Отражения взгляда на мир в ранних мифах

 

Обрисованная нами философия, представление о действительности в целом как о государстве возникло, как мы уже сказали, вместе с самой месопотамской цивилизацией около IV тысячелетия до н. э.

В качестве философии бытия в целом, в качестве основной идеи месопотамской цивилизации взгляд этот должен был иметь в значительной мере характер аксиомы. И подобно тому, как математика чрезвычайно мало занимается своими аксиомами, ибо они суть не проблемы, а непосредственно очевидные истины, ее отправные пункты, так и месопотамская мысль III тысячелетия не проявляет никакого особого интереса к своей философской основе. Мы не располагаем — и это, несомненно, более чем случайность — ни одним ранним шумерским мифом, темой которого были бы фундаментальные вопросы: почему вселенная представляет собой государство? Каким образом она стала государством? Вместо этого мы находим принятие идеи мирового государства как самой по себе разумеющейся. Она образует широко известный и всеми принятый фон, на котором разворачиваются другие легенды и к которому они имеют отношение, но она никогда не служит основной темой. Основная тема — обычно какая-либо деталь: миф, например, ставит вопрос о месте одной или нескольких индивидуальных черт во всеобщей схеме и отвечает на него. Мы имеем дело с продуктами века, уже разрешившего большие вопросы, века внимания к деталям. Лишь значительно позже, когда «космическое государство» стало, возможно, не столь самоочевидным, основные вопросы, связанные с таким взглядом на мир, начали приниматься во внимание.

Вопросы, которые ставила и на которые отвечала обширная и разнообразная мифологическая литература III тысячелетия, могут быть в большинстве своем объединены в три больших раздела. Во-первых, это мифы о происхождении, ставящие вопрос о происхождении какого-либо существа или группы существ, населяющих вселенную: богов, растений, людей. Ответ обычно дается в терминах рождения, реже в терминах сотворения или ремесленного изготовления. Вторая группа состоит из мифов об организации. Эти мифы спрашивают, каким образом та или иная черта или область существующего мира возникла, каким образом тот или иной бог приобрел свои функции и обязанности, как было организовано сельское хозяйство, каким образом те или иные анормальные группы человеческих существ возникли и получили свой статус. Мифы отвечают: «По воле богов». И наконец, в качестве подгруппы к мифам об организации существуют мифы оценки. Эти мифы спрашивают, по какому праву то или иное занимает свое место в мировом порядке. Такие мифы сравнивают земледельца с пастухом или, при другом подходе к тому же вопросу, зерно с шерстью, они оценивают сравнительные достоинства дорогого золота и более дешевой, но зато и более полезной меди и т. д. Оценки, подразумеваемые существующим порядком, подтверждаются и возводятся к божественному решению. Обратимся сначала к мифам, касающимся деталей происхождения.

 

А. Детали происхождения

 

Мы можем прокомментировать лишь несколько типичных примеров историй, касающихся происхождения, и выберем преимущественно такие рассказы, на которые мы уже ссылались, суммируя распространенные типы.

 

«Миф об Энлиле и Нинлиль»: бог луны и его братья

 

«Миф об Энлиле и Нинлиль» отвечает на вопрос: как возникла луна и каким образом у этого светлого небесного божества появились три брата, все связанные с потусторонним миром? Миф переносит нас в город Ниппур в центральной Вавилонии, к началу времен, называет город освященными веками именами, Дуранки и Дургишиммар, и называет текущую через него реку, ее набережную, гавань, источник и канал соответственно: Идсалла, Каргештинна, Карусар, Пулал и Нунбирду, — все это местности исторического Ниппура и хорошо известны слушателям. Затем миф называет жителей этого города. Это — божества Энлиль, Нинлиль и Нунбаршегуну.

 

В этом самом городе воистину мы живем, в Дуранки.

В этом самом городе воистину мы живем, в Дургишиммар.

Воистину это река его, Идсалла, река чистая.

Воистину это набережная его, Каргештинна, его набережная.

Воистину это гавань его, Карусар, его гавань.

Воистину это колодец его, Пулал, колодец с водою пресною.

Его возделанные поля — десяти «ику», если измеришь — не меньше, каждое.

И молодец его здесь — Энлиль,

И девица его здесь — Нинлиль,

И матушка его здесь — Нунбаршегуну²³.

