Раздел пятый Все радости жизни

 

Человек, взращенный современной цивилизацией, так долго был занят всякого рода борьбой — за прогресс, за свободу, за свой комфорт, — что, кажется, почти разучился радоваться жизни. Да и кто главные герой Запада? Прометей, наказанный за свое близорукое доброхотство? Фауст, павший жертвой собственной любознательности? Дон Жуан, прятавший свое презрение к жизни под маской жизнелюба?

Даосский мудрец живет совсем иным чувствованием и пониманием мира. Он не обременяет себя ни необходимостью знать, ни необходимостью творить, ни необходимостью исполнять заповеди. Он живет свободой духа, дарящей сокровенную, неизбывную радость жизни. Радость, которая неотделима и даже неотличима от простейшей, безыскуснейшей «данности» жизненного опыта. Чжуан-цзы во сне видит себя бабочкой, которая «порхает в свое удовольствие». Стоя на берегу реки, он внезапно «познает» радость рыб, резвящихся в воде. Радость даоса всегда с ним, где бы он ни был и кем бы ни ощущал себя, ведь он живет Великим Дао, дающим полноту и завершенность каждой вещи. Правда его бытия — там, где покой Неба встречается с мимолетностью земного существования, где конечное вдруг пресуществляется в бесконечное. Ибо быть вечным, согласно заветам даосов, значит просто «жить мгновением». И пусть тайны мудрости погребены на дне бездонного колодца времен. Эти тайны нельзя утаить — они блестят и переливаются всеми красками мира в светлом зеркале кипящей вокруг жизни, на поверхности всех явлений бытия.

Собственно, мудрость и есть этот неприметный, неизъяснимый союз понимания и радости, ума и чувства. Когда-нибудь люди научатся судить о зрелости цивилизаций по их способности ценить простые радости бытия. И случайно ли, что цивилизация Китая, одна из самых древних в мире, поставила выше всех земных благ, выше даже небесного блаженства самое непритязательное благо: здоровое и радостное самочувствие жизни? Ибо сама жизнь — жизнь как изобилие и полнота бытийствования — и есть высшая, в каждой частице своей доподлинная и совершенно естественная радость.

Блажен тот, кто в подвиге самопревозмогания позволил всему в мире быть тем, чем оно есть; кто миру подарил мир и, стало быть, в самом себе прозрел тайну дара. Китайская мудрость не знает трагического героя западного образца — того, кто борется и побеждает... ценою собственной гибели. Скрижали Китая повествуют о герое не борющемся, но сокрытом, идущем внутренним путем сердца: о том, кто оставил мир и с неизбежностью оставил... самое желание уйти; кто своим отказом от обладания чем бы то ни было возвращает себе вечность мировых пространств и неизбывную радость.

Даосский мудрец «покоен в бедности». И более того: чем он «беднее», чем свободнее от всего, что наполняет его жизнь, тем больше способен он объять собой, тем больше в его душе покоя — фундамента настоящей радости.

Предание гласит, что первый китайский мудрец, Конфуций, на склоне лет, достигнув непревзойденных высот образованности и ума, просто «жил в праздности». Но еще прежде Конфуция родоначальник даосизма Лао-цзы проповедовал «недеяние». Делание не обязательно, ибо оно суетно, Неделание возвышенно, потому что возвещает о вечном. Человек велик не тем, что он сделал, а тем, -что есть в его жизни несовершенного и, может быть, вовек несвершаемого. Человек становится великим благодаря покою.

Но если радость приходит из безмятежного покоя всеобъятности человеческого сердца, то открывается она в подвиге самообновления, в устремленном к новым и неведомым горизонтам бытия. Даос радостен потому, что «в самом себе не имеет где пребывать». Он весь — в сообщительности с другими, во всяком событии, в самой событийственности вещей. Его жизнь — это сама Весть бытия, всебытийственная полнота смысла, о которой свидетельствует малейшая метаморфоза в мире.

Радостная мудрость Дао — это, конечно, не учение, даже не идея, но всевременность каждого мгновения одухотворенной жизни. Ее радость — как миг пробуждения, хранимый нескончаемой чередою снов. С терпением и аккуратностью благочестивых мастеров они вывели из этого смиренного доверия к жизни все сплетения, все нюансы своего утонченнейше художественного мира.

