Цирк. Немой онегин. Часть XIX

11.11.2018 в 17:41, просмотров: 29733

 

 

Старый Онегин — Сергей Маковецкий. Спектакль Театра им.Вахтангова.

LХХVI.   ЦИРК

Предыдущие части получились грустными. Неудивительно. Там речь шла о сиротстве Автора, о его душевных терзаниях; а погружение в глубины личности — вообще дело мрачное.

Поэтому — для разрядки — сейчас почтенную публику ждёт цирк. Клоуны, дрессированные собачки и невероятные кульбиты гимнастов под куполом (без страховки).

Вдруг гаснет свет, возникает волшебная музыка, и со сцены звучат непонятные чужие слова, а над сценой высвечиваются безумные:

—   Слышали     ли     вы,   в     лесу,   ночью,   эту     песнь     любви,   песнь     печальную?   И     утром,   в     тишине,   звук     флейты,   простой     и     печальной  —   вы     слышали?

—   Они     поют,   и     я     некогда     пела,   я     тоже     пела.   Ты     помнишь,   я     пела.

—   Вы     были     молоды.

—   Вздыхали     ли     вы,   слушая     этот     голос,   эту     песню     любви,   песнь     печальную?   Встречаясь     в     лесу     с     мрачным     взглядом     печального     юноши?  (В     лесу,   ночью  —   мрачный     взгляд?   Кто     ж     это     может     увидеть?)     Вздыхали     ли     вы?

—   Как     я     любила     Ричардсона!  (Мужа?   Жениха?)

—   Вы     были     молоды.

—   Я     его     не     читала.   (Ага!   Значит,   Ричардсон  —   писатель.)     Но     принцесса     Алина,   моя     двоюродная     сестра     из     Москвы,   мне     часто     рассказывала     о     нём.

—   Да,   я     помню,   я     помню.

—   Встречаясь     с     мрачным     взглядом     печального     юноши.  (Где?   С     кем?)

—   Ах,   Грандисон!   Ах,   Ричардсон!   (Двое?   Оба     сразу?   Любовники?   Женихи?)

—   Ваш     будущий     муж     ухаживал     за     вами,   но     вы     не     хотели     этого.   Вы     мечтали     о     другом,   кому     принадлежит     ваше     сердце,   ваши     мысли,   кто     нравился     вам     гораздо     больше!

—   Томились     ли     вы?   Вы     вздыхали?

—   Ах,   Ричардсон!   Но     тот     был     прекрасный     денди,   игрок,   сержант     гвардии!

—   Наше     время     проходит!

—   Как     я     была     изысканна!

—   Всегда     по     моде!

—   По     моде     и     мне     это     шло!

—   Томились     ли     вы,   встречаясь     с     мрачным     взглядом     печального     юноши,   вздыхали     ли     вы?

—   Но     внезапно,   ни     о     чём     меня     не     спросив...

—   Вас     выдали     за     другого,   чтоб     избавить     от     печали!

—   О,   как     я     плакала     в     начале,   что     не     могла     оставить     своего     мужа!

—   Мгновенно...   Вы     посвятили     себя     дому,   тихая     и     покорная.

—   Я     посвятила     себя     дому,   тихая     и     покорная.

—   Спасибо     Богу!

—   Небеса     посылают     нам     привычку,   что     заменяет     нам     счастье.   Да     это     так!   Небеса     посылают     нам     привычку,   что     заменяет     нам     счастье.   Корсеты,   альбомы,   принцесса     Полин,   тетради     сентиментальных     стихов,   я     всё     забыла.

—   Служанка,   вы     её     называли     Акулька,   а     уже     не     Селин.

—   Домашнее     платье     и     подбитые     мольтоном     шапки.

Вы прочли (в переводе с французского) начало первой сцены оперы «Евгений Онегин». Парижане сидят в Гранд-Опера, на сцене поют варвары, а над сценой идут титры. Разве можно что-нибудь понять?

Многие культурные французы слышали, будто бы русские без ума от Пушкина. Что ж, русские вообще странные.

Запад любит и ценит Толстого, Достоевского, Чехова, а к Пушкину совершенно холоден. И не исключено, что в значительной степени — по вине Чайковского.

Иностранцы с детства знают великого русского композитора: «О, Tchaikovsky!» — слышат симфонии, концерты... А придя в оперу, попадают на «подбитые мольтоном шапки»... И попробуй им потом объяснить, что музыка на сцене была, а Пушкина не было совсем.

