Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Надпись альфреда шнитке на стене моего кабинета
Какое‑то отчуждение было на лицах. Они находились в эйфории своих совковых надежд на изменения, которых я не видел. Я думаю, мне нужно было позже вернуться, тогда бы не было никаких скандалов. Вот такой психологический эпизод с Минкиным, журналистом. Он пришел на худсовет и говорит: – Мне разрешил Юрий Петрович – на худсовет. А Губенко сказал: – Юрий Петрович здесь не хозяин. Я здесь хозяин, – и выставил за дверь. Это меня покоробило. Была пауза, наверно, минуту. Я, как бывший актер, знаю, как трудно держать паузу минуту. А тут просто я в эту минуту соображал – улететь мне? Совсем и безвозвратно. Очень ругаю себя, что я это не сделал. Но мне было неудобно – сидели члены худсовета старого, больной Альфред – много сидело людей, к которым я расположен, там, по‑моему, и Эдисон был, и Можаев был, и Афанасьев сидел, и артистов было немного. До всех происшествий, до моего изгнания, был очень суровый разговор у меня с театром, где я сказал: «Давайте лучше разойдемся, потому что так работать, как вы работаете, нельзя. Нельзя. Я понимаю, нам мешают, и вы можете иметь ко мне любые претензии, но вы забегаете в театр, вы не работаете в театре. У вас много дел, вы стали знаменитыми, у вас кино, у вас телевидение, вы и пишете, и снимаетесь, и концерты свои устраиваете – все прекрасно. Но пока вы так же не будете относиться к театру, как раньше – что это основное ваше место работы – ничего не получится». Вот и получилось, что шведские артисты сыграли «Пир» лучше. Мы возили шведский спектакль в Америку, в Норвегию и даже в Финляндию. И он шел долго. И с большим успехом. Оттуда казалось, что я так хорошо знаю все структуры театра, каждую доску, каждый фонарь, что думаю, с энергией с настоящей, если я займусь, я в полгода вправлю театр. Я ошибся. Оказалось, что строить трудно, а разваливать очень легко. Поэтому, когда сейчас так оптимистично некоторые настроены в адрес России, что «разрушали 70 лет, а восстановим быстро» – вот уже восемь лет и пока что просвета никакого. Нужна другая манера жить. Другая концентрация на работе. Другая структурная организация и театра и любого производства. Советчина все разъедает. Это ведь сводится к очень простой вещи: на репетиции надо репетировать, а не разговаривать, а у нас на работе все обсуждают и разговаривают, а не работают. Поэтому для западных людей это просто дикость… Но что же они без меня два года разговаривали с новым директором Губенко и ничего не поставили. Эфрос, как ни относись к его поступкам, но он работал. Губенко говорит, что восстанавливал мои спектакли. Но это все слова. «Мастера» восстанавливал Вилькин, «Дом на набережной» восстанавливал Глаголин, а он, главным образом, бегал.
В чем было мое легкомыслие? Я думал, что в год‑полтора поставлю театр на ноги после развала, который я застал. Но уровень «Матери» в Мадриде меня расстроил. Поэтому я сразу стал репетировать, вытаскивая из душа полупьяных. артистов… Теперь я перейду, как говорят, к «мыслям вслух». Я не знал, до какой степени здесь все развалилось. Это я понял, когда стал много работать здесь. В течение первого года, как я взял театр после моего возвращения, я восстановил все старые спектакли, поставил «Пир во время чумы», попутно сделал «Дочь, отец и гитарист» – пантомиму с песнями Булата Окуджавы, восстановил три спектакля, подтягивал старый репертуар, объездил с театром за это время Грецию, Швейцарию, Англию, Израиль, Скандинавию – в общем, создал актерам то, к чему они стремились, и иногда в мрачные минуты моей жизни я думаю, что они считают, что пока и хватит.
Мрачные воспоминания
Я чувствую, что где‑то я актеров потревожил. Вспоминаю «Тамань»: «Зачем я потревожил эту спокойную и устоявшуюся жизнь контрабандистов?» К сожалению, это факт. Им нужно ездить, а работать они не хотят. Они считают, что я достаточно их наставил, чтоб они могли ездить. Они не следят, в какой они форме и в какой форме спектакли. Когда на меня обижались дома, то Николай Робертович всегда говорил: «Зря вы Юру ругаете. Так же и Мейерхольд стоял в проходе, несчастный, и смотрел, потому что артисты моментально разваливают спектакль. Им плевать на целое. Им плевать на замысел. Им только себя показывать». Давно в театре была дискуссия ночью, на заре туманной юности. Что я давлю их индивидуальность, что они дети, что я очень жестокий, что я не даю им раскрываться – шумели, шумели, поздний час уже, надоело слушать бред этот, глупость разную (они все кричали: «Мы дети, мы дети!») – трепет и остервенение. А потом встал Эрдман и подытожил: «Да, вы дети, но дети ведь как играют – они пятнадцать минут играют и сорок пять минут сутяжничают; сутяги вы, а не дети». На этом вся дискуссия и закончилась. На прощанье он им добавил: «Делов‑то на копейку: просит вас человек – сыграйте, вы ж таланты все, ну и сыграйте, как он просит, а потом сыграете по‑своему; я Юру знаю, если вы хорошо сыграете, он еще угостит вас за свой счет. Конечно, если вы ему лучше покажете, он предпочтет ваш показ. Но вы ж не показываете, а сутяжничаете».
