Глава XXII. Марсель – легализация, разведывательная деятельность. Арест.

 

Итак, я уже в Марселе, побывал на вокзале Сен‑Шарль, проехали по небольшой улочке, а затем направились прямо на квартиру Жюля Жаспара. Я не мог тогда подумать, что одно из зданий, находящихся на этой небольшой улочке, сыграет значительную роль в моей дальнейшей судьбе.

Жюль Жаспар уже вернулся к этому времени в Марсель из Ниццы, где он пару дней, встречая Новый год, провел у своей дочери. Вскоре вернулась и его жена.

Мне повезло на этот раз, так как во время моего задержания на демаркационной линии французским комиссаром Жаспар уже был в Марселе, что дало возможность, как я уже указывал, связаться с ним по телефону.

Я, конечно, не хотел обременять пожилых людей, а ведь и Жюль, и его жена были уже в солидном возрасте. Поэтому мы решили разместиться в гостинице. Нам это удалось очень хорошо. Я только задумался, как нам следует поступить. Можем ли мы снять один апартамент или два разных номера? Безусловно, мы могли бы очень удобно и хорошо разместиться в одном апартаменте, но... Волнения меня не покидали, а поэтому я решил сиять два номера. В одном из них должен был поселиться Винсенте Сьерра, а во втором – не зависящая от него, но «знакомая» его Маргарет с сыном. Мне казалось, что это связано с предосторожностью на тот случай, если со мной что‑либо произойдет.

После короткого обмена мнениями по разным вопросам Маргарет уложила Рене спать, и мы продолжили уже не особенно приятный разговор. Я услышал от Маргарет о её переходе через демаркационную линию и о прибытии в Марсель.

Маргарет и Рене покинули Париж и подошли к условленному месту перехода, чтобы пересечь его затемно. Задача была не из легких, так как было холодно, температура держалась порядка 13 градусов. Покинуть поезд пришлось, не доезжая до места перехода. Им пришлось пешком добираться до линии около 10 часов. Они слышали лай собак и полагали, что это их преследуют полицейские собаки, что, естественно, вызывало у Маргарет тревогу. В маленькой деревушке их уже ждали в небольшом доме, где они провели ночь. На следующий день рано утром небольшая грузовая крытая машина, служившая для доставки хлеба, довезла их до небольшой станции, где их ждал другой проводник, и, используя разные возможности, зигзагообразно передвигаясь, доставила их в Марсель, как уже спокойно говорила Маргарет. И вновь, явно нервничая, она поведала, что в результате длительного хождения и низкой температуры они очень замерзли. Она буквально не могла больше идти и предполагала, что у нее отморожены ноги. Ей было трудно говорить. Она очень переживала за Рене. Пришлось сдерживаться и почти ни с кем не разговаривать, так как она чувствовала, что ей надо тщательно скрывать, что она иностранка из нефранкоязычной страны. Маргарет подчеркивала, что это было особенно необходимо тогда, когда ей казалось, что французская полиция их выслеживает.

Маргарет должна была воспользоваться одним из трех данных мною адресов в Марселе: филиала «Симекс», домашними адресами Жюля Жаспара и некоего Тони. Кроме того, добросовестно и с сочувствием относившийся к Маргарет и Рене их последний проводник, покидая их уже в Марселе, дал им еще один – адрес адвоката. Проводник предупредил Маргарет, что в случае, если у нее возникнут какие‑либо трудности, связанные с ее удостоверением личности, выданным в Бельгии, что вполне возможно, так как в это время французская полиция в подведомственной Виши зоне не была «снисходительной» к беженцам, она сможет заручиться поддержкой этого адвоката.

Первый адрес, по которому направилась Маргарет, был «Симекс». В конторе никого не было. С уверенностью она направилась по адресу, где проживал Жаспар с женой, – никого не было. Итак, последней её надеждой был адрес Тони, но, к полному ее потрясению, и там никого не было. Оставался только адрес адвоката, данный ей проводником. И вот повезло. По этому адресу она нашла именно того, кто ей был совершенно необходим.

Адвокат объяснил отсутствие разыскиваемых ею людей тем, что все они, очевидно, направились куда‑либо встречать Новый год. Очень любезный, он дал Маргарет адрес одной семьи, эмигрантов из Чехословакии, просил сказать, что их адрес сообщил он, и выразил убеждение, что эта семья не оставит ее с сыном без должного внимания, учитывая тем более тот факт, что и она но происхождению чешка и может с ними разговаривать на родном языке. Адвокат назвал ей и фамилию: Эрлих.