Если судьба вещи — в ее самопресуществлении, то чем отчетливее обозначим мы ее предел, тем полнее выразим ее природу. Вот почему мудрый, как говорили даосы, «меньше говорит, меньше думает, меньше желает»; он безмолвствует ради того, чтобы возвестить истину. Он живет в ненарушаемом уединении, но его сердце «заодно с сердцем народа». Мы касаемся здесь глубочайших, чуть ли не биологических корней символизма человеческой культуры. Подобно тому, как окраска животных, рыб или насекомых есть в равной мере их декорум и их естество, рутина повседневности оказывается для даоса одновременно и убежищем, и знаком отличия. Даос хранит свои откровения, как секрет, но он учит правде обыденности.

Когда маска и природа, привычка и откровение странным образом сплетаются в один тугой узел, когда мы прозреваем истину в ускользающей черте «между тем, что есть, и тем, чего нет», тогда мы узнаем о внутренней, невидной со стороны радости даоса — радости самоотсутствия. Мы узнаем о ней по той прихотливой и все же по-детски простодушной игре с нашими образами пространства, которая служила неиссякаемым источником вдохновения для изобразительного искусства Китая. Мы узнаем о ней и по даосской словесности, столь тяготеющей к метафоричной речи, к экспрессивной сжатости и насыщенности слова. «Мудрый меньше говорит...» Но больше сообщает. Именно: сообщает с творческой мощью жизни. Ведь афоризм, сентенция, «лирический фрагмент» есть лучший способ назвать, не называя, сказать, не говоря. Все эти формы словесности живут самоограничением, своим собственным пределом: в них нечто называется лишь для того, что побудить к преодолению этой данности, в них все говорится «не о том». Вникая в них, мы постигаем безграничность предела (и предельность безграничного), вечно скользим в бездне метаморфоз. И поскольку афористическая словесность всегда есть «фрагмент», мимолетное явление океана Неизреченного, она с неизбежностью вовлекает нас в пространство непроизвольного, подлинно жизненного диалога, непрестанно свершающегося в каждом из нас; диалога, не отливающегося в вопросы и не требующего ответов, ибо в этом потоке живой событийности все исчезает даже прежде, чем обретает зримый образ. Даос хранит в себе тайну неуследимо стремительных, словно вспышка молнии, перемен, тайну незримого рождения и гибели бесчисленных символических миров.

Пускай в душевной глубине

Встают и заходят оне

Безмолвно, как звезды в ночи...

Слова даосской мудрости — звездный узор, вышитый в ночном небе самоуглубленной души. Загорятся ярче звезды слов-фрагментов — плотнее сгустится мрак небесных глубин. И чем проще, тем непритязательнее внушают они к безмолвию премудрой души — бездонной, как само небо.

Так за видимой мозаичностью явлений истины таится сокровенная цельность духа, потаенный всечеловек, открытый всем ритмам вселенной. Человек одинаково непостижимый, и внушающий непоколебимое доверие к себе, ибо он «не может быть», но именно по этой причине «не может не быть». Даосы, как мы помним, называли его «подлинным господином в нас» или нашим «подлинным образом, который существует прежде нашего появления на свет». По слову того же Чжуан-цзы, «нельзя не довериться присутствию Подлинного Господина, но невозможно узреть следов его...»

Безмятежен покой, чиста радость даосского мудреца, предоставляющего свершаться в глубинах своей души неисчислимым чудесам жизни. Не доказательств и оправданий искал он — ему нечего было доказывать миру и не в чем оправдываться перед собой. Он с миром событийствовал и, зная неизменность своих помыслов, доверял непроглядным глубинам своего опыта. Он любил свежесть чувства и точность выражения больше логики и абстрактных определений. Он мог не отягощать себя знаниями и жить в «забытьи», не совершая ошибок, ибо он свободен духом и, значит, всегда прав. Он впитывает в себя верховную гармонию мира, неисповедимую «полноту жизненных свойств», как младенец кормится от матери. А потому, говорили в Китае, мудрый радуется Небу и знает Судьбу.

Находить незыблемую опору в самом себе, открывать все новые горизонты жизни, удостовериться в искренности своих чувств и, наконец, хоронить свои прозрения в повседневности быта — как много у даоса поводов для радости!

Литераторы старого Китая не устают повторять, что истинная мудрость сокрыта от света и мудрый человек не выдает своей радости. Но имеющий глаза да увидит. Всполохи бодрствующего сознания оставляют свои отблески, свои летучие тени на внешних предметах: реальность самопревращения только и может пребывать в ином бытии. Есть только метафора истины, только след просветленного духа, только маска естества, только вариация темы, только декор сущности. «Истина входит в след и тень», — говорит древний китайский художник Цзун Бин. Первозданный хаос не отличается от хаоса эстетически переживаемой жизни: звездная россыпь внутреннего неба души отражается в беспорядочном наборе наших личных вещей, в самом строе человеческого быта.

