Путеводная звезда неизведанного

I

В одной древней книге по оккультным наукам написано:

"Гупта видья (тайная наука) — это притягательное, но бурное море, полное подводных скал. Мореплаватель, рискнувший путешествовать в нем, если только он не является мудрым и опытным, ¹ будет поглощен им, напоровшись на один из тысяч подводный рифов. Огромные волны цвета сапфира, рубина и изумруда, волны, исполненные красоты и тайны, захватят его, готовые унести странника в направлении других, бесчисленных сигнальных огней маяков, светящих вокруг со всех сторон. Но это ложные огни, блуждающие огоньки, зажженные сынами Калии, ² чтобы погубить тех, кто жаждет выжить. Блажен тот, кто остается слеп к этим обманчивым огням, но еще более блажен тот, кто никогда не отвращал своего взора от света единственной истинной Путеводной Звезды, чье вечное пламя в одиночестве пылает в глубинах вод Священной Науки. Бесчисленны странники, стремящиеся войти в эти воды; но лишь немногие плавают столь хорошо, что достигают этого Путеводной Звезды. Тот же, кто попадет туда, перестает быть числом и становится всеми числами. Он забывает об иллюзорной обособленности и признает лишь истину коллективной индивиду альности. ³ Он видит ушами, слышит глазами, ⁴ понимает язык радуги и сосредотачивает шесть своих чувств в седьмом". ⁵

________

1 То есть, имеет опыт, приобретенный под руководством гуру или Учителя.

2 Великий змей, побежденный Кришной и изгнанный из реки Ямуна в море; там змей Калия взял себе в жены существо, подобное сирене, и произвел на свет многочисленное потомство.

3 Иллюзия персональности или обособленного эго, выдвигаемого эгоизмом на первый план. Одним словом, необходимо как бы "усвоить" или "воспринять" все человечество, жить им, для него и в нем; другими словами, перестать быть "одним" и стать "всем", или целым.

4 Ведическое выражение. В оккультизме есть семь чувств, включая два мистических; однако посвященный отделяет одно из этих чувств от другого не в большей степени, чем он обособляет свое единство от человечества. Каждое из этих чувств содержит в себе все остальные.

5 Символизм цвета. Язык призмы, в которой "каждый из семи материнских цветов имеет семь сыновей", т. е. 49 оттенков, или "сынов", между семью основными цветами, которые соответствуют такому же количеству букв, или знаков алфавита. Таким образом, язык цветов состоит для посвященного (не следует путать его с адептом, см. мою статью "Опасный сигнал") из пятидесяти шести букв. Каждая семерка этих букв поглощается материнскими цветами, а сами материнские цвета в конце концов растворяются в белом луче, Божественном Единстве, символизируемом этими цветами.

"Сигнальный огонь маяка" Истины — это природа без иллюзорного покрова чувств. Ее можно достигнуть лишь тогда, когда адепт становится абсолютным хозяином своей личности, способным контролировать все свои физические и психические чувства при помощи своего "седьмого чувства", посредством которого он наделяется также истинной мудростью богов — тео-софией.

Нет надобности говорить, что профаны — непосвященные, стоящие вне храма, или pro-fanes, — судят о вышеупомянутых "сигнальных огнях" и "Путеводной Звезде" прямо противоположным образом. Для них именно свет Путеводной Звезды оккультной истины есть ignis fatuus, великий блуждающий огонек людской иллюзии и человеческой глупости; а все остальные, по их мнению, отмечают милосердные песчаные отмели, которые на время задерживают тех, кто в волнении скитается по морю неразумия и суеверия.

"Разве недостаточно того", — говорят наши любезные критики, — "что мир через "измы" пришел к теософизму, который есть не что иное, как трансцендентальное надувательство (fumisterie), и разве так уж необходимо, чтобы последний предложи и нам еще и réchauffé [подогретое кушанье, франц. ] средневековой магии, с ее великим шабашем и хронической истерией?"

