борьбы и от подвига (духовного и даже внешнего), то и пастырь должен устанавливать характер всей своей деятельности не из иного какого-либо принципа, а исключительно из принципа подвига и борьбы. Отсюда вся работа пастыря не только не чужда аскетизма, но и неизбежно связана с ним, и всякое уклонение от этого, всякая попытка определить себя и свою деятельность из иных начал ведет к извращению и гибели, как пастырского дела, так и самого пастыря. Отсюда же — именно из особенностей природы Церкви и ее жизни — и пастырство, как известного рода служение, настолько особенно от всякого другого рода служений и настолько своеобразно, что всякая попытка перевести его, по непониманию или по упорству, на почву обычных человеческих служений опять кончается извращением всего дела церковного и гибелью для него.

   Нам представляется необходимым, хотя бы и уклоняясь от систематического изложения вопросов чистой аскетики, но именно в виду того, что аскетика у нас связана с пастырством — поподробнее остановиться на раскрытии идеи Церкви со стороны ее природы и на выяснении необходимости пастырю определять свою деятельность не иным началом, а началом борьбы и подвига исключительно. Тогда понятнее будет связь аскетизма и с пастырством и с жизнью христианской — церковной вообще. Быть может, тогда скорее отпадут те предрассудки, коими опошлена и христианская церковная жизнь и то дело пастырства, о коем величайшие из наших отцов выражались, как о служении, превосходящем все земные служения.

   Повторяем, природа пастырского служения может правильно быть опознана только под углом зрения жизни церковной, а эта последняя — в сфере подвижничества. Почему пастырское делание теперь оскудело, опошлилось? Ответом могут быть слова Христа: «поражу Пастыря и рассеются овцы стада» (Мф. 26:31). Теперь это можно сказать о пастыре и пасомых. Поражен пастырь: поражен духовно, поражена его внутренняя сила, его внутренние интересы, духовное разумение своего дела и самой идеи служения Церкви, а посему рассеялись от него и овцы его. Симптомы угрожающие — оскудение духовной силы пастырства и успех и сила сектантства. Бегут от пастырского служения на пути более приятные. Духовно-востязуемая идея пастырства заслоняется плотяной идеей служения мирской общественности. Религия со степени небесности и спасительности сводится в плоскость государственности и чиновничества. Утерян смысл жизни и деятельности — в вечности, указуемый христианством. А деятельность пастыря вне идеи вечности только для земли, равняется нулю! Христианство, вводя идею вечности, придает

   нравственный смысл всякому подвигу. Пастырь поэтому должен уяснить, понять и воспринять истинную идею Церкви, которой он должен служить; он должен понять свое служение не материалистически, как бы служение общественно-государственное, а с точки зрения новой, христианской, церковной общественности. Нужно помнить, что с момента сошествия Св. Духа Церковь, коей пастырь служит, вошла в мир, как новая, отличная от обществ человеческих и даже противоположная им организация. Вот почему представители римской государственности и общественности гнали христиан, потому что при всей широте веротерпимости своей видели, какая опасность грозит их общественному, государственному укладу жизни со стороны христианства. Христианство всегда выделяло себя от обычного человеческо-общественного сознания; Христос и Апостолы уклонялись от общественной мирской деятельности, и отношение христианства к государственности построено на принципе отграничения, Кесарево — Кесареви, а Божие — Богу (Мф. 22:21). Начало церковной организации, общества святого и чистого, — начало иного порядка. Строй государства чисто юридический: в нем главенствует понятие права при минимуме соблюдения нравственных начал. А в основе Церковной жизни лежит чисто нравственная идея единого братства, имеющего едино сердце и едину душу (Деян. 4:32). Государство, можно сказать, культивирует греховного человека, а Церковь — спасающегося, т.е. борющегося со грехом.

   Вот почему идея Церкви, как мы уже сказали, в христианском живом сознании неразрывно связана с идеей борьбы (причем эта борьба в приложении к живому члену Церкви выражается и в борьбе за жизнь церковную в нем самом и за идею Церкви в ее правильном понимании, словом борьба по всем областям человеческой жизни, проявляющейся в мысли, в воле, и в чувстве).