 

Нунбаршегуну предостерегает свою юную дочь: ей не следует купаться в канале одной, любопытные глаза могут ее увидеть, молодой человек может ею овладеть.

 

В те дни мать-родительница ее,

Юную девицу она наставляла,

Нунбаршегуну Нинлиль наставляла:

«В чистом потоке, девица, не купайся в чистом потоке,

В чистом потоке, Нинлиль, не купайся, девица, в чистом потоке!

На берег канала Нунбирду, о Нинлиль, не поднимайся!

Сияющим оком владыка, сияющим оком тебя он увидит!

Сияющим оком тебя он увидит, он, отец Энлиль, Утес Могучий!

Сияющим оком тебя он увидит, он, пастырь, что судьбы решает!

Тотчас же он тебя обнимет, тотчас же он тебя поцелует!»

 

Но Нинлиль молода и упряма.

 

Она не послушала наставлений, тех, что даны ей матерью были.

В чистом потоке, в этом чистом потоке она купается, она, девица.

На берег канала, на берег канала Нунбирду Нинлиль поднимается.

 

Все происходит так, как и опасалась Нунбаршегуну. Энлиль видит Нинлиль, пытается соблазнить ее, а когда она отказывается уступить ему, овладевает ею силой. Он оставляет ее беременной Сином, богом луны.

Но преступление Энлиля не проходит незамеченным. По возвращении в город, когда он пересекает площадь — так мы должны рассматривать Киур, большой открытый двор перед храмом, — его арестовывают и он предстает перед властями. Собрание богов, пятьдесят великих богов и семеро, чье мнение имеет особый, решающий вес, присуждают его, как виновного в насилии, к изгнанию из города. (Значение слова, которое мы переводим как «насильник», на самом деле имеет более общий смысл: «тот, кто находится под запретом в связи с делами иола».)

 

Энлиль направился в Киур[8].

Когда Энлиль пришел в Киур,

Великие боги, их пятьдесят,

И семерка богов, что решает судьбы,

Энлиля в Киуре они схватили.

«Энлиль, насильник, прочь из города,

Нунамнир[9], насильник, прочь из города!»

 

Согласно наложенному на него взысканию Энлиль покидает Ниппур и направляется прочь из страны живых в мрачное подземное царство. Но Нинлиль идет за ним следом.

 

Ушел Энлиль, как ему повелели,

Ушел Нунамнир, как ему повелели.

Следом за ним пошла Нинлиль.

 

Тогда Энлиль, который не хочет брать ее с собой открыто, начинает опасаться, что другие мужчины могут по дороге воспользоваться беззащитностью девушки, как сделал он сам. Первый человек, которого он встречает, это страж городских ворот. Энлиль останавливается, занимает место стражника и принимает его обличье, приказывая ему ничего не говорить Нинлиль, если она будет спрашивать.

 

Энлиль привратнику так молвит:

«О привратник, владыка засова!

Владыка затвора, засова священного!

Вот пришла владычица Нинлиль.

Если она обо мне спросит,

Не говори, где я нахожуся».

Энлиль привратнику так молвит:

«О привратник, владыка засова!

Владыка затвора, засова священного!

Вот пришла владычица Нинлиль,

Дева сладчайшая и прекрасная!

Ты не должен ее обнимать, ты не должен ее целовать!

Нинлиль сладчайшей и прекрасной

Владыка Энлиль оказал милость,

Взглянул на нее сияющим оком…»

 

И когда Нинлиль появляется, она застает Энлиля переменившим облик. Она не узнает его, а думает, что это страж. Он говорит ей, что его царь, Энлиль, поручил ее ему, а она в ответ объявляет ему, что, поскольку Энлиль — его царь, то она — его царица и что она носит ребенка Энлиля, бога луны Сина, под сердцем. Энлиль-страж делает вид — это подразумевается понятным, — что он чрезвычайно озабочен тем, что она берет с собой в преисподнюю сияющего отпрыска его господина, и предлагает ей вступить с ним в связь, чтобы зачать сына, который и заменил бы в преисподней царского сына, сияющую луну.

