Глава десятая. У Ионического моря

Жасминовое побережье. — Марина и лидо. — Локры. — Джераче. — Норманнский собор. — Город Кассиодора. — Катанцаро. — Кротон и одинокая колонна. — Возвращение в Сибарис.

Автострада, в компании с неотлучным спутником — железной дорогой, бежит от Реджио вдоль моря, огибая «кончик итальянского сапога», к восточному побережью Таранто. Шоссе почти везде хорошее, только железная дорога, словно соринка в глазу, мешает городам, желающим устроить здесь лидо. Несмотря на отличную работу до­рожников на юге Италии в последние пятнадцать-двадцать лет, в Аспромонте есть места, такие как Сила, к которым невозможно добраться, кроме как по ослиным тропам или на вертолете. До сих пор есть горные деревни, в которых никогда не видели автомобиля.

Южные итальянцы любят выбирать для своих побере­жий романтические имена. К востоку от Реджио тянется Жасминовое побережье, потом, к северу, вдоль Иониче­ского моря, оно меняет свое имя на Сарацинское побере­жье. Оба названия удачно выбраны. Запах жасмина из садов и плантаций преследовал меня до Локров и далее, йотом по пути стали попадаться смуглые рыбаки и горцы с темными волосами и черными глазами, так похожими на мое представление о сарацинах. Это — уединенная мест­ность. Только вблизи маленьких городов можно встретить другой автомобиль. Многие мили пустынных пляжей — да плавные холмы Аспромонте, поднимающиеся терраса­ми к высоким горам Апеннин.

Самый южный город в Италии — маленький рыболо­вецкий порт Мелито-ди-Порто-Сальво. Он знаменит тем, что во время Рисорджименто сюда из Сицилии дважды приплывал Гарибальди. Единственная дорога через Аспромонте идет из этого города на север; с каж­дой ее стороны, по дикой горной местности, пролегли тропы, ведущие к деревням с греческими названиями. Жители говорят на диалекте, который, как полагает часть ученых, является наследием последнего века Византии, другие же думают, что это — речь греков, бежавших из Морэ в турецкие времена. Пастухи и горцы, говорящие на своем странном диалекте, держатся особняком, так же как албанцы, хотя мне кажется, к итальянцам они настро­ены не так враждебно. По крайней мере, я ни разу не слы­шал, чтобы они говорили о них так, как высказываются об албанцах: «Если встретите волка и албанца, сначала стре­ляйте в албанца!»

Когда я приехал в Мелито, о Гарибальди там временно забыли: всех волновала ведьма. Я всегда думал, что ведь­мы — это старые женщины, и удивился, когда узнал, что речь идет о девятилетней девочке по имени Николина. Как только ребенок пришел в гости к родственникам — к тете и Дяде, — в доме начался кавардак. Перевернулись столы и стулья, по комнатам летали горшки, бочонок с зерном, такой тяжелый, что его не сдвинул бы и взрослый мужчи­на, взвился в воздух. Хуже того, куры перестали нестись, а кролики в клетках поубивали друг друга. Священник пытался изгнать полтергейст, однако у него ничего не вы­шло. Жители деревни вызвали колдуна из горной деревни. Он был специалистом по оборотням и черной магии. Кол­дун закрыл дом и, обратившись к злому духу, приказал ему удалиться. Его усилия пропали даром. Жители с ви­лами гонялись по полю за бедным ребенком. Я спросил, не могу ли я увидеть девочку. Однако она возвратилась до­мой, и мир в Мелито немедленно восстановился, жизнь вернулась в нормальное русло.

Приехав в деревню Бова, вспомнил, как Эдвард Лир расхваливал горный мед Калабрии. Уж не этот ли волшеб­ный мед он описал в своем стишке?

 

Кот и Сова, Молодая вдова,

Отправились по морю в шлюпке,

Взяв меду в дорогу

И денег немного,

Чтоб за морем делать покупки1...

 

1 Перевод С. Маршака.

 