Радость, небесная радость на земле, радость везде и всегда — вот единственная награда даоса, уповающего только на «жизнь, как она есть», и живущего бесчисленными отблесками необозримого кристалла вселенской жизни. Есть своя, вечно свежая, радость, в этом извечном ускользании духа.

Наследие даосской традиции есть не что иное, как многосмысленная немота вещей, язык неисчерпаемой конкретности, интимно внятный нам, как жизнь тела, но неподвластный языку общих понятий. Для даосов вещи ценны тем, что хранят в себе «утонченную истину» бытия. Вещи способны приобщать нас к правде жизни благодаря своей уникальности, единственности — той единственности, которая, сталкивая нас с бездной «иного», дарит откровение верховной цельности природы. «В смешении вещей проступает полнота естества», — говорится в главном китайском каноне «Книга Перемен». Узор вещной среды есть прообраз «Небесного» узора внутренней правды сердца; заботливо выписанным бытом удостоверяется сокровенная каллиграфия души.

Но узор не был бы тем, чем он есть — декором, орнаментом, — если бы не знаменовал выход формы за свои пределы, самопотерю присутствия. Узор в конце концов реализует себя в саморассеивании, в бесконечно сложной геометрии Хаоса, где нет главного и второстепенного, содержания и украшения, а все есть только нюанс — вечно ускользающий, всегда данный в пределе нашего восприятия. Однако рассеивание без конца уже неотличимо от собирания. Самопотеря оказывается самовосполнением или, как говорит Чжуан-цзы, «где разрушение — там созидание, где гибель — там рождение».

Для даосского мудреца вещи предстают бесчисленными отблесками потаенного, «небесного» света. Они — как эхо непрозвучавшего голоса, тени непроявившегося тела. Самое созерцание света Дао неотделимо от вкрадчивого шороха ветра в соснах и призрачного света луны, от бормотанья ручья и ароматов цветов, от легкой дымки, кутающей далекие горы, и трепетных теней на белой стене, — от всего, что погружает нас в сладкие грезы полузабытья, в бездны вольного парения духа, отрешившегося от пошлости мира.

Самозабвенное (именно: самозабывающееся) созерцание Хаоса и есть даосское подвижничество самовысвобождения. Пиршество красок и звуков, по китайским представлением, не должно вести к расслабленности и разладу духа. Напротив, оно поможет нам воспитать в себе безмятежный покой души. Как замечает китайский художник XVII в. Дун Цичан, «упоение вещами, достигая своего предела, открывает нам достоинства простоты и скромности, крайнее же возбуждение чувств внезапно приводит нас к чистоте и покою духа». Нужно быть китайцем, имеющим за плечами трехтысячелетний опыт великой цивилизации, чтобы даже в соблазнах жизни увидеть средство совершенствования себя; чтобы понять одну простую, как все гениальное, истину: стать настоящим хозяином жизни сможет лишь тот, кто позволит жизни быть тем, чем она есть.

На протяжении многих веков в Китае складывался устойчивый и очень самобытный образ предметной среды, представлявший не столько тот или иной культурный стиль, сколько известный тип мироощущений, почти непроизвольно, интуитивно усваивавшийся китайскими художниками. Этот мир прихотливых и все же чеканно-отточенных форм, музыкального ритма масс и пустот, линий и поверхностей, рассеивающихся в хаотически устроенном рельефе, в легкой дымке «небесных далей», это обнажение глубины и беспредельности всех явлений сообщает о непостижимых метаморфозах Дао и взращиваемой ими творческой легкости духа вещественные свидетельства самосознающего духа, чутко внемлющего сердца. И представлены эти свидетельства репертуаром стилизованных, нормативных образов и жестов, составляющих канон всякого искусства в Китае. Китайский живописец рисовал не гору вообще и не ту или иную отдельную гору, какой она видится в действительности, а определенный тип горы «в стиле» древнего мастера, и притом гору, «увиденную во сне», ведь только во сне перед нами непроизвольно и непрерывно развертывался тот поток видений, в котором созерцаемые образы типизируются, становятся элементами стиля. Оттого же и творчество для китайского мастера было делом не столько личного созидания, сколько соответствия, уместного сообщения с миром. Оно было, повторим, делом вкуса и такта — не антитезой обыденного существования, а, скорее, высшей точкой, завершением жизни. И недаром ученые старого Китая занимались — то всерьез, то в шутку — составлением перечней предметов «подходящих» или, наоборот, «неподходящих» для того или иного настроения,, обстановки, произведения искусства и т.д.