 

Да идет драгоценное семя царя моего — на небо[10],

Мой (собственный) сын — в мир подземный,

Мой собственный сын в мир подземный (как замена),

Драгоценное семя (моего) царя…

 

Он вновь заключает Нинлиль в свои объятия и зачинает сына, бога Месламтаза (который, как мы знаем, считался братом Сина, луны). Затем Энлиль продолжает свой путь в преисподнюю, а Нинлиль продолжает свое преследование. Он останавливается еще дважды, первый раз, когда приходит к «человеку реки преисподней», в которого он аналогичным образом перевоплощается, зачиная бога Ниназу, также бога подземного мира, и второй раз — когда приходит к перевозчику через реку преисподней. В обличье перевозчика он зачинает третьего бога подземного мира, но так как имя этого бога в тексте повреждено, его невозможно установить. Здесь — совершенно неожиданно для нашего образа мышления — рассказ заканчивается коротким хвалебным гимном Энлилю и Нинлиль:

 

Энлиль — владыка,

Энлиль — повелитель!

Слову Энлиля — быть неизменным,

Слово Энлиля — ненарушимо!

Матери Нинлиль — слава!

Отцу Энлилю — слава!

 

Нам думается, что рассказанная здесь история не очень-то приглядна. Даже несмотря на то что всегда бывает чрезвычайно опасно прилагать собственные моральные представления к культурам и людям, столь отдаленным от нас во времени и в пространстве, все же есть что-то отвратительное в этой истории и в том, как она рассказана. Все же мы не должны забывать о двух вещах. Во-первых, этот рассказ исходит из общества, где честь женщины — понятие неизвестное. Насилие над незамужней женщиной было оскорблением ее опекуна; насилие над замужней женщиной — оскорблением ее мужа; и то и другое — оскорблением общества и его законов. Однако это никоим образом не было оскорблением самой женщины. Ни она, ни ее чувства попросту не принимались во внимание. Поэтому, когда Энлиль нарушает законы общества, обесчестив Нинлиль, возникает моральный конфликт: в том, что с ней случится после этого, может быть оскорблена только честь Энлиля, и он избегает этого, взяв под контроль тех мужчин, которых Нинлиль встречает по дороге. Во-вторых — и это гораздо важней, — мы должны уяснить себе, что Нинлиль, чье положение не может не вызывать у нас сочувствия и которая кажется центральной фигурой, для рассказчика не представляет почти никакого интереса. Единственное, что его заботит, — дети, которых она должна родить, появление на свет бога луны и трех его братьев. Нинлиль существует для него лишь как потенциальная мать этих детей, а не как человеческое существо, интересное само по себе. Поэтому рассказ кончается в такой манере, которая кажется нам внезапной. Но для рассказчика, после того как появляется последний божественный ребенок, рассказывать больше не о чем. Только мы гадаем о том, что случилось дальше с Нинлиль и Энлилем, и хотели бы услышать, что в конце концов она стала его женой.

Стало быть, этот миф необходимо понимать и интерпретировать с точки зрения детей. Почему у сияющего бога луны появилось три брата, все — силы низших, подземных областей? Почему у Энлиля, грозы, космической силы, принадлежащей к верхнему миру, появились дети, принадлежащие к нижнему миру? Миф отвечает на вопрос в психологических терминах. Причину он ищет в самой природе Энлиля с его необычно темными и необузданными наклонностями. Именно эта его черта — дикость и необузданность — заставляет его нарушить законы и запреты верхнего мира, когда он силой овладевает Нинлиль и зачинает Сина. Последствия — изгнание, присужденное силами, поддерживающими этот мир и его фундаментальный порядок, — собранием богов.

Следующие дети Энлиля зачаты после того, как он покинул ограду мира света, когда он находится на пути в преисподнюю и под ее зловещей тенью. Поэтому дети, которых он теперь зачинает, принадлежат преисподней, и их связь с подземным миром подтверждается словами, которые Энлиль произносит, чтобы склонить Нинлиль к близости с ним. Ибо такова сила слова Энлиля, что оно связывает, оно становится истиной, как бы и когда бы оно ни было произнесено. Вот почему, и очень уместно, миф заканчивается хвалебным пэаном слову Энлиля, которое не может быть изменено. Непосредственный ответ на вопрос мифа: «Почему дети Энлиля такие разные?», таков: «Потому что Энлиль так повелел!» Но миф, давая такой ответ, все еще не удовлетворен. Он расследует то, что стоит за непосредственным ответом: повествует о событиях и о ситуации, заставившей Энлиля сказать так, а не иначе. И он показывает, что эти события были ни в коей мере не случайны, но были вызваны глубоким противоречием в самой природе Энлиля. Фоном для мифа служит взгляд на вселенную как на государство. Энлиль, Нинлиль, Син и все другие действующие лица рассказа — силы природы. Но поскольку мифотворец рассматривает эти силы как «Ты», как членов общества, его стремление — понять их через психологический анализ их характеров и через их соответствующую реакцию на законы, управляющие вселенским государством.

