Форма и патология взаимоотношений

Стоит также заметить, что красота органических форм и эстетическое удовлетворение, испытываемое биологом-систематиком при наблюдении различий между родственными организмами, связаны с модуляциями коммуникаций. Ведь мы сами суть организмы, одновременно и осуществляющие коммуникацию, и сформированные констелляциями генетических сообщений. Впрочем, здесь не место для такой ревизии теории эстетики. Однако специалист в теории математических групп мог бы сделать значительный вклад в эту область.

Все сообщения или фрагменты сообщений подобны фразам или последовательностям уравнений, которые математик заключает в скобки. За скобками всегда может стоять множитель (определитель), который изменит общий смысл фразы. Более того, эти множители всегда можно добавить, даже спустя годы. В противном случае психотерапия не могла бы существовать. Пациент имеет право и даже вынужден заявить: "Моя мать унижала меня так-то и так-то, поэтому я сейчас болен; а поскольку эти травмы случились в прошлом, то уже ничего нельзя изменить. Следовательно, я не могу выздороветь". В сфере коммуникации события прошлого образуют цепь старых лошадиных подков, и смысл этой цепи может быть изменен и постоянно изменяется. То, что существует сегодня, -это только сообщения о прошлом, которые мы называем воспоминаниями, и эти сообщения можно заключать в рамки "в интервале от момента t1, до момента t2" и модулировать.

До этого момента казалось, что сфера коммуникации становится все более сложной и разветвленной и все менее поддается анализу. Однако введение концепта "группа", т.е. принятие во внимание множества лиц, неожиданно упрощает это переплетение скользящих и ускользающих смыслов. Если камни неправильной формы потрясти в мешке или подвергнуть их почти случайным ударам волн на берегу моря, то даже на грубом физическом уровне произойдет постепенное упрощение системы: камни начнут напоминать друг друга. В конечном счете все они приобретут сферическую форму, но на практике мы обычно встречаем их в виде округлой гальки. Определенная гомогенизация - это результат многочисленных столкновений даже на грубом физическом уровне. Если сталкивающиеся сущности являются организмами, способными к сложному обучению и коммуникации, то вся система быстро продвигается либо к униформности, либо к той упрощающей систематической дифференциации, которую мы называем организацией. Если же сталкивающиеся сущности имеют различия, эти различия будут изменяться либо в направлении уменьшения различий, либо в направлении достижения взаимного соответствия - комплементарности. В группах людей, при изменениях в направлении либо гомогенизации, либо комплементарности, достигается согласие о предпосылках, касающихся значения и уместности сообщений и других актов в контексте отношений.

Я не стану вдаваться в сложные вопросы обучения, связанные с этим процессом, а вернусь к проблеме шизофрении. Идентифицированный пациент существует внутри семейного окружения, но если посмотреть на него изолированно, то можно отметить некоторые особенности его коммуникативных привычек. Эти особенности могут быть отчасти обусловлены генетикой или физиологией, однако все равно имеет смысл поднять вопрос о функции этих особенностей в той коммуникативной системе, частью которой он является, - в семье. В определенном смысле ситуация такова: несколько индивидуумов были подвергнуты "взаимной утряске", и один из них получился явно отличным от остальных. Мы должны поинтересоваться не только отличием материала, из которого может быть сделан этот индивидуум, но также тем, каким образом его отличительные характеристики развились в системе семьи. Можно ли в особенностях данного пациента увидеть соответствие (т.е. либо гомогенность, либо комплементарность) характеристикам других членов группы? Мы не сомневаемся в том, что значительная часть шизофренической симптоматики в определенном смысле выучена, основана на опыте. Однако организм может выучить только то, чему его учат обстоятельства жизни и опыт обмена сообщениями с окружающими. Он не может учиться случайно. Он может только учиться походить или не походить на окружающих. Значит, нам необходимо исследовать тот опыт, на фоне которого возникает шизофрения.

Наша гипотеза "двойного послания" (подробно о ней см.: "К теории шизофрении" в этой книге) состоит из двух частей: формального описания коммуникативных привычек шизофреника и формального описания тех последовательностей опыта, которые, по всей видимости, могли бы обучить индивидуума специфичным для него искажениям коммуникации. На деле мы обнаруживаем, что эта гипотеза в целом удовлетворительно описывает симптомы, и семьи шизофреников характеризуются последовательностями, предсказанными гипотезой.