* * *
Стоит какой‑нибудь холуй с книжечкой перед Гришиным и говорит: – У них всегда фига в кармане, как они сами выражаются, против нас, Виктор Васильевич. А эта горилла сидит и листает вот такое досье сантиметров в пять! А у меня все одна мысль бродит: каждый имеет такое или им привозят – они звонят в какое‑то место, где лежит это. Такое же досье мне давал помощник Демичева. Я пришел как‑то туда – вызвали, конечно. И он говорит: – А вам неугодно ли ознакомиться со своим делом? – Конечно, угодно. – Вот там есть комнатка, и чаек вам будут приносить. И я стал знакомиться. Час проходит – я знакомлюсь, два. Он входит, говорит: – Знакомитесь? Может быть, чего‑то там не дополнено. Вы тогда скажите – мы разыщем. Каких нет документов – мы туда еще вставим. – Вы знаете, тут многих нет документов. Есть много и других отзывов, но их почему‑то тут нет. Я вам дам список, вы дополните. А почему тут нет письма «Не могу молчать» Суркова, где он разоблачает меня перед всем Политбюро, что, мол, «вы вот смотрите на это, а на самом деле вот что» – расшифровка такая идет каждого спектакля, подтекст и так далее – наводит. – А помощник: – А откуда ж вы знаете об этом документе? Он ведь только для членов Политбюро под грифом «Секретно». Я говорю: – Везде есть люди хорошие – дали мне. Но с хорошей целью, что, может, я прочту, одумаюсь. Гришин: – Все ваши коллеги тут сидели – ни один не жаловался. Только вы один чего‑то скрипите. Я говорю: – А чего ж им жаловаться, вы же купили их званиями, подачками. А вы что, думаете, что у нас искусство очень высокое, вам так кажется? Но это было бесполезно говорить – он тут же сказал: – Я вам еще покажу! И вашему министру – тоже. И рассказал мне Гришин: – Был я тут во главе группы товарищей. Сперва наша самодеятельность была замечательная. Ну, все на меня смотрят. Я похлопал. Все хорошо было, душа радовалась. А потом вышел певец и спел про дурака – и все на меня глядят, как я реагирую. Потом ему показалось этого мало. И он спел про кота – все на меня глядят. Ну, я сижу и не реагирую. Но потом я поговорил с вашим министром, она поняла, что недолго она будет этим министром. Надеюсь, вы понимаете, куда я клоню? – Где он раньше работал? – вопрос Гришина помощнику. – В Театре Вахтангова, Виктор Васильевич. – Отправьте его туда же. Ясно вам? Я мрачно пробурчал: благодарю вас, в трудоустройстве не нуждаюсь. Веселый был разговор. Три с половиной часа. Я думаю, ну хоть бы в сортир пошел – не идет. Представляете, что я мог передумать за эти три с половиной часа? Сперва я театр спасал, думаю, как же так все‑таки, потом: может, послать его на три буквы и уйти. Думаю, пошлешь, сразу посадят тут же под белы ручки. Потом я понял, что это бесполезно, потому что сидит орангутанг, а клетки нет. Полное впечатление, что он глаз может вынуть совершенно запросто – и выбросит. Так же было. Ему принесли проект здания ТАСС, которое стоит на Никитской. Он архитектора не пустил, а принесла макет его охрана. Он состоял из двух частей – одна, а на ней еще ставится другая, они одну часть поставили, а вторую забыли поставить. Он посмотрел и говорит:
– Ну вот так пусть и строят. – Виктор Васильевич, извините, вот тут еще одну штучку надо. – Не надо! Так и построили. Вынесли архитектору, говорят вот так будете строить. Тот как увидел – и с ним инфаркт. А теперь говорят: – Застой был, период застоя…
* * *
И вчера на передаче по телевидению спросил меня Капица: – А что вашему театру теперь делать? Ведь вы всегда работали на подтекстах, на этой фиге в кармане, и зал ее очень остро воспринимал. А вот сейчас что вам делать? – но он это благородно говорил, Сергей Петрович, доброжелательно. Я говорю: Сергей Петрович, мы никогда этим не занимались. И это я сказал и Гришину. И потом Сергей Петрович меня спрашивает: – Ну, какие вы ближайшие вещи хотите делать? Я говорю: – «Собачье сердце» вы все читали? – Да. – Откройте парадные для начала. Чтоб у людей два выхода было. И еще сделайте, чтоб можно было свободно приехать и уехать – конвенции же все подписаны. Я три раза говорил, как я встречался с Александром Исаевичем, и мне все время это вырезают, и в «Пятом колесе», и везде; когда меня спрашивают: «Где вы сейчас?» – я говорю: «В Израиле, в Иерусалиме живу», – никогда этого не пропускают. Так что и сейчас у вас вырежут половину из этой передачи. Поэтому чего вы считаете, что у вас ренессанс? Пока у вас только Россинант… Но если вы сейчас вырежете про Солженицына все опять – там директор был объединения – то я соберу пресс‑конференцию, как иностранец, и скажу, что здесь цензура по‑прежнему работает очень сурово. Ведь тут в чем парадокс: они считают, что если приехали мы, несколько человек, то мы будем все время умиляться и говорить: «Спасибо, что пустили» – и обливаться слезами. Это ложная точка зрения. Они сделали величайшее негодяйство, выгнав людей. Это по истории так. Сократ – его выгнали – он принял яд. И поэтому прав Войнович, он очень хорошо сформулировал: – А что значит, что меня восстановил Союз писателей? Это их дело, они восстановили, а мое дело: захочу ли я войти в этот Союз. Я‑то в этот Союз не захочу войти. Они мне дали протокол, как они меня выгоняли, и с тех пор там ничего не изменилось. Так же, как в Союзе композиторов этот Хренников, и ничего не изменилось там.
|
|||||||
Последнее изменение этой страницы: 2021-01-14; просмотров: 58; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.226.180.68 (0.02 с.) |