Небо июля, спелое солнце августа. . .

В КРУГОВОРОТЕ ВРЕМЕНИ

 

Внутренняя собранность и дисциплина станут для Саши необходимостью. Во всем соблюдать порядок, строжайше выполнять свое дело, знать и уметь, органически, страстно вписывать себя в круговорот времени и жизни — все это он ненавязчиво усвоил еще в семье.

У каждого соразмерно силам и возрасту были свои поручения. Саше доверили должность интенданта и начальника снабжения; Сережа был главным распорядителем столовой, в его обязанности входило накрывать стол, мыть посуду. Мальчишки убирали вдвоем, но пыль с мебели вытирал младший. Саша с важным видом придирчивого старшины проверял работу брата. Если замечал огрехи или недобросовестность, был невозмутимо строг: «А это что? Переде-елать!» И Сережа без лишних слов брал тряпку.

Дружно, вместе, без нажима, чтобы с первым солнечным лучом ты уже был на ногах и брался за необходимое дело. Помоги, не оглядывайся, не кивай на какого-то чужого дядю - и сам почувствуешь рядом надежный локоть.

Саша самостоятельно подгонял на себя шинель, подбивал каблуки сапог, мог связать шарф. Этому его незаметно научили родители, люди с золотыми руками.

Будет очень напряженный период в жизни Саши. Курсанты военного училища остро почувствовали дыхание финишной прямой. Последние курсовые, последние семинары по научному коммунизму; оценки идут в диплом, а тут еще наряды. Даже в увольнение он не идет — велико желание закончить училище на отлично, с красным дипломом. Здесь все так же, как и в гражданских вузах,— одни зубрят, другие дрожат... А третьи - познают, усваивают.

И все-таки, несмотря на загруженность, Стовба всегда находил время для чтения хорошей книги:

«Прочитал Герцена «Былое и думы». Как все-таки интересно переплетается судьба двух интереснейших людей своего времени!..

Сейчас оканчиваю избранные повести и рассказы Герцена Потом думаю прочитать Гончарова «Обыкновенную историю», «Обрыв». «Обломова» я читал дома.

Окончил военную энциклопедию издания 1911 года, семнадцать томов ее сохранились в нашей библиотеке».

И дальше в письме Саша советуется с отцом.

В их комнате, рядом с его кроватью, стоят две тумбочки, они будут использованы как тумбы для стола, сам же стол — обыкновенная доска, которую он достал. К ней Саша приделает на подставке розетку, шнур с вилкой предназначен для включения розетки торшерчика, а подставка — для удержания книг под нужным углом. Днем — светло и без лампочки, стол стоит у окна, а ночью и вечером свет будет падать слева направо. И — никому не мешать.

Необходимо для «продления» дня.

Необходимо — чтобы спрессовать время.

И даже удобно: разулся — и ноги на батарею. Тепло, расслабляешься. Единственная загвоздка — абажур: нет материала для обтяжки каркаса.

И сын, подробно знакомя отца с идеей, рисует схему, лампочки, кровать, прочеркивает стрелки, ставит номера, советуется, как сделать лучше:

«Поэтому, скорее всего, возьму обыкновенный отражатель, крепящийся в виде пластины на патроне, изогнутой и расширяющейся, кверху...

Вот что можно делать и о чем думать, несмотря на то, что до конца осталось 234 дня...»

Отец учил с детства:

«Вот сегодня на работе у меня сидело тридцать парней. Я им прямо сказал, не все из вас станут хорошими механиками. Размазня не выдержит. Уйдет с пути и ленивый, и тот, кто пристрастится к рюмке... Только одержимый, искренне любящий труд постигнет свою профессию, и она не будет ему в тягость.

Ведь что получается?