   Это и понятно в силу того, что Церковь является в наличности человеческой жизни, как реализация и проявление на земле и в жизни человеческой иного царства нового — Царства Божия. Господь, говоривший, что Он создает Церковь, и в то же время начал проповедь Свою словами: «покайтесь! Приблизилось Царствие Божие» (Мф. 4:17), и потом раскрывал в Своем учении идею Царствия Божия. Ergo, идея Царства Божия и Церкви равнозначащи, по крайней мере в приложении к жизни человека в ее земных условиях существования. И по смыслу слов Христовых и далее по смыслу учения Апостолов (речь св. Ап. Петра в день Пятидесятницы) эта Церковь, как проявление на земле начал жизни иного Царствия — Божия, несовместима с началами прежней человеческой жизни: и Апостол Петр на вопрос слушателей, что им делать, ответил: «покайтесь». Она требует прежде всего отречения от начал прежней жизни, или от всего, что выработал человек, как обычную сферу и обстановку своей жизни во грехе. А эта жизнь вне христианства и вне Церкви, так и рассматривается в христианском откровении, как жизнь Царства иного, не Божия, а диавола: «сего ради прииде Сын Божий в мир да разрушит дела диаволя» (1Ин. 3:8), говорит о цели пришествия Христа Апостол Иоанн. И другие апостолы рассматривали жизнь греховного человека, как жизнь по воле князя мира сего, как жизнь сынов противления, уловленных в сети диавола (Еф. 2:2). И эта жизнь по воле князя века сего, диавола, сложилась и выработалась в весьма прочный организованный уклад, как по устроению и характеру личной жизни, так и общественной, т.е. законы взаимоотношения личностей. При чем здесь начало личной и общественной жизни объединилось одним принципом греховной жизни по плоти в широком смысле этого слова, ибо здесь все есть оберегание одного: лучших условий жизни по принципу чисто животного эгоизма. Такова задача культуры, цивилизации, даже идеи прогресса, такова и природа нашей общественной организации, т.е. государства. Это единственный пока понятный нам и родственный тип общественной организованной человеческой жизни. Мы не знаем и не имеет данных судить о том, как проявлялась бы и слагалась общественная жизнь человека, если бы он не согрешил, т.е. если бы он жил и действовал в качестве члена Царства Божия. Но мы необходимо должны предполагать и допускать, что если христианство восстановляет падшего человека в образ первозданного и возвращает как бы его снова в сыны Божии и в члены Царства Божия, то оно должно создать и выработать и новые проявления не только личной жизни, но и новые формы общественной организации людей. То и другое и дает нам Церковь, как она, по крайней мере, раскрывалась в жизни своей и в проявлениях в самом начале своего возникновения, т.е. со дня Пятидесятницы. С этого момента новая жизнь, принесенная на землю Христом Спасителем стала фактом, и Дееписатель неоднократно уже говорит о Церкви, как о существующем обществе, к коему уже стали прилагаться верующие, называя это христианское общество Церковью и так неоднократно (см. кн. Деян. Апост.). И Церковь Христова сразу же раскрылась в человечестве, как особенное проявление и личной жизни и общественной организации их на совершенно иных началах, нежели это было у людей вне веры христианской. И когда апостол говорит, что Церковь Бога жива есть «столп и утверждение истины» (1 Тим. 3:15), то этим самым, конечно, он выражает не иную мысль, а ту, что христианство, как новая жизнь, путь и истина (так Себя Христос Сам назвал) именно только в Церкви Его раскрывается вполне, ею охраняется и утверждается в своей истине, и она-то, именно, (Церковь) раскрывает истину и о человеке, в смысле его идеального проявления жизни, как богоподобной сущности. Можно сказать, что человек после грехопадения существовал по типу обычного животного существа и не выражал истины о себе и о своей жизни, не оправдывал как бы своего права на существование, как богоподобной личности, так как ничего богоподобного он в жизни своей не являл, а скорее являл скотоподобие: «уподобися... скотом несмысленным,...сый в чести», — как говорит пророк (Пс. 48:21). Утверждая истину о человеке и охраняя истину о христианстве, Церковь утверждает о себе, что она есть тело Христово, «исполнение исполняющего всяческая во всех» (Еф. 1:22—23), «тело Христово, и уди от части... Ибо тело несть един уд, но мнози... Якоже бо тело едино есть и уды имать многи, вси же уди единого тела, мнози суще, едино суть тело; тако и Христос» (1 Кор. 12:27, 14, 12). Так вводится в сознание христианское понятие о Церкви, как об организации, или вернее, организованном единстве, ибо и понятие тела есть понятие организованного единства в множестве и разнообразии частей. Идея тела, в приложении именно к Церкви, дает ей — как совокупности верующих во Христа — совершенно особый характер, сравнительно со всякой другой организацией людей. Тело, особенно это хорошо выяснил Апостол Павел в послании к Коринфянам (1 Кор.12), есть единство во множестве частей и множество (частей) в единстве при сохранении самостоятельности и даже под условием самостоятельности развития этих частей. Тело немыслимо без членов, но и каждый член не есть тело... И Церковь именуется телом Христовым, уды коего все верующие, а утверждением за Христом положения Нового Адама — родоначальника человечества — и вводится в наше христианское сознание идея организации и единения людей по какому-то совершенно новому типу бытия и соотношения, законы коего (т.