Поддавшись невольному порыву, я тут же пошел в де­ревенский магазин и спросил меду, но у них его не было. Один молодой человек сказал, что может мне его достать. Любезные итальянцы всегда готовы прийти на помощь, иногда даже делают крюк в несколько миль. Толкая вело­сипед, юноша повел меня за собой вверх по горным ули­цам, пока мы не пришли к каменному дому. Поднялись по ступеням. В темной комнате, загроможденной мебелью, меня усадили за стол напротив старой дамы. Она не поня­ла ни слова из того, что я сказал. Молодой человек объяс­нил, что иностранец хочет меду. Старая дама вызвала двух пожилых женщин, возможно, дочерей или внучек. Они стали слушать, а юноша вновь объяснил цель нашей мис­сии. «У них есть мед», — сказал он мне. Однако, вместо того чтобы принести его, они стали задавать бесчисленные вопросы, глядя на меня с любопытством и сочувствием. Не в силах ничего понять, я почувствовал, что они, долж­но быть, сочли меня сумасшедшим. Наконец одна из жен­щин вышла из комнаты, вернулась с жестяной банкой объ­емом в галлон и предложила ее принять. Я попросил моло­дого человека объяснить, что мне достаточно несколько ложек. Это было самым неудачным моим высказыванием. Теперь они точно уверились, что я безумен. Началось об­суждение, оно длилось и длилось, и все, что я мог де­лать, — это молча сидеть, думая, что Эдвард Лир, ответ­ственный за ситуацию, очень бы, наверное, повеселился. Наконец обсуждение закончилось, и женщины смотрели на меня с сочувствием, с каким обычно разглядывают ре­бенка-идиота. Потом одна из них вышла из комнаты и вер­нулась с маленькой стеклянной баночкой, наполнила ее медом и подала мне с доброй улыбкой. Я поблагодарил женщин, отчетливо читая их мысли: «бедный малый». Спо­тыкаясь, вышел по темным ступеням, прижимая к себе ба­ночку. Повернулся, чтобы поблагодарить своего попутчи­ка, и увидел, что он уже на велосипеде спустился до поло­вины склона. Я оглянулся на дом и увидел, как шевелятся занавески. Подумал, что рассказ об иностранце из дале­кой страны, приехавшем в Бову ради ложки меда, перера­стет в сагу. Так, наверное, и рождается большинство ле­генд.

Мед был отличным, но не слаще того, что я пробовал в Калабрии. Это укрепило меня в убеждении, что Лир, как всегда, преувеличивал.

Красивые заросли жасмина на многие мили наполнили воздух своим ароматом. Этот невысокий кустарник зани­мает иногда целые плантации, иногда перемежаясь с бер­гамотом. Сухие речные русла сбегают с холмов к морю; то тут, то там сверкает на солнце пруд, где, стоя на коленях, женщины стирают белье. Однажды, когда я остановился посмотреть на большие валуны, обточенные и отполиро­ванные зимними ручьями, я увидел черную змею. Она свер­нулась в тени и так слилась с пейзажем, что, если бы не зашевелилась, я бы ее и не заметил.

Спустя несколько миль я увидел ряд маленьких марин (бухт), следовавших одна за другой. Они носили назва­ния городов или деревень, находившихся поблизости. Здесь была Марина-Бова, Марина-Палицци (Палицци — деревня с населением около четырех тысяч жителей в нескольких милях отсюда), Марина-ди-Бранкалеоне (ро­дительская деревня размещена в соседних горах), затем Марина-Ардоре (Ардоре — небольшой город, стоящий в оливковых рощах и фруктовых садах) и так далее на всем пути к Ионическому побережью. Некоторые из марин хо­рошо обустроены: там есть купальни, по песку к морю про­ложены дорожки; другие представляют собой лишь не­сколько навесов да полдюжины пляжных зонтов. Стран­ный контраст: старая горная деревня, где по крутым улицам мулы таскают на себе тяжелые корзины, а всего в несколь­ких милях оттуда ярко окрашенная марина, тезка деревни. На берегу молодежь в купальных костюмах возится с мо­торными лодками или слушает модную музыку. Это ха­рактерно для побережья Калабрии: оно выскочило из Сред­невековья в мир телевидения и лидо. Фата Моргана боль­ше не висит в воздухе, здесь стоят дорогие машины, припаркованные возле современного отеля, а живут в нем миллионеры. Поговорив со многими жителями Калабрии, я еще раз убедился, что они предпочитают работу в облас­ти туризма, а не на промышленном предприятии.

Я приехал на главную улицу Локров. Город специали­зируется в изготовлении матрасов, битума и садовых ук­рашений — раскрашенных гномов и других сказочных пер­сонажей, — они выставлены на придорожных прилавках. Молодой человек, мывший «Веспу», сказал мне, что я про­скочил руины древних Локров примерно на милю, и пред­ложил вернуться вместе со мной. Звали его Лимитри, что на местном диалекте означало Деметрио. Мы подъехали к некогда мощным Локрам по незаметному переулку. Я спро­сил своего попутчика, популярны ли в Локрах греческие имена. Он сказал, что у него есть друг по имени Диониги (Дионисий), а другого приятеля зовут Ахилл. Мне пока­залось интересным, что старые боги и герои, отвергнутые церковью, тем не менее подарили свои имена молодым лю­дям на мотороллерах.

Мы подъехали к руинам Локров. Развалины утопали в оливковой роще; неумолчно трещали цикады. Необученный взгляд не заметил бы здесь ничего, кроме мощных блоков серого камня, с пробивавшейся между ними травой. Под оливковым деревом, возле камня, составлявшего некогда часть храмового фундамента, спала огромная черная свинья. Словно разбуженный Бахус, она глянула на нас налитыми кровью глазами, сердито хрюкнула и снова уснула.