Приходит ко мне вчера мать одного из вас и давай ни за что ни про что: «Почему вы поставили моему сыну двойку? Как вы смели лишить его стипендии? Почему?!» А я и ответил: «А так и посмел. Вы скажите мне — только честно — вы сядете в тепловоз, который будет вести ваш необученный сын, если знаете, что он разобьет состав? Нет, не сядете. Не сяду и я. Поэтому ссориться нам ни к чему. И прежде чем возмущаться, надо хорошенько подумать, посмотреть, что может осилить в своем деле ваш сын».

Вот и ты, Сережа, спрашиваешь меня: что такое штифт контрольный?.. А ты не поленись, сам посмотри. А затем посоветуемся.

Видишь ли, тяжело прожил жизнь мой батько, нелегка она и у меня. Но никогда мы не грели свой бок зимой на горячей лежанке, а летом на завалинках на солнышке. В труде все Стовбы росли и становились людьми. С раннего утра и до поздней зорьки в работе...

Преподаю в техникуме. И хоть начинал с черномазого кочегаренка, теперь работа у меня чистенькая, без пылинки. Но не стал белоручкой, ибо до конца своих дней не забыть мне, что такое одни рваные сапоги на троих, тощая баланда-похлебка.  Я не брошу под ноги и крошки хлеба.

Говорят, интеллигент, замдиректора, а берет в руки мешок и косу и едет вечерком на велосипеде через весь поселок, чтобы  где-то на обочине дороги накосить травы кроликам.

А что здесь плохого, зазорного?.. Презирать человека за добровольный труд после работы — просто не видеть жизни».

К дверному косяку детской комнаты Иван Андреевич приделал турник — не минуя его, Саша и Сережа должны были начать свой день, ступить в коридор, умыться и сесть к столу.

«Именно в труде и только в труде,— слова Максима Горького, найденные в Сашиных записях,— велик человек».

Состояние головокружительного изнеможения, когда от усталости ныли руки, ноги и спина, дарило Саше гордость, он чувствовал себя мужчиной.

В труде, в неустанности вырабатывались старательность, стабильность. Делу — время, потехе — час! Сначала дело, а потом — отдых. В практику жизни входили удивительные слова поэта Николая Заболоцкого: «Не позволяй душе лениться!..»

Не позволя-ай!

Саша и Сережа забыли о существовании слов: нет, не хочу...

Возвращался из школы Саша, ставил портфель, спрашивал маму, куда пойти, что принести. Позже безотказная готовность сделать, помочь проявилась и в характере самого младшего Стовбы.

Все двигалось по составленному, продуманному графику. Так идут разве что поезда. Но и у них случаются опоздания. Здесь же — ни минуты для лени, вдумчиво и естественно меняется режим физических и умственных нагрузок. И, как следствие, на всю жизнь приобретаются привычки — точность в распределении времени и выверенность действий, обязательность, дисциплина мышления и поступков.

ЗА ТАЙНОЙ — ТАЙНА...

 

Нередко мы становимся свидетелями того, как ищет и пробивает себе дорогу рождающийся на глазах ручей. Совсем слабенький, он как бы прощупывает путь, осторожно пробуя упругость каждого стебелька, корня; поначалу обходит, огибает камешки и камни, которые бессилен сдвинуть с места, просачивается между ними, но по мере борьбы, накопления сил и «опыта» все дружнее и напористее бурлит, атакует преграды, превращаясь в стремительный, бурный поток.

Что-то похожее происходило и с Сашей, который не воспитывался в детском саду. Оставаясь в мире, ограниченном поначалу стенами квартиры, а также увиденным из окна, ребенок постепенно и почти самостоятельно постигал окружающее. Вырабатывались пытливость, наблюдательность; усилия маленького разума всецело направлялись на познание явлений природы, запахов, цветов. Малыш с нетерпением ждет возвращения родителей, чтобы задать им сразу десятки вопросов: а это что? откуда? зачем? почему? для чего?

С помощью взрослых «почемучка» постигает за тайной тайну. Завтра он вновь фантазирует, придумывает, лепит из пластилина, наслаждается удивительным волшебством цвета и форм.