е. соотношения) предызображены во взаимоотношении частей тела человеческого и его жизни. Отсюда идея Церкви непременно должна восприниматься сознанием верующего, как идея новой, совершеннейшей организации общественной жизни людей, или их единения и взаимоотношения. Человек всегда был и останется, как выразил еще один философ, «животным общежительным», но важно то, по какому типу слагается эта общежительность. История жизни естественного человека выработала свой тип общежития и общественности, именно — государство. Этот продукт естественной греховной жизни человека носит на себе все присущие греховному человеку знаки несовершенства, о чем свидетельствует хотя бы постоянная смена самых форм государственной жизни и так называемая идея прогресса, в которую человек верит больше, чем в Бога. И нужно сознаться, что даже в сфере христианского мышления, идея государства, как обычно и общечеловечной формы общественности, вытесняет и затемняет эту, именно, сторону идеи Церкви, как особой, новой и более совершенной общественности. Быть может, это потому, что в чистом своем виде эта новая церковная общественность не реализовалась так прочно и устойчиво, как общественность греховная по типу государственности. Более реальное и рельефное проявление ее было только у первых христиан, но не долго; начала греха скоро разложили и расстроили ее. Потом гонения на христиан от языческих императоров ставили христиан в положение лично несущих подвиг, и начала христианской жизни устраняли возможность полного выявления церковной жизни в общественной форме. После признания христианства господствующею верой сами начала государственности вошли в русло церковной жизни и осложнили и загрязнили чуждым началом святые начала чисто церковной жизни. Поэтому-то не удивительно, например, что в сознании современного даже человека эта идея Церкви, как новой, лучшей и совершеннейшей общественности, остается совершенно в области чего-то бессознательного, и во всяком случае не на положении ясного факта истории и жизни. И по-прежнему за государством остается признание высшей и большей ценности, в смысле осуществления и устроения общественного инстинкта человека. Теперь каждому из нас нужно желать и молиться, чтобы Господь дал увидеть нам, как говорит Апостол: «кое есть упование звания Его, кое богатство славы достояния Его во святых и кое преспеющее величество силы Его в нас верующих по действу державы крепости Его» (Еф. 1:18—19). Нам нужна борьба и усилие даже для того, чтобы в области даже чисто идейной, в выяснении и опознании христианского миросозерцания, и уразумения ценностей христианских, понять, какое превосходство имеет идея Церкви, как новой общественности пред продуктом нашей ветхой жизни, т.е. общественностью государственной. Ибо, если это не будет понятно, то и христианство не будет воспринято, как восстановление всего падшего человечества, и Христос — как новый Адам «а Церковь — именно, как и тело Его. Правда, это должно быть не столько понятно, сколько восчувствовано самой природой нашей. И нужно сказать, что те, кто чувствовали это, пытались выяснить идею Церкви, как именно, новой общественности, и это не только Святые отцы церкви, но и писатели даже светские, мыслящие в духе и в разуме богомудрых. Выяснение идеи Церкви, как совершенно новой и особенной общественности занимало умы лучших наших мыслителей, даже светских, каковы например: Владимир Соловьев, Алексей Ст. Хомяков, Достоевский и другие. «В духовных основах жизни» Вл. Серг. Соловьев старается, между прочим, раскрыть эту сторону идеи Церкви и высказывает весьма глубокие мысли. «Человечество, говорит он, воссоединенное с своим божественным началом во Христе, есть Церковь — живое тело Божественного Логоса, воплощенного, т.е. исторически обособленного в богочеловеческой личности Иисуса Христа. Это тело Христово, являющееся сперва как малый зачаток в виде немногочисленной общины, первых христиан, мало-помалу растет и развивается, чтобы в конце времен обнять собою все человечество и всю природу в одном вселенском богочеловеческом организме, потому что и остальная природа, по словам Апостола, «с надеждой ожидает откровения сынов Божиих, ибо тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы сынов Божиих: ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» (Римл. 8:19—22). «Таким образом, исходя из понятия Церкви, как тела Христова, мы должны помнить, что как во Христе все немощное поглощено в воскресении духовного тела, так должно быть и в Церкви — Его вселенском теле, когда она достигает своей полноты... Цель христианской деятельности — исполнение Церкви в людях, или осуществление Царства Божия на земле»... Присоединяясь к единой Церкви Божией, мы исцеляем и восполняем свое раздробленное и ограниченное существование всецелостью и полнотою Божества... и Церковь не есть только собрание людей (верующих), но, прежде всего то, что их собирает, т.е. данная людям свыше существенная форма единения, посредством которой они могут быть причастны Божеству»... «Цель Церкви в том, чтобы исцелять человечество и весь мир восстановлением его единства с Богом; в Церкви устраняется все частное, отъединенное и исключительное, устраняется всякий человеческий произвол и, следовательно упраздняется начало всякого греха и несовершенства», и мир, по мысли Соловьева, должен чрез Церковь Христову перерождаться и чрез это как бы восполнять рождение Христа в мире.