Лимитри сказал, что крепостные стены Локров были обследованы на расстоянии около пяти миль, и, хотя не все было раскрыто, раскопки остановились из-за спора о зем­ле. Я был рад, что увидел место, где произошло так много событий. Город был построен на плоской земле, из кото­рой поднимались три холма. Холмы укрепили. Ливии и Другие историки назвали их цитаделью.

Мы шли по грубой земле через оливковые рощи, и я старался в своем воображении представить Локры, но у меня ничего не получилось, хотя я видел статуи Кастора и Поллукса и изысканные посвятительные таблички в музее Реджио. И все же именно здесь армия из десяти тысяч воинов, убежденная в том, что боги на ее стороне, вышла и победила стотысячное войско Кротона. Как быстро при­рода может уничтожить работу человека! Я знал улицу в лондонском Сити. В прошлую войну она была разрушена воздушными бомбардировками. Часто ходил той дорогой, прежде чем Сити был перестроен. Останавливался и за­глядывал в подвалы. Только они и остались от той улицы, но подвалы, казалось, больше не имели отношения к мес­ту, которое я когда-то так хорошо знал. Какая-нибудь бу­тылка, или велосипедное колесо среди кипрея, или старая шляпа, валяющаяся на ступенях подвала, пробуждали вос­поминания о лучших временах. Если бы это была антич­ная греческая бутылка или римская шляпа, то они заняли бы почетное место в музее. Вот из такого мусора, из таких подвалов, из-под обломков фундамента пытаются извлечь и воссоздать блеск утерянной цивилизации.

Есть одна любопытная история относительно зарож­дения Локров. Ее рассказал Полибий, который хорошо знал город. Локры основали рабы из Греции, бежавшие вместе с любовницами, в то время как их хозяева были на войне. В подтверждение этой теории историк заявляет, что аристократия Локров произошла от матерей, а не от отцов. Мы с Лимитри вышли к оврагу с внешней стороны городской стены. В нем были обнаружены руины знаме­нитого храма Персефоны. Кажется, там держали золото. Эту сокровищницу охраняли не стальные прутья, а страх и преклонение перед богиней. От храма, кроме ямы в земле, ничего не осталось, поскольку все камни унесли местные фермеры.

Прежде чем Локры вступили в войну с Кротоном, было предложено передвинуть храм Персефоны, спря­тать его за городскими стенами, но посреди ночи в святилище раздался голос, запретивший делать это. Голос воз­вестил, что богиня сама защитит свой алтарь. И она ока­залась надежным охранником. Ее сокровищница не была разграблена вплоть до Первой пунической войны. Когда флот Карфагена вышел в море со священным золотом, Персефона немедленно сообщила об этом Посейдону, и в результате произошло кораблекрушение, а сокровище вернулось на место.

Следующее ограбление произошло во время Второй пу­нической войны, когда большинство городов Великой Гре­ции перешло на сторону противника. После битвы при Кан­нах многим казалось, что Ганнибал должен одержать по­беду, и прокарфегенские силы, желающие оказаться рядом с сильной стороной, заявили о себе в большинстве южных греческих городов. Когда же римский гарнизон вернулся в Локры, командующий позволил своим солдатам учинить страшные разборки, включая и ограбление храмового зо­лота в качестве наказания жителей за измену Риму. Тогда локрийцы направили в Рим своих послов. По греческой покаянной традиции, пишет Ливии, они явились в лохмо­тьях, с оливковыми ветвями, и со слезами распростерлись на земле перед консулами, униженно прося разрешения обратиться к Сенату. Они подробно описали все проступ­ки римского командира и вызвали такое возмущение, что в Локры приехала дознавательная комиссия. Один сена­тор так возмутился святотатством по отношению к храму Персефоны, что заявил: золото возвратить в сокровищни­цу в двойном размере. Большая часть золота, если не все, было найдено и возвращено богине. Римского командира заковали в цепи и отправили в Рим. Там он и умер в го­родской тюрьме. Последующая история Локров повествует об упадке. Город дотянул до византийских времен, воз­можно, сарацины и малярия положили ему конец, и не­многочисленные оставшиеся в живых локрийцы бежали и основали город Джераче.

В качестве руин Локры выглядят, как на рисунках Пиранези, — в традициях XVIII века. Между старинных камней выросли деревья и кусты. Природа расстелила ко­вер из травы и цветов на местах, где люди некогда моли­лись бессмертным богам, спорили и совершали торговые сделки. Пройдя через оливковую рощу и отверстие в огра­де, я увидел маленький фермерский дом, почти лачугу. Возле домика лежала огромная нетронутая амфора. Воз­можно, в ней когда-то держали оливковое масло или зер­но. Она была такой большой, что в ней вполне могли бы спрятаться несколько людей Али-Бабы. Амфора казалась мне памятником, установленным в честь капризных сил выживания.