Вынесенным из страны самого раннего детства впечатлениям, порой подсознательным, суждено ярко проявиться позже. Саша лаконичен в суждениях о людях, сдержан в оценках. Словно крепнущий поток, он ищет во всем свою дорогу, имеет на все свое мнение, не отрицая, что такое же человеческое право может иметь и любой другой.

Суждения малыша становятся не по годам глубокими. Знакомых поражает, откуда и как Сашка, совсем ребенок, воспитываемый главным образом в семье, успел усвоить, что такое неутомимо складываемые кирпичик по кирпичику честность, порядочность, культура и интеллигентность человека. Ответственность и взыскательность, приобретенные в раннем возрасте, характерны для Саши в его отношении к дружбе, к любви, к товариществу.

По блокнотам Александра Стовбы, школьника и курсанта, как добрые зерна, которым в будущем, видимо, суждено было прорасти, рассыпаны изречения о человеческих нравах, морали, о добродетели, лжи, о вечной борьбе добра и зла, света и тьмы.

Их сотни и сотни...

Плутарх, Леонардо да Винчи, Григорий Сковорода, французский лексиколог Пьер Буаст, классик казахской литературы Мухтар Ауэзов, Мольер...

Время от времени мы будем обращаться к этим Сашиным выпискам как к свидетельству неуспокоенности его ума, чтобы еще и еще подчеркнуть, чем жил он, к чему стремился...

«Когда ты бранишь других, смотри, чтобы ты сам был далек от того, за что другим выговариваешь».

«Противник, вскрывающий твои ошибки, гораздо полезнее, чем друг, скрывающий их».

«Избегай людей, которые, видя твои пороки и недостатки, оправдывают их или даже одобряют. Такие люди или льстецы, или трусы, или просто дураки. От них не жди помощи ни в какой беде или несчастье».

«Того, кто не слушает добрых советов, убеждать бесполезно».

«Сознаться в своей неправоте — это быть умнее, чем был».

«Не поняв достоинств, говорить о недостатках несправедливо».

«Тот, кто хочет обвинять, не вправе торопиться...»

Тонко и деликатно, подмечая самое характерное в людях, пишет Саша «Портретный зал» — дружеские шаржи на одноклассников, причем начинает с себя, и весьма самокритично.

Доверяя мысли чистому листу бумаги, Александр Стовба говорит о своих однокашниках то, чего в силу не боязни оскорбить кого-то, а замкнутости своей натуры и врожденной деликатности никогда не скажет даже в узком кругу. Поэзия, творчество рождает этот «разговор вслух».

Поэт имеет на то право.

Что-то похожее встречается и в курсантских письмах к родным. Он требователен и строг в поисках искреннего друга, экономен на похвалу и эпитет. И кое-кто, познакомившись с сугубо личными сгустками надежд и сомнений курсанта, воспримет некоторые признания Саши как обиду. А автор, право же, зеленый парнишка с небольшим жизненным опытом, вовсе и не думал, что пишет письма «для вечности», а не к родным — матери, отцу, брату, любимой...

Родившиеся в короткую минуту привала, «на колене», «на полене», на планшете, на скорую руку — в походе, в лесу, письма не предусматривали экзамена на особую эрудицию и философскую глубину. Они должны были просто сокращать расстояния между сердцами. И неуместно сегодня, когда человека больше нет, кое-кому воспринимать Сашину опаленность в порывистом поиске настоящего друга чуть ли не за раздвоенность  личности:

«Скупость однообразия, угнетающая знакомость лиц, поступков, слов — убивает... Но, в конце концов, даже это служит на пользу — помогает установиться твердому характеру».