 

Миф о Тильмуне: взаимодействие земли и воды в космосе и его результаты

 

Миф о Тильмуне — миф о происхождении несколько другого рода и в каком-то смысле менее изощренный²⁴.

Миф об Энлиле и Нинлиль касался единственного, очевидно анормального, факта: разницы в характерах сыновей Энлиля. Он прослеживал их происхождение, находя, что различие коренится в контрастах самой природы Энлиля. В этом смысле миф о Тильмуне не стремится разрешить проблему. Он старается проследить причинное единство в огромном количестве несравнимых явлений и показывает их общее происхождение в конфликте двух начал: мужского и женского. Он повествует о борьбе воль в их взаимопритяжении и взаимном антагонизме, о постоянной Матери-Земле, Нинхурсаг и боге изменчивых вод Энки.

Действие рассказа начинается на острове Тильмун — современном Бахрейне в Персидском заливе. Этот остров достался по жребию Энки и Нинхурсаг, когда мир был поделен между богами. После того, как Энки по просьбе Нинхурсаг снабдил остров свежей водой, он делает ей предложение, и хотя она вначале отказывается, все же в конце концов вынуждена согласиться. Их дочь — богиня растений Нинсар, рожденная от брака почвы, Нинхурсаг, и воды, Энки. Но подобно тому, как воды ежегодного наводнения в Месопотамии спадают и возвращаются в берега реки прежде, чем появляется растительность, так и Энки не остается жить с Нинхурсаг в качестве супруга, но покидает ее до того, как она родила богиню растений. И подобно тому, как растительность позднею весной густо покрывает берега рек, так и Нинсар приходит на берег реки, где находится Энки. Но он видит в богине растений лишь еще одну юную девушку. Он соединяется с ней, но жить с ней не собирается. Богиня растений дает жизнь дочери, представляющей — по нашей догадке — растительные волокна, используемые в тканье полотна. Чтобы получить такие волокна, растения вымачивались в воде до тех пор, пока мягкая масса не сгнивала и оставались лишь плотные волокна. Тем самым они в каком-то смысле являются детьми растений и воды. Затем все повторяется сначала: рождается богиня красителя, с помощью которого красят одежду, а она, в свою очередь, рождает богиню одежды и ткачества, Утту. Теперь, однако, Нинхурсаг осознала, как неверен Энки, и предостерегает Утту. Предупрежденная, Утту настаивает на свадьбе; Энки должен принести дары: огурцы и яблоки и виноград — очевидно, в качестве традиционного свадебного подношения, — только тогда она будет принадлежать ему. Энки соглашается, и, когда в качестве официального поклонника он появляется в доме с дарами, Утту с радостью впускает его. Вино, которым он ее угощает, опьяняет Утту, и он овладевает ею. Здесь лакуна прерывает рассказ и затемняет течение событий. Вырастают восемь растений, (и Нинхурсаг еще не объявила, какими должны быть их имена, природа и качества. Затем она внезапно обнаруживает, что Энки уже установил все это самостоятельно и съел растения. При виде такого окончательного неуважения Нинхурсаг охвачена ярой ненавистью, и она проклинает бога вод. При этом ужасном проклятии — которое, очевидно, олицетворяет изгнание пресных вод в подземную тьму и обречение их на медленную смерть, когда колодцы и реки высыхают в летний период, — все боги чрезвычайно расстроены. Но появляется лиса и обещает привести к ним Нинхурсаг. Она выполняет обещание. Нинхурсаг приходит, смягчается и наконец помогает больному Энки родить восемь божеств, по одному на каждый больной член его тела. Подразумевается, что эти божества — растения, которые проглотил Энки и которые застряли в его теле. Миф заканчивается назначением места в жизни для этих божеств.