Я расстался с любезным попутчиком. У Лимитри была назначена деловая встреча, а я продолжил путь по главной дороге вдоль моря, размышляя о том, с какими трудностя­ми, должно быть, столкнулся Рэмидж, когда в 1828 году приехал в Локры. Он перебрался через перевал, который по-прежнему называется Иль Пасо дель Мерканте «Пе­реход купцов», в сопровождении четырех вооруженных ох­ранников, поскольку в этих местах орудовали бандиты. Рэ­мидж ехал на пони. «Что до меня, — писал он, — моим собственным оружием, если только можно назвать его ору­жием, был потрепанный зонт, который, боюсь, итальян­ские бандиты не сочли бы очень грозным. Однако, если бы мы встретились, я намерен был размахивать им таким же манером, каким мы пугаем скот. Поскольку здесь с та­ким предметом незнакомы, то они, возможно, приняли бы его за смертельное оружие, и пустились бы наутек».

Бандитов, к счастью, они не встретили.

 

Город Джераче находится на расстоянии пяти миль от Локров. Горная дорога изобилует крутыми поворотами, но, к счастью, транспорта почти нет. От Локров до Джераче с большими интервалами ходит автобус, а далее он следу­ет до Джойя Тауро на Тирренском побережье. Это один из самых живописных маршрутов в Калабрии. В прошлом веке в этих краях одинокий путешественник непременно оказывался англичанином. Мне грустно, что сейчас это немец. Я встретил молодого человека на пустынном и ди­ком горном участке. У юноши за плечами висел огромный рюкзак. Я остановился и предложил его подвезти. Моло­дой человек поблагодарил и отказался: он держал путь в деревню в стороне от дороги. Его английский был столь же примитивен, как и мой немецкий, поэтому я не смог спросить, что забросило его в такие места — энтузиазм, научные исследования или спорт.

Змеи были на редкость активны, а может, виной тому время дня, когда им непременно надо перейти на другую сторону дороги. Как и ящерицы Гаргано, они дожидались последнего момента. Надеюсь, что в основном им удава­лось переползти дорогу в целости и сохранности. Змеи были не маленькими, я прикинул, что длина этих черных рептилий достигала по меньшей мере трех футов в длину.

Джераче стоит на высоте 1500 футов над уровнем моря и занимает территорию, о которой итальянцы скажут — «pozizione panoramica stupenda» 1. Место и в самом деле фантастическое. В ряду выживших старинных поселений Джераче — один из самых удивительных городов реги­она. Я думаю, что находись он в Северной или Центральной Италии, то был бы знаменит не менее Сан-Джиминьяно. Основали его в VIII веке греки, бежавшие из Локров. Они были изгнаны сарацинами из почти разрушенного го­рода. В Джераче не оказалось ни ресторана, ни отеля. Ду­маю, что если бы в XIX веке сюда заглянул иностранный путешественник, его бы гостеприимно принял мэр или знат­ный горожанин.

 

1 Изумительный панорамный вид (ит.).

 

Город неоднократно подвергался землетрясениям. К сча­стью, замечательный норманно-готский собор, самая боль­шая церковь в Калабрии, уцелел и недавно был реставриро­ван. Это — прекрасная реликвия норманнского века в Юж­ной Италии. В мягком свете греческие колонны нефа стали серебристо-серыми. Надеюсь, что легенда правдива, и их привезли из храма Персефоны в Локрах. Если все так, то история их выживания исполнена драматизма.

Мне повезло: я встретил местного историка, который с энтузиазмом рассказал мне о Джераче. Он любезно при­гласил меня в свой дом. Мы сидели в комнате, где повсю­ду в очаровательном беспорядке были раскиданы книги, и пили крепкое красное калабрианское вино. Его, как и в классические времена, надо было разбавлять водой. Во время норманнского завоевания Италии Джераче был од­ним из самых укрепленных городов на Юге. В X веке Джераче разгромил большую арабскую армию из Сици­лии, которая до того без труда захватила Реджио. Чис­ленность арабской армии, если верить цифрам, составляла пятьдесят две тысячи солдат инфантерии, две тысячи ка­валеристов и тысячу восемьсот верблюдов. В этот период городом правил стратег. Позже норманны стали называть главу города губернатором.