«Моrtui vivos dociunt» (Мертвые учат живых)... Эти слова, поднимаясь на кафедру анатомического театра, торжественно произносил когда-то средневековый анатом. Незачем притворяться, не понимать там, где надо хорошенько поразмыслить, задуматься — в повседневности нам всем надо быть лучше и чище, а не пенять на зеркало. Ведь прав поэт: «Это нужно не мертвым, это нужно живым...» Стовба же останется для нас таким, каким его знали, любили, то есть таким, каким он был:

«Меня сфотографировали у развернутого знамени училища. Одну фотографию должны послать на родину, то ли в школу, то ли родителям, а вторую дадут мне».

Саша не навязывал себя никому. И к нему нет необходимости навязываться в приятели. Но это проекция в будущее.

А мы еще в Сашином детстве.

Бесконтрольность, которая втягивает в быстро летящий поток времени досуг многих мальчишек; до седьмого пота с утра и до вечера «избиение» мяча; крик, стон, визг улицы, двора; ворованная в чужом саду ягода; ссадины на локтях и коленях, разорванные о чей-то забор штаны; опасный, сделанный на зависть другим мальчишкам самопал... Все это мало занимало Сашу. Есть над чем задуматься педагогам — ведь Стовба не рос под недремлющим оком родителей, когда на каждом шагу тебя одергивают: туда не лезь, того не делай, не трожь, туда не ступи; там — обожжет, там — ударит электротоком... И сдувают любую пылинку с беленького воротничка...

Оставаясь на весь день в квартире один, Саша был изолирован от бесконтрольных шалостей двора, что нередко склоняют малышей к пустому времяпровождению. Вынужденное одиночество учило ребенка самостоятельности. Без родителей восемь-девять часов, целый день. А затем наступает яростная атака, стремительный прорыв одиночества — в слезах радости Саша повисает на шее матери...

Его день познания продолжается!

Навстречу родным он выводит своих пластилиновых коней, гетманов с булавами, танки, рисунки с изображением красного солнышка, обещающего жестокий мороз, бойко читает выученный стишок.

 

ЖАЖДУЩАЯ БЕРЕГА ВОЛНА

 

Желание общения, как мощная волна, жаждущая берега, захлестнуло всего мальчишку с рождением братишки Сережи. Вчерашней замкнутости как не бывало.

Саше семь-восемь лет, а он превращается в заботливого и нежного воспитателя. Он купает и пеленает братишку и, подражая матери, забавно поет ему колыбельные песни.

Братишка — нескрываемая радость Саши, которая становится своеобразной нитью, связывающей Сашу с ребятами. Родители на работе, а в дом учить уроки к Саше приходят мальчишки и девчонки. Они воображают себя космонавтами, шоферами, медсестрами, а чаще всего воспитателями детского садика, где всего один воспитанник — Сережа. Они серьезны, сдержанны, даже не верится, что каждому из них нет еще и девяти лет.

Слезы материнской благодарности не раз волновали Лидию Петровну. Да и как было сдержать их, когда радость за непритворную детскую чуткость, отзывчивость переполняла душу.

Та первая, сродни взрослой, ответственность лучше организовала жизнь Саши и близких ему ребят, как-то незаметно помогла навести надежные мостики товарищества.

Забота о Сереже проходит через всю краткую жизнь Александра. Трогательная, поистине братская, она отсвечивает в строках писем курсанта:

«Как здоровье главного Стовбы и маленького Стовбенка? Дядя Сережа, наверное, концерты закатывает перед тем, как в магазин сходить, или ждет момента, чтобы за спинку дяди Саши спрятаться?»

«Спасибо дяде Сереже за кучу каракулей, нацарапанных курочкой рябой с обещанием научиться красиво писать. Сергей Иванович! Не бери пример с брата в его каракулях, хотя он (то есть я) тоже иногда может писать разборчиво».

«Как Сережа? Он еще не передумал поступать в военное училище?»

«Пускай Сережа решает сам, т. к. проще всего, закрыв глаза, идти проторенной дорогой...»

Братья во всем и всегда были вместе.