Измотанная, усталая от перехода предыдущего дня, почти без сна и пищи, с совершенно обессиленным Репе, Маргарет направилась по указанному адресу в незнакомом городе. К счастью, небольшая улочка, в одном из домов которой жила семья Эрлих, находилась у главной магистральной улицы города – Каннебьер. Па этот раз уставшим путешественникам очень повезло. Вся семья была в сборе: муж, жена и двое детей, мальчик и девочка примерно в возрасте Рене.

Маргарет нашла возможным коротко рассказать господину и мадам Эрлих о ее жизни, причинах, побудивших покинуть Бельгию, а вернее, бежать оттуда, и высказать тревогу за благополучное прибытие в Марсель ее «мужа» – уругвайца, коммерсанта. Весь ее рассказ базировался только на том, что я говорил ей о причинах, побудивших меня покинуть Бельгию, но она не сочла удобным рассказать им, оставшись один на один, что я намеревался отправить ее в США, к родителям. Таким образом, Эрлихи уже твердо думали, что она с тревогой ожидает прибытия своего мужа.

Видя усталость молодой дамы и ее сына, господин Эрлих приготовил на скорую руку ужин. Пока они ужинали, он подготовил свою постель для того, чтобы в ней мог спать Рене. Несколько позднее Маргарет должна была лечь вместе с мадам Эрлих, а хозяин и его сын должны были лечь на раскладушках в общей комнате.

Эрлих проявил большое внимание и обещал Маргарет до прибытия в Марсель ее «мужа» заботиться о ней и Рене. Разговор между Маргарет и супружеской парой Эрлих немного затянулся.

На следующий день Маргарет вновь направилась к Тони. Рене остался с детьми Эрлих. По совету самого Эрлиха, в связи с тем, что она опять не застала Тони, ей удалось опустить в его почтовый ящик заранее заготовленную маленькую записочку с указанием адреса их нахождения. Совет оказался совершенно правильным.

В тот же день поздно вечером господин Тони появился в доме у Эрлихов. «Он увез нас в свой маленький домик и разместил с небольшим багажом, состоящим из зубных щеток, зубной пасты, мыла, полотенец и спальных рубашек», – уточнила Маргарет.

На следующий день господин Тони поставил в известность своих случайных гостей, что уезжает на несколько дней в деревню к теще и тестю, у которых в это время находилась его жена. Он должен был помочь старикам по хозяйству. Просил гостей чувствовать себя как дома и делать все так, как бы они делали у себя. Он показал хранящиеся в шкафу и в холодильнике продукты питания, разрешив ими пользоваться, так как знал, что у них нет еще продуктовых талонов. Запросить талоны до моего приезда в Марсель Маргарет не решалась, так как надо было пройти соответствующую регистрацию в полицейском участке. Сделать это без меня она боялась.

Меня несколько удивило в рассказе Маргарет, что господин Эрлих и его жена, учитывая, что занимаемая ими жилая площадь была маловата, согласились, чтобы они с Рене ночевали в доме Тони, но все дневное время проводили у них, питаясь вместе с ними. Это предложение было принято, так как дом Тони был изолирован и целый день они могли только общаться друг с другом, а Рене с большим удовольствием хотел бы играть с братом и сестрой Эрлих.

Длительное проживание в гостинице мне казалось невозможным, ибо, во‑первых, я был предельно стеснен в средствах, а во‑вторых, мне всегда казалось, что проживающие в гостинице люди находятся под определенным наблюдением полиции. Думаю, что и в этом отношении я не ошибался. Я был стеснен материально. Это действительно, правда. В Брюсселе я получал солидную должностную оплату президента и директора‑распорядителя «Симекско», Блондинке мы иногда выплачивали определенные проценты с наших доходов, связанных с переданными нам ее отцом деловыми связями. В Марселе мы зависели только от «подаяний» Леопольда Треппера. Действительно, Жиль Перро в своей книге «Красная капелла», видимо получив эти сведения от Леопольда Трепнера, сообщает, что нам платили еще в 1939 г. из средств ГРУ раздельно Большому шефу 350 долларов в месяц, после отъезда его жены (хочу напомнить, что это произошло уже в мае 1940 г.) эта сумма была уменьшена до 275 долларов, а мне, Аламо и Гроссфогелю сначала платили по 175, а затем по 225 долларов. С 22 июня 1941 г. все агенты независимо от ранга получали одинаковую зарплату в 100 долларов. Жиль Перро продолжает указывать, что с января по 30 апреля 1942 г. было затрачено 2424 доллара на французскую сеть, 2042 – на бельгийскую сеть, Кентом на свою группу в Марселе – 810 долларов. С мая по 30 сентября 1942 г. расходы исчислялись во франках: 593 тысячи приходилось на Францию, 380 тысяч – на Бельгию, 185 тысяч – на Марсель (с. 123).