Наступление норманнских рыцарей было, должно быть, сокрушительным. Примерно через пятьдесят лет, в 1059 го­ду, Роберт Гвискар прошел, как таран, сквозь греческую армию, возглавляемую епископами Джераче и Касиньяны, на равнине Сан-Мартино, и захватил город. Мой новый знакомец рассказал о событии, пересказанном норманнским монахом Джеффри Малатерра. Он написал историю норманнов в Италии. Похоже, что столкновение темпера­ментов у Роберта Гвискара, старшего сына Отвиля по вто­рому браку, и Роджера, самого младшего в семье, было очень бурным. В большинстве случаев это было вызвано нежеланием Роберта сдержать слово и передать брату тер­риторию Калабрии. Джераче, оказывается, считал Род­жера своим правителем, хотя были и греки, преданные Роберту. В разгар одного из таких споров Роберт осаждал Роджера в его любимом городе Милето на западном побережье. Ночью Роджер выскользнул из города и по горам добрался до Джераче искать подкрепления. За ним вдогонку бросился взбешенный Роберт, однако городские ворота захлопнулись перед его носом. У Роберта в Дже­раче был друг по имени Базиль, и с его помощью он сумел проникнуть в город под чужим обличьем. Здесь его узна­ли слуги. Роберт был арестован и заключен в тюрьму. Базиля убили, а жену посадили на кол. (Удивительно, что за темпераментные эти византийцы!) Роджер потребовал на­казать Роберта Гвискара, и братья встретились на глав­ой площади города. Однако, вместо того чтобы обнажить мечи, они обнялись и уладили конфликт. Площадь до сих пор зовется piazza del Тоссо (площадь Соприкосновения).

Джераче оставался византийским до позднего Средне­вековья. Я спросил, остались ли в современной речи горо­жан греческие слова, и мой знакомец ответил, что мест­ный диалект умирает, хотя несколько слов, образованных греческого языка, еще можно услышать, такие как «ги-рамида» (фаянс) от греческого keramis, «катою» (подваль­ное помещение) от kat-a-ion, «паппу» (дедушка) от pappos, «каттарату» (люк) от katarros. Иногда, сказал он, можно услышать такие слова, как «пома» (крышка духовки) и «рицца» (яблочная кожура). Впрочем, когда люди уезжа­ет работать в другие места, обзаводятся приемником и телевизором, то постепенно отказываются от древнего ди­алекта. Вероятно, только старики, безвыездно живущие в Джераче, используют еще такие слова.

В городе еще сохранились следы средневековой крепо­сти. Ворота превратились в арки и все еще сохраняют ста­рые названия — Ломбардская арка, Епископская арка, арка Бархетто, а четвертые ворота, бывшие некогда подъ­емным мостом, называются улицей Моста. Старый замок настолько поврежден землетрясениями, что входить в него запрещается. Он стоит на вершине скалы. Я задержался там и посмотрел вниз на долину, выбеленную бурными по­токами, залюбовался горами, демонстрирующими все от­тенки синего цвета. Подумал, что лучшего места для зам­ка не найти. Мне говорили, что он построен на византийс­ком фундаменте, после его переделывали, расширяли. Как странно, что здесь до сих пор помнят о том, что девятьсот лет назад у Роджера Отвиля здесь был большой зал, ко­торый он назвал Зала-ди-Милето.

История и слава покинули это место. Население города насчитывает около четырех тысяч. Люди помоложе пере­селились в Локры и работают там на фабриках, некоторые жители эмигрировали, другие в поисках работы отправи­лись в Германию или Швейцарию, так что Джераче се­годня населен стариками. Некоторые из них занимаются ремеслом в подвальных помещениях, другие греются на солнце на своих балконах. Даже епископ Джераче уехал в 1954 году, когда папа Пий XII приказал объединить епар­хию с Локрах. Дух древнего Джераче, возможно, в послед­ний раз проявил себя, когда епископский дворец окружила горюющая толпа. Люди надеялись противостоять отъезду своего епископа и перемещению церковной собственнос­ти, собранной за тысячу лет. Те, кто находят удовольствие в иронических вывертах истории, могут занести в этот ряд возвращение из Джераче в Локры.

И Рэмидж, и Лир посетили Джераче. Рэмидж побы­вал там в 1828-м, а Лир — в 1847 году. Рэмиджа город оставил равнодушным, его больше заинтересовали руины Локров. Ему хотелось рассмотреть шелковые коконы, но их владелец отказал ему в его просьбе, опасаясь дурного глаза. С другой стороны, Лир и его компаньон, Джон Проби, дважды посетили Джераче и с удовольствием провели время в гостеприимном доме дона Паскуале Скаглионе, одного из знатных горожан того времени. Лира поразило то, что женщины «задирают верхнюю юбку своего наряда на голову». Больше они этого не делают. В Джераче эта традиция утвердилась в связи с сарацинскими набегами. Женщины прикрывали лица.

— Зачем? — спросил я.

— Кто знает?