Для шизофреника типично изымать из своих сообщений все, что явно или неявно указывает на отношения между ним и его адресатом. Шизофреники обычно избегают местоимений первого и второго лица. Они стараются не сообщать, какого рода сообщение они передают - буквальное или метафорическое, ироническое или прямое. Похоже, что для них затруднительны все сообщения и значимые действия, подразумевающие близкий контакт между собой и другими. Для них может быть в равной степени невозможно получить как пищу, так и отказ дать пищу.

Собираясь в Гонолулу на конференцию Американской Ассоциации Психиатров, я сказал своему пациенту, куда и когда я улетаю. Он посмотрел в окно и сказал: "Этот самолет летает ужасно медленно". Он не мог сказать: "Я буду скучать", поскольку этим он идентифицировал бы себя по отношению ко мне или меня по отношению к себе. Сказать: "Я буду скучать" значило бы установить базовую предпосылку наших отношений, определив типы сообщений, которыми должны характеризоваться наши отношения.

Можно наблюдать, как шизофреник избегает или искажает все, что могло бы идентифицировать либо его самого, либо лицо, к которому он обращается. Он может устранить все, что указывает на принадлежность этого сообщения, и в частности - ссылки на отношения между двумя идентифицируемыми людьми с определенными стилями и предпосылками, управляющими их поведением в этих отношениях. Он может избегать всего, что дало бы возможность другому интерпретировать его слова. Он может скрывать, что он говорит метафорами или специальным кодом, и он постарается исказить или скрыть любую пространственно-временную привязку. Если взять за аналогию телеграфный бланк, можно сказать, что шизофреник опускает все, что должно быть вписано в служебную часть бланка, и модифицирует текст основного сообщения так, чтобы исказить или скрыть любые указания на эти метакоммуникативные элементы нормального целостного сообщения. То, что останется, скорее всего будет метафорическим высказыванием, не помеченным как таковое. В крайних случаях не остается ничего, кроме монотонной передачи сообщения "Между нами нет отношений".

Суммируя эти наблюдения, можно сказать, что шизофреник общается так, как будто он ожидает наказания всякий раз, когда показывает, что считает себя правым в своем видении контекста своего собственного сообщения.

"Двойное послание" - центральный концепт для этиологической половины нашей гипотезы - теперь может быть определено как опыт получения наказания именно за свою правоту в видении контекста. Наша гипотеза предполагает, что этот повторяющийся опыт порождает у индивидуума привычку к такому поведению, словно он постоянно ожидает такого наказания.

Мать одного из наших пациентов обрушилась на своего мужа с обвинениями за его отказ в течение пятнадцати лет передавать ей контроль над финансами семьи. Отец пациента сказал: "Я признаю, что не передавать тебе эти дела было моей большой ошибкой. Я признаю это. Я это исправил. Причины, по которым я считаю, что это было ошибкой, совершенно отличаются от твоих, но я признаю, что это было моей очень серьезной ошибкой".

Мать: Да ты просто шутишь.

Отец: Нет, я не шучу.

Мать: Хорошо, но, когда ты это сделал, мы уже влезли в долги, и я не понимаю, почему ты об этом не говорил. Я думаю, женщина должна знать.

Отец: Может, по той же причине, почему Джо (их сын-пси-хотик) никогда тебе не говорит о своих проблемах в школе.

Мать: Ловко ты вывернулся.

Паттерн этого обмена - последовательная дискредитация каждого замечания отца. Ему постоянно говорят, что его сообщения не представляют ценности. К ним относятся так, словно они вовсе не таковы, каковыми они представляются ему самому.

Можно сказать, что его наказывают и тогда, когда он прав в своем видении собственных намерений, и тогда, когда он соглашается с ее мнением.

Однако ей кажется, что это он без конца неправильно понимает ее, и это - одна из самых характерных черт динамической системы, окружающей шизофрению, а фактически ею и являющейся. Каждый терапевт, имевший дело с шизофрениками, узнает эту постоянно возвращающуюся ловушку: своими интерпретациями слов терапевта пациент старается доказать, что терапевт неправ, и делает это потому, что ожидает от терапевта неправильной интерпретации его (пациента) слов. Петля захлестывает обоих. Отношения складываются так, что ни одна из сторон не в состоянии получить или отправить неискаженное метакоммуникативное сообщение.