Как мы уже отметили, миф стремится выявить причинное единство многих различных явлений, но это единство можно назвать причинным лишь в мифопоэтическом смысле. Когда растения рассматриваются как порождения земли и воды, нам это понятно, хотя и не без оговорок. Однако в конце мифа божества, рожденные для того, чтобы вылечить Энки, не имеют никакой внутренней связи ни с почвой, рождающей их, ни с водой. Их имена, впрочем, содержат элементы, напоминающие названия некоторых частей тела, тех частей тела Энки, которые излечиваются. Например, божество А-зи-му-а, чье имя может быть понято как «растущее прямо из руки», родилось, чтобы излечить руку Энки. И здесь есть связь. Необходимо помнить, что для мифопоэтической мысли имя — это сила, содержащаяся в личности и подталкивающая ее в определенном направлении. Поскольку имя А-зи-му-а может быть понято как «растущее прямо из руки», хотя само это божество, насколько нам известно, никакого отношения к рукам не имеет, вопрос напрашивается сам собой: «Из чьей руки выросло это божество?» Миф тут же предлагает ответ: «Из руки Энки». Миф удовлетворяется установлением связи; его не интересует более глубокое родство природы двух сил, двух богов.

Рассматриваемый в его собственных терминах и с точки зрения мифопоэтической логики, миф существенно углубляет наше понимание двух великих сил вселенной, земли и воды, ибо в месопотамской вселенной понимание означает психологическое проникновение в сущность. Посредством этого мифа мы постигаем глубокую антитезу, лежащую в основе плодотворного взаимодействия этих природных сил; мы прослеживаем, как она достигает своего апогея в открытом столкновении, угрожающем уничтожить воду навсегда, и испытываем в конце облегчение при сцене примирения, восстановления гармонии во вселенной. Следя за взаимодействием этих сил, мы, кроме того, узнаем о важности их как источников жизни: от них происходят растения, от них происходят ткачество и изготовление одежды, им обязаны своим существованием множество мощных и благотворных сил в жизни — множество малых божеств. Один участок вселенной стал понятным.

Прежде чем расстаться с этим мифом, обратим внимание на один заключенный в нем образчик взгляда на картину мира, когда мир был молод. Четкий и определенный характер вещей в мире возникает позже. На заре времени мир был лишь миром обещания, миром в бутоне, не принявшим определенной формы. Ни звери, ни люди еще не получили своих привычек и особенностей, у них еще не было определенных черт. Они лишь потенциально были такими, какими стали сейчас. Ворон еще не каркал, лев не убивал, волк не похищал ягнят. Болезни и старость, как таковые, еще не существовали, они еще не приобрели своих характерных черт и признаков и не могли поэтому быть определены как «старость» и «болезнь», какими они стали позднее.

Первые строки вводного раздела мифа обращены непосредственно к Энки и Нинхурсаг; эти божества — «Ты» этого текста. Затем рассказ продолжается в обычном повествовательном стиле.

 

Когда вы делили — первозданную землю (с вашими богами-собратьями),

Воистину вы! — и была страна Тильмун святою землею,

Когда вы делили первозданную землю (с вашими богами-собратьями),

Воистину вы! — и была страна Тильмун святою землею.

Страна Тильмун была светла, страна Тильмун была свежа,

Страна Тильмун была свежа, страна Тильмун обширна была.

И когда возлегли они на землю в уединении своем,

B стране Тильмун,

Ибо место, где Энки возлег с супругой,

Было свежим местом, просторным местом,

Когда возлегли они на землю в уединении своем,

В стране Тильмун,

Ибо место, где Энки возлег с супругой,

Было чистым местом, просторным местом.

Там ворон не каркал в Тильмуне (как ныне каркают вороны).

Там петух не кукарекал (как ныне петухи — кукарекают),

Там лев не убивал,

Волк ягненка не хватал.

Дикий пес не знал, (как) схватить козленка,

Как едят зерно, не знал осел-жеребец.

....................

Глазная болезнь — «я болезнь глазная» — не говорила.

Головная боль — «я боль головная» — не говорила.

Старая женщина — «я старуха» — не говорила,

Старый мужчина — «я старик» — не говорил.

....................

 

 

Б. Детали мирового порядка

 

Приведем только два примера следующей группы мифов, повествующих лишь об установлении какой-то одной детали мирового порядка, а не о происхождении вещей и сил, как таковых. Первый из них — миф, дошедший, к сожалению, в поврежденном состоянии, — рассказывает о том, как была организована природная экономика обитателей Месопотамии.