Я сумею доказать, что эти цифры вымышленные. Находясь в Бельгии, занимая определенное положение в «Симекско», я не получал ни одного доллара дополнительно к моей должностной оплате. В Париже нее сотрудники «Симекс» вне зависимости от того, имели ли они отношение к советской разведке, получали только должностные оклады, такое лицо, как Леопольд Треппер, получал иногда даже больше из кассы «Симекс», чем директор Альфред Корбен, так как ему выплачивали проценты за его «коммерческие сделки», которые зачастую были выдуманными.

Я сумею доказать, что значительные суммы из прибылей «Симекско» и «Симекс» затрачивались на повышенные жизненные расходы самого Леопольда Треппера и его любовницы Джорджи де Винтер и на увеличение спрятанных «кладов», которые ему потребовались не только после бегства из гестапо, но и после «успешного» возвращения из Польши как «жертвы антисемитизма» во Францию, в Париж.

В Марселе нам приходилось жить очень скромно. Надо было снять частную дешевую квартиру, чтобы переехать в нес из гостиницы.

Жюль Жаспар помог нам и в этой части. У него уже порядочное время были хорошие отношения с директором почтового отделения, расположенного вблизи от дома, в котором снимал квартиру Жаспар. В результате случайного или преднамеренного разговора между Жюлем Жаспаром и господином Пейер выяснилось, что у второго имеется собственная пустующая квартира, правда неважно меблированная, расположенная по улице Аббе де Л'эрре (Abbe de L’Erree), 85. С владельцами квартиры вскоре у нас тоже установились дружеские отношения.

Переехав на новую квартиру, мы направились в полицию, чтобы встать на учет, а для Маргарет и Рене оформить все необходимые бумаги, приведя в надлежащий порядок все имеющиеся у Маргарет на руках документы.

Не успели мы еще освоиться и, как принято говорить, акклиматизироваться, как стали чувствовать «прелести» Средиземного моря. Вскоре нам поведали, что в Марселе можно ждать мягкую влажную зиму и жаркое сухое лето. Это нас тревожило, ибо мы прибыли в Марсель без вещей. У нас не было абсолютно никакой одежды, кроме той, в которую мы были облачены. Это сказывалось не только на нашей частной жизни, но и на моей возможности проникать и здесь в местное общество.

Температура воздуха в Марселе держалась для зимы высокая, в январе‑феврале – около 12–14 градусов, а летом доходила до 30 градусов. Именно этим объяснялось то, что в квартире, в которую мы переехали, как и во всех почти других, не было отопления.

Совершенной неожиданностью для меня было то, что однажды, выйдя на улицу, я буквально не мог стоять: дул сильнейший ветер и было довольно холодно. Едва передвигаясь по улице, я видел разрушительные следы этого ветра. Потом мне рассказывали, да и сам я убеждался, что этот северный ветер, иногда северо‑западный, достигающий силы шторма, приносит значительный ущерб. Он способен срывать с домов крыши, вывески, переворачивать киоски и лотки уличных торговцев Больше того, он способен перевернуть автомашины, трамваи, автобусы. Мне говорили, что мистраль чаще всего бывает именно в феврале марте.

Влияние этого ветра я почувствовал и на себе. К счастью, стремясь не опоздать на назначенную встречу, выскочил из дома без головного убора, что его и спасло, ибо ветер сорвал бы его и унес. Неожиданно я почувствовал во рту что то непонятное, напоминающее песок. Оказывается, ветер нес с побережья песок, на первый взгляд совершенно незаметный.

Первое время я не мог понять проявляемое провансальцами отношение к возникающим штормам, могучим ветрам. Вскоре, однако, понял, что этим ветром они тоже гордятся. Говорили, что мистраль даже тогда, когда вызывает настоящие бедствия и заставляет почти всех сидеть по домам, приносит огромную пользу, уберегая население от многочисленных инфекций, проникающих с моря.