Русский оригинал либретто немногим лучше. Понять происходящее может лишь тот, кто знает наизусть роман Пушкина, большинство же просто слушает музыку, не вникая в слова. В таком случае Пушкин ли, не Пушкин, Слепушкин — значения не имеет.

Начало романа «Евгений Онегин» — знакомство читателей с главным героем. Начало оперы «Евгений Онегин» — дуэт двух дам. Одна в программке называется «Ларина», другая — «Няня». И вот совершенно непонятная и, как правило, необъятная Ларина какой-то поддакивающей бабе Няне поёт, что «любила     Ричардсона     не     потому,   чтобы     прочла» (поди пойми).

В это время на огромной сцене толпа крестьян. Они жнут, молотят, колют дрова, бессмысленно таскают туда-сюда сено-солому, а в стороне от всех этих сельхозработ две девушки под звуки арфы поют про мрачный взгляд печального юноши. Но никакого печального юноши нет, да и потом он не появится. Не появятся Грандисон и Ричардсон. На сцене несусветная бестолочь.

Когда же два дуэта поют одновременно, понять слова вообще невозможно. А значит, это уже не слова, а просто тру-ля-ля под музыку. И мы должны считать, что неразборчивые звуки — это Пушкин?

Но даже если вы поймёте слова, вы всё равно ничего не поймёте. Вот оперный Ленский впервые затащил Онегина в гости к Лариным:

ЛЕНСКИЙ.   Mesdames!   Рекомендую     вам:   Онегин,   мой     сосед!

ОНЕГИН     (   кланяясь   )  .   Я     очень     счастлив!

ЛАРИНА  (   конфузясь   )  .   Мы     рады     вам;   присядьте!   Вот     дочери     мои.   (   Дочерям  .)       Пойду     похлопотать     я     в     доме     по     хозяйству,   а     вы     гостей     займите.   Я     сейчас!

(   Онегин         подходит         к         Ленскому         и         тихо         говорит         с         ним   .     Татьяна         и         Ольга         в         раздумье         стоят         поодаль  .)  

ОНЕГИН     (   Ленскому   )  .   Скажи,   которая     Татьяна?

ЛЕНСКИЙ.   Да     та,   которая     грустна     и     молчалива,   как     Светлана.

Стоп! Если обе сестры не сказали ни слова, как отличить молчаливую от говорливой? И кто эта Светлана — очевидно, хорошо знакомая обоим кавалерам молчунья? Но Светланы нету, не было и не будет — на сцене она не появится, и никто о ней больше не вспомнит.

Бог знает, что думают французы, когда над сценой Гранд-Опера (Париж) вспыхивают титры: Eh,   c ’ est     celle     qui     est     triste     et     silencieuse     comme     Svetlana!

Где ж иностранцам (американцам, немцам, японцам) это понять, если даже у нас, дай бог, один из ста скажет, что Ленский имеет в виду знаменитую балладу:

Раз     в     крещенский     вечерок

Девушки     гадали:

За     ворота     башмачок,

Сняв     с     ноги,   бросали...

Тускло     светится     луна

В     сумраке     тумана  —

Молчалива     и     грустна

Милая     Светлана.

                                                  Жуковский   .     Светлана  

Скажи,   которая     Татьяна? — в романе этот вопрос звучит после визита, когда Онегин уже оценил обеих сестёр и говорит: «Я выбрал бы другую». В опере, в самом начале, ещё ничего не зная, не сказав с барышнями двух слов и от них не услышав ни единого, он уже «выбрал бы другую». По внешним данным что ли? «Главное — это глаза, зубы, ручки и ножки» (Пушкин в письме к Анне Керн).

Однако проблема не в отдельных погрешностях, а в сюжете вообще. Вот типичный отзыв иностранца:

— Я оутшен любить Чайковски, прекрасни мьюзик, но затшем он писать опера про такой дурак? Натюрлихь, дурак. Ничего не делаль, девочка обижаль, друга убиваль, а когда она женился, он влюбился, но не добился.

Сюжет, страшно сказать, действительно ничтожный. Светский щёголь, бездельник, циник — нехотя убил случайного приятеля — любовь невинной девушки отверг — она вышла замуж — он влюбился — она отказала, и... «Больше ничего не выжмешь из рассказа моего» (Пушкин о собственной поэме «Домик в Коломне»).