Однако такие отношения обычно асимметричны. Взаимные "двойные послания" становятся видом борьбы, в которой обычно кто-то побеждает. Мы намеренно выбрали работу с семьями, в которых идентифицированным пациентом является один из детей; отчасти по этой причине, по нашим данным, предположительно нормальные родители побеждают более молодого члена группы - психотика. В подобных случаях асимметрия принимает курьезную форму: больной ребенок жертвует собой для поддержания священной иллюзии наличия смысла в речах здорового родителя. Ради близости с этим родителем он должен пожертвовать своим правом показывать, что он замечает любые метакоммуникативные несоответствия (incongruencies), даже если он воспринимает их правильно.

Существует, следовательно, любопытное неравенство в распределении осознания происходящего. Пациент может знать, но не может говорить, чем позволяет родителям не осознавать, что они (он или она) делают. Пациент является соучастником бессознательного лицемерия родителей. В результате величайшая несчастность и систематически повторяющиеся грубые искажения коммуникации.

Более того, эти искажения всегда являются именно такими, какие казались бы уместными, если бы жертвы были поставлены перед ловушкой, избежать которую можно только ценой разрушения самой природы "Я". Эта парадигма изящно иллюстрируется в заслуживающем быть процитированным целиком отрывке из биографии Самуэля Батлера, которую написал Фестинг Джонс (Jones, 1919): Батлер приходит на обед к мистеру Зеебому, где встречает Скерчли, рассказывающего им о ловушке для крыс, изобретенной Данкеттом, кучером мистера Тейлора.

Крысиная ловушка Данкетта

Мистер Данкетт обнаружил, что ни одна из его ловушек не действует, и пришел в такое отчаяние из-за сожранного зерна, что решил сам изобрести крысиную ловушку. Он начал с того, что постарался как можно лучше поставить себя на место крысы.

"Есть ли что-то такое, - спросил он себя, - к чему, будь я крысой, я должен был бы иметь такое доверие, что не мог бы этого заподозрить без того, чтобы не заподозрить вообще все в мире и вообще не потерять способность без страха двигаться в каком бы то ни было направлении?"

Он мыслил некоторое время, но ответа не получил, пока в одну ночь его комната не озарилась светом и он не услышал голос с небес: "Сточные трубы!"

Теперь все стало ясно. Заподозрить сточную трубу значило бы перестать быть крысой. Здесь Скерчли дал разъяснение, что внутри должна быть спрятана пружина, но труба должна быть открыта с обоих концов; если труба будет с одного конца закрыта, крысе естественно не захочется лезть в нее, поскольку у нее не будет уверенности, что удастся выбраться. Здесь я (Батлер) перебил и сказал: "Вот именно это и не позволило мне вступить в Церковь".

Когда он (Батлер) рассказал мне об этом, то я (Джонс) понял, что было у него на уме, и если бы он не находился в таком респектабельном обществе, то сказал бы: "Вот именно это и не позволило мне вступить в брак".

Отметим, что Данкетт смог изобрести это "двойное послание" для крыс только через галлюцинаторный опыт, а Батлер и Джонс сразу же оценили эту ловушку как парадигму человеческих отношений. Разумеется, такая дилемма - не редкость и возникает не только в контексте шизофрении.

Теперь нам следует ответить на вопрос, почему в семьях шизофреников эти последовательности бывают либо особо частыми, либо особо деструктивными. У меня нет статистического подтверждения, тем не менее на основании серии интенсивных наблюдений над несколькими семьями я могу предложить гипотезу групповой динамики, задающей такую систему взаимодействий, что опыт ситуации "двойного послания" должен повторяться вновь и вновь ad nauseam ["до тошноты" - лат.]. Проблема состоит в конструировании модели, которая будет с необходимостью совершать циклы, воспроизводящие последовательности этих паттернов.

Такая модель предлагается теорией игр фон Неймана и Моргенштерна (von Neumann, Morgenstern, 1944). Здесь она приводится, конечно, не вполне математически строго, но по крайней мере в достаточно технических терминах.