Оттуда, из страны детства, доброта и щедрость — примечательные черты Саши, готовящегося стать солдатом и разделите с товарищами тепло походного костра, кусок хлеба и чашку чая где-то в трудных условиях, в холоде, на ветру...

«Мама,— как-то сказал сын,— не вези мне две конфеты, два кусочка торта... Или ничего не надо, или — вези, чтобы хватило всем. Неприятно же, когда я буду наедаться сам, а ребята в сторонке будут глотать слюну».

В письме, отвечая матери, вкусные ли были яблоки, сын, шутя замечал:

«Мама, ты же сверху яблок положила письмо, пока я письмо дочитал, оглянулся, а в ящичке осталась только стружка. Придется тебе, милая Лидия Петровна, прислать еще яблочек сыночкам».

Кстати, позже эти яблоки послужили поводом для некоего упрека.

Комментируя письма, один из товарищей назвал Сашу чуть ли не эгоистом за то, что он «тащил посылки от мамы». Видимо, не каждому суждено понять любовь матери к сыну и ее признание: «По два-три раза в месяц я ездила к Саше, не могла успокоить истосковавшееся сердце. За это он меня корил и при встречах, и в письмах: «Мама, ты же только что видела мои глазенки, а опять едешь...»

Я снова и снова ехала в Киев, бросая все и храня в своем сердце его благодарные слова:

 

Бури пройдут и невзгоды пройдут,

встретятся солнце и небо.

Я тебя всюду, родная, найду,

где бы я только ни был.

 

Я ехала в Киев, не жалея ни сил, ни денег. А если бы знала, что с ним случится беда, то устроилась бы поблизости дворником, посудомойкой, кем угодно, только бы быть с ним рядом, насмотреться, по-матерински нежно отогреть...»

 

КАК БИЕНИЕ КРОВИ В ВИСКАХ

 

Наши далекие предки представляли время в виде змеи, кусающей свой хвост. Время действительно неумолимо тает. Перефразируем: не остановить мгновение, даже если оно прекрасно.

Как гулкое биение крови в висках, мы чувствуем грусть и в стихах, и в письмах школьника, курсанта, командира, расписавшего свои дни до минуты:

«Бежит сквозь пальцы времени песок...»

«Жалуюсь на время — не хватает, и все!»

«Времени абсолютно нет, ни капельки!»

«Нет времени, и негде его взять. Любое что-нибудь приходится делать в ущерб чему-либо».

«Все время уходит на составление конспекта источников... С утра — строевая подготовка на плацу; завтрак; шесть часов самоподготовки; обед; самоподготовка еще два часа; работа; ужин; просмотр программы «Время»; личное время; сон. И так по кругу, как цикл четырехтактного двигателя: впуск, сжатие, рабочий ход, выпуск, впуск, сжа... и т. д. и т. п...»

«Надо бы часы, у которых 26 часов в сутки...»

«Работа от утра и до вечера. Ходим в наряды, сдаем зачет, заступаем на кухню, приходим, учимся, сдаем зачет, заступаем в караул, сдаем зачет, заступаем на кухню... Вот и занят весь день курсанта...»

Но «сын жив и здоров, его серое мозговое вещество работает как никогда активно и, наверное, натерло не одну мозоль о тесную черепную коробку».

И еще:

«Времени нет абсолютно: курсовой проект по деталям машин, курсовая работа по огневой подготовке; семинары; первоисточники; контрольные; хочется почитать; хочется отдохнуть; хочется сочинить хотя бы пять строк; хочется домой написать; нужно заниматься каждый день до 24.00, подъем в 6.30 утра; нужно заниматься физо; нужно заниматься для себя (блокноты, выписки...); нужно заниматься общественными делами...

Я уже второй месяц, как хорошо налаженный механизм, волоку все это и, на удивление, не уступаю никому в вопросах самодисциплины и организованности.