...Роман начинается с мыслей героя: «Мой дядя самых честных правил... но, Боже мой, какая скука с больным сидеть и день и ночь». Это Онегин     думает     про     себя, когда одинокий едет в коляске. А в опере Онегин, впервые встретившись с Татьяной, вместо «Как вы милы! прекрасная погода, не правда ли?» поёт совсем другое:

ОНЕГИН     (   Татьяне   ).  

Мой     дядя     самых     честных     правил,

Когда     не     в     шутку     занемог,

Он     уважать     себя     заставил,

И     лучше     выдумать     не     мог,

Его     пример     другим     наука.

Но,   Боже     мой,   какая     скука

С     больным     сидеть     и     день,   и     ночь,

Не     отходя     ни     шагу     прочь!

Ждёшь, что прямодушная Таня споёт в ответ: «Какое низкое коварство полуживого забавлять, при этом думать про себя: когда же чёрт возьмёт тебя». Но нет, со словами «ни     шагу     прочь» они именно уходят     прочь со сцены — «в дом», и что ему там поёт Татьяна, мы никогда не узнаем.

Скажите: какой иностранец поймёт, о чём Евгений только что пел Татьяне? Кто этот чёртов дядя, о котором он зачем-то ей рассказывал?

Дядя, Грандисон, Ричардсон, принцессы Алина и Полина, Светлана... — никто из них не появится. Да и чёрт с ними.

Что нам недоумевающие немцы, французы, японцы? Что нам чужестранные жертвы переводчиков? Позаботимся о себе.

Спросите любого: «Знаешь оперу «Евгений Онегин»? — «Конечно!» — «Спой хоть что-нибудь». В ответ прозвучит: «Куда, куда вы удалились» и «Любви все возрасты покорны». — «А что Онегин там поёт?». Спрошенный впадает в глубокую задумчивость. Проверьте на знакомых.

 

 

фото: Из личного архива

Российская фабрика Siglo de Oro — «Золотой век». Создатель вкуснейшей сигары «Евгений Онегин» — Артур Шиляев, по образованию — инженер-конструктор ракетных двигателей, выдающийся лагидор (так называют уникальных специалистов, создающих композицию табаков для сигары. Обычно на фабрике десятки и сотни торседоров — скрутчиков сигар — и, как правило, один лагидор).

Товарищи россияне! (Это обращение прочтите, пожалуйста, с той нотой отчаянья, с которой красноармеец Сухов обращался к гарему. Помните? «Товарищи женщины!»)

Итак, товарищи россияне, знаете ли вы, помните ли вы, что Онегин говорит Татьяне в финале великой русской оперы? В романе он, как выяснилось, молчит, ни гу-гу. А в опере?

ОНЕГИН

О,   не     гони!   Меня     ты     любишь,

И     не     оставлю     я     тебя;

Ты     жизнь     свою     напрасно     сгубишь...

То     воля     Неба:   ты     моя!

Вся     жизнь     твоя     была     залогом

Соединения     со     мной,

И     знай:   тебе     я     послан     Богом,

До     гроба     я     хранитель     твой!

Неважно, что на самом деле он собирается попользоваться насчёт клубнички (Гоголь), пока она хорошего качества, а вовсе не хранить её до гроба. Дело, повторим, не в эгоизме, не в коварстве, не в цинизме. У Пушкина он, извините, подлец, который хочет наставить рога другу. Допустим, влюблённый подлец, но ведь не кретин. Пушкинский вызывает негодование или симпатии — зависит от вас. Оперный — глуп до отвращения. Так сказать, идеальный идиот.

Помните, Татьяна ему написала:

Вся     жизнь     моя     была     залогом

Свиданья     верного     с     тобой;

Я     знаю,   ты     мне     послан     Богом,

До     гроба     ты     хранитель     мой...

«До гроба я хранитель твой» — оперный Женя поёт Тане слова, которые она когда-то написала ему. При этом намереваясь разрушить её личность, семью и церковный брак (святой в её глазах). Он поёт куски письма Татьяны, переделав «свиданье верное» на «соединение»; спасибо, не «совокупление».

Вся     жизнь     моя     была     залогом... — пишет влюблённая девственница своему божеству. «Вся жизнь твоя    была залогом...» — поёт человек даме, которая уже 2-3 года замужем — то есть её супружеская постель, очевидно, тоже залог соединения с Онегиным. О чём думал либреттист? — да ни о чём; для него важны были ноты, такты, мажоры и миноры. Есть от чего в отчаянье прийти.