Нейман занимался математическим изучением формальных условий, при которых сущности, обладающие полным интеллектом и стремлением к выигрышу, станут образовывать между собой коалиции для максимизации той выгоды, которую члены коалиции могут получить за счет не-членов. Он предположил, что эти сущности заняты чем-то вроде игры, и задался вопросом о формальных характеристиках тех правил, которые принудили бы игроков, обладающих полным интеллектом и ориентированных на выигрыш, к формированию коалиций. Возникли очень любопытные выводы, и именно эти выводы я и хочу предложить как модель.

Очевидно, что коалиции могут возникнуть только в том случае, если игроков не меньше трех. Любые два могут объединиться для эксплуатации третьего, и если игра исходно симметрична, то есть три решения: А+В versus С; В+С versus A; А+С versus В.

Для системы из трех игроков фон Нейман показал, что любая сформировавшаяся коалиция будет устойчива. ЕслиД и В находятся в альянсе, С ничего не может с этим поделать. Очень интересно, что А и В в дополнение к правилам неизбежно выработают конвенции, запрещающие им, например, выслушивать предложения С.

Если игроков пятеро, то положение совершенно меняется, появляется множество возможностей. Четверо игроков могут объединиться против одного, что иллюстрируется следующими пятью паттернами: A versus B+C+D+E; В versus A+C+D+E; С versus A+B+D+E; D versus A+B+C+E; E versus A+B+C+D.

Но ни один из этих паттернов не будет устойчивым. Четверо игроков с необходимостью должны начать субигру внутри коалиции с целью получения неравных долей добычи от эксплуатации пятого игрока. Это приведет к паттерну коалиций, который можно описать как 2 versus 2 versus 1, например В+С versus D+E versus А. В такой ситуации у А появляется возможность присоединиться к одной из этих двух пар, что приводит к схеме 3 versus 2.

Но в схеме 3 versus 2 для троих будет выгодно привлечь на свою сторону одного из двоих, чтобы сделать свой выигрыш более надежным. Так мы возвращаемся к схеме 4 versus 1 - не обязательно к той же, с которой начали, однако имеющей те же общие свойства. Она в свою очередь должна распасться на 2 versus 2 versus 1 и т.д.

Другими словами, для любого паттерна коалиций существует по крайней мере один другой паттерн, который будет над ним "доминировать" (по терминологии фон Неймана), причем отношение доминирования нетранзитивно. Всегда будет существовать циклический список альтернативных решений, и система никогда не перестанет переходить от одного решения к другому, всегда находя решение, более предпочтительное, чем нынешнее. Фактически это означает, что роботы (благодаря своему полному интеллекту) так и не смогут сыграть ни одной "партии" в этой игре.

Эта модель напоминает мне то, что происходит в семьях шизофреников. Кажется, что никакие два члена не могут образовать коалицию, достаточно стабильную в любой данный момент. Всегда вмешается какой-то другой член (или члены) семьи. Или даже без такого вмешательства один из двух членов, составляющих коалицию, может покинуть ее под влиянием чувства вины.

Отметим, что для достижения такой нестабильности (осцилляций) в игре фон Неймана требуется пять гипотетических сущностей с полным интеллектом, а человеческих существ достаточно трех. Возможно, они не обладают полным интеллектом или же систематически непоследовательны в отношении "выигрыша", который их мотивирует.

Я хочу подчеркнуть, что в подобной системе опыт каждого отдельного индивидуума будет следующим: каждое предпринимаемое им действие соответствует здравому смыслу в ситуации, которую он правильно видит в тот момент, но действия, предпринимаемые другими членами системы в ответ на его "правильное" действие, последовательно демонстрируют, что его действие было ошибочным. Таким образом, индивидуум вовлечен в непрерывную последовательность того, что мы назвали опытом "двойного послания".

Не знаю, насколько валидной может быть такая модель, но я предлагаю ее по двум причинам. Во-первых, она пытается говорить о большей системе - о семье - вместо того, чтобы говорить, как мы привыкли, об индивидууме. Если мы хотим понять динамику шизофрении, мы должны изобрести язык, адекватный феноменам, возникающим в этой большей системе. Даже если моя модель непригодна, все же следует поговорить о том языке, который необходим для описания этих феноменов. Во-вторых, концептуальные модели, даже если они некорректны, все равно полезны в том смысле, что критика этих моделей может дать толчок новым теоретическим подходам.