Тяжело. Зато хорошо спишь. Лег, встал; что было ночью - стреляли, пожар, землетрясение и остальная сумма стихийных бедствий — узнаешь утром. Аппетит здоровый, Самочувствие спокойное. Температура удовлетворительная. Влажность воздуха в Прибалтике 75 %. (Шутка).

Целую, помню, люблю».

Он расписал свой день по минутам. И разумно расходовал свое время, чтобы больше узнать, больше постичь.

 

АЛЕКСАНДР МИТЕЛАП.

Он учился с Сашей Стовбой в одной роте Киевского высшего общевойскового командного училища имени М. В. Фрунзе. Потом оказались они в одном полку... Смело смотрели в глаза опасности. Они не были близкими друзьями, однако взаимную симпатию чувствовали. Роднила их честность, преданность любимому делу.

В 1978 году Мителапа и Стовбу, да еще Володю Щупляка и Юру Егорова, оставили заниматься с абитуриентами. На стажировке, живя в днепровском бору в одной палатке, подружились.

На лоне природы Стовба был совсем другим, чем в стенах училища. Там Мителап видел его всегда мельком — в библиотеке, на плацу. Стовба запомнился погруженный в мысли, всегда за книгой.

Здесь же Саша неузнаваемо преобразился: небо июля, спелое солнце августа, первый звездопад. Теплынь... Тихая речушка под лесом.

Подъем в 5.45. Стовба — командир 3-го взвода: строевая, курс молодого бойца, а затем до упаду хозработа, переоборудование лагеря. На развалинах «Прохоровки» обучали «зеленых» ребят тактике...

И вот там-то, среди этих задорных ребят, жаждущих в будущем быть командирами, похожими на Фрунзе, Примакова, Черняховского, Саша Стовба стал кумиром. Внутренне собранный, он умел с каждым поделиться частицей души.

«Саша поразил меня своей простотой и тактом,— вспоминает Мителап,— сам совсем молодой, он находил пути к взаимопониманию с юными ребятами — без панибратства и заискивания. Он был порядочен, открыт, во всем, как принято говорить, наш парень. Без малейшего стремления к дешевому авторитету. Поза, бравада, высокомерие были чужды ему. Я удивлялся, как мгновенно он мог реагировать на ситуацию и в той ситуации глубоко проникать в душу каждого бойца доверенного ему взвода. По глазам ребят я видел, что Сашу они уважают и любят. Из Стовбы будет душа-командир. Не солдафон и сухарь, а тонкий психолог, умеющий трудиться, чувствовать и влиять. Ребята могут быть благодарны судьбе, что уделила им чуточку Сашиного командирства на их самой первой поре.

Мы же, командиры взводов — Щупляк, Егоров и я,— в лице Стовбы нашли умного собеседника».

Теперь уже трудно восстановить все разговоры. Саша Мителап припоминает, что часто вечерами на берегу тихой речки горел костер, высоко в небесной бездне мигали звезды, шалил, набегая, легкий ветер, щекотал прохладой, уносил дымок к верхушкам сосен, а вчерашние мальчики мыслили вслух о нескончаемости мира, о человеке и движении Земли в необозримом космическом пространстве. Есть ли что-то где-то там, за облаками, похожее на земную жизнь, на человека и лесные синие колокольчики; есть ли где-то катаклизмы, войны, руины, вражда, пот и кровь, девичья верность, невосполнимость утрат; есть ли где-то далеко-далеко, в мире, возможно, напоминающем наш, земной, свои сеятели, солдаты, призванные защищать и беречь свою тишину, своих матерей и детей, свои мир и согласие...

Стовба в таких разговорах был просто неподражаем, он любил фантазировать, рисовать что-то невообразимое, и в то же время оставаясь все же душой надежно привязанным к земле.

Там, на берегу тихой речки, не раз вспоминали о матерях, однажды Стовба прочитал Мителапу поэтические строки.

 

Я приеду, мама, только верь.

Я вернусь и радостный, и взрослый.

Как там ясенек мой? Он теперь

стал, наверно, как братишка, рослым?