Погодите, погодите, джентльмены! Неужели же, рассуждая о подобных вещах, вы не знаете, что такое истинная магия или оккультные науки? Вы позволили в ваших школах забить вам головы суждениями доброго отца Иринея, чересчур ревностного Феодорита и неизвестного автора "Философумен" о "дьявольском колдовстве" Симона Мага и его ученика Менандра. Вы допустили высказывание с одной стороны, что эта магия исходит от дьявола, а с другой — что она является результатом обмана и глупости. Прекрасно. Но что тогда вам известно об истинном характере системы, которой следовали Аполлоний Тианский, Ямвлих и другие маги? И каково ваше мнение об идентичности теургии Ямвлиха с "магией" Симона и Менандра? Ее истинный характер лишь наполовину был открыт автором "Liber de mysteriis". ¹ Тем не менее, его объяснений было достаточно, чтобы обратить Порфирия, Плотина и других, кто из врагов эзотерической теории стали ее самыми горячими приверженцами. Истинная магия, теургия Ямвлиха, идентична, в свою очередь, с гнозисом Пифагора, ή γνόιπις τών όντων, наукой о том, что есть, и с божественным экстазом филалетиан, "любителей истины". Но о дереве стоит судить лишь по его плодам. Кто они, те, кто свидетельствует о божественном характере и реальности того экстатического состояния, которое в Индии называется самадхи? ²

________

1 Сочинение Ямвлиха, использовавшего имя своего учителя, египетского жреца Аваммона, в качестве псевдонима. На греческом языке оно называется:

Άβάμμωνος διδαοχάλον προς την Πορφυρίον προς Άνεβώ έπιστολήν άπόκρισις, και των εν αύτήι άπορήμάτων λύσεις.

2 Самадхи — это состояние абстрактного созерцания, определенное на санскрите терминами, каждый из которых потребовал бы целого предложения для собственного объяснения. Это ментальное, или, точнее, духовное состояние, не зависящее от какого-либо воспринимаемого органами чувств объекта, во время которого субъект, растворенный в царстве чистого духа, пребывает в Божественности.

Целый ряд людей, которые, будь они христианами, были бы канонизированы — не по решению церкви, имеющей свои пристрастия и предубеждения, но по решению народного большинства и vox populi [гласа народа, лат. ], который редко ошибается в своих суждениях. Например, Аммоний Саккас, называемый теодидактом, "богопросвещенным"; великий учитель, чья жизнь была столь строга и чиста, что Плотин, его последователь, не имел ни малейшей надежды когда-либо лицезреть другого смертного, сравнимого с ним. Затем, тот же самый Плотин, который был для Аммония тем же, кем был Платон для Сократа — учеником, достойным добродетелей своего прославленного учителя. Далее, Порфирий, последователь Плотина, ¹ автор биографии Пифагора. Под сенью этого божественного гнозиса, благотворное влияние которого распространяется до наших дней, развивались все прославленные мистики последующих веков, такие как Якоб Бёме, Эммануэль Сведенборг и многие другие. Женский двойник Ямвлиха — мадам Гийон. Христианские квиетисты, мусульманские суфии, розенкрейцеры всех стран утоляли свою жажду водами из этого неиссякающего источника — теософии неоплатонизма первых веков христианской эры. Однако гнозис существовал и до начала этой эры, ибо он был прямым продолжением гупта видьи ("тайного знания" или "знания Брахмана") древней Индии, переданной через Египет, точно так же, как теургия филалетиан была продолжением египетских мистерий. В любом случае, точка, от которой отправляется эта дьявольская магия — Высшая Божественность; ее конечная и начальная цель — соединение божественной искры, одушевляющей человека, с породив! огнем, Божественным Всем.

_______

1 Являясь в течение 28 лет гражданином Рима, он был столь добродетельным человеком, что сироты богатейших патрициев почитали за честь иметь его своим опекуном. Он умер, так и не нажив за эти 28 лет ни одного врага.

Эта цель — ultima Thule [крайний предел, теософов, кто поставил всего себя на службу человечеству. Остальные же, те, кто еще не готов принести себя и жертву, могут заниматься трансцендентными науками, такими как месмеризм, и всеми видами современных феноменов. Они имеют право делать это в соответствии с пунктом, который определяет как одну из целей Теософского общества "изучение необъясненных законов природы и психических сил, скрытых в человеке ".