Позвольте мне высказать одно критическое замечание и посмотреть, к каким идеям оно приведет. В книге фон Неймана нет такой теоремы, которая указывала бы, что сущности (роботы), вовлеченные в этот бесконечный танец перемен коалиций, когда-либо станут шизофрениками. Согласно абстрактной теории, эти сущности будут сохранять полный интеллект до бесконечности.

Главное различие между людьми и роботами фон Неймана заключается в факте обучения. Бесконечный интеллект предполагает бесконечную гибкость, и игроки в описанном мною танце никогда не смогут испытать ту боль, которую испытывают человеческие существа, если постоянно оказываются неправыми в том, что они знают. Человеческие существа привязываются к найденным ими решениям, и именно эта психологическая привязанность делает их столь же уязвимыми, как и члены семьи шизофреника.

Из рассмотрения модели следует, что применимость гипотезы "двойного послания" для объяснения шизофрении должна зависеть от определенных психологических предположений о природе человеческого индивидуума как обучающегося организма. Чтобы индивидуум был склонен к шизофрении, его индивидуальность должна совмещать два контрастирующих психологических механизма. Первый - механизм адаптации к требованиям ближайшего окружения, второй - механизм приобретения краткой или длительной привязанности к адаптациям, достигнутым посредством первого механизма.

То, что я называю "краткой привязанностью к адаптации", Берталанфи называет "имманентным состоянием действия", а "более продолжительная привязанность к адаптации" - это просто "привычка".

Что такое личность? Что я имею в виду, когда говорю "Я"? Возможно, то, что каждый из нас понимает под "собой", - это фактически агрегат, соединяющий наши привычки восприятия и адаптивных действий и (время от времени) наши "имманентные состояния действия". Если некто атакует "привычки" и "имманентные состояния действия", характеризующие меня в момент взаимодействия с ним, т.е. если он атакует именно те "привычки" и "имманентные состояния", которые сформировались как часть моих отношений с ним, - он отрицает мое "Я". Если же я глубоко заинтересован в этом человеке, отрицание им моего "Я" будет для меня еще более болезненным.

Сказанного достаточно для выявления стратегий (возможно, их следует назвать симптомами), которых следует ожидать в таком странном образовании, как шизофреническая семья. Однако удивительно, что эти стратегии могут постоянно и привычно практиковаться на глазах у друзей или соседей, не замечающих что-то ненормальное. Теоретически мы можем предсказать, что каждый участник такого образования должен защищать свои собственные имманентные состояния действия и длительные адаптивные привычки, т.е. защищать свое "Я".

Один пример для иллюстрации: мой коллега несколько недель работал с одной такой семьей, состоящей из отца, матери и взрослого сына-шизофреника. На сеансах члены семьи присутствовали все вместе. Это явно вызвало тревогу у матери, и она потребовала личных встреч со мной. Это заявление было обсуждено на следующей совместной встрече, после чего она появилась у меня. Она сделала несколько замечаний, затем открыла сумочку и протянула мне кусок бумаги со словами: "Кажется, это написал мой муж". Я развернул бумагу и обнаружил машинописный текст через один интервал, начинающийся со слов: "Мой муж и я высоко ценим возможность обсудить с Вами наши проблемы". Далее документ намечал определенные вопросы, которые "я хотела бы поднять".

Оказалось, что муж просидел за печатной машинкой всю предыдущую ночь и написал это письмо ко мне, словно оно было написано его женой, в котором он намечал вопросы, которые ей следовало обсудить со мной.

В нормальной жизни подобные вещи достаточно обычны и проходят незамеченными. Но если сфокусировать внимание на характерных стратегиях, эти самозащитные и саморазрушительные маневры становятся очевидными. Внезапно обнаруживается, что в подобных семьях такие стратегии доминируют над всеми остальными. Вряд ли приходится удивляться, что идентифицированный пациент демонстрирует поведение, являющееся карикатурой на ту потерю идентичности, которая характерна для всех членов семьи.