Эта чисто китайская готовность испытывать радость только в подходящее время может показаться не более, чем данью мелочной церемонности, издревле отличавшей китайцев. Но ведь можно понять ее и иначе — как приглашение к сопереживанию с людьми и природой вокруг нас, сопереживанию с каждой вещью, каждым чувством. Стремление разложить жизнь на типические переживания выдает потребность обнажить вечно живое в своем опыте, пресуществить свою индивидуальную жизнь в Судьбу мира, возвести свою личную чувственность к чистоте «древнего чувства». А потому в Китае никогда не казалось странным полагать, что художник может узреть внутренним, просветленным зрением пейзаж страны, которую никто не видел и никогда не увидит; что знаток музыки безошибочно угадает своим духовным слухом звучание музыки, умолкнувшей тысячи лет тому назад; что неграмотный крестьянин в состоянии необычайной ясности духа, вызванном болезнью, может без ошибки цитировать строфы древнего поэта. Ну чем не повод для радости! Тем более если творчество свершается в один мимолетный миг и потому максимально свободно от оков мастеровитого ремесленничества. Это значит, что творчество китайского художника, свершаясь, тотчас выходит за свои границы, пресуществляется в среду, в «обстановку», становится чем-то совершенно естественным и обычным, одним словом — хоронит себя в жизни. Главные измерения радости даосского художника-мудреца обозначены в названии одной из книг, вошедших в этот сборник, — книги Чжан Чао «Тени глубокого сна». Радость живет во сне, дарящем нам опыт вольного странствия духа, свежесть чувств, привлекательную новизну образов. Эта радость постигается в глубине зеркала сознания, на дне светоносного потока жизни; она живет внутри, она невыразима и не требует выражения, ибо ее обитель — вечно отсутствующая, символическая глубина. И, наконец, это радость созерцания вещей как теней, затейливо-прелестных в своей декоративности.

Расположение материала в этом разделе отражает три грани или, если угодно, три этапа вызревания радости Дао. Первым условием радостной жизни является, конечно, здоровье, но даосы ценят здоровье не ради него самого, а лишь как средство для высвобождения духа. «Когда сандалии впору, мы забываем о ноге», — замечает Чжуан-цзы. Когда человек здоров, добавим мы, он забывает о своем теле. Здоровье необходимо нам для того, чтобы достичь высшей цельности духовно-телесной жизни, каковая может представать для нас только «забытьем», забвением всех различий в нашем опыте.

Погружение в «забытье» делает нас чувствительными к сокровенным метаморфозам Дао; оно приобщает нас к творческому началу бытия. Вот почему теория художественного творчества в Китае имела своей основой именно мудрость Дао. Творческим мгновением жизни управляет своя, парадоксальная логика: чем ничтожнее выглядит художник перед беспредельным Единым Превращением мира, тем более велик он в своей приобщенности к этому вселенскому танцу вещей. Выходит, что в мудрой радости даосов глубоко вкоренено измерение ироническое и комическое. Может ли не быть иронии там, где предлагается постигать великое в малом и возвышенное в обыденном? Где всякое понятие неизбежно несет в себе собственное отрицание? Ирония — это свидетельство (по определению, прикровенное) не двойственности, не связи вещей в пространстве самоизменчивого Хаоса. Со временем она была осознана китайскими литераторами как непременная спутница умудренного слова. Ею проникнута немалая часть поздней китайской словесности.

Теперь, заговорив об иронии и смехе, мы подошли, кажется, к концу наших рассуждений. Ведь смех — эта реальность, неуловимая для критической «мысли» — всегда кладет предел размышлению и заставляет жить немыслимым. Смех нельзя «познать», но его, несомненно, можно понять; смех интимно внятен нам, потому что он восстанавливает безусловную, живую связь между людьми, связь времен внутри самого человека. Смех несет в себе секрет умудренной — все в себя вместившей и себя потерявшей — души.

Но почему все-таки секрет? А потому, что невозможно познать, но можно постичь, угадать, воспринять открытым сердцем то, что нами лишь предвосхищается, то, чего еще нет, но что надвигается на нас с неотвратимостью спелой весенней грозы.

Мы знаем как раз то, о чем знаем. Не от этого ли веселого парадокса живого знания смеются добродушные праведники Дао, умудренные своим незнанием? Они смеются друг другу в лицо, потому что их мудрость есть только свободная сообщительность между людьми, сообщительность, прорывающаяся через все условности общения.

Мудрость веселых праведников доступна каждому и в каждое мгновение жизни. Более того, она только и становится живой и действенной, когда человек сопричастен мировому всеединству.

