Формирование наций-государств и национальных интересов

Независимость Республики Соединенных Провинций и Швейцарии закрепили принцип суверенитета государств в сфере внешней и внутренней политики, а вместе с ним и принцип невмешательства во внутренние дела. Так договор, заключенный в Мюнстере и Оснабрюке, стал точкой отсчета для современного государства как обособленного территориального образования. А модернизация европейского общества в этот период, в свою очередь, придала решающий импульс оформлению устойчивых национальных государств. Эти факторы серьезно видоизменили характер межгосударственных отношений. Бессистемность дипломатических связей, имевшая место до середины XVII в., сменилась известной стабильностью и непредсказуемостью. После победы английской революции в Англии в середине XVII в. на международной арене уже взаимодействовали 2 группы государств, представлявшие разные социально-политические системы: молодые капиталистические страны (Голландия, Англия) и феодальные государства. Правящие круги раннебуржуазных стран привносили в международные отношения новые мотивы и интересы – борьбу за рынки, контроль над торговыми путями и морскими коммуникациями, за роль «морских извозчиков» и посредников в финансовых и торговых операциях. В этом были прямо заинтересованы также верхушечные слои буржуазии и верхушечная часть дворянства абсолютистских монархий, что оказывало значительное влияние на их политику. В межгосударственных отношениях на первый план вышло торгово-экономическое противоборство, прежде всего, раннебуржуазных Англии и Голландии с феодально-абсолютистскими Францией и Испанией, а также каждой из названных стран друг с другом.

В XVII-XVIII вв. централизованные государства-нации заняли ведущее место в международных отношениях, став их главным действующим лицом и одновременно основным элементом. Именно такие государства — Франция, Швеция, Голландия, Англия, а позже в их состав вошли Россия и Пруссия, — составили опору Вестфальской системы. Средневековые конгломераты, вроде Священной Римской империи, Речи Посполитой, Османской империи, с их слабеющими внутренними связями и растущими противоречиями, вынуждены были шаг за шагом отступать перед натиском крепнущих соседей.

Однако следует иметь ввиду, что между ними еще не было «баланса сил», баланс сил как таковой сформировался лишь в начале XVIII века, хотя сам термин появился на рубеже XV-XVI вв., когда Маккиавели сформулировал гипотезу, позднее превратившуюся в аксиому: устойчивый миропорядок может сохраняться только при примерном равенстве сил между ведущими государствами или союзом государств и недопущении чрезмерного усиления какого-либо из них.  Мирные договоры 1648 г., обязав державы уважать государственный суверенитет друг друга, исходили из принципа политического равновесия. После окончания войны за испанское наследство (1701-1714) эта идея окончательно утвердилась как господствующая

теория международных отношений и получила широкое применение. Ею зачастую руководствовались при решении вопросов войны и мира, при выборе союзников и заключении

торговых соглашений, при урегулировании спорных династических вопросов. Система баланса сил не предполагала предотвращение войн и оправдывала те из них, которые велись, якобы, для поддержания «европейского равновесия». Функционируя нормально, эта система, согласно замыслу своих политических теоретиков, лишь ограничивала масштабы конфликтов и возможности одних государств господствовать над другими. Целью ее был не столько мир, сколько стабильность и умеренность. Особенно часто к идеи баланса сил апеллировали в Англии. Там она рассматривалась как наилучший способ сосредоточения внимания и ресурсов на завоевании торговой и колониальной гегемонии. Создавшееся равновесие сил должно было действовать автоматически, тем самым избавляя Англию от излишних расходов на поддержку континентальных союзников.

Одновременно шло формирование осознанных, долгосрочных государственных интересов, борьба за реализацию которых превращается в главную силу развития международных отношений. Еще политические мыслители в XVI — первой половине XVII вв. (Н. Макиавелли, Ж. Боден, Г. Гроций, Т. Гоббс), развивая идею государства как высшего начала, принципом политики провозгласили служение государственному интересу. Этот «интерес» выглядел, как правило, достаточно просто: борись за новые территории и укрепляй границы. Именно к этому призывал кардинал Ришелье, который и ввел в оборот понятие «государственные интересы». Лишь в XVIII в. стало возможным говорить о формировании относительно целостной концепции государственных интересов ведущих держав. Однако идея преемственности внешней политики при смене у кормила правления монархов еще не была установившейся

практикой. Исключение составляла Англия, где окончательно закрепившееся в результате «Славной революции» 1688 г. господство парламента в политике облегчало правительству осуществление необходимого внешнеполитического курса.

В эпоху абсолютистских монархий государственные интересы представляли собой, в конечном счете, интересы господствующего класса в целом. Особое значение приобретали личные взгляды, замыслы и планы монарха, которые часто возводились в ранг государственных интересов. В известной мере на сферу межгосударственных отношений и внешнюю политику

накладывались интриги фаворитов и карьеристские расчеты министров. Фаворитизм был особенно распространен во Франции. Династические мотивы, являясь привычным прикрытием

борьбы за захват чужих земель, за раздел колониальной добычи, за торговое преобладание путем войн, «брачной дипломатии», использования прав наследования или ссылками на

старинные права и привилегии, служили в условиях вызревавшего в недрах «Старого порядка» кризиса выражением различных социальных интересов и имели объективно разное историческое значение. Династическими мотивами обосновывались стремление к поддержанию новых буржуазных порядков и требование реставрации абсолютизма, процесс консолидации

народностей в исторически устоявшихся границах и тенденции к увековечению раздробленности. Вместе с тем, в обществе возникло осознание далеко не полного тождества династических и государственных интересов. В раннебуржуазных странах это сказывалось нередко в полном или частичном отказе представительных учреждений от поддержки внешнеполитических действий продиктованных исключительно династическими соображениями. В феодально-абсолютистских странах растущее понимание такого несовпадения нашло отражение в зарождающейся просветительской теории, согласно которой

монарх является лишь «первым слугой государства».