Я полагаю, что в этом вся суть. Шизофреническая семья - весьма устойчивая организация, динамика и внутренняя работа которой таковы, что каждый ее член постоянно подвергается переживанию отрицания своего "Я".

 

МИНИМАЛЬНЫЕ ТРЕБОВАНИЯ ДЛЯ ТЕОРИИ ШИЗОФРЕНИИ *

* Bateson G. Minimal Requirements for a Theory of Schizophrenia // AMA Archives of General Psychiatry. 1960. Vol.2. Это вторая ежегодная лекция памяти Альберта Д. Ласкера (Albert D. Lasker), прочитанная в Институте психосоматических и психиатрических исследований и учебных программ госпиталя Майкла Риза (Michael Reese) в Чикаго 7 апреля 1959 года.

Любая наука, как и любой человек, имеет обязательства по отношению к своим соседям. Любить их, возможно, не требуется, но нужно одалживать им свои инструменты, брать взаймы инструменты у них, и вообще не давать им распускаться. Возможно, о важности достижений любой науки мы судим по тем изменениям, которых эти достижения требуют от методов и способов мышления соседних наук. Однако не следует забывать о правиле бережливости. Изменения, которых науки о поведении могут требовать от генетики, философии или теории информации, всегда должны быть минимальными. Единство науки как целого достигается этой системой минимальных требований, накладываемых каждой наукой на своих соседей, и в немалой степени тем "одалживанием" концептуальных инструментов и паттернов, которое происходит между соседними науками.

Цель моей нынешней лекции состоит, следовательно, не в том, чтобы обсуждать конкретную теорию шизофрении, развиваемую нами в Пало-Альто. Скорее, я хочу показать вам, что эта теория и другие ей подобные воздействуют на идеи, касающиеся самой природы объяснения. Я использовал название "Минимальные требования для теории шизофрении" и, выбирая это название, я имел в виду обсудить приложения теории "двойного послания" к более широкой области наук о поведении и даже, сверх того, ее воздействие на теорию эволюции и эпистемологию биологии. Каких минимальных изменений требует эта теория от смежных наук?

Я хочу разобраться с вопросом о воздействии экспериментальной теории шизофрении на триаду смежных наук: теорию обучения, генетику и эволюцию.

Сперва кратко опишу гипотезу. В своей сути, идея апеллирует к ежедневному опыту и элементарному здравому смыслу. Первое предположение, из которого возникает гипотеза, состоит в том, что обучение всегда происходит в некотором контексте, имеющем формальные характеристики. При желании можно обдумать формальные характеристики последовательности инструментального избегания или формальные характеристики павловского эксперимента. Обучиться поднимать лапу в павловском контексте - это совсем не то, что обучиться тому же действию в контексте инструментального вознаграждения.

Далее, гипотеза опирается на идею, что этот структурированный контекст также размещается внутри более широкого контекста (если хотите, метаконтекста) и эта последовательность контекстов образует открытую и, по-видимому, бесконечную серию.

Гипотеза также предполагает, что происходящее в более узком контексте (например, контексте инструментального избегания) будет подвергаться воздействию более широкого контекста, внутри которого обретает свое существование меньший. Между контекстом и метаконтекстом может возникать неконгруэнтность (конфликт). Например, контекст павловского обучения может помещаться в метаконтекст, который будет наказывать за обучение такого рода, возможно, настаивая на понимании. Тогда организм сталкивается с дилеммой: либо быть неправым в первичном контексте, либо быть правым по неправильным причинам или неправильным образом. Это и есть так называемое "двойное послание". Мы исследуем гипотезу, что шизофреническая коммуникация является продуктом обучения и становится привычной в результате постоянного травмирования такого рода.

Только и всего.

Однако даже эти "здравые" предположения порывают с классическими правилами научной эпистемологии. Парадигма свободно падающих тел (и многие подобные парадигмы во многих других науках) научила нас подходить к научным проблемам определенным образом: проблемы должны быть упрощены посредством игнорирования или откладывания рассмотрения возможности того, что больший контекст может влиять на меньший. Наша гипотеза идет против этого правила и фокусируется именно на определении отношений между большим и меньшим контекстами.