Первых совсем немного — совершенный альтруизм является rara avis [редкой птицей, лат. ] даже среди современных теософов. Остальные члены вольны заниматься тем, чем они пожелают. Не принимая все это в расчет, и не обращая внимание на тот факт, что наше поведение совершенно открыто, искренне и лишено таинственности, нас постоянно призывают объясниться и удостоверить публику, что мы не проводим знаменитых шабашей ведьм, или не изготовляем метловища для определенного использования теософами. Иногда дело приобретает почти гротескный характер. Даже если нас и не обвиняют в изобретении нового "изма" — религии, возникшей в глубинах больного мозга — или в обмане, то осуждают за то, что, применяя искусство Цирцеи, мы соблазняем людей и животных. Градом сыплются на Теософское общество насмешки и издевательства. Тем не менее, оно стоит непоколебимо уже четырнадцать лет, на протяжении которых постоянно происходят такие вещи; поистине, это — "крепкий орешек".

II

При всем том, критики, которые судят лишь по внешности, не во всем неправы. Есть теософия и теософия: истинная теософия журнала "Теософист", и теософия одного из членов одноименного Общества. Что знает мир об истинной теософии? Как может он отличить, где Плотин, а где лжебратья? Их в Обществе намного больше, чем оно того заслуживает. Эгоизм, тщеславие и самодовольство большинства смертных — невероятны. Существуют такие люди, для которых их маленькая персона заключает в себе всю вселенную, за пределами которой нет никакого спасения. Намекните одному из них, что альфа и омега мудрости не ограничена пределами его или ее мозга, что его суждение не совсем совпадает с Соломоновым, и сразу же он обвинит вас в анти -теософии. Вас обвинят в богохульстве против Духа, которое не будет прощено ни в этом веке, ни в последующем. Такие люди говорят: "теософия — это я", подобно тому, как сказал Людовик XIV: "государство —это я". Они рассуждают о братстве и альтруизме, а в действительности пекутся лишь о том, что более не заботит никого, — о самих себе, другими словами, о своих маленьких "я". Их эгоизм заставляет их воображать, что лишь они одни представляют храм теософии, и что, проповедуя себя всему миру, они проповедуют теософию. Увы! Двери и окна этого "храма" ничем не лучше столь многочисленных каналов, по которым привносятся, но очень редко выводятся грехи и иллюзии, характерные для эгоистических посредственностей.

Такие люди — это термиты Теософского общества, которые подтачивают его фундамент и представляют для него постоянную угрозу. И лишь когда они покинут его, можно будет дышать свободно.

Они никогда не смогут дать правильное представление о практической теософии, а тем более о трансцендентной теософии, которая занимает умы лишь очень узкой группы избранных. Любой из нас обладает способностью, внутренним чувством, известной как интуиция, но сколь немного тех, кто знает, как развить ее! Однако это единственная способность, при помощи которой можно увидеть людей и предметы в их истинном свете. Это инстинкт души, возрастающий в нас пропорционально тому, как мы его используем, который помогает нам воспринимать и понимать реальные и абсолютные факты намного более явственно, чем это возможно при использовании наших обычных органов чувств и нашего рассудка. То, что называется здравым смыслом и логикой, позволяет нам видеть внешний облик вещей, очевидный каждому. Инстинкт, о котором я говорю, будучи проекцией нашего воспринимающего сознания, проекцией, которая действует в направлении от субъективного к объективному, а не наоборот, пробуждает в нас духовные чувства и силу действовать; эти чувства ассимилируют в себя сущность объекта или наблюдаемого действия и представляют их нам такими, какими они являются в реальности, а не такими, какими они кажутся нашим физическим органам чувств или нашему холодному рассудку. "Мы начинаем с инстинкта, мы заканчиваем всеведением ", — говорит профессор А. Уилдер, наш старейший коллега. Эту способность описывал Ямвлих, и некоторые теософы смогли понять истинность его описания.

"Существует", — по его словам, — "в человеческом разуме способность, неизмеримо превосходящая все то, что прививается или порождаются в нас. С ее помощью мы можем достичь единства с высшими умами, обнаруживая себя вознесенными над ареной этой земной жизни и приобщаясь к высшему бытию и сверхчеловеческим силам обитателей небесных сфер. Благодаря этой способности мы освобождаемся, в конце концов, от владычества рока [кармы], и становимся, так сказать, арбитрами своей собственной судьбы. Ибо когда наиболее возвышенная наша часть наполняется энергией, и когда душа наша возносится к тому, что превосходит знание, она всецело обособляется от условий, которые держат ее в оковах повседневной жизни; она меняет свое обычное бытие на другое и отказывается от условных привычек, принадлежащих к внешнему порядку вещей, чтобы отдать себя и соединиться с другим порядком, который управляет этим наивозвышенным состоянием бытия..." ¹

________

1 Ямвлих, "Liber de mysteriis", VIII, 6-7.