Мудрость проверяется радостью. Нужно многое пережить, чтобы увидеть драгоценнейший дар жизни в радости свободного общения человеческих сердец.

 

Наставления Сунь Сымяо о здоровой жизни *

 

ЧЕТЫРЕ ВЕЩИ, КОТОРЫЕ НЕ СЛЕДУЕТ ДЕЛАТЬ:

 

1. Не следует слушать раздражающие звуки.

2. Не следует говорить попусту.

3. Не следует делать лишних движений.

4. Не следует держать в голове суетные мысли.

 

ПЯТЬ ПРЕПЯТСТВИЙ НА ПУТИ К ДУХОВНОМУ И ТЕЛЕСНОМУ ЗДОРОВЬЮ:

 

1. Не изгнаны мысли о славе и выгоде — вот первое

препятствие.

2. Не выкорчеваны веселье и гнев — вот второе препятствие.

3. Нет отрешенности от звуков и цветов — вот третье препятствие.

4. Не забыты вкусовые ощущения — вот четвертое препятствие.

5. Дух взволнован и чувства рассеяны — вот пятое препятствие.

 

ПЯТНАДЦАТЬ ПРАВИЛ ЗДОРОВОЙ ЖИЗНИ:

 

1. Лицо нужно побольше массировать.

2. Волосы нужно почаще расчесывать.

3. Глаза должны постоянно двигаться.

4. Уши должны быть постоянно настороже.

5. Зубы верхние и нижние должны постоянно соприкасаться.

6. Рот должен быть всегда прикрыт.

7. Во рту всегда должна быть слюна.

8. Дыхание должно быть легким.

9. Сердце должно быть спокойным.

10. Сознание должно всегда присутствовать.

11. Спина должна быть всегда выпрямленной.

12. Живот нужно почаще гладить.

13. Грудь должна быть всегда вогнутой.

14. Речь всегда должна быть немногословной.

15. Кожа должна быть всегда увлажненной.

 

ПРАВИЛА ЗДОРОВОГО ПИТАНИЯ

 

«Садись за еду, лишь когда почувствуешь голод, не ленись тщательно прожевывать пищу, а вино и воду лей маленькими глотками. Не жди, когда ты очень проголодаешься, и не наедайся до отвала. Ешь неспешно и помалу.

В еде избегай острых приправ и жирного мяса. Не ешь овощи сырыми, а мясо холодным. Пища должна укреплять жизненную энергию, и принимать ее нужно строго в положенное время. Тогда тело не будет знать усталости, дух же будет бодр и деятелен, и болезни будут обходить тебя стороной.

Весной нужно есть побольше сладкого и поменьше кислого, чтобы укрепить работу селезенки. Летом нужно есть поменьше горького и побольше вяжущего, чтобы благотворно воздействовать на легкие. Осенью нужно есть поменьше вяжущего и побольше кислого, ибо это полезно для желчного пузыря. Зимой нужно есть поменьше соленого и побольше горького, — это полезно для сердца».

 

* Перевод В. В. Малявина.

 

Сунь Сымяо Песнь о сбережении жизни*

 

Между Небом и Землей человек — вот главная драгоценность.

Голова его подобна Небу, ноги подобны Земле.

Каждый дорожит телом, полученным от матери и отца, а из пяти видов счастья долголетие — всех драгоценнее.

Кто о жизни заботится, остерегаться должен трех вещей: большого гнева, большой страсти, а также большого опьянения.

Коли все трое возвратятся к Великому Единству, вовек сохранится в целости Изначальная энергия.

Если хочешь жить долго, следуй правилам мудрым: когда огонь не выходит наружу, сердце само успокаивается.

Дерево вернется к истоку — огонь золы не создаст, человек сможет страсти обуздать и продлить свою жизнь.

А кто поддастся ненасытным желаниям, растратит попусту семя.

Кто насилует без конца свой разум, растеряет первозданный дух.

Изнуряющий свое тело приведет в расстройство дух Согласия и Середины.

Как он сможет тогда уберечь свою жизнь?

Если разум рассеян без меры, дух будет отягощен.

Если тело утомлено без меры, наступит изнеможение. Если дух потревожен без меры, он будет опустошенным.

Если энергия утечет сверх меры, прекратится действие ее.

Тот, кто хочет следовать пути сбережения жизни, пусть всегда пребывает в довольстве и меньше сердится.

Коли искренно сердце и правильна воля, суетные мысли исчезнут.

Следуй порядку вселенной, совершенствуй себя и избегнешь хлопот.