Еще более шокирует тот факт, что наша гипотеза предполагает (хотя обошлась бы и без этого предположения), что может существовать бесконечная регрессия таких релевантных контекстов.

В силу всего этого, гипотеза требует и стимулирует ту же ревизию научного мышления, которая происходит во многих областях - от физики до биологии. Наблюдатель должен быть включен в фокус наблюдения, а то, что можно изучать, - это всегда либо отношения, либо бесконечная регрессия отношений. И никогда не "вещь".

Пример прояснит роль большего контекста. Давайте рассмотрим больший контекст, внутри которого может быть произведен обучающий эксперимент с шизофреником. Шизофреник - это так называемый пациент, находящийся vis-a-vis с членом могущественной и нелюбящей организации персонала госпиталя. Если бы пациент был хорошим прагматичным ньютонианцем, он мог бы сказать самому себе: "В конце концов, сигареты, которые я смогу получить, если сделаю то, что этот тип от меня ожидает, - это только сигареты, и я начну действовать как ученый-прикладник и сделаю то, что он от меня хочет. Я решу экспериментальную задачу и получу сигареты". Однако человеческие существа, а особенно шизофреники, не всегда видят вещи подобным образом. Они находятся под влиянием того обстоятельства, что эксперимент проводится кем-то, кому они не собираются доставлять удовольствия. Они могут даже чувствовать, что в попытках доставить удовольствие тому, кто им не нравится, есть известное бесстыдство. Поэтому получается так, что знак (плюс или минус) того сигнала, который экспериментатор подает, давая или не давая сигареты, инвертируется. То, что экспериментатор считал вознаграждением, отчасти превращается в сообщение о неуважении, а то, что экспериментатор считал наказанием, отчасти становится источником удовлетворения.

Подумайте об острой боли, которую испытывает психиатрический пациент в большом госпитале, когда кто-то из персонала кратковременно обращается с ним как с человеческим существом.

Для объяснения наблюдаемых феноменов мы всегда должны принимать во внимание более широкий контекст эксперимента по обучению. Любая трансакция между индивидуумами является контекстом обучения.

Следовательно, гипотеза "двойного послания" зависит от приписывания определенных характеристик процессу обучения. Если эта гипотеза хотя бы приблизительно верна, нужно дать ей место в рамках теории обучения. В особенности, теория обучения должна стать разрывной (discontinuous) для согласования с той разрывностью иерархии контекстов обучения, на которую я ссылался.

Более того, эта разрывность имеет особую природу. Я говорил, что больший контекст может изменить знак вознаграждения, предлагаемого данным сообщением, и очевидно, что больший контекст может также изменить модальность: может поместить сообщение в категории юмора, метафоры и т.д. Обстоятельства могут сделать сообщение неуместным. Сообщение может не вписываться в больший контекст и т.д. Но для этих модификаций есть пределы. Контекст может говорить получателю все что угодно по поводу сообщения, но он никогда не может разрушить его или прямо противоречить ему. "Я солгал, когда сказал: "Кот лежит на подстилке"" - это ничего не говорит vis-a-vis о нахождении кота. Это говорит только о надежности предыдущей информации. Существует пропасть между контекстом и сообщением (или между метасообщением и сообщением), которая имеет ту же природу, что и пропасть между вещью и словом или знаком, означающим ее, или между членами класса и именем класса. Контекст (метасообщение) квалифицирует сообщение, но никогда не может встретиться с ним на равных основаниях.

Чтобы ввести эту разрывность в теорию обучения, необходимо расширить сферу того, что нужно включить в концепцию обучения. То, что экспериментаторы описывали как "обучение", в целом является изменением того, что организм делает в ответ на данный сигнал. Например, экспериментатор наблюдает, что сначала зуммер не вызывает систематического отклика, но после повторных попыток, в которых за зуммером следует мясной порошок, животное начинает выделять слюну, когда бы оно ни услышало зуммер. Мы можем обобщенно сказать, что животное начало приписывать зуммеру значение или смысл.