Платон ту же самую идею выражает следующим образом:

"Божественный свет и дух — это крылья души. Они возносят ее в общении с богами, поднимая над этой землей, которая с такой легкостью пятнает дух человеческий... Стать богоподобным означает стать святым, справедливым и мудрым. Это Цель, ради которой был сотворен человек, и к которой он должен стремиться в приобретении знания". ¹

________

1 Федр, 246 d, e; Теэтет, 176 b.

Такова истинная, сокровенная теософия, или теософия души. Но, преследуя эгоистическую цель, теософия меняет свой характер и становится демонософией. Именно поэтому восточная мудрость учит нас, что индусский йог, уединившийся в недоступном лесу — подобно христианскому отшельнику, удалившемуся, что в прежние времена было обыденным, в пустыню, — по сути, законченный эгоист. Первый действует с единственной мыслью найти в единой сущности нирваны убежище от реинкарнации, другим движет единственная идея спасения собственной души, — оба они думают только о себе. Их мотивы являются всецело личными; ибо, даже если предположить, что они достигли своей цели, разве не подобны они трусливым солдатам, бросающим свой полк в тот момент, когда он идет в атаку, чтобы защитить себя от пуль? Изолируя себя от остальных, ни йог, ни "святой" не поможет никому, кроме самого себя; напротив, оба они показывают свое глубокое безразличие к судьбе человечества, которое они покинули. На горе Афон, возможно, и живет небольшое число искренних фанатиков; тем не менее, даже они невольно покинули тот путь, который только и мог привести их к истине, — крестный путь Голгофы, на котором каждый добровольно несет крест человечества, и ради человечества. В действительности же это гнездо самой грубейшей формы эгоизма; именно к таким местам относится высказанное Адамсом замечание о монастырях:

"Это уединенные образования, которые, кажется, удалились от остального человечества ради единственного удовольствия общения tête-à-tête [с глазу на глаз, франц. ] с дьяволом".

Гаутама Будда оставался в одиночестве лишь столько времени, сколько было необходимо для достижения истины, распространению которой он посвятил с тех пор всего себя без остатка, питаясь подаянием и живя ради человечества. Иисус удалился в пустыню лишь на сорок дней и умер ради того же человечества. Аполлоний Тианский, Плотин и Ямвлих, проводя свою жизнь в строгом воздержании, почти аскетическом, жили в миру и для мира. Величайшие аскеты и святые наших дней — это не те, кто удалился в недоступные места, но те, кто проводит свою жизнь, странствуя из одного места в другое, творя добро и пытаясь возвысить человечество; хотя они могут избегать Европы, а также тех цивилизованных стран, где никто не видит и не слышит никого, кроме самого себя, стран, разделенных на два лагеря — Каина и Авеля.

Те, кто рассматривает человеческую душу как эманацию Божества, как частицу или луч универсальной и АБСОЛЮТНОЙ души, понимает притчу о талантах намного лучше, чем сами христиане. Тот, кто зарывает в землю талант, данный ему его "Господом", потеряет этот талант, как теряет его аскет, сокрывший его в своей голове, чтобы "спасти свою душу" в эгоистическом одиночестве. "Добрый и верный раб", который удваивает свой капитал, вырастив урожай для того, кто не сеял, потому что у него не было возможности сделать это, и который собирает жатву там, где бедный не смог посеять зерна, поступает как истинный альтруист. Он получит вознаграждение просто потому, что трудился ради другого, без какой-либо мысли о воздаянии или признании. Такой человек является альтруистическим теософом, тогда как другой — эгоист и трус.