«Евгений Онегин» — это Пушкин во всём блеске ума и таланта. А в опере Пушкина просто нет. Совсем. Из всех напитков остался морковный кофе; и тому есть косвенное доказательство.

В романе сказано, что мосье Трике что-то забавное поёт в честь именинницы, но текст куплетов Пушкин писать не стал. Зато авторы либретто сочинили для мосье вот этот шедевр:

ТРИКЕ

Какой     прекрасный     этот     день,

Когда     в     сей     деревенский     сень

Просыпался     belle     Tatiana!

И     ми     приехали     сюда  —

Девиц,   и     дам,   и     господа  —

Посмотреть,   как     расцветайт     она!

Ви  —   роза,   ви  —   роза,   ви  —   роза,   belle     Tatiana!

Вообразите: именно этот расцветайт вызвал наибольший восторг на премьере. В целом оперу публика приняла прохладно (недоумевая, как и мы), а клоун Трике сорвал бурные аплодисменты. Что ж это за кулинария, если среди всех шашлыков, осетров и крабов с поросятами наибольшим успехом пользуется сосиска.

Пушкин вертелся в гробу, кричал, но композитор не слышал, хотя и не Бетховен.

Насчёт либретто у нас нашёлся неожиданный союзник. Гениальный русский писатель, безупречный стилист по поводу оперы ругается, как ломовой извозчик:

В  «точном»   английском     переводе     немыслимого     итальянского     либретто     глупой     оперы     Чайковского  «Евгений     Онегин» («Евгений     Онегин»,   лирические     сцены     в     трёх     действиях, 1878,   либретто     композитора     и     Константина     Шиловского,   рифмоплёта),   опубликованном     в     Нью - Йорке     для     оперного     театра  «Метрополитен»   примерно     в  1920   г., «сеньора     Ларина»   в     первом     акте     сидит     под     деревом     и  «варит     леденцы» (Ольга     сидит     на     дереве,   а     Татьяна     в     обмороке);   далее     следует     беспримерный     по     своему     идиотизму     текст: «Онегин  (Ленскому): «Теперь     скажи     мне,   которая     Татьяна?/... Её     природе     не     свойственна     безмятежность /   Классической     Мадонны./   Лилово - красная,   клянусь     душой,/   Сияет,   как     глупая     луна» (... нагло     смотрит     на     Татьяну)...   В     наскоро     сляпанной     Чайковским     опере  «Евгений     Онегин»...

                                                    Владимир         Набоков  

                                                (   переводчик         и         комментатор    «   Онегина   »)  

...В опере людей уносит гениальная музыка, а не слова и не сюжет. За музыку спасибо от почти всего человечества. Но шедевр русской поэзии, русской литературы убит. Так погибают гениальные песни Высоцкого в безупречных устах оперного певца — хоть бы и под симфонический оркестр.

Вы не забыли, что мы в цирке? Антр-р-ракт!

 

 

фото: Александр Минкин

Отель «OneginЪ» на улице Пушкина, которая ведет к площади Свободы через сквер Пушкина. Самый центр Тбилиси. Дальше — проспект Руставели.

LХХVII.   НАУЧНЫЙ     ПУШКИНИЗЬМ     И     ГЛАС     НАРОДА

Некоторым читателям кажется, будто «Немой Онегин» слишком труден, сложен, много букв и пр. То ли ещё бывает.

Перед нами двухтомный труд «От     Кантемира     до     наших     дней» (1979) — то есть от первой половины ХVIII века до последней четверти ХХ века.

Автор — знаменитый академик, пушкинист Дм.Дм.Благой, профессор, орден Ленина (1973), орден Октябрьской Революции (1975), три ордена Трудового Красного Знамени (1945, 1963, 1983), Сталинская премия за книгу «Творческий путь Пушкина» (1951), премия имени А.С.Пушкина (1983) за книгу «Душа в заветной лире. Очерки жизни и творчества Пушкина».

Открываем в двухтомнике Д.Д.Благого раздел «Литература как искусство». Начинается с главы «Принципы пушкинского мастерства». Отлично! Тут есть шанс творчески усвоить сразу оба мастерства: благое и пушкинское. Читаем первый параграф: «За     передовое     искусство     слова».