На сороковой миле по направлению Локры—Копанелло дорога повернула в горы, к Сквиллаче. Я считал мари­ны и лидо и насчитал их десять. Они расположились на каждой четвертой миле. Вот их названия, начиная от Локри: Марина-ди-Джойоза-Ионика, Марина-ди-Каулония, Риаче-Марина, Монастераче-Марина, Марина-ди-Бадо-лато, Иска-Марина, Марина-ди-Даволи и Марина-ди-Копанелло.

Я уже высказывался относительно этих морских ку­рортов, однако, проезжая мимо, подумал, что не оценил их по достоинству, и с исторической точки зрения они бо­лее значительны, чем первоначально мне показалось. То, что мы видим сейчас, на деле — новая колонизация Ве­ликой Греции. Процесс, начавшийся за семьсот лет до Рождества Христова, возобновлен. Как я уже говорил, сарацины и малярия в VIII—IX веках прогнали уцелев­ших жителей прибрежных городов в горы. Сейчас с маля­рией покончено, солнечные ванны, моторные лодки и перспектива обогащения заставили людей спуститься с гор. Больших городов с крепостными стенами и башнями уже не будет. Наверняка здесь построят уродливые бетон­ные отели, плавательные бассейны, танцевальные площад­ки, полосатые павильоны. Появятся официанты в белых пиджаках, шезлонги, и возникнет целая империя пляж­ных зонтов. Стоит только вспомнить окрестности Римини, чтобы представить, как будет выглядеть Ионическое побережье. Можно не сомневаться, здесь вырастут вил­лы, отдаленными предшественниками которых были гре­ческие и римские резиденции.

С мыса у Сталетти я смотрел вниз, на пляж. Был вос­кресный день, собралось много народу. Люди плавали, за­горали, выходили в море на каноэ. Это — единственный день на неделе, когда многие недавно зародившиеся лидо заполнены народом, да и вообще открыты. Часто слышишь об ужасающей бедности Южной Италии, тем не менее каждое воскресенье к побережью съезжаются сотни авто­мобилей из окрестных городов. Из них выходят веселые и обеспеченные на вид семьи. Они останавливаются в мест­ных маринах. Кто эти южане? Без сомнения, элита, луч­шие люди — бюрократы, врачи, юристы — знать малень­ких городов.

Я спустился по крутой дороге к солнечному пляжу в Копанелло. Автомобили парковались в тени деревьев, при­ятные маленькие бунгало окружили плавательный бассейн, хотя мне было непонятно, кто пойдет туда, когда в несколь­ких ярдах отсюда на многие мили раскинулось изумрудное Ионическое море. На заднем плане стояли три больших бетонных здания, одно — еще в виде каркаса. Не знаю, то ли отели, то ли жилые дома. В ресторане мне подали восхитительный ланч, а я с интересом рассматривал толпу-

Зная образ жизни людей из горных городов Калабрии, с изумлением видишь их воскресную трансформацию. Мо­лодые люди и девушки были одеты по последней пляжной моде, рекламируемой в журналах или на телевидении. Странно было думать, что у многих молодых женщин, по­чти оголенных, есть бабушки или другие пожилые род­ственницы, до сих пор расхаживающие в тяжелой местной одежде, в которой из-под синей юбки выступает нижняя, красного цвета. Бикини этих девушек были провоциру­ющими, но я заметил, что за молодыми особами пристально наблюдают. Похоже, их сопровождала пожилая женщина, на манер бывшей дуэньи.

Я уверен, что Гиссингу, а возможно, и Норману Дуг­ласу не понравилась бы трансформация этого пустынного и красивого берега в еще одну Ривьеру, хотя такие вещи неизбежны. На юге Италии находятся два из числа из са­мых красивых европейских побережий, и трудно сказать, какое из них лучше — у Тирренского моря или у Иони­ческого. Я не однажды упоминал, что многих южан боль­ше интересует туризм, а не промышленность. Им кажет­ся, что здесь можно легко заработать. Что ж, возможно, они правы. Надеюсь, во всяком случае, что новые морские курорты помогут разрешить экономическую проблему юга Италии. На одной из марин молодой человек с гордостью указал мне на новый отель, в который его отец вложил все свои накопления. Он смог послать своего сына в Швейца­рию — учиться гостиничному менеджменту.

Покинув этот цивилизованный уголок, я поднялся в горы и вскоре был в городке Сквиллаче, славящемся тем, что здесь родился историк Кассиодор, сюда же он вернулся, когда состарился, и основал здесь монастырь. Многим людям этот город напомнит несколько глав книги Гиссинга «У Ионического моря», в которой писатель рассказал о том, как в страшный ливень приехал сюда в экипаже. Он решил, что Сквиллаче — жалкие развалины. Гиссинг при­шел в кабачок, где ему и его молодому вознице принесли поесть и при этом нагло обсчитали. День был воистину не­удачным.

