Воспоминания о схиархимандрите Макарии.

. . .Мы сидим вчетвером за столом в трапезной у Дедушки. Он кормит нас обедом: накладывает, приносит, раздает, уносит, моет, приносит следующее блюдо, разливает чай и т.д. Диковатая картинка: сидят четыре здоровых лба от девятнадцати (это я) до тридцати лет возрастом, а тяжело больной старец-схиархимандрит буквально бегом бегает на больных ногах, таская для них тарелки, миски и кружки. Было видно, насколько Дедушке это было тяжело физически, но он сам нас перед этим рассадил по местам, и какое-то время мы молча смотрели на происходящее, потом один из нас не выдержал: "Батюшка, давайте я Вам помогу!" – "Не надо, не надо... Вы у меня в гостях, я сам все принесу, подам”, – и с какой-то грустной улыбкой добавил: “Послушником лучше быть, чем архимандритом". На снимке, сделанном мной в тот наш приезд, отец Макарий стоит у калитки без схимы, без регалий архимандрита, в простом подряснике, как послушник.

… Отец Макарий учил нас тому отношению к окружающим людям, которое имел сам. – Закончишь свой университет, – говорил батюшка, – а там посмотрим: может, в Санаксар тебя, может, еще куда… - Батюшка, а мне старцы сказали, что у меня дети будут… - А мне, когда я сам еще ребенком был, шапку поднесли, пшеном доверху насыпанную, сказали: “Сколько в этой шапке зерен, столько у тебя детей будет!” А я удивлялся: да как же это у меня столько детей может быть? А потом понял: дети-то не только по плоти бывают, бывают дети духовные… - Батюшка, простите, боюсь я монашеского пути. Не знаю, решусь ли… - В будущем году будет пятьдесят лет, как я монах. И за пятьдесят лет я ни разу не гόрился, что я монах! Однако батюшкин пример меня не убедил, и я начал “гориться” заранее.

До поездки к отцу Макарию я обдумывал как возможный вариант своего будущего служение в монашестве (хотя и с большим сомнением), но, когда старец сам заговорил со мной о монашестве, такая у меня брань пошла против этого – людей в монашеской одежде видеть не мог, уныние сразу скручивало. Поехал через год к отцу Макарию, чтобы упросить его вымолить мне у Господа иной жребий. Приехал, батюшка посадил меня за стол, сказать я еще ничего не успел. В трапезной было еще двое мужчин, один из которых был женат. Я знал, что отец Макарий вовсе не противник брака, многих он без колебаний благословлял на венчание, но при моем появлении началось нечто странное: батюшка стал то и дело нападать на женатого: “Да как же плохо, что ты женатый! Да зачем же ты женился! Да что же с тобой, женатым, теперь делать”, и тому подобное. Дает ему кружку, просит ополоснуть под умывальником, и опять: “Да как ты ее моешь, ты же посуду мыть не умеешь! Как же ты женился, если ты даже посуду мыть не умеешь!”. И тут я подумал: весь этот концерт явно в мой адрес. Даже не представляю, что скажет батюшка, когда я сообщу, с чем я к нему приехал. И тут отец Макарий поворачивается ко мне: - И этот тоже – туда же: ой, я зенюся – я зенюся – я зенюся! О-о-ой, я зенюся – я зенюся – я зенюся! Довольно-таки смешно получалась эта дразнилка у старца. Только мне почему-то смеяться не хотелось.

То, как кормил отец Макарий своих паломников, порой вызывало недоумение и даже ропот. Дело было в количестве. Размер порции часто превышал размер желудка. А реакцией гостя на это угощение батюшка пользовался как поводом сказать ему нечто важное для его духовной жизни. Например, тот мой знакомый, что передал мне привет от Дедушки, ехал к нему за благословением на монашество; прежде, чем успел батюшке об этом сказать, был посажен за стол, где съел четверть порции и отодвинул от себя остальное. - Какой же из тебя монах, если ты за послушание тарелку каши съесть не можешь? Не будешь ты монахом! Мне не нужно было благословение на монашество, напротив; но я из принципа (читай: по гордости) решил есть все, что мне дадут, и не дать батюшке повода посмирять меня за недоеденный обед. Дальше было “кто – кого”. На середине порции кулеша я понял, что больше есть не могу. Потом, видимо, “открылось второе дыхание”. Не успел я порадоваться победе, как отец Макарий принес мне миску (больше похожую на тазик) с макаронами… В качестве чая у батюшки часто бывал его любимый отвар из малиновых веточек. В мою кружку батюшка насыпал сахара на четыре пятых ее объема. Я аккуратно схлебал сверху жидкость, а сахар ел ложкой. До этого я успел некоторое время поработать физически, кроме того, был в тот день страшно невыспавшийся, и – еще и после такого обеда – не спросив благословения у батюшки на счет того, чем мне в его доме заниматься дальше, дополз до "гостевой" кровати и рухнул. И моментально заснул. Проснулся часа через два от того, что отец Макарий ругался на меня через форточку в окне напротив этой злополучной кровати: "Да как же это можно днем спать! Это же каким нужно быть лентяем! Да я в твоем возрасте ни разу не прилег днем, как бы не уставал; это уже сейчас больной совсем стал и днем лежу, а молодому здоровому днем спать, это... " и т. д. Пока спросонок пришел в себя под батюшкину чистку, пока отклеился от кровати, батюшка успел повысказываться в мой адрес. Было обидно, - получил, мол, ни за что – ни про что. Спустя пару лет как-то к слову вспомнил этот случай в разговоре с одним монахом, хорошо знавшим Дедушку. И вот что услышал: “Сколько ты проспал, говоришь? Два часа? Ты думаешь, батюшка не знал эти два часа, что ты лежишь спишь? Не сомневайся, он знал с самого начала. Обрати внимание: он сначала дал тебе отдохнуть, выспаться, а потом – «смирил»”. И, может быть даже, думаю я теперь, не в сне моем было дело, а – так же, как он делал в случаях с едой, старец воспользовался поводом напомнить мне об одном из тех моих грехов, без борьбы с которыми невозможна духовная жизнь.