Свет Путеводной Звезды, к которому прикованы взоры всех истинных теософов, это тот же свет, к которому во все века пробивалась плененная человеческая душа. Это Путеводная Звезда, которая сияет не над земными морями, но отражается в темных глубинах предвечных вод безграничного пространства, называемого нами, как и древнейшими теософами, "Божественной Мудростью". Это последнее слово эзотерической доктрины. Разве существовала в древности хотя бы одна страна, по праву называющаяся цивилизованной, которая не имела бы двойную систему МУДРОСТИ, одну для масс, а другую для избранных, экзотерическую и эзотерическую? Эта МУДРОСТЬ, или, как мы иногда говорим, "религия мудрости", или теософия, столь же стара, как и человеческий разум. Титул мудрецы — первослужители этого культа истины — был ее первой производной. Эти названия трансформировались впоследствии в термины философия и философы — "любители знания" или мудрости. Именно Пифагору обязаны мы этим названием, а также словом гнозис, системой ή γνώσνς των όντων, "познания вещей такими, какие они есть", или их сущности, сокрытой за внешним обликом. Этим именем, столь благородным и точным, все учителя древности обозначали совокупность человеческого и божественного знания. Мудрецы и брахманы Индии, маги Халдеи и Персии, иерофанты Египта и Аравии, пророки, или нэвиим, Иудеи и Израиля, а также философы Греции и Рима, все они выделяли два подразделения в этой особой науке — эзотерическое, или истинное, и экзотерическое, скрытое при помощи символов. До наших дней еврейские раввины называют термином Меркава "тело" или "повозку" своей религиозной системы, которая содержит внутри себя высшие науки, доступные лишь для посвященных, и служит для них лишь оболочкой. Нас обвиняют в таинственности и упрекают за то, что мы держим в секрете высшую теософию. Мы убеждены, что доктрина, которую мы называем гупта видья (тайная наука), предназначена лишь для немногих. Но разве существовали в древние времена такие учителя, которые не хранили бы в тайне свои учения, опасаясь их профанации? Начиная от Орфея и Зороастра, Пифагора и Платона, до розенкрейцеров и еще более близких к нам по времени масонов, обязательным правилом было то, что ученик должен завоевать доверие учителя, прежде чем получит от него высшее и последнее слово. Уже в самых древних религиях существовали свои великие и малые мистерии. Неофиты и новообращенные обязательно давали нерушимый обет, прежде чем они будут приняты. Ессеи Иудеи и горы Кармил требовали того же. Наби [набатеяне] и назары [назореи] ("первообособленные" Израиля), подобно мирским чела и брахмачаринам Индии, сильно отличались друг от друга. Первые из них могли жениться и оставаться в миру, изучая до определенного момента священные писания; вторые же, назары и брахмачарины, уже были целиком погружены в таинства инициации. Великие школы эзотеризма были интернациональны, хотя и весьма замкнуты, что доказывает тот факт, что Платон, Геродот и другие, чтобы получить посвящение, совершили путешествие в Египет; тогда как Пифагор сначала посетил брахманов Индии, затем остановился в египетском святилище и, в конце концов, был посвящен на горе Кармил. Иисус следовал традиционному правилу и оправдывал свою скрытность, приводя известную заповедь:

"Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтоб они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас" [От Матфея, 7:6].

Некоторые древние сочинения, известные библиофилам, персонифицируют МУДРОСТЬ, изображая ее эманацией из ЭЙН-СОФ, Парабрахмана еврейских каббалистов, помощником и спутником проявленного божества. Отсюда и ее сакральный характер у всех народов. Мудрость неотделима от божественности. Точно так же и Веды исходят из уст индусского Брамы (логоса). Будда происходит от Будха, "Мудрости", божественного разума. Вавилонский Нэво, мемфисский Тот, греческий Гермес, — все они были богами эзотерической мудрости.

Греческая Афина, египетские Метис и Нейт были прототипами Софии-Ахамот, женской мудрости гностиков. Самаритянское Пятикнижие называет книгу Бытия — Акамоот, или "Мудрость", что мы наблюдаем и в случае двух фрагментов очень древних манускриптов: Премудрости Соломона и Премудрости Йасея (Иисуса). Книга, известная как Машалим, или "Рассуждения и притчи Соломона", ¹ персонифицирует Мудрость, называя ее "помощником (Логоса) творца", в следующих выражениях (я перевожу буквально):

I(a)HV(e)H владел мной с самого начала. ²

И все же я был первой эманацией в вечностях.

Я появился из все-древности, предвечного. —

Из первого дня земли;

Я родился прежде великой бездны.

И когда не было ни источников, ни вод.

Когда возводились небеса, я был там.

Когда он проводил круг на поверхности бездны,

Я был там с ним, Амун.