Гиссинг, должно быть, был странным и неуживчивым человеком. Думаю, что представление о нем как о проро­ке, постоянно нуждавшемся в деньгах, о бедняге и неудач­нике, не вполне соответствует действительности. Он был на пути к популярности и уже выказывал признаки дело­вой хватки, которую порицал в других, однако потом все разладилось. Его дружба с Гербертом Уэллсом, бывшим на девять лет моложе Гиссинга, длилась до смерти послед­него. По темпераменту они были полными противополож­ностями: уверенный в себе, агрессивный Уэллс добился ус­пеха; Гиссинг, бедный, сомневающийся, чувствительный, образованный, был невезуч. Странная пара. Я был немно­го знаком с Уэллсом в последние годы его жизни. Жаль, что не узнал у него об этой дружбе и почему такой роман­тичный грекофил, как Гиссинг, выбрал предметом своего творчества не Великую Грецию, которую обожал и о кото­рой так чудесно писал, а период упадка Римской империи при первых варварских вождях — Одоакре, Теодорихе и их последователях. Последний роман Гиссинга назывался «Веранильда». Очевидно, замысел этого произведения ему навеяли письма Кассиодора. Отсюда и желание посетить Сквиллаче.

Как и многие культурные римляне V века, Кассиодор полагал, что Италии будет лучше при варварском прави­теле, прислушивающемся к просвещенным идеям. Ему не нравилась бюрократическая тирания византийского Вос­тока. У всех успешных варварских правителей имелись римские секретари, а Кассиодор, без сомнения, был из числа идеалистов, веривших в то, что варваров можно быстро цивилизовать. После долгой и достойной карьеры при готском дворе в Равенне он ушел в отставку, разоча­рованный непримиримостью и дикостью правителей, и основал монастырь в своем имении в Сквиллаче. В старо­сти, или, вернее, в первой половине пожилого возраста (он прожил почти сто лет), Кассиодор сослужил потом­кам большую службу. Он был первым священником в Италии, создавшим скрипторий (комнату для писцов), ставший непременным атрибутом монастыря. Монахи там учились копировать рукописи. Ему и тем, кто принял его систему, наука в высшей степени благодарна за сохра­нение многих классических текстов. В свободное время Кассиодор изготовлял водяные и солнечные часы. Воз­можно, именно он изобрел лампу с автоматической пода­чей масла, при свете которой писцы работали зимними вечерами, а иногда и ночью.

Мне повезло больше, чем Гиссингу. Сияло солнце, и старый город мне понравился. Сейчас в нем живет около трех тысяч человек. Меня не обманул наглый трактирщик, мне не предложили пойла вместо вина. Вместо всего этого меня проводили к руинам и сказали, что это — развалины монастыря, названные виварием, потому что здесь нахо­дились рыбные пруды. Я узнал, что имя «Кассиодоро» или Кассиодорио» встречается так же часто в Сквиллаче, как имя «Тиберио» на Капри. Здешний ландшафт так пост­радал от землетрясений, что, возможно, многие топогра­фические названия, знакомые прежним поколениям, без­возвратно исчезли. Мне показалось интересным, что в от­даленном горном селении, не имеющем книжных магазинов и литературных традиций, месте, не посещаемом туриста­ми, до сих пор живет имя Кассиодора. Должно быть, его передавали из уст в уста на протяжении четырнадцати сто­летий.

Я ехал по красивой стране, воздух был насыщен запа­хом розмарина и тимьяна, мимо проносились рощи — оливковые, дубовые, каштановые; золотились сжатые поля. По дороге шли женщины. Их одежда не отличалась разнообразием: верхние красные, белые нижние юбки, голу­бые жакеты. Шли они, чаще всего, босиком, а на головах несли амфору либо другие предметы. Руки опущены сво­бодно, осанка, как у фигур на греческих вазах. Мужчин не было видно. Я подумал, что это — бедный район, но ни­чего нет труднее для случайного посетителя, чем рассуж­дать о бедности в жаркой стране. Для того чтобы разоб­раться в этом, нужно пожить здесь, выучиться говорить на местном языке, быть на дружеской ноге с множеством людей, а уж потом выносить свое суждение.