Пока весной не прошли холода, не спеши надевать тонкие одежды.

Вспотев в летнюю пору, не забудь сменить свое платье.

Осенью холод почуяв, не мешкая одевайся теплее.

Не жди пока заболеешь, чтобы снадобье съесть.

В каждодневной пище избегай жирного и сального.

Переедание вредит духу, голодание вредит желудку.

За едой пить чрезмерно — значит портить кровь и энергию,

Кто ест и пьет скромно, не причинит вред сердцу и легким.

После еды прогуляйся хотя бы на сотню шагов, рукой поглаживай низ живота, словно жернов вращаешь.

Терпким вином можно укрепить свои силы и дух, но кто пьет без меры, навлекает на себя все сто недугов.

Когда лежишь иль сидишь, берегись ветра, дующего сзади, тот, кому ветер голову сзади обдует, не будет жить долго.

А кто пьяный и сытый лежит, ветру открытый, тому ветер застудит пять внутренних органов.

Если вечно в покое живешь, для чего суета?

Прошу всех запомнить эту «Песню о сбережения жизни».

* Перевод В. В. Малявина.

 

ИЗ ДАОССКОЙ ЭНЦИКЛОПЕДИИ «СЕМЬ КНИГ ИЗ ОБЛАЧНОЙ БИБЛИОТЕКИ» *

 

Изложение ста болезней

 

Лао Цзюнь молвит: «Если желаешь спастись от катастрофы или разрешить проблему, то лучше всего заранее предотвращать их появление в своей жизни. И тогда не будет трудностей. Для того чтобы излечить недуг, избавиться от болезни, лучше всего быть готовым к ним загодя. Тогда будет счастливый исход. В настоящее время люди не обращают внимание на это и не стараются предотвращать, а направляют силы на то, чтобы спасаться. Не стараются готовиться загодя, а пытаются излечиться с помощью лекарств. Потому есть такие государи, которые не способны охранить жертвенный алтарь государственной власти. Есть и такие организмы, которые не способны сохранить себя в целости в течение долгой жизни. Таким образом человек мудрости добивается счастья, когда нет еще и предзнаменований. Он избавляется от беды, когда она еще не появилась. Ведь катастрофа рождается из мелочей, а болезнь возникает из тончайших отклонений. Люди считают, что маленькое добро не приносит пользы, и потому не желают делать добро. Им кажется, что от маленького зла не будет ущерба, и потому они не стремятся исправиться. Если не накапливать добро мало-помалу, тогда не получится великой Потенции. Если не воздерживаться от зла в малом, тогда свершится большое преступление. Поэтому выберем самое важное, чтобы показать, как оно рождается. Итак, вот сто болезней.

 

Не зная постоянства, то радоваться, то гневаться — это болезнь.

Забывая о долге, стремиться к выгоде — это болезнь.

Любя чувственные наслаждения, разрушать Потенцию — это болезнь.

Привязываясь всем сердцем, любить — это болезнь.

Ненавидя, желать кому-либо смерти — это болезнь.

Из-за распущенности и алчности совершать ошибки,не замечая — это болезнь.

Хулить людей, восхваляя себя — это болезнь.

Все время меняться, потакая самому себе — это болезнь.

Быть слишком разговорчивым, любить поболтать — это болезнь.

Радоваться, преследуя неправого — это болезнь.

Кичась знаниями, презирать других — это болезнь.

Пользуясь властью творить произвол — это болезнь.

Считать людей неправыми, а себя правым — это болезнь.

Обижать, небрежно обращаясь со слабыми и беззащитными — это болезнь.

Побеждать людей, применяя силу — это болезнь.

Лениться, ощущая свою власть и силу — это болезнь,

В речах стремиться побеждать людей — это болезнь.

Взяв в долг, не помнить о возвращении — это болезнь.

Считая людей неправедными, думать о своей праведности — это болезнь.

Прямотой вредить людям — это болезнь.

Не любя людей, быть расположенным к самому себе — это болезнь.

И в расположении и гневе кичиться собой — это болезнь.

Считать других глупыми, а себя мудрым — это болезнь.

Сделав достойный поступок, выставлять себя — это болезнь.

У известных людей находить недостатки — это болезнь.

Сетовать на то, что приходиться трудиться — это болезнь.

Иллюзии принимать за реальность — это болезнь.

Радоваться ошибкам других — это болезнь.

Кичиться перед людьми своим богатством — это болезнь.

Будучи высокородным, презирать людей — это болезнь.

Будучи бедным, завидовать богатым — это болезнь.