Об этом я услышал, сидя как‑то в кабинете у Жаспара, от его друзей – и тут впервые их буквально поразил. Дело в том, что еще в Брюсселе, я уже точно не помню, Ивонн или Эллен, кто‑то из них подарил мне томик стихов одного поэта, и мы часто вместе с Маргарет читали их. И вот, услышав рассказ о ветре мистраль, я невольно вспомнил фамилию автора этих стихов. Фредерик Мистраль. И я назвал его. Почти все присутствовавшие были поражены и сказали, что если провансальцы, марсельцы гордятся Каннебьер и ветром мистраль, то в еще большей степени они гордятся поэтом Мистралем. Один из принимавших участие в нашем разговоре даже подчеркнул, что огненные слова любимого провансальского поэта, уподобляясь ветру мистраль, своими порывами разносят далеко от Марселя чудесные рифмованные строки, охватывают и зажигают тех, кто их слушает и читает. Как ветер мистраль, поэт Мистраль обладает огромной силой и неумолимо мчится вперед.

С первых дней пребывания в Марселе у меня возникли и трудности. Одной из весьма весомых было мое поведение по отношению к Маргарет. Она знала, что директором «Симекс» в Марселе является Жюль Жаспар, изредка к нему приезжал директор «Симекс» из Парижа Альфред Корбен. Если мне память не изменяет, то за более чем десятимесячный период моего пребывания в Марселе он приезжал не более двух трех раз. Мы с ним встречались, за редким исключением, только в конторе филиала. Мне было, конечно, интересно узнать, как идут дела в наших фирмах в Брюсселе и Париже, как он сам живет. Никогда каких‑либо разговоров, связанных с моей разведывательной деятельностью, я с ним не вел и, конечно, не использовал его приезды для передачи разведывательных данных Отто. Я был убежден, что о нашей разведывательной деятельности он ничего не знает и к разведке никакого отношения не имеет. Парижская резидентура, возглавляемая Отто, по моему глубокому убеждению, Корбена ни к какой разведывательной деятельности не привлекала. Если бы это имело место, то означало бы очередную грубейшую ошибку со стороны Отто. Корбен должен был постоянно находиться вне всяких подозрений, и его следовало использовать исключительно только как коммерсанта, как не запятнанного ничем директора нашей парижской «крыши».

Более часто заезжал в Марсель, как мне казалось, только для встречи со мной Отто. Сейчас я хочу более подробно остановиться на том, что меня связывало с Отто за все время моего пребывания в Марселе вплоть до моего ареста 9 ноября 1942 г. французской полицией по поручению гестапо.

Итак, Отто уже считал абсолютно принятым установленный им еще во время моего проживания в Брюсселе порядок, заключавшийся в том, что он всегда останавливался у меня, хотя квартира в Марселе у нас была не из больших.

К этому времени наши отношения стали весьма сложными. Это объяснялось многим.

Блондинка постоянно возмущалась тем, что, уединившись у меня в комнате или даже находясь в столовой, когда она выходила на кухню, мы вели непрекращающиеся споры. Это вызывало у нее негодование и даже слезы.

В своих воспоминаниях, которые были написаны перед ее смертью и переданы мне нашим сыном только в феврале 1991 г., после того, как ему удалось установить, что я жив, проживаю в Ленинграде, и прибыть для первой встречи со мной, Маргарет пишет, постараюсь дословно перевести с французского на русский язык: «Это было слишком невыносимо для меня, так как в действительности я была ревнивой и не переносила никакого вида скрытности. Я уронила на пол блюдо с завтраком, вернулась к моей кровати и приняла решение: начиная с этого дня больше не заботиться о Треппере».

Эти слова последовали за описанием того, что происходило за ранним завтраком в столовой, когда она вышла на кухню, а между Треппером и мною шел обычный спор, который прекратился, как только она появилась. Нет, не следует думать, что Маргарет была «ревнивой» по отношению ко мне. Для этого не было никаких оснований. Она просто не выносила такого положения, когорое характеризует, что между мной и Отто существуют какие‑то секреты, содержание которых мы утаиваем от нее.

Чем же были вызваны имевшие место между мною и Отто споры? Причин было больше чем предостаточно. Приведу некоторые из них.

Я настаивал на том, чтобы Отто нашел возможность переправить мне в Марсель радиопередатчик, так как накапливается значительная информация, а я вынужден ее направлять в «Центр» только через Париж, то есть через него, Отто. Это замедляет передачу моей информации, так как ее можно переправить только через него, редко посещающего меня, или Марго, редко направляющуюся в Париж, ибо она должна была это делать с согласия Жильбера. Жильбер не знал, зачем ей нужны эти поездки. Не знал он и того, что она связистка советской разведки.

Не знаю, из каких соображений, но Отто исключал возможность выполнения этой моей просьбы, и я до моего ареста не имел прямой связи с «Центром».