Я подъехал к горному городку, носящему чудесное на­звание — Джирифалько. По-итальянски это означает «кречет». Если углубиться в этимологию этого слова, мож­но обнаружить, что название восходит к норманнам, и, воз­можно, имеет отношение к самому большому любителю со­колов — Фридриху II. Войдя в церковь, я увидел статую молодой женщины в натуральную величину. Фигура была в зеленом платье. Она держала в вытянутой руке золотую тарелку, словно предлагала кому-то печенье. У женщины были выпуклые глаза. Это — Луция Сиракузская, святая покровительница всех, кто страдает от офтальмии и дру­гих глазных заболеваний. Согласно легенде, ее обидел мо­лодой человек: сказал, что ее прекрасные глаза не дают ему покоя ни днем ни ночью. Вспомнив слова Христа — «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя» 1, святая Луция вырвала оба глаза и послала их своему обожателю с запиской: «Теперь вы получили то, чего желали; так что оставьте меня в покое!» Бедный молодой человек замучил себя угрызениями совести и об­ратился в христианство. История закончилась счастливо: Бог не дал святой Луции страдать, и однажды, во время молитвы, ей были возвращены ее глаза, еще красивее, чем прежде.

 

1 МФ 5:29.

 

Я углубился в горы, думая, какой монотонной должна быть жизнь в этих городах и деревнях. Насколько я мог видеть, здесь наличествовала сегрегация полов, к тому же женщины явно преобладали. Мужчины, которых я видел, были либо старыми, либо совсем еще мальчишками. Они сидели на крепостных стенах или в кафе, а женщины по­стоянно были заняты работой — что-то носили, готовили еду, шили. Хотя скука крестьянской жизни должна быть почти непереносимой, скучными этих людей не назовешь. У них веселый и добрый нрав, быстрый ум, и они всегда готовы посмеяться. Говорят, что люди в горах Калабрии напоминают греков, но я бы с этим не согласился. Да и вообще — что значит «греческий тип»? Уж не тот ли, что создал Пракситель? Да ведь в Греции его редко увидишь. Карло Леви, живший среди южных крестьян в соседнем районе, так о них писал:

«Я был поражен телосложением крестьян: они низко­рослые и смуглые, с круглыми головами, большими глаза­ми и тонкими губами. Их архаичные лица происходят не от римлян, не от греков, не от этрусков, не от норманнов или других оккупантов, явившихся на их землю. Это — самые древние итальянские типы. Их образ жизни не ме­нялся на протяжении столетий, история прошла мимо, ни­как на них не повлияв. Из двух Италии, делящих между собой здешнюю землю, крестьянская Италия намного стар­ше. Она такая старая, что никто не знает, когда она воз­никла. Может, она всегда здесь была. Эта «смиренная, тихая Италия» попала на глаза азиатским завоевателям, когда корабли Энея обходили мыс Калабрии».

Уже затемно я приехал в город на горной вершине. Это была столица провинции Катанцаро.

С начала XX века о юге Италии писали крайне мало. Ранее путешественники описывали страшные, кишащие па­разитами хибары, в которых им приходилось останавли­ваться. Я снова должен заметить, что в Катанцаро я на­шел отель с кондиционерами и номер с ванной. Был и еще один первоклассный отель, чуть побольше того, который выбрал я. Те, кто читал книги Гиссинга и Дугласа, не смо­гут в это поверить, однако это — признак южного про­гресса, о котором я уже писал.

Со своего балкона я смотрел на старый город на верши­не соседней горы. Хотя он возвышается над Ионическим морем всего-то на тысячу футов, впечатление такое, что находишься в Альпах. Город расположен в сейсмоопасной зоне, на протяжении истории его неоднократно трясло и ломало, а в последнюю войну добавились и бомбардиров­ки. Катанцаро — странное название, и вид у города араб­ский, хотя этимология слова греческая — cata anzos, — что означает «над ущельем». Через ущелье переброшена огромная стальная арка, она удерживает балочный мост. Здесь встречаются две реки, но я увидел лишь поросшие травой сухие русла, и даже кусты успели вырасти со вре­мени последних дождей. Ни один город на юге Италии не расположен в таком красивом месте: всего в нескольких милях, к востоку, плещется синее море, а в сторону мате­рика уходят такие же синие горы Силы, одна складка за другой.

О Катанцаро говорят, что это город трех V — il Vento (ветер) i Velluti (бархат) и Vitiliano (местный святой). Во время моего пребывания знаменитый ветер не дул, но я уз­нал, что святой Витилиано был епископом Капуи в VII веке, а производство бархата было занесено сюда с Византии­ского Востока во времена Средневековья, и теперь оно ста­ло фирменным производством Катанцаро. Население на­считывает семьдесят тысяч человек, и вид у города де­прессивный, столь знакомый людям, путешествующим по Южной Италии. Они понимают, что после очередного зем­летрясения здесь идут восстановительные работы. К ста­рому городу надо карабкаться по крутой дороге. Здесь вас встречают узкие улицы, массивные каменные дома и ма­ленькие магазины с крошечными витринами, в которых, как ни странно, выставлена электробытовая техника по­следнего поколения — телевизоры и магнитофоны. Это — типичная картина для Южной Италии: радиотехника XX века в обрамлении средневековых окон. «Где я? В ка­к<