 

Энки организует мировой манор [11]²⁵

 

Несохранившееся начало этого мифа рассказывало, вероятно, о том, как Ану и Энлиль утвердили Энки в его должности. С того места, где текст поддается прочтению, Энки инспектирует свою территорию, включающую большую часть известного тогда мира, и посещает крупнейшие административные комплексы, на которые он распадается.

Энки останавливается в каждой стране, благословляет ее и посредством своего благословения наделяет ее процветанием и подтверждает ее специфические функции. Затем он организует все водные массы и все, что имеет отношение к воде. Он наполняет реки Евфрат и Тигр чистой водой и назначает бога, который должен надзирать за ними. Затем он наполняет их рыбой и наделяет зарослями тростника. Для присмотра за ними он назначает еще одного божественного надзирателя. После этого он упорядочивает работу моря и назначает божественного надсмотрщика для управления морем. От моря Энки переходит к ветрам, приносящим дожди, а затем к сельскохозяйственным работам. Он заботится о пашне, прокладывает борозды и заставляет зерно расти на полях. Он выстраивает амбары в ряд. От полей он переходит к городу и селу, назначает бога кирпичей ответственным за их изготовление; он закладывает фундаменты, строит стены и назначает божественного мастера-строителя Мушдаму надзирателем за такого рода работами. Наконец, он организует дикую жизнь пустыни, отдав ее на попечение богу Сумукану, возводит загоны и стойла для домашних животных, отдав их под покровительство бога-пастуха Думузи, или Таммуза. Энки учредил все важнейшие функции в экономической жизни Месопотамии; он наладил ее механизм, он назначил божественного смотрителя для наблюдения за его работой. Порядок в природе рассматривается и интерпретируется в точности так, как если бы вселенная была огромным, отлично функционирующим поместьем, организованным умелым управляющим.

 

Энки и Нинмах: создание уродов ²⁶

 

Вселенский порядок, явный и очевидный для человеческого разума и обычно также вызывающий восхищение, тем не менее не всегда и не во всем таков, каким человек хотел бы его видеть. Даже оптимистически настроенный Александр Поп, как может припомнить читатель, считал, что он не может дать этому миру большей похвалы, чем назвав его «лучшим из возможных миров», что, очевидно, совсем не то, что «идеальный мир». Древние жители Месопотамии подобным же образом находили, что в этом мире есть вещи неприятные, или по крайней мере странные, и недоумевали, почему боги устроили так, а не иначе. Проблемы такого рода рассматривает миф, к которому мы сейчас обратимся. Он предлагает ответ, вполне соответствующий духу социального и психологического подхода жителей Месопотамии к силам вселенной: у богов, несмотря на всю их силу, есть и человеческие стороны. Их эмоции, особенно после того, как они выпьют слишком много пива, берут верх над разумом, и когда это случается, они подвергаются опасности быть сбитыми с толку своей собственной силой, обязывающей мощью своих собственных приказаний.

Этот миф — как и множество других шумерских мифов — рассказывает об Энки, боге пресных вод, и Нинхурсаг, богине земли. В этом мифе она названа своим эпитетом Нинмах, «великая госпожа», и мы сохраним это имя в нашем пересказе. Действие происходит опять-таки в те времена, когда мир был молод:

 

Во дни былые, во дни, когда небеса от земли отделились,

В ночи былые, в ночи, когда небеса от земли отделились…

 

В эти отдаленные времена боги вынуждены были сами трудиться, чтобы заработать себе на жизнь. Все боги должны были пользоваться серпом, мотыгой и другими сельскохозяйственными инструментами, копать каналы и, как правило, зарабатывать свой хлеб в поте лица. И они терпеть не могли это делать. Самый мудрый и широко мыслящий из них, бог Энки, погрузился на своем ложе в глубокий сон и не желал вставать. К нему-то в отчаянии обратились боги, и его мать Намму, богиня водных глубин, изложила их жалобы своему спящему сыну. Старания ее не были тщетны. Энки приказал Намму подготовить все для того, чтобы дать рождение «глине, что над апсу» («над апсу» означает «под землей», но над водной глубиной, которая располагается под землей и более или менее идентична самой богине Намму). Эта глина должна быть отделена от Намму, подобно тому как ребенка отделяют от матери. Богиня Нинмах, земля, должна была встать над ней — земля, конечно, находится над подземными водами — и помочь ей при родах; другие восемь богинь также должны были оказывать помощь.