Я был его восторгом, день за днем. ³

Этот текст экзотеричен, подобно всему, что относится к личным богам народов. БЕСКОНЕЧНОЕ не может быть известно нашему разуму, который может лишь разделять и определять; но мы всегда можем получить о нем абстрактное представление благодаря способности, которая выше нашего разума, — интуиции, или духовному инстинкту, о котором я уже говорила. Великие посвященные, которые обладают редкой силой вводить себя в состояние самадхи — термин, который лишь весьма несовершенно можно перевести словом экстаз, состояние, в котором человек перестает быть обусловленным и личным "Я" и становится единым со ВСЕМ, — единственные, кто может гордиться тем, что вступили в контакт с бесконечным; но описать это состояние словами они способны не больше, чем остальные смертные...

________

1 Слово Машалим, множественное число от Машаль, означает "пример", "басня", "аллегория", т. е. учение, которое иллюстрируется. На иврите Притчи Соломона называются Мишлей Шломо. — Прим. редактора.

2 יהוה, или Яхве (Иегова) — это Тетраграмматон, следовательно, эманированный Логос и творец; ВСЕ, безначальное и бесконечное, или Эйн-Соф в своем качестве АБСОЛЮТА, неспособно ни творить, ни желать творения.

3 Канонический текст см. в Притчах Соломона, 8:22-30. — Прим. редактора.

Эти немногие характеристики истинной теософии и ее практики были очерчены для тех немногочисленных наших читателей, кто одарен необходимой интуицией. Что же до остальных, они либо не поймут нас, либо посмеются над нами.

III

Знают ли вообще наши любезные критики, над чем они смеются? Имеют ли они хотя бы малейшее представление о той работе, которая происходит в мире, и о тех ментальных переменах, производимых теософией, над которой они насмехаются? Прогресс, достигнутый благодаря нашей литературе, очевиден, и, благодаря неустанному труду ряда теософов, его начинают признавать даже наиболее слепые. Немало людей убеждены в том, что теософия станет в будущем философией или моральным кодексом, если не религией. Реакционеры, очарованные dolce far niente [сладостным бездельем, um. ] консерватизма, чувствуют это, отсюда ненависть и преследования, которые использует их критика для своих целей. Но критика, введенная Аристотелем, далека от этого примитивного стандарта. Древние философы, эти возвышенные невежды с точки зрения современной цивилизации, когда они критиковали некую систему или некое сочинение, делали это беспристрастно и с единственной целью улучшить и усовершенствовать то, что они считали ошибкой или недостатком. Сначала они изучали проблему, а затем ее анализировали. Тем самым они оказывали услугу, что признавалось и принималось обеими партиями. Всегда ли следует современная критика этому золотому правилу? Совершенно очевидно, что нет. Наши современные судьи находятся намного ниже даже уровня философской критики Канта. Критика, принявшая в качестве собственного канона непопулярность и предвзятость, заменила критику "чистого разума"; и критик, в конце концов, разрывает в клочья своими зубами все то, чего он не понимает, а особенно то, чего он ни в малейшей степени понять и не пытается. В прошлом столетии— золотом веке гусиных перьев — критику громили достаточно часто; но все же надо воздать ей должное. Можно было заподозрить жену Цезаря, но ее никогда не осуждали, не выслушав ее оправданий. В наш век монтионовских премий ¹ и публичные статуи возводятся тому, кто изобрел самую смертоносную военную машину; сегодня, когда стальное перо заменило своего более скромного предшественника, клыки бенгальского тигра или зубы ужасного нильского крокодила наносят намного менее глубокие раны, чем стальное перо современного критика, практически всегда абсолютно неосведомленного о том, что он столь тщательно разрывает на куски.

________

1 Премии, учрежденные во Франции в восемнадцатом веке бароном Антуаном де Монтионом (1733-1820), французским филантропом, для награждения тех, кто тем или иным образом облагодетельствовал других людей.— Прим. редактора.