   Кто читал, хотя немного из сочинений Достоевского и Хомякова, тот сам знает, сколько глубоких прекрасных мыслей по уяснению сущности христианской жизни, вообще и в частности жизни христианской церковной они высказывают; напомним хотя бы превосходные суждения на эту тему Достоевского в его «Братьях Карамазовых», особенно в «беседах и поучениях старца Зосимы» (том 1).

   Не говорим уже об именах всем известных наших почтенных богословов — иерархов, напр., Антония, Архиеп. Волынского, у которого есть особая статья по раскрытию этой же стороны идеи Церкви под заглавием: «Нравственная идея догмата Церкви», заслуживающая особенного внимания. «Церковь, говорит автор этой статьи, есть совершенно новое, особенное и единственное на земле бытие, которого нельзя с точностью определить никаким понятием, взятым из мирской жизни». «Когда Господь уже сказал ученикам Своим все, что принял от Отца Своего (Иоан. 15:15), то возвел очи Свои на небо и вознес к Отцу молитву об исполнении того дела, ради которого Он пришел на землю. Молитва эта была не о чем ином, как об устроении на земле нового единого бытия — Церкви, — бытия дотоле чуждого разделенному грехом человечеству». «И еще раньше, когда Он только преподавал самое основание Своего нового учения, Он противопоставлял новую духовную жизнь как противоположную не только греховной, раздвоенной личной жизни отдельного человека, но еще чаще — разрозненному и разделенному быту человеческого общества». «В Его новом царстве люди объединяются не только в дружное братство, чуждое разделения по народностям, сословиям и имуществам, но они составляют из себя некое новое бытие, которое будет возрастать».

   В сочинениях святых отцов Церкви, у которых все в Христианстве не отвлеченные только слова и понятия, а живой дух и высшая по достоверности реальность и жизнь, есть много прекрасных мест, относящихся к данному вопросу. Мы уже говорили, что внутренняя природа церковной и обычной человеческой общественности, (т.е. государственной) совершенно различны. Первая восстановляет норму человеческой жизни; и в ней восстановляется, так сказать, соборная природа человечества, как цельного некоего организма, (а человечество есть действительно некий цельный организм по мысли св. о.о.), нарушенная грехом, и природа жизни в этой церковной общественности вполне соответствует идеальной природе человека и ее проявлениям в условиях жизни личной и общественной.