В то же время, именно со слов Л. Треппера, иногда в литературе приводятся совершенно ложные утверждения. Так, например, в книге Ал. Азарова и Вл. Кудрявцева «Забудь свое имя», изданной в 1972 г. издательством «Политическая литература» массовым тиражом в 300 тыс. экземпляров, помещена явная ложь. Там указывается, что Райт (под этим псевдонимом они сочли удобным меня упоминать) был якобы арестован в одном из номеров пансионата, где проживал, во время работы на передатчике, что позволило немцам его запеленговать. Зачем понадобилась Леопольду Трепперу эта ложь? Ответ прост: чтобы с себя лично снять всякую вину за мой арест.

Кстати, и сам Леопольд Треппер, а с его слов и другие публицисты утверждают, что я имел свою радиосвязь с «Центром» из Марселя. Это тоже ложь.

Я неоднократно просил Отто, чтобы он запросил у «Центра» для меня новый шифровальный код, с тем чтобы всю направляемую мною информацию даже через Париж я мог лично зашифровывать. Я не хотел разглашать свои источники и, признаюсь честно, не хотел даже знакомить Отто с содержанием направляемой информации. Он и этой просьбы не удовлетворил.

Только теперь мне становится ясной причина невыполнения и этого моего поручения. Отто любил все передавать от своего имени, приписывая заслуги других только себе. До сего времени мне неизвестно, передавал ли Отто в «Центр» вообще мою информацию, а если да, то указывал ли он, что она поступает от меня.

У меня есть все основания быть уверенным, что в радиограммах не указывалось, что источником является Марсель. Объективно говоря, может быть, это принесло мне пользу после ареста гестапо, ибо именно я на следствиях указывал, что с приездом в Марсель прекратил всякую разведывательную деятельность. После ареста успел предупредить Блондинку об этом моем утверждении, и она в своих показаниях в гестапо тоже утверждала, как и я, о прекращении моей разведывательной деятельности.

Совершенно неожиданно для Блондинки и меня мы получили на квартиру, где проживали, извещение о том, что на мое имя прибыл багаж из Бельгии. С одной стороны, мы должны были радоваться, так как практически были полуголыми. В Марсель мы прибыли без багажа, а средств на приобретение даже самого необходимого у нас не было.

Я был буквально потрясен получением этого извещения. Меня мучили вопросы: кто знает мой адрес? Кто получил доступ к нашим вещам? Кто осмелился направить нам вещи, находившиеся в Брюсселе в доме, который мог находиться под наблюдением гестапо?

Если но приведенным мною первым двум вопросам у меня с Отто не возникало особых споров, а я только выражал свою неудовлетворенность и вновь и вновь повторял свои просьбы, то в данном случае я был настолько возмущен, что потребовал от Отто ответа на все возмущавшие меня вопросы и заявил ему откровенно, что это является не просто повторением ранее допущенных им серьезных ошибок, но прямым нарушением элементарных правил конспирации. Сообщение моего точного адреса кому‑либо в Брюсселе при создавшихся условиях после ареста членов нашей резидентуры в Бельгии могло привести к весьма плачевным результатам. Отто был тогда возмущен моим поведением и моим «поучением» его, опытного разведчика.

Забегая вперед, хочу особо отметить, что у меня есть все основания утверждать, что высказанные мною опасения полностью оправдались при моем аресте. Однако, почувствовав, видимо, свою вину, Леопольд Треппер после своего освобождения и отъезда из Советского Союза стал широко распространять версию, что немцы узнали о месте моего проживания от арестованной ими Маль‑вины, которая, осуществляя переправу Блондинки с Рене через франко‑бельгийскую границу, узнала от нее, что «мы будем жить дальше именно в Марселе». Эту очередную ложь Леопольда Треппера легко доказать: во первых, Блондинка знала только одно, что ей надлежит прибыть в Париж и там будет решен вопрос, как ее в дальнейшем переправить в Швейцарию, а затем к ее родителям в США; во‑вторых, как могла сообщить гестаповцам наш точный адрес Мальвина, ведь до нашего прибытия в Марсель мы сами не знали его (Большая игра. С. 156).

Кроме того, при нашей встрече в 1956 г. в Москве я еще раз подчеркнул Леопольду Трепперу, что был прав, указывая на допущенную им оплошность, которую он совершил, сообщая кому‑то мой марсельский адрес для пересылки наших вещей. Не задумываясь, он сказал мне, что это подтверждает предательство Паскаля. Считая, что Маргарет, Рене и я живем в Марселе в трудных условиях, он решил оказать нам еще одну существенную помощь (?) – переслать часть наших вещей из Брюсселя. В этих целях он сообщил наш адрес Паскалю, являвшемуся в то время резидентом в Бельгии, он выдал его гестапо.