Таким образом глина, что над апсу, была рождена, и из нее был сотворен человек. Тут, однако, большой пропуск в тексте прерывает рассказ и мешает нам точно узнать, как было создано человечество. Когда текст вновь становится читаемым, Энки готовит пир для Нинмах и для своей матери, предположительно для того, чтобы отпраздновать ее разрешение от бремени. Приглашены все великие боги, и все они хвалят Энки за его ум, но по мере того, как пир разгорается, Нинмах затрагивает неприятную тему:

 

Когда Энки и Нинмах много выпили пива, их сердца взвеселились.

Так Нинмах говорит Энки:

«(Воистину) плоть человечья — хороша ли, дурна ли?

Как мне сердце подскажет — добрую, злую — судьбу назначу…»

 

Энки незамедлительно откликается на вызов:

 

«Судьбу, что ты ему замыслишь, — хороша ли, дурна ли —

Воистину я уравняю (?)».

 

И вот Нинмах берет немного глины, что над апсу, и лепит из нее странные человеческие существа, каждое с каким-либо телесным дефектом: мужчину, который не может удержать мочу, женщину, неспособную рожать детей, существо, у которого нет ни женских, ни мужских органов. Шесть таких существ, одно за другим, принимают форму под ее пальцами. Но для каждого из них Энки немедленно приготовляет жребий, или судьбу. Для каждого из них он находит место в обществе, образ жизни, который позволит им существовать. Существо, у которого нет ни женских, ни мужских органов, очевидно евнуха, Энки назначает прислуживать царю, бесплодную женщину помещает среди придворных дам царицы и т. д. Несомненно, шесть уродов, сделанных Нинмах, соответствуют определенным разрядам лиц шумерского общества, которые по той или иной причине отличались телесно от нормальных людей и тем самым представляли собой проблему.

Но состязание продолжается всерьез. Энки доказал, что он способен справиться даже с худшим из того, что может выдумать Нинмах. Теперь он предлагает поменяться ролями. Он вылепит уродов, а она придумает, что с ними делать. И Энки принимается за работу. О первой его попытке мы не знаем, так как текст мифа в этом месте поврежден, но узнаем о второй — о существе по имени У-му-уль, «мой день ушел», т. е. о таком старом человеке, чей день рождения — далеко в прошлом. Глаза несчастного больны, жизнь его угасает, болят сердце и печень, руки дрожат — это лишь часть его дефектов. Это-то существо Энки и преподносит Нинмах.

Энки обращается к Нинмах:

 

«Я назначил судьбу людям, что ты сотворила,

Дабы могли пропитаться.

Ныне ты назначь судьбу человеку, что сотворил я,

Дабы мог пропитаться!»

 

Это, однако, не под силу Нинмах. Она подходит к существу и задает ему вопрос, но тот не может ответить; она предлагает ему хлеб, который она ест, но он слишком слаб, чтобы протянуть за ним руку. В гневе она упрекает Энки: существо, созданное им, не живой человек. Но Энки лишь насмешливо напоминает ей, как он справился со всем, что она придумала, и нашел способ существования для всех ее созданий.

Еще один пробел в тексте не позволяет нам проследить детали их ссоры. В том месте, где текст возобновляется, ссора достигла высшей точки. Энки через второе существо, созданное им, принес в мир болезни и другие несчастья, сопутствующие преклонному возрасту. Без сомнения, первое существо, чье описание утрачено в лакуне, несло аналогичный груз людских зол. Ни с тем, ни с другим Нинмах не смогла справиться. Она оказалась не в силах приспособить их к мировому порядку, не в силах найти для них полезное место в обществе. Но они, будучи явным злом, вынуждены оставаться. Возможно, что воздействие только этих двух существ (старости и другого, неизвестного нам зла) на землю и город Нинмах ввергли ее в отчаяние; возможно также, что она подверглась дальнейшим унижениям со стороны Энки. Она жалуется:

 

Мой город разрушен, мой дом сокрушен, мои дети в плену,

Я, беглянка (?), Экур принуждена оставить,

Даже я сама не избегну твоей руки.

 

И она проклинает его: «Отныне в небесах проживать ты не будешь, на земле проживать ты не будешь». Это обрекает бога пресных вод на существование в темных подземных областях.