   Вторая, т.е. государственная общественность, выражает собой испорченную грехом природу и жизнь человека в ее разнообразных проявлениях, она характеризует человечество не как цельный живой организм, а просто как собрание или совокупность внутренно чуждых и далеких единиц — личностей. Общий и основной взгляд святоотеческой мысли, равно и тех богословов, кои выдерживают свято-отеческий взгляд в вопросах веры и жизни христианской на человечество тот, что до греха не было такого отъединения и самозамкнутого отделения людей — их личностей — во взаимных отношениях, как теперь по грехопадении. Мы уже приводили выше одно место из сочинений Вл. Соловьева, где эта мысль о разъединенности человечества чрез грех и об исцелении его (человечества) от этой греховной болезни чрез Церковь Христову высказывается весьма определенно; еще лучше и прямее эта мысль высказывается Арх. Антонием. «Если бы люди не пали, говорит он, если бы не исполнились духа противления и разделения, если бы не ослабили тем единства естества своего, то в их сердцах с такой же силой обнаруживалась бы жизнь общего или богозданного естества человеческого, которое было добро зело и которое Бог сделал образом вечного бытия Своего. Каждой отдельной человеческой личности оставалось бы только свободно соглашаться с бьющимся в нем источником любви, добродетели, разумности и радости. Изучая совместно прекрасное творение Божие и Самого Творца и услаждая сердце свое взаимною любовью и радостью, люди все более и более проникались бы сознанием своего единства, и трудно было бы говорить о действиях и мыслях Петра, Павла и Иоанна, а пришлось бы говорить и судить просто о действиях человека. Однако это единство, эта общность человеческих мыслей, чувств и действий, постоянно утверждалось бы и созидалось свободной волей каждой отдельной личности и тем охраняло бы нравственную ценность своего бытия, отличаясь тем от единства движения различных частей благоустроенной машины или от единодушия бессловесных пчел и муравьев, руководимых в своих трудах слепым и чуждым свободы инстинктом. «Но такую блаженную жизнь человеческого естества прервал наш праотец себялюбивым непослушанием, а потомки его новыми грехами все более и более губили ее, так что и самосознание человеческое почти вовсе ее утеряло, дойдя до такой степени обособленности, что источником человеческого мышления сделалась противоположность между «я» и «не я», а триединство Божие, коего образом является наше естество, стало для естественного ума почти непостижимой тайной, для укоренившихся же в своем себялюбии философов — даже логическим абсурдом.

   Но вот Искупитель восстановляет эту утерянную праотцем единую жизнь человеческого естества, подобную той, которую имели бы все люди, если бы не пали. Жизнь эта и есть основанная Им Церковь. Она подобна жизни первозданных праотцев, но несколько отлична от нее, так как теперь зиждется не на легко исполнимом свободном согласии каждой личности с своим неиспорченным естеством, а на согласии, исполненном теперь борьбы с естеством ветхим, которое мы должны распинать».