Быть может, кому-то будет утешительно узнать, что большинство наших литературных критиков, заокеанских и европейских, это бывшие графоманы и рифмоплеты, потерпевшие фиаско в литературе и ныне мстящие за свою посредственность всему, что встречается на их пути. Слабое вино, безвкусное и перебродившее, почти всегда превращается в крепкий уксус. К сожалению, репортеры нынешней прессы в целом (бедные "невидимки", жаждущие подняться по служебной лестнице), которым мы выражаем сочувствие по поводу малого их продвижения, являются нашими и не только нашими злейшими критиками. Фанатики и материалисты — агнцы и религиозные козлы отпущения — в свою очередь помещают нас в их index ехpurgatorius [перечень книг, чтение которых допускается римско-католической церковью только после изъятия нежелательных мест, лат. ], наши книги изгоняются из их библиотек, наши периодические издания бойкотируются, а самих нас подвергают полному остракизму. Один ханжа, понимая буквально библейские чудеса, эмоционально переживает ихтиографические изыскания Ионы, проводимые им во чреве кита, или транс-эфирное путешествие Илии, улетающего, подобно саламандре, на своей огненной колеснице, и тем не менее считает теософов рассказчиками небылиц и мошенниками. Другой — âme damnée [рабски преданный, франц. ] Геккелю, — проявляя слепое доверие, как тот же фанатик, в своей вере в происхождение человека и гориллы от общего предка (учитывая полное отсутствие в природе какого-либо связующего звена), надрывается от хохота, обнаружив, что его сосед верит в оккультные феномены и психические проявления. Тем не менее, ни фанатик, ни человек науки, ни даже академик, причисленный к "бессмертным", не могут объяснить нам даже самую незначительную из проблем бытия. Метафизик, который на многовековом опыте изучал феномен бытия в его перво-принципах, и который с сожалением улыбнулся бы, слушая теософские "бредни", затруднился бы объяснить нам философию или даже причину снов. Кто из них может сказать нам, почему все умственные операции, кроме рассудочного мышления — единственной функции, действие которой приостанавливается и парализуется, — продолжают осуществляться во время сна с той же силой и энергией, как и во время бодрствования? Ученик Герберта Спенсера отослал бы к биологу того, кто прямо задал бы ему этот вопрос. Биолог, для которого пищеварение есть альфа и омега любого сна — так же как и истерия, этот великий Протей, имеющий тысячу форм, который присутствует во всех психических феноменах, — никоим образом не удовлетворил бы нас. Несварение желудка и истерия фактически являются сестрами-близнецами, двумя богинями, вознесенными на алтарь современным физиологом, который ощущает себя здесь настоящим жрецом. Это его личное дело, до тех пор, пока он не касается кумиров своих ближних.

Из всего этого следует, что до тех пор, пока христиане характеризуют теософию как "проклятую науку" и запретный плод; пока человек науки не видит в метафизике ничего, кроме "владения безумного поэта" (Тиндаль); пока репортер дотрагивается до нее лишь отравленными щипцами; и пока миссионеры ассоциируют ее с идолопоклонством " отсталых индусов", из всего этого следует, утверждаем мы, что с бедной теософией обращаются столь же позорным образом, как и в те времена, когда древние называли ее ИСТИНОЙ — изгоняя и ссылая ее при этом на самое дно колодца. Даже "христианские" каббалисты, которые любят всматриваться в темные воды этого глубокого колодца, хотя они и не видят там ничего, кроме отражения своих собственных физиономий, ошибочно принимаемого ими за Истину, даже каббалисты воюют против нас!.. Тем не менее, все это не повод для того, чтобы теософия не могла высказаться в свою защиту и в свое оправдание; или чтобы она перестала утверждать свое право быть выслушанной; или чтобы ее лояльные и преданные слуги отказались от своего долга, приветствуя собственное поношение.

"Проклятая наука", говорите вы, господа ультрамонтаны? ¹ Однако вы должны помнить, что древо познания прививается к древу жизни; что тот плод, который вы объявляете "запретным", и который вы уже восемнадцать веков провозглашаете причиной первородного греха, принесшего смерть в этот мир, что этот плод, цветок которого распустился на бессмертной ветви, питался тем же самым стволом, и что это единственный плод, способный обеспечить нам бессмертие. А вы, господа каббалисты, либо просто не знаете, либо намеренно отрицаете тот факт, что аллегория о земном рае столь же стара, как мир, и что это древо, этот плод и грех имели некогда намного более глубокое и философское значение, чем они имеют сегодня, поскольку тайны посвящения утрачены.

________

1 Сторонники абсолютного авторитета римского папы. Прим. редактора.