Стать     великим     национальным     поэтом,   родоначальником     новой     русской     литературы     Пушкин     смог     потому,   что     сумел     решить     две     в     равной     мере     исторически     назревшие     задачи:   сделал     литературу     художественным     зеркалом     действительности     и     одной     из     руководящих     сил     духовной     жизни     народа    (жаль, не названы остальные руководящие силы. —   А. М.)  —   насытил     её     передовой     идейностью     и     большим     общественным     содержанием  —   и     одновременно     и     параллельно     с     этим     утвердил     литературу     в     её     специфике  —   поднял     русскую     литературу     на     высоту     литературы     подлинно     художественной,   национального     искусства     слова.

Решая     эти     задачи,   Пушкину     приходилось     вести     борьбу     на     два     фронта.   К     началу     его     литературной     деятельности     классицизм  —   ведущее     направление     русской     литературы     ХVIII     века,   способствовавшее     становлению     национальной     государственности     и     отечественной     культуры     и     потому     для     своего     времени     несомненно     прогрессивное, —   в     силу     дальнейшего     развития     русской     общественно - исторической     жизни     утратил     это     значение;   в     творчестве     же     эпигонов,   пытавшихся     противопоставлять     классицизм     новым     литературным     течениям,   он     стал     носить     и     прямо     реакционный     характер.

Устали? А ведь это крошечная часть двухтомного труда, где вас ждут непроходимые дебри. Тираж 100 000 — то есть для     народа, а не для сотни учёных коллег Благого.

Нет, не попасть мне-дураку в лауреаты и академики. Не умудрил Господь. Пять раз прочёл (поверьте), а всё равно не понял, как Пушкин сумел решить две в равной мере исторически назревшие задачи, ведя в это время борьбу на два фронта. Даже эти два фронта остались загадкой, чертовщина.

Пушкин, по утверждению академика Благого, «сделал     литературу     руководящей     силой     духовной     жизни     народа». Поскольку у нас цирковое представление...

— Товарищи представители народа! Пожалуйте на сцену!!!

Царя     Пушкин     не     любил.   Ещё     учился     он,   и     вот     на     экзамене,   или     на     балу     где,   или     на     смотре,   где,   я     уж     точно     не     знаю, —   подошёл     к     нему     царь,   да     и     погладил     по     голове. «Молодец, —   говорит, —   Пушкин,   хорошие     стихи     сочиняешь».   А     Пушкин     скосился     так     да     и     говорит: «Я     не     пёс,   гладь     свою     собаку».

Записано         от         Андреевой         Аксиньи  , 64     года   ,     село         Петровское  .  

Ходили     они     раз     с     государем.   Шли     по     коридору.   Лекстричества     тогда     не     было,   один     фонарь     висит.   Царь     и     говорит     Пушкину,   а     придворных     много     вокруг: «Пушкин,   скажи,   не     думавши,   слово!»   А     Пушкин     не     побоялся,   что     царь,   и     говорит: «Нашего     царя     повесил     бы     вместо     фонаря».   Вот     царь     рассердился     и     выслал     его     за     это.

Записано         от         Кононова         Григория  , 70     лет   ,     деревня         Дорохово  .  

Рассказывает     дед,   что     Пушкин     с     царём     не     поладил. «Ты, —   говорит, —   дурак!»   Тот     его     и     сослал     к     нам     сюда     в     Михайловское.   Наш     был     скор     на     язык.

    Записано         от         Богданова         Степана   ,     деревня         Богомолы  .  

Чины     и     вельможи     видят,   что     Пушкину     от     царя     управы     не     будет,   стали     с     маху     щёлкать: «Ты     велик     ли     зверь - то,   Пушкин!   Шириссе     больно.   На     твоё     место     охочих     много     будет     стихи     писать.   Кому     нужны     эки - ти     комары     летучи!»   Пушкин     их     зачнёт     пинать,   хвостать.   Царь     тоже     забоялся.   Он     Пушкина     ненавидел,   для     того     что     Пушкин     смала     письмами     да     стихом     властям     задосадил.   Этот     перьвой     Николай     терпеть     не     может     людей,   которы     звыше     его     учёны.

      Записано         от         племянницы         Виляновой  , 90     лет   ,     летом    1897     г  .,     Арзамас  .  

«Шириссе» — растопыриваешься, много на себя берешь и т.п. Но какой замечательный язык, боже милостливый!

Любил     царь     Пушкина,   жить     без     него     не     мог.   Вот     раз     царь     и     говорит: «Скажи,   Пушкин,   стихи». «Не     могу, —   говорит     Пушкин, —   рассердитесь». «Да,   говори, —   просит     царь, —   не     рассержусь;   что     ни     скажешь,   прощу».   Пушкин     возьми     да     и     скажи... (непристойный     текст     отсутствует).   Рассердился     царь     и     заковал     его     в     кандалы     и     послал     на     Кавказ.   И     сделался     Пушкин     кавказским     пленником.   А     прекрасная     черкешенка     распилила     цепи     и     отпустила     его     на     волю.   Вот     он     и     написал  «Кавказского     пленника».