Я несколько раз обращался к Отто, претендующему на наличие у него возможностей изготовить для нас новые «сапоги», с тем чтобы мы могли переехать из Марселя в другое место.

Умалчивая этот факт, в целях отстранения от него допущенной ошибки, во многом содействовавшей аресту Маргарет и меня, в своей книге «Большая игра» Леопольд Треппер указывает: «Надо сказать, что Кент вполне мог бы улизнуть у немцев из под носа. Еще в августе я дал ему указание выехать в Алжир, но он не последовал ему. А ведь для него именно это и было бы самым простым и легким выходом из положения: Жюль Жаспар, директор марсельского филиала "Си‑ мекс" – близкий друг генерала Кагру, губернатора Алжира. По деморализованный Кент не способен ни рассуждать, ни действовать...» (с. 157).

Наглость Треппера и в этом отношении не имеет предела. В этой же книге он дает ни на чем не основанное утверждение, сплошную ложь. Приведу еще несколько цитат из книги Большого шефа – Леопольда Треппера «Большая игра».

Прежде всего, Леопольд Треппер объясняет причину моего отказа от выполнения его указаний о выезде в Алжир: «Не могу я уехать в Алжир, – говорит он мне. – Оттуда меня отзовут в Москву и там заставят расплатиться за разгром бельгийской группы» (с. 157).

Это утверждение Отто не только является его личной выдумкой в целях доказательства моей трусости, результатом которой явился мой арест в Марселе. Нет, это место книги дает возможность ее автору приписать мне вину за провал моей, повторяю, моей резидентуры в Бельгии и опровергнуть свою, доказанную вину в провале на улице Атребат и аресте нескольких человек. Я верю в то, что читатели поймут, как произошел этот провал и кто виновен в нем и в аресте нескольких человек, связанных с советской разведкой.

Свою выдумку о причине моего «отказа выехать уже не в Алжир, а в Швейцарию согласно его указаниям» Леопольд Треппер продолжает с еще большей наглостью. Он пишет: «Я знаю, что не убедил его. В ответ на мое предложение укрыться в Швейцарии он мне говорит, что его подруга, с которой он ни за что не хочет расстаться, ожидает получения паспорта» (с. 157).

Прежде всего, никакого такого предложения не было. Самым же главным является его утверждение, что я «не хотел расстаться с моей подругой». Леопольд Треппер отлично знал, что присутствие Маргарет в Марселе после ее вынужденного бегства из Бельгии было оправдано не тем, что она была моей «подругой», а именно тем, какой вклад она внесла в создание нашей «крыши» в Брюсселе.

Ложь Леопольда Треппера идет еще дальше и с еще большей наглостью, и в части моего ареста в Марселе он прямо пишет: «На первом же допросе Кент заговорил. Гестаповцам было достаточно пригрозить ему разлукой с Маргарет. Кент знает, какое место в нашей сети занимают фирмы "Симекс" и "Симекско"...» (с. 157).

В соответствии с привезенным мною и Паннвицем в Москву следственным делом гестапо, заведенным на меня, видно, во‑первых, что следствие началось только после моей доставки в Бельгию; во‑вторых, что только в результате моей выдержки и отрицания принадлежности к советской разведке была организована очная ставка с изобличившим меня Германом Избутским – Бобом, назвавшим меня Маленьким шефом, а Леопольда Треппера, своего друга, Большим шефом (именно с этого момента Л. Треппер стал «признанным за свои заслуги перед гестапо "Большим шефом"»); в‑третьих, ведь Отто лично ознакомил Хемница и Паскаля с существованием «Симекско», а именно они, будучи арестованными задолго до меня, назвали нашу «крышу». Правдивость моего утверждения я могу доказать не голословно. В 1961 г. случайно оказавшиеся при рассмотрении одной из моих жалоб исключительно честные, порядочные работники КГБ СССР и Военной прокуратуры обнаружили в личном архиве Абакумова показания Панцингера, одного из главарей гестапо, который утверждал, что «задолго до моего ареста» им стали известны фирмы «Симекско» и «Симекс» и в целях максимального выявления советских разведчиков они установили наблюдение за этими фирмами.

Одним из поводов резкого обострения отношений между мною и Леопольдом Треппером в Марселе явилось полученное в самом начале сообщение из Парижа через Марго, а затем повторенное самим его инициатором Отто: якобы он лично был связан с организацией ТОДТ в Париже, а также поддерживал с этой организацией связь через мадам Лихонину, которую в своей книге он изображает чуть ли не предательницей, агентом гестапо.