Протестантизм и ультрамонтаны выступают против теософии, как и против всего того, что не исходит от них самих; так кальвинизм противостоит замене двух своих фетишей, еврейской Библии и субботы, Евангелием и христианским воскресеньем; так Рим выступает против светского образования и масонства. Однако век буквального понимания и теократии прошел. Мир должен продвигаться вперед под страхом стагнации и смерти. Ментальная эволюция протекает pari passu [соревнуясь, франц. ] с эволюцией физической, и обе они стремятся к ЕДИНОЙ ИСТИНЕ, которая является сердцем, как эволюция — кровью, организма человечества. Пусть кровообращение на мгновение прекратится — сердце остановится, и человеческая машина прекратит свое существование! И именно слуги Христовы хотят убить, или, по крайней мере, парализовать Истину ударом дубинки, именуемой "буквой, которая убивает "! То, что Колридж сказал о политическом деспотизме, еще в большей степени приложимо к деспотизму религиозному. Если церковь не уберет свою тяжелую длань, nolens-volens [волей-неволей, лат. ] давящую подобно ночному кошмару на угнетенные души миллионов верующих, чей разум парализован в тисках суеверия, то эта ритуалистическая церковь осуждена уступить свое место религии и — умереть. Скоро она должна будет сделать выбор. Ибо как только люди узнают об истине, которую она столь тщательно скрывает, произойдет одно из двух: либо церковь погибнет от рук народа; либо, если массы останутся в невежестве и рабстве у мертвой буквы, она погибнет вместе с народом. Проявят ли слуги вечной истины, из которой они сделали белку, крутящуюся в церковном колесе, достаточно альтруизма, чтобы выбрать первую из двух этих неизбежных альтернатив? Кто знает?

Я повторяю: лишь правильно понятая теософия может уберечь мир от отчаяния, еще раз проведя социальную и религиозную реформу, осуществленную некогда Гаутамой Буддой; мирную реформу, без единой пролитой капли крови, позволяющую каждому сохранить веру своих отцов, если он того пожелает. Делая это, человеку следует лишь устранить паразитические ростки человеческих подделок, которые душат сегодня все религии и культы во всем мире. Пусть он признает лишь сущность, одинаковую во всех религиях, а именно — тот дух, который дарует жизнь человеку, в коем он обитает, и наделяет его бессмертием. Пусть каждый человек, устремленный к добру, найдет свой идеал — свою указующую звезду. Пусть он следует ей, не уклоняясь от своего пути, и, вне всякого сомнения, он достигнет "света Путеводной Звезды" жизни — ИСТИНЫ; неважно, ищет и находит ли он его в колыбели или на дне колодца.

IV

Смейтесь же над наукой наук, не зная даже ее первого слова! Нам скажут, что это право наших критиков. Я рада это слышать. Действительно, если бы люди всегда говорили только о том, что они понимают, они говорили бы одну лишь правду, и это не было бы столь забавно. Когда я читаю написанную в последнее время критику теософии — пахнущие дурным вкусом банальности и шутки в адрес самой величественной и возвышенной философии во всем мире, лишь один из аспектов которой содержится в благородной этике филалетиан, — я задаюсь вопросом, понимали ли когда-либо академии какой-либо страны теософию александрийских философов лучше, чем они понимают сегодня нас? Что им известно, что может быть им известно об универсальной теософии, если они не прошли обучение у Учителей Мудрости? И обладая столь слабым познанием Ямвлиха, Плотина и даже Прокла, то есть теософии третьего и четвертого веков, эти люди все же с гордостью за себя высказывают суждения о неотеософии девятнадцатого столетия.

Мы утверждаем, что теософия, так же как теософия Плотина и Ямвлиха, включая мистерии древнего Египта, пришла к нам с дальнего Востока. Действительно, разве не говорят нам Гомер и Гесиод, что древние египтяне, согласно их описаниям, были "восточными эфиопами", пришедшими с Ланки, или Цейлона "? Ибо является общепризнанным фактом, что люди, которых оба эти автора называют восточными эфиопами, были никем иными, как колонией весьма темнокожих арийцев, дравидов Южной Индии, которые принесли с собой в Египет уже существовавшую тогда цивилизацию. Это происходило в те доисторические времена, которые барон Бунзен называет pre-Menite (до Менесовыми), ¹ однако они имели свою собственную историю, которую можно найти в древних Анналах Куллука-Бхатта. Кроме того, и без эзотерических учений, закрытых от насмехающейся публ