Будучи в низком положении, зло говорить о благородных — это болезнь.

Клевеща на людей, добиваться расположения к себе — это болезнь.

Проявлять себя через свою потенцию-дэ — это болезнь.

Достигать успеха, нанося кому-то поражение — это болезнь.

Из-за корыстных побуждений

нарушать справедливость — это болезнь.

Из-за любови к себе не видеть смысла — это болезнь. Сохранять безопасность за счет того,

что другие оказываются в опасности — это болезнь.

Быть ревнивым — это болезнь.

Из-за вспыльчивости вступать в противоречия с окружающими — это болезнь.

Много ненавидеть и мало любить — это болезнь.

Постоянно обсуждать, что есть правда, а что неправда — это болезнь.

Перекладывать ответственность на других людей — это болезнь.

Отталкивая суть, привязываться лишь к внешнему — это болезнь.

Обсуждать достоинства и недостатки других людей — это болезнь.

Считая людей лживыми, верить себе — это болезнь.

Помогая людям, надеяться на воздаяние — это болезнь.

Порицать человека за то, что он не облагодетельствовал тебя — это болезнь.

Поделившись с человеком, раскаиваться в этом — это болезнь.

Любить, чтобы тебя увещевали, когда ты сердит, — это болезнь.

Ругать и поносить любых живых тварей — это болезнь.

Колдовскими приемами причинять кому-либо вред — это болезнь.

Поносить и порицать талантливых — это болезнь.

Не любить людей за то, что они превзошли тебя — это болезнь.

Пристраститься к разным зельям — это болезнь.

Если нет ровного состояния в сердце — это болезнь.

Возвращаться в мыслях к старым обидам — это болезнь.

Создавать много шума по поводу каких-либо способностей — это болезнь.

Не воспринимать увещеваний и критики — это болезнь.

При помощи официальных жалоб побеждать кого-то — это болезнь.

Беседовать с дураком, глупцом — это болезнь.

В тяжелой ситуации поступать легкомысленно — это болезнь.

Подстрекать к беззакониям — это болезнь.

Любить, чтобы тебя считали правым — это болезнь.

Много сомневаться и мало верить — это болезнь.

Смеяться над сумасшедшими и припадочными — это болезнь.

Сидеть развалясь, не соблюдая ритуала — это болезнь.

Некрасивые слова и злые речи — это болезнь.

С презрением и небрежно относиться к старым и малым — это болезнь.

Злое отношение и некрасивое поведение — это болезнь.

Все время изменяться, не имея собственного мнения — это болезнь.

Быть слишком привязанным к веселью и шуткам — это болезнь.

Любить ограничивать людей — это болезнь.

Хитрость и льстивость — это болезнь.

Желая получить что-либо, добиваться обманом — это болезнь.

Быть лживым и нарушать свои обещания — это болезнь.

Буянить и бесчинствовать, напившись вина — это болезнь.

Ругаться и сквернословить по поводу ветра и дождя — это болезнь.

Желать убить за злые слова — это болезнь.

Побуждать к прерыванию беременности — это болезнь.

Занимая, не помнить о возврате — это болезнь.

Вмешиваться в чужие дела — это болезнь.

Подглядывать украдкой — это болезнь.

Взяв в долг, скрываться от кредиторов — это болезнь.

Не прислушиваться к противоположному мнению — это болезнь.

Любовь к резким отказам — это болезнь.

Настойчиво приставать к женщинам — это болезнь.

Из-за старых заблуждений вводить в заблуждение другого — это болезнь.

Разорять птичьи гнезда, разбивать яйца — это болезнь.

Убивать зародыш, резать плоть — это болезнь.

Причинять вред посредством воды и огня — это болезнь.

Смеяться над слепыми, глухими и немыми — это болезнь.

Побуждать к вступлению в брак — это болезнь.

Поучать людей делать провокации — это болезнь.

Поучать людей делать зло — это болезнь.

Менять свое отношение к попавшему в беду — это болезнь.

Желать несчастья, призывать беду — это болезнь.

Увидя что-то приятное, желать обрести — это болезнь.

Силой отнимать у людей вещи — это болезнь».

Лао Цзюнь молвит: «Если помнишь о необходимости избавления от этих ста болезней, тогда не случится с тобой беды, а все недуги и хвори пройдут сами собой, всегда получишь помощь и поддержку в трудности и опасности, а дети и внуки твои никогда не лишаться поддержки Небес».