        От         той         же  , 90-   летней   ,     декабрь    1897.  

Жали     женщины     в     поле     барские.   И     вот     одна     женщина     сомлела.   Тогда     ведь     жали,   не     разгибаясь.   Идёт     мимо     Александр     Сергеевич: «Что     такое?   Разве     можно     так     работать,   и     жара     большая».   Сейчас     взял     воды,   дал     ей,   попрыскал. «Экое, —   говорит, —   горе!   Бабы     так     убиваются.   Погодите, —   говорит, —   бабы,   и     вы     будете     когда - нибудь     людьми».   Он     нас     и     вызволил,   баб,   из     тяжёлой     жизни.

      Записано         от         Марьи         Яковлевны  , 100     лет   ,     деревня         Губино  .  

У     его     молодость     широка     была,   и     к     женскому     полу     подпадывал,   и     это     умел     не     худо.   Долго     молодцевал - то,   долго     летат     по     подругам.   Ну     он     не     на     семнадцатом     году     девушка.   Неладно     делал,   дак     себе.

    Записано         в    1890.  

—   Чем     занимался     Пушкин     в     Михайловском?

—   А     ничем     не     занимался:   читал     и     писал;   с     народом     не     разговаривал;   кто     поклонится  —   и     не     увидит;   всё     был     задумавшись.

Записано         от         Кононова         Ефима  , 95     лет   ,     село         Михайловское  .  

Нам тоже кажется, что Пушкин ничем не занимался (с народом не поспоришь). Да и мы тут занимаемся ничем — с этой, по-настоящему народной, точки зрения. А Благой?

В его двухтомном (больше тысячи страниц) труде есть раздел «Три столетия новой русской литературы», глава «От Пушкина до Горького». Там про Пушкина читаем:

Лиро - эпический     жанр     становится     жанром     эпико - лирическим,   романтическая     поэма     о     герое - одиночке     превращается     в     реалистический     роман     в     стихах,   развёртывающий,   по     известному     позднейшему     определению     Пушкиным     жанра     романа  «на     вымышленном     повествовании»   картину     целой     национально - исторической     эпохи,   столь     восторгавшую     Белинского     энциклопедию     русской     жизни     пушкинского     времени.   В     результате     возникает     произведение     не     только     национально - самобытное,   но     и     естественное,   натуральное     и     одновременно     произведение     совершенно     новаторское,   неизвестное     до     того     ни     в     русской,   ни     в     мировой     литературе  —   первый     реалистический     роман     о     современности,   притом     роман     в     стихах  («дьявольская     разница»,   как     замечал     об     этом     сам     Пушкин),   не     только     облечённый     в     стихотворную     форму,   но     и     исполненный     в     органическом     соответствии     с     этим     подлинной  «поэзией     действительности».

Вместе     с     тем     становление     Пушкина     на     новые,   реалистические     позиции,   сколь     бы     ни     было     оно     органически     связано     с     его     индивидуальным     литературным     развитием,   не     являлось  —   и     в     этом     одно     из     веских     подтверждений     закономерности     в     данных     исторических     условиях     этого     становления  —   только     его     творческим     достижением.

Первые     же     главы  «Онегина»   писавшегося     больше     восьми     лет  (полное     отдельное     издание     романа     вышло     только     в  1833   г.),   не     только    (за «только, не только» отдельное спасибо. —   А. М.)  оказались     важнейшим     переломным     моментом     в     творческом     развитии     Пушкина,   установив     новый,   реалистический     метод     как     основной     метод     всего     последующего     его     творчества,   но     и     сразу     стали     оказывать     влияние     на     ряд     литературных     явлений     этого     времени.

Хорошо, правда? Умей мы конструировать такие штуки, как «лиро-эпический», «эпико-лирический», «национально-исторический», «национально-самобытный» и т.п., у нас в результате тоже возникло бы произведение не только национально-самобытное, но и естественно-натуральное и одновременно произведение совершенно новаторски-традиционное, но — увы!

Нельзя, однако, отчаиваться. Надо стремиться, надо учиться. А у кого нам велено учиться? Правильно, у народа!

— На сцену, богоносец!