Это проклятие напоминает другое, произнесенное ею в мифе о Тильмуне, и явно стремится объяснить ту же загадочную черту вселенной: почему благотворные пресные воды осуждены жить в вечной тьме под землей. Ибо их всегда можно найти там, если копать достаточно глубоко. Поскольку проклятие произнесено, Энки ничего не может поделать, ибо в этом проклятии — решительная сила приказания одного из великих богов. Он отвечает Нинмах: «Слово, из уст твоих исходящее, — может ли кто изменить его?»

Тем не менее устрашающий приговор был, по-видимому, каким-то образом смягчен и примирение было достигнуто (как в мифе о Тильмуне). В этом месте текст мифа становится чрезвычайно фрагментарным, так что сказать что-либо наверняка трудно. Однако, судя по тому, что миф еще какое-то время продолжается, проклятие Нинмах не было, по-видимому, решительным и окончательным результатом конфликта.

Пересказанный нами миф пробует объяснить некоторые странные черты мирового порядка: существование анормальных групп — евнухов, иеродул и т. д., составлявших часть месопотамского общества; обременительные, явно ненужные неприятности, связанные со старостью, и т. д. Однако миф, повествуя, не только объясняет; он выносит суждения. Эти черты фактически не имеют отношения к мировому порядку, они не были запланированы. Они возникли в момент невменяемости, когда боги напились и на какое-то время поддались зависти и желанию покрасоваться друг перед другом. Более того, миф анализирует и оценивает различные черты неодинаково. Если уроды, созданные Нинмах, были относительно безобидны и могли быть каким-то образом приспособлены к мировому порядку искусным Энки, то после того, как Энки использовал свой гибкий ум для злого дела, на это нельзя было надеяться.

Этой неясно выраженной оценкой черт, происхождение которых он описывает, наш миф образует связующую нить с третьей большой группой мифов, а именно мифов, основной темой которых является оценка некоторых черт мирового порядка.

 

В. Детали оценки

 

Часть мифов этой группы по форме почти аналогична хвалебным гимнам. Они относятся к какому-то одному элементу вселенной: божеству, предмету — к чему угодно — и превозносят его качества, подробно анализируя все его черты. Таков, например, «Миф о мотыге», рассказывающий о том, как Энки создал этот незаменимый инструмент, и разъясняющий его достоинства и назначение. Другие мифы этой группы, впрочем, относятся к двум предметам вселенной, противопоставляющим себя друг другу в аргументированной попытке осознать и утвердить свое относительное местоположение в существующем порядке вещей. Такие мифы часто принимают форму спора двух участвующих элементов, каждый из которых превозносит свои достоинства до тех пор, пока спор не разрешает какой-нибудь бог. Для примера достаточно одного отрывка, взятого из мифа, в котором медь, полезная, но малоценная, оспаривает у серебра его право стоять на почетном месте царского придворного. Медь доказывает «бесполезность» серебра:

 

Холода наступят — и нет у тебя топора, чтобы дров нарубить,

Время жатвы придет — нет серпа у тебя, чтобы сжать урожай.

Оттого-то не нужно ты человеку…²⁷

 

Вполне естественно, что в такой стране, как Месопотамия, где основными занятиями были овцеводство и земледелие, эти два образа жизни становились излюбленными сюжетами для сравнения и оценки. Что лучше, важнее, полезнее? Мы располагаем не менее чем тремя мифами на эту тему. Один повествует о происхождении «овцы» и «зерна» с самого начала, когда одни лишь боги пользовались ими, и рассказывает о длинном споре между ними о том, кому из них следует отдать предпочтение. Другой миф рассказывает о споре двух божественных братьев, Энтена и Эмеша, сыновей Энлиля, один из которых явно олицетворяет земледельца, а другой — пастуха. Их спор разрешается Энлилем в пользу земледельца. Наиболее живо, однако, эта тема трактуется в мифе, озаглавленном «Сватовство Инанны».

 

«Сватовство Инанны»: сравнительные достоинства пастуха и земледельца ²⁸

 

Этот миф рассказывает о том, как божественный земледелец Энкимду и божественный пастух Думузи вместе сватаются к Инанне, которая рассматривается здесь не как супруга Ану и царица неба, но как обычная девушка на выданье. Ее брат и опекун, бог солнца Уту, на стороне пастуха и пытается повлиять на