   Замечательно в этом отношении еще одно место из 18 гл. Подвижнических уставов Св. Василия Великого: «Общежитники (отсюда можно говорить об общественном значении монашества. Идея восстановления идеального типа жизни общественной) (то есть монахи) изглаждают в себе грех праотца Адама, возобновляют первобытную доброту, потому что у людей не было бы ни разделения, ни раздоров, ни войны, если бы «грех не рассек естества». Они то суть точные подражатели Спасителю и Его житию во плоти: ибо как Спаситель, составив лик учеников, даже и Себя сделал общим для апостолов, так и сии: они соревнуют жизни ангелов, подобно им во всей строгости соблюдая общность... Они-то предвосхищают блага обетованного царствия, в доброхвальном житии и общении, представляя точное подражание тамошнему жительству и состоянию... Они-то ясно показали жизни человеческой, сколько благ доставил нам Спаситель Своим вочеловечением, потому что расторгнутое и на тысячи частей рассеченное «естество человеческое» по мере сил своих, они снова приводят в единение и с самим собою и с Богом. Ибо это главное в Спасителевом вочеловечении — привести человеческое естество в единение с самим собой и со Спасителем и, истребив лукавое рассечение, восстановить первобытное единство подобно тому, как наилучший врач целительными средствами вновь связывает тело, расторгнутое на многие части». Таким образом Св. Василий В. говорит весьма ясно и определенно о том, что человеческое естество до падения было едино, что падением и грехом оно было рассечено, что ангелы, не павшие грехом гордости, сохранили это единство естества своего неповрежденным, что Спаситель пришел восстановить это единство в падшем человечестве и что это восстановление совершается чрез освобождение человечества от греха и вселение в их сердцах Христовой любви и послушания, а это все дается благодатию Божией и возможно только в Церкви, так что Церковь и есть это восстановленное Христом единство естества верующего человечества, что так хорошо выразил св. Ап. Павел в наименовании Церкви телом, живым телом, что особенно важно (см. Соч. Арх. Ант. Нрав. идея догм. о св. Троице).

   Эта же самая мысль о воссоздании утерянного человечеством единства выражается и в первосвященнической молитве Спасителя во время Его прощальной беседы, когда Он говорил: «да вси едино будут: как Ты Отче во мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино» (Ин. 17:21). Имеется в виду Спасителем восстановление какого-то особенного единства между верующими христианами, единства по образу единства во Святой Троице. И, несомненно, это-то единство и выражает собой норму и идеальный порядок жизни человеческой в ее взаимоотношении, как и самое Христианство и все в нем есть восстановление в человеке первобытной доброты бытия.

   Из других мест Слова Божия, очень ясных и многочисленных, хорошо можно видеть, на какой почве, и на какой главной основе возникает и созидается это исключительное и столь особенное единство. Взаимная любовь о Христе по подобию Любви Божественной есть то, что созидает и может только созидать это единство. Достаточно припомнить неоднократные увещания Христа Своих учеников к любви, особенно ту же самую прощальную Его беседу, а в ней напр. слова о лозе и о ветвях ее, или о том, что чрез любовь именно Отец и Сын приходят и творят обитель в душе верующего (см. 14 и 15 гл. Ев. Иоанна). Сокровищницей этой любви является Дух Святый в Церкви Христовой, и Церковь носит Его (Святого Духа) и будет (по слову Христову: «пребудет с вами в век») вечно носить Его в себе, как единую в мире животворящую силу, созидающую и охраняющую Ее (т.е. Церкви) рост. Вот почему по словам одного светского богослова-мыслителя Церковь есть ничто иное, как сам Дух Святый в верующих, Коего послал Христос ученикам Своим и Который с того времени пребывает и пребудет вечно в Церкви Христовой. И вне этого действия Святого Духа, скажем мы, там, где Он связует людей и жизнь их, там нет и не может быть созидания жизни в собственном смысле этого слова, не может быть того, что называют, конечно, совершенно ошибочно, прогрессом. Только одной Церкви Христовой и присуща сила обновления и созидания жизни по силе неизменного пребывания и действия в ней животворящей силы Святого Духа. Эту именно мысль, кажется, и выразил Христос Спаситель во время проповеди в назаретской синагоге, когда о словах пророчества Исаии: «Дух Господень на Мне, ибо Он помазал Меня благовествовать нищим и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу, проповедовать лето Господне приятное» (Ис. 61:1—2), Он сказал прямо: «ныне исполнилось сие слышанное Вами» (Лук. 4:18—21). Таким образом, Христос Спаситель начало обновления жизни связывает с началом своей проповеди, а Его проповедь была возвещением. наступления на земле Царства Божия, которое в пределах земного его осуществления есть Церковь, ибо ведь и само Христианство не мыслимо без Церкви и вне Церкви, создать которую и пришел Спаситель по Его же собственному слову к Ап. Петру (Мф. 16:18).