* Перевод Б.Б. Виногродского

 

Восхваление ста лекарств

 

Лао-Цзюнь молвит: «С древних времен мудрецы стремились совершать добро и в самых незначительных мелочах. Не было ни малейшего проступка, который бы они не исправляли. Если ведешь себя таким образом, то можно сказать, что ты принимаешь лекарство. Так называемые сто лекарств приводятся ниже.

 

Соблюдение ритуала в движении и покое — это лекарство.

Податливость тела и мягкость характера — это лекарство.

Широкое поведение и доброта в сердце — это лекарство.

Соблюдение меры во всем — это лекарство.

Отказываясь от выгоды, руководствоваться чувством долга — это лекарство.

Не брать сверх того, что тебе положено —это лекарство.

Стремиться к моральной силе, отвергая соблазны плоти — это лекарство.

Избавляться от желаний в сердце своем —это лекарство.

Несмотря на неприязнь, проявлять любовь — это лекарство.

Стремиться к разумному использованию всего — это лекарство.

Желать людям счастья — это лекарство.

Спасать в беде, помогать в трудностях — это лекарство.

Перевоспитывать глупых и наивных — это лекарство.

Призывать к исправлению склоняющихся к смуте — это лекарство.

Предостерегать и увещевать молодых и незрелых — это лекарство.

Наставлять и просвещать заблудших и ошибающихся — это лекарство.

Помогать старым и слабым — это лекарство.

Использовать силу, чтобы помогать людям — это лекарство.

Сочувствовать покинутым, жалеть одиноких — это лекарство.

Быть милостивым по отношению к бедным и помогать просящим подаяние — это лекарство.

Занимая высокое положение, служить низшим — это лекарство.

Быть скромным и уступчивым в речах — это лекарство.

С почтением и уважением относиться к младшим по рангу — это лекарство.

Не требовать возвращения старых долгов — это лекарство.

Быть способным на искреннее сочувствие в горе — это лекарство.

Быть правдивым в словах, сохранять искренность и доверие — это лекарство.

Отказываясь от изворотливости, стремиться к прямоте — это лекарство.

Не спорить, выясняя, кто нрав, кто виноват — это лекарство.

Сталкиваясь с агрессией, не реагировать грубо — это лекарство.

Претерпев оскорбление, не хранить обиды — это лекарство.

Уходить от зла и стремиться к добру — это лекарство.

Уступая лучшее, брать себе худшее — это лекарство.

Уступая большее, брать себе меньшее — это лекарство.

При встрече с мудрым обращать критический взор на себя — это лекарство.

Не проявлять себя, выставляясь на показ — это лекарство.

Уступая заслуги, брать на себя самое трудное — это лекарство.

Не хвастать своей добродетелью — это лекарство.

Не умалчивать о заслугах других — это лекарство.

Не жаловаться при тяжелой работе — это лекарство.

Скрывать тайное зло — это лекарство.

Будучи богатым, подавать нищим — это лекарство.

Продвигаясь и возвышаясь, владеть собой — это лекарство.

Будучи бедным не досадовать — это лекарство.

Не преувеличивать свое значение — это лекарство.

Хорошо относится к успехам других — это лекарство.

Не любить тайную корысть — это лекарство.

И в обретениях, и потерях созерцать самого себя — это лекарство.

Тайной добродетелью творить милосердие — это лекарство.

Не ругать и не поносить ничего живого — это лекарство.

Не обсуждать других людей — это лекарство.

Благие слова и добрые речи — это лекарство.

В своих бедах и болезнях винить самого себя — это лекарство.

Не уклоняться от трудностей — это лекарство.

Делая добро не надеяться на воздаяние — это лекарство.

Не ругать домашних животных — это лекарство.

Желать людям исполнения их желаний — это лекарство.

Успокаивать свое сердце, устремляясь в монастырь — это лекарство.

Достигая безмятежности в сердце, успокаивать ум — это лекарство.

Не помнить старого зла — это лекарство.

Исправлять заблуждения и избавляться от зла — это лекарство.

Слушая увещевания, стремиться измениться — это лекарство.

Не вмешиваться в чужие дела — это лекарство.

Сдерживать себя в гневе и раздражении — это лекарство.

Развеивать поток мыслей и раздумий — это лекарство.

Почитать стариков — это лекарство.

И за закрытой дверью строго блюсти себя — это лекарство.

Воспитывать в себе сыновнюю почтительность и родственную любовь — это лекарство.

Искоренять зло и поощрять добро — это лекарство.

В чистоте и честности довольствоваться судьбой — это лекарство.

Помогая людям, сохранять верность — это лекарство.

Помогать во время стихийных бедствий — это лекарство.

Бороться с подозрительностью, избавляться от сомнений — это лекарство.