А на тему монашества и брака батюшка в тот день как только меня ни пугал! “Ну, женишься ты. Заберут тебя в армию, и попадешь в Чечню. И на этом вся твоя женитьба закончится”. В результате я окончательно заунывал и собрался уехать, хотя с утра было намерение переночевать у батюшки. Отец Макарий меня не пустил: “Поедешь завтра”. Слава Богу, что я не додумался его ослушаться – на следующий день было, как обычно пишут про возвращение от старцев, “как на крыльях”. В какой-то момент я для себя решил: ну что ж, если такова воля Божия – монашество так монашество, лишь бы душа не погибла. Смирился, решил предать свою жизнь в руце Господни, стало спокойнее. Пришел к батюшке, который чистил, а потом жарил картошку на кухне. О ком-то еще говорили. Потом я вскользь упомянул, что мой крестный отец меня все уговаривал искать себе жену и принимать сан, а теперь мне придется окончательный отбой ему давать. Совершенно неожиданно отец Макарий сказал: “Ладно, когда будет, на ком – женись, рукополагайся, Бог благословит”. Потом мы с теми же двумя парнями (один из которых женатый) обтесывали топорами сосновые бревна для строительства и перетаскивали их с места на место.

Батюшка все порывался помогать тащить какое-нибудь бревно. Ушел в дом, через какое-то время прибежал озабоченный: “Скорее, скорее! Берите топоры, ломы, идите к летней кухне, там надо одну очень срочную работу сделать. Скорее!”. Побежали. Батюшка привел нас к умывальнику и сказал: “Инструменты кладите здесь и мойте руки”. Помыли. Отец Макарий поставил перед нами на стол сковороду картошки, которую сам пожарил. Как он светился счастьем! Трапеза в это время в его доме не полагалась, он жил по монастырскому уставу, но гостей-мирян решил “утешить” дивно вкусной жареной картошкой. Причем сам он ее не ел, только попил с нами чай из малиновых веточек. Мне сказал: - Димитрий, почему мало сахара в чай кладешь? – и потянулся за сахарницей. - Батюшка, я обычно чай без сахара пью… - А – а… Ну-ну.

Я не раз пытался увидеть отца Макария в последующие годы, но… Созвонились с батюшкой, он сказал: приезжайте в понедельник. В понедельник были “неотложные” дела, выехали в ночь под вторник. Приехали, узнали, что накануне батюшка упал, сильно ударился головой, и его с сотрясением мозга за два часа до нашего приезда увезли в больницу.

Оставались телефонные разговоры. Никогда не забуду: батюшка с трудом говорит, речь нарушена после очередного инсульта, по голосу понятно, что человеку в таком состоянии не может быть ни до чего и ни до кого, и тем не менее: “Не скорбите, не горьтесь, все будет хорошо, будет и на вашей улице праздник…” – все сердце старец вкладывал в эти слова, утешая унывающих. О разных людях просил его молитв. Называю имя, только начинаю говорить о проблемах этого человека, и батюшка сам говорит о том, что этот человек из себя представляет, из-за чего у него эти проблемы, что с ним будет, если дальше он будет делать то-то и то-то. Ни одно слово не было сказано зря, даже если я и не все понимал сразу.

Меня поражали слышанные от батюшки точнейшие характеристики человека в нескольких словах – я, зная этого человека близко, не смог бы обозначить его личность более точно – а батюшка слышал от меня лишь его имя… Кто-то из его духовных чад сказал: “Он душу человека читал, как открытую книгу”. Добавлю, что и расстояние не бывало этому помехой. Последние мои разговоры с отцом Макарием были, когда моему отцу поставили диагноз “рак желудка”. Батюшка сразу сказал: “Болезнь ему дана для подготовки к Вечности, но сейчас он умирать еще не готов, поживет, сколько Бог даст”. Вместо отпущенного врачами месяца после операции отец прожил семь месяцев. Я заметил, и со мной согласились те мои друзья, которые тоже перезванивались с отцом Макарием в последние его годы: когда звонишь ему с какой-то серьезной проблемой, со скорбью, батюшка – если дома, а не в больнице – сам берет трубку, как бы плохо себя ни чувствовал. Если проблема терпит, просто нужно у батюшки спросить совета или попросить молитв в чем-то не слишком срочном – трубку берет отец Антоний, и, если батюшке плохо, кратко передает ему вопрос.