Вот именно благодаря этому организация ТОДТ настаивала на посещении своими представителями филиала «Симекс» в Марселе. Отто предупреждал меня, что мне следует с этими представителями ТОДТ встретиться.

Услышав о необходимости этой встречи, я был возмущен и в резкой форме заявил Трепперу протест. Я указал ему на то, что никто не имел права любым организациям оккупантов сообщать о моем пребывании в Марселе.

Как потом выяснилось не только из имевшей место после моего ареста беседы с Гирингом, но и нашло подтверждение в некоторых литературных источниках, именно он, стремясь выявить меня, должен был вместе с Лихониной, как переводчицей и сотрудницей «Симекс», прибыть в Марсель в качестве представителя ТОДТ.

Может возникнуть вопрос: почему же он не выполнил задуманный им план? Ответ был очень простым, и его дал мне сам Гиринг. Он намечал на 10–11 ноября 1942 г. захват неоккупированиой зоны Франции, он и Бомельбург, начальник гестапо в Париже, прибыли буквально накануне намеченной даты, с тем чтобы меня арестовать, не дав возможности скрыться от вступающей в Марсель немецкой армии и проникающих в этот город гестапо и прочих секретных служб Германии.

Может возникнуть вполне оправданный вопрос: не является ли еще одной оплошностью, допущенной Треппером и облегчившей мой арест гестапо, тот факт, что именно он являлся инициатором «моей встречи в Марселе с представителями организации ТОДТ»? Зачем Отто понадобилось организовывать эту встречу?

Мне хочется вернуться к написанным Маргарет воспоминаниям. Она прямо указывает, что после высказанного ею протеста по поводу поведения Треппера при проживании у нас в Марселе он, по ее словам, больше у нас не появлялся. Правда заключается в том, что не только складывающиеся между нами (между Отто и мною) сложные и все более обостряющиеся отношения мешали его поездкам в Марсель, а неожиданно быстрое развитие событий.

В своих поездках в Марсель Леопольд Треппер был очень заинтересован, так как целый рад имеющей значение разведывательной информации он мог получить только от меня в Марселе. Может возникнуть вопрос: чем можно объяснить мои возможности сбора важной разведывательной информации, ведь в Марселе я был новичком? Постараюсь более подробно ответить на этот вопрос.

В моей легализации и проникновении в определенные полезные для меня слои общества во многом помог Жюль Жаспар. Этому содействовала и его жена. Я уже немного сообщал о Жюле Жаспаре. Сейчас попытаюсь рассказать о нем как о личности, о человеке.

Встречаясь в Марселе с Ж. Жаспаром, мы часто беседовали на разные темы, но больше всего меня заинтересовала его личная жизнь.

Мне доставляло удовольствие смотреть на лицо этого старика, ставшего мне близким. Оно навсегда сохранило загар палящего солнца далеких стран. Глубокие морщины на лбу и на щеках тоже свидетельствовали о продолжительной колониальной жизни этого человека. Умные старческие глаза не по возрасту были всегда задорными и бойкими.

Жюль Жаспар, как я уже указывал, происходил из известной семьи политических и государственных деятелей. Его брат был долгое время премьер‑министром Бельгийского королевства, а племянник, по его словам, был министром в предвоенные и первые годы Второй мировой войны. Сам Жюль Жаспар провел большую часть своей жизни в колониях. Он был в Индокитае, на Мадагаскаре, в различных странах Африки.

Жюль был консулом Бельгии в течение 35 лет в колониях, за что его удостоили высокой награды: он с гордостью носил в петлице своего костюма красную розетку Почетного легиона. Находясь уже в отставке, считался почетным консулом. Очень хорошо знал жизнь колониального населения и мог без конца рассказывать много интересного из того, чему его научила жизнь, с чем его познакомили годы консульской работы.

Жена Жиля тоже происходила из видной семьи. Она была интересной внешне, и можно было даже предполагать, что в молодости она была весьма красивой. Она отличалась своей культурой и высокой образованностью.

Старики вспоминали свою незаурядную жизнь, временами даже, очевидно, очень бурную, радовались настоящему, были счастливы своими дочерью, сыном и внуком.

Часто муж и жена Жаспар рассказывали Маргарет и мне о своих весьма интересных путешествиях и о том, как в бытность консулом Ж. Жаспара они принимали у себя многих видных людей. Особенно они любили рассказывать о том, как принимали у себя кронпринца Леопольда и его жену принцессу Астрид, совершавших свою свадебную поездку но ряду стран Европы, Азии и Африки.