Скоро, скоро я приду е наш дом,

древний, как история планеты.

Он любой мне мелочью знаком,

мне известны все его секреты...

Саша тогда не признался, что это он написал стихи, в его глазах скользнула грусть: выбирая себе путь военного, он знал, что ему неминуемо предстоят разлуки и расставания с родными,

Стовба любил свое дело, свою профессию. Он понимал, что его жизнь постоянно подвергается опасности и риску. Но от судьбы никому не уйти. Выбор сделан, шаг за шагом ты утверждаешь себя как мужчина:

«Завтра утром махнем, не глядя, в учебный центр и приедем через неделю. На этот раз нам предстоит суточная тактика в поле при любой погоде. Будем копать окоп под БМП, рыть щель для укрытия личного состава, жечь костры, есть из котелков. Будет холодно, а главное мокро, не на что будет сесть,

...Мне живется в общем-то неплохо, не пищу, никто не обижает... нареканий нет... Меня избрали заместителем секретаря комсомольской организации взвода».

Взрослея, мужая просто на глазах, тем не менее, он остается до трогательности заботливым, чутким сыном, переживая очень тяжело разлуку с домом, со своей семейной «республикой»:

«Ну что еще вам написать, мои хорошие, далекие родители?

Иногда тоскливо мне бывает без вашего уюта, без ваших глаз, без той обстановки в квартире, которая постоянно на мокрой тряпке ездит, передислоцируется с места на место под руководством неутомимой Лидии Петровны. Без Гашика, дурашливого и непослушного. Без моего стола, за которым я просидел всю свою юность... Без нашего балкона, на котором я проводил все летнее время.

Жалко, конечно, что я не с вами, но без этого нельзя.

На то родительский дом и гнездо, чтобы оперившийся молодняк покидал его. Но люди не птицы, хотя и птицы прилетают на место, где родились. У нас же, у человеков, тяга к дому гораздо сильнее. У пернатокрылых это не любовь, а так... инстинкт.

...Я готов идти дальше по выбранной дороге. Ничто, никакая опасность меня не остановит.

Человек не имеет своего продолжения в будущем, если он отрывается от прошлого, но он в равной степени не получит своего продолжения, если будет жить только в прошлом. Отрицая его, он выбирает из него самое утонченное, самое прекрасное. Как в дорогу уходящий — берет самое необходимое.

Так что вы за меня не беспокойтесь, я вас всех помню и вы мне дороги.

У нас сырая погода и поэтому письмо получилось несколько сыроватое, меланхолическое».

Саша Мителап проникся искренним уважением к этому уравновешенному парню. Он догадывался, чьи это были стихи. Вечерами он видел, как Стовба, то присев на пне у речки, то прислонившись к стволу сосны, мыслями улетает куда-то далеко-далеко. В руках у молодого командира взвода были блокнот и ручка...

Но Мителап не любопытствовал: если человек что-то задумчиво хранит в себе — значит, есть в том необходимость, работает у человека мысль.

Стовба знает много, он просто «ходячая энциклопедия». Видимо, поэтому, обыгрывая не только и не столько фамилию, курсанты называли его: «Саня — сто-лба». Даже дружеские шаржи в стенгазете появились:

 

Красные погоны -

четвертый курс,

черноволосый,

бритый ус.

Улыбка Джоконды,

умен, как сто-лба,

повадки анаконды

у Саши Стовба.

И еще:

Умен, умен

наш Грекус

и красив,

он нашу жизнь,

как солнце,

осветил...

 

Все это — и добрые стишки, и «Грекус» — конечно же, за Доброе отношение к товарищам, понимание их души.

БЕРЕЧЬ ТИШИНУ

 

Саша не жил без товарищей, но не каждого считал своим другом. Он был счастлив, если судьба предоставляла ему возможность встретиться с умным человеком, поэтому в детстве чаще тянулся к взрослым.