И еще - вместо постскриптума - я приведу здесь маленький фрагмент из записанных мной материалов. Схимонахиня Феодорита из села Мордово, постриженная в иночество старцем схиигуменом Митрофаном (Мякининым, 1964), рассказала об утешении, полученном ей от Господа в то время, когда она унывала из-за того, что осталась без старца. До того, как матушка наговорила этот рассказ на мой магнитофон, почти сорок лет об этом удивительном видении она никому не рассказывала... /Когда о. Митрофан умер, я сильно пала духом. Такая была тоска – думала, жива не останусь. И батюшка мне предсказывал: тоска будет у тебя, уныние. Я думала, как же я без старца буду жить, было дюже страшно… Отец Власий был совсем молодой. Я думала: а либо батюшка Власий нас и не примет… Слегла в постель, у меня ноги отымались, с двумя палками стала ходить. До того, как отец Власий меня в мантию одел, лежала целые полгода. И то ли за эту скорбь Господь меня так утешил… Одевал он меня в Задонске, в своей келье. Вот он меня постриг, ночь я переночевала в мантии, не спала. Как уезжать, посадил он меня за стол покушать и пригнулся ко мне, со мной говорит: “Правило тебе: ходи – молись, сиди – молись, лежи – молись, спи – молись!” Вот он мне говорил, говорил.… А я на него глаза подняла, а у него – от плечей и выше крылья метра на два с половиной или на три, во весь дом. Как у архангела Гавриила на иконе, видишь… Это я, отец Димитрий, своими очами видела. И тебе я это для подкрепления рассказала, что батюшка наш не простой – великий был…

о.Димитрий

http://presviter-ds.livejournal.com/7272.html

 

Беседа с батюшкой Макарием ( написана с видеоматериалов)

· Перекрестился, сладко поговорил – это еще не спасение.

Богом не оставлены. Одет, обут, накормлен, одно благодарение Господу воссылай. Больше ничего не ищи. И больше ничего не надо будет. Благодарить Господа, что Он привел нас в церковь Божию, а то были бы в руках сатаны. Богу не служили в жизни. Благодарить Господа и не унывать. Уныние – еда, кормежка сатаны.

· Какой я был боевой. Метеор был. Владыка Зиновий так было говорил: «Ну метеорчик наш приехал. То все дело будет» Я благодарю Господа, что сладости мне не дал. Диабет мне дал.

· Старцы Оптинские когда пили чай говорили «Чаю Воскресение мертвых»

· Отец и мать не знает твоих дел, а Отец Небесный все знает. А пойдем в будущую жизнь , а там нас до мизерного чувствования за пожелание не такое какое нужно будем в ответе. В Писании сказано – будем истязаны в день Суда Божьего

· Надо каяться. Покаянные чувства всегда должны быть с нами. Боже милостив, буди к нам грешным. Надо принести плоды покаяния. То, что покрестились, повенчались – это не все еще. Отцы в пустыни сидели по 50 лет на одной воде и травке. И считали себя грешнее всех. А сейчас что – за одну покраску волоса ответ не дадим пред Богом. Там написано – человек уподобляется дьяволу. И когда умирает – служить погребение нельзя. Церковь не приемлет помина, потому что уподобляется дьяволу. Престол сатаны – голова. Тут не улыбка, не смех, а слезы горькие. Мы ж в ответе будем пред Господом.

· Сейчас все брови дергают. Не надо здесь дергать, лучше язык подергать, чтоб он не ворочался. Я вот когда бывает, исповедаю, моя исповедь как - будто я ругаюсь со всеми, дерусь. Не могу пробудить, чтоб она заплакала. Слеза, пролитая при исповеди, при Евангелии – послужит жертвой нашим грехам. Много мы плачем? Нет, мы не плачем. Надо ведь все разобрать в своей жизни.

· Надо серьезно отнестись ко спасению. Я своим говорю – если послушания нет – спасения не будет. Ты хоть молись, плачь день и ночь – нет послушания отцу духовному – на точке замерзания.

· А то всю жизнь прохихикали, да делов натворили. А сейчас Господь обратил к Себе – это милость свою оказал. И мы должны дорожить этой милостью Божией.

Последние слова батюшки:

Я прошу у всех прощения, у всех Православных христиан. Что, может быть, своим житием кого и оскорблял, и осуждал, и порицал, а может в чем и соблазнил, - взором своим, слухом слышал непотребные слова - у всех прошу прощения. И прошу - когда окончится земная жизнь моя, прошу святых молитв. Чтобы вы воздохнули о моем убожестве. У всех прошу прощения и всех прощаю. Еще прошу: если когда услышите - меня не забывайте.

Хоть с краешку, а меня помяните".