Произошло изменение. Для конструирования иерархических последовательностей мы выбрали слово "изменение". Последовательности, подобные тем, которые нас интересуют, в общем конструируются двумя способами. В области чистой теории коммуникации ступени иерархических последовательностей могут конструироваться последовательным использованием слова "касательно" ("мета"). Наши иерархические последовательности будут состоять из сообщений, метасообщений, метаметасообщений и так далее. Когда мы имеем дело с явлениями, пограничными с теорией коммуникации, подобные иерархии могут конструироваться надстройкой "изменений" над "изменениями". В классической физике примером такой иерархии является последовательность: положение; скорость (т.е. изменение положения); ускорение (т.е. изменение скорости или изменение изменения положения); изменение ускорения и т.д.

Дальнейшие усложнения возникают (редко в классической физике, но постоянно в человеческой коммуникации), если заметить, что сообщения могут касаться (быть "мета") отношений между сообщениями различных уровней. Запах экспериментальной сбруи может сказать собаке, что зуммер будет означать мясной порошок. Тогда мы скажем, что сообщение сбруи есть "мета" к сообщению зуммера. Но в человеческих отношениях может генерироваться другой тип сложности: например, могут отправляться сообщения, запрещающие субъекту делать метасвязи. Родитель-алкоголик может наказать ребенка, если тот показывает, что знает, что ему следует ожидать грозы всякий раз, когда родитель достает бутылку из шкафа. Иерархия сообщений и контекстов становится сложной, ветвящейся структурой.

Теперь мы можем построить аналогичную иерархическую классификацию внутри теории обучения в сущности тем же способом, что и в физике. То, что изучено экспериментаторами, есть изменение в получении сигнала. Но ясно, что получение сигнала уже означает изменение - изменение более простого или низшего порядка, чем то, что изучено экспериментаторами. Это дает нам две первые ступени в иерархии обучения, выше которых можно вообразить бесконечную последовательность. Эту иерархию [1] можно теперь расположить следующим образом:

1 В моей окончательной версии этой иерархии порядков обучения, приведенной в этой книге в статье "Логические категории обучения и коммуникации", я использовал другую систему нумерации. Получение сигнала там называется "нулевым обучением", изменение в нулевом обучении называется обучение-1, "вторичное обучение" называется обучение-II, и т.д.

(1) Получение сигнала. Я работаю за письменным столом, на котором лежит бумажный пакет с моим завтраком. Я слышу гудок, из чего узнаю, что наступил полдень. Я достаю свой завтрак. Гудок можно рассматривать как ответ на вопрос, заложенный в мой рассудок предыдущим обучением второго порядка, однако единичное событие - получение этой порции информации - является порцией обучения, что демонстрируется тем фактом, что, получив ее, я изменился и реагирую на бумажный пакет определенным образом.

(2) Обучение, являющееся изменением (1). Это иллюстрируется различными видами классических обучающих экспериментов, как то: павловский эксперимент, эксперимент с инструментальным вознаграждением, эксперимент с инструментальным избеганием, эксперимент с заучиванием путем многократного повторения и т.д.

(3) Обучение, составляющее изменение в обучении второго порядка. В прошлом я неудачно назвал этот феномен "вторичным обучением" ("deuterolearning") и перевел это как "обучение обучаться". Было бы правильнее применить слово "третичное обучение" ("tritolearning") и перевести это как "обучение обучаться получению сигналов". Это феномены, которые главным образом интересуют психиатра, а именно изменения, посредством которых индивидуум приходит к привычному структурированию своего мира именно таким, а не иным образом. Это феномены, которые стоят за "трансфером", т.е. ожиданием со стороны пациента, что отношения с терапевтом будут содержать те же типы контекстов обучения, с которыми пациент ранее встречался в связи со своими родителями.

(4) Изменения в процессах изменения, описанных в (3). Неизвестно, встречается ли у человеческих существ обучение этого четвертого порядка. То, что психотерапевты стараются продуцировать у своих пациентов, обычно является обучением третьего порядка, однако возможно и вполне умопостижимо, что некоторые из медленных и бессознательных изменений могут быть сдвигами знака некоторых высших производных процесса обучения.

Здесь необходимо сравнить три типа иерархий, с которыми мы столкнулись:

a) иерархия порядков обучения;

b) иерархия контекстов обучения;

с) иерархия структур цепей, которую мы можем и должны ожидать обнаружить в телэнцефализированном мозге [2].