 

    Государственная общественность зачалась вовсе не от Духа Святого и не с момента сошествия Его на Апостолов,

 

а даже помимо его и совершенно на иных началах. Это просто совместность человеческой жизни, далекая от внутреннего единства, это просто дань инстинкту общежития, присущему в известной мере и степени и царству животных. Созидаясь и основываясь на этом общежительном инстинкте, государственная общественность по причине извращения, как этого самого инстинкта, так и всей природы человеческой грехом, выражается неизбежно в тех уродливых формах и установлениях государственной жизни, о которых так разительно говорит нам история человечества.

   Государство, особенно вне влияния на него христианства, было совершенно бессильно само по себе создать что-либо идеальное и истинно соответствующее достоинству человеческой личности. Возьмем даже идеальное государство по представлению идеалиста-философа древности — Платона, и там личность человеческая, эта высшая из ценностей, приносилась в жертву самому государству. Вспомним совет уничтожать больных детей, как элемент ненужный и обременительный для государства, вспомним обожение государей, как обожение принципа самой государственности, припомним институт рабства и проч. И это понятно почему: в государстве, как известной форме быта, взятом вне христианских начал, никогда не было и теперь не может быть качестве основной зиждущей силы той любви, какая открылась людям во Святом Духе, зачала новую церковную общественность и пребывает в Христовой Церкви выну. Вне Христианства были только одни слова о любви, но самой силы ее и энергии не было и не могло даже быть, ибо не было источника. Любовь, как живую и жизненную силу, принес на землю и привил, так сказать, к этому общечеловеческому организму только Господь Иисус Христос, в этом-то и заключается самое главное и существенное отличие христианства с его моральной стороны от всевозможных, даже высоких моральных идей язычества, гуманизма и философии.

   И, в самом деле, мир языческий никогда не имел ничего подобного тому в смысле тех высоких духовных дарований, источником и охранителем чего является в Церкви Святый Дух. Эти дарования, конечно, бесчисленны и разнообразны, как и сами проявления жизни, но все же в слове Божием можно найти указания на некоторые из этих даров, кои преимущественно полагаются как основные духовные силы, созидающие жизнь церковной общественности, потому и даруемые каждому пастырю как продолжателю дела Христова и Апостольского по созиданию Церкви при самом поставлении его на пастырство. Это, по слову св. Апостола Павла: «дух силы, и любви, и целомудрия» (2 Тим. 1:7). Если хотя по этим трем основным христианским началам сделан анализ человеческой жизни вне христианства и вне Церкви, то очень легко можно увидеть, что ни одной из этих зиждущих сил не было, не бывает и не может быть вне христианства. Языческий мир даже в самом проявлении гениальности в разных областях человеческой жизни все же не носил в себе и не открыл ни силы духовной, ни источника ее: в нем не было подлинной творческой силы, иначе этот мир не обанкротился бы так постыдно во всех сторонах своей жизни и не изжил себя так позорно по плоти только, как это случилось с ним в эпоху пришествия Христова: Все же ведь человек всегда боялся за себя и за свою жизнь, и если стоики являли как бы собой образец мощи духа и мужества, то ведь это совершенно иное сравнительно с тем восприятием страданий христианами, при котором можно, не только терпеть скорби, но и радоваться в скорбех и хвалиться ими, как имеющими какой-то особенный высший смысл (Рим. 5:3).

   Любви, как живой энергии и деятельной силы тоже не было во внехристианском мире; там были только одни слова о любви и отвлеченные возвышенные понятия о ней, скорей чувствовалась только необходимость для человеческой жизни любви и была жажда и стремление к ней, но истинная природа ее и источник оставались и чужды и непонятны языческому миру. То же можно сказать и в отношении духа нравственной чистоты и целомудрия в широком смысле этого слова (здравомыслии вообще, как целостности и неразвращенности мысли, ибо отсюда начало нравственного разложения духа человеческого, или нравственной чистоты настроения воли): в языческом мире не было даже выработано понятия святости в нашем христианском смысле слова, о чем хорошо говорят сами за себя языческие боги. И мы видим, что эта языческая жизнь, созидавшаяся в своей общественности в форме государственности и регулируемая в своих разнообразных проявлениях началами естественного человеческого права и естественной морали, как мы уже говорили, потерп