Жюль Жаспар был дипломатом в полном смысле этого слова и умел очень красиво говорить. Его французский язык был изысканным и воспринимался как лучший в салонах высшего общества. Его голос был очень приятным и запомнился мне на всю жизнь. Его умение изысканно говорить заставило меня внимательно прислушиваться к его речи, стараться запомнить многие идиоматические выражения, часто употребляемые им. Это, в свою очередь, оказалось для меня весьма полезным во время моего посещения тех людей, с которыми меня Жюль счел возможным познакомить, а они оказались во многом мне полезны в моей разведывательной деятельности.

Сейчас нет необходимости подробно останавливаться на всем, что мне поведал Жюль Жаспар, ставший действительно моим подлинным другом, несмотря на значительную разницу в возрасте. Я упомяну лишь только, что, как мне кажется, имеет прямое отношение к моей жизни и деятельности того времени. Естественно, Жаспар, как и некоторые из его друзей, с кем он счел возможным нас с Маргарет, а иногда только меня познакомить, беседуя со мной, не могли предположить, что кое‑что из их рассказов я могу использовать в моей работе. Я всегда был убежден, что Жюль Жаспар не только не имел никакого отношения лично к советской разведке, но и не мог подозре вать, что он имеет дело в моем лице с советским разведчиком. Да, мы обязаны признать, что своим отношением к Андре и ко мне, своими знаниями и связями в высшем обществе не только Бельгии, по и Франции он оказывал нам, советским разведчикам, большую помощь.

Я уже упоминал о роли сестры жены брата Маргарет, Зингера, фрейлейн Аман в Бельгии, но мог ли я когда‑либо предположить, что и в Марселе будет продолжена эта помощь?

И вот однажды весной 1942 г., когда мы прогуливались по Каннебьер, совершенно неожиданно на шею Маргарет бросилась женщина, которая после продолжительных поцелуев и выражений восторга от нашей встречи бросилась и ко мне. Это была фрейлейн Аман.

Мы стали довольно часто встречаться, и вскоре наша дружба окрепла. Она очень любила Рене и Маргарет, именно поэтому, услышав от них о моем покровительстве и заботе о них, стала относиться ко мне не только по‑дружески, но и с большим доверием. Однажды за чашкой кофе она призналась, что является сотрудницей разведслужбы правительства Виши, которая якобы в каком‑то отношении связана и с разведкой лондонского комитета Шарля де Голля, и даже с какими‑то еще разведслужбами союзников. Вскоре Аман предложила мне оказать содействие в установлении моего контакта с её шефами в Марселе. При этом ею были названы фамилии и имена, номера телефонов именно этих шефов. Это предложение было ею предопределено как необходимость на всякий случай, если понадобится помощь при дальнейшем нашем проживании в Марселе. Конечно, Аман не могла и предположить, что в действительности я являюсь резидентом советской разведки. Зная, что я в Марселе живу недавно, а также и то, что мало интересуюсь политикой, она не предлагала мне сотрудничество с французской разведкой, но обещала предупредить своих шефов, что я могу в случае надобности обратиться к ним лично или через Маргарет.

Много интересной информации я получал от Аман в процессе состоявшихся бесед. Она была убеждена, что её рассказы останутся навсегда между нами и не будут ни мною, ни тем более Маргарет разглашаться.

Уже многие на Западе ждали открытия второго фронта. Просочились слухи о том, что в июне 1942 г. была достигнута договоренность между США, Великобританией и СССР и что в этом году предусматривается открытие второго фронта во Франции, в Нормандии. Все ждали с нетерпением, ибо считали, что это приблизит окончательную победу над фашистской Германией и воцарение мира в Европе. Терпение уже почти полностью иссякло, когда совершенно неожиданно 19 августа 1942 г. в Дьеппе, расположенном на побережье Ла‑Манша, высадились союзники.

Бодрое настроение тех, кто ждал скорого освобождения Франции от немецко‑фашистской оккупации именно путем открытия второго фронта, продержалось недолго. Вскоре были распространены слухи о том, что попытка союзников не удалась, десантные войска гитлеровскими войсками без особых трудностей были отброшены назад, понеся, как тогда говорили, немалые людские потери.

Почему союзниками был выбран именно участок побережья в районе Дьеппа?

Неужели англо‑американские союзники не подготовлены еще в достаточной степени к открытию второго фронта вообще и Дьеппской десантной операции в частности?

Неужели нацистским войскам удалось создать настолько сильную оборону французского побережья, что она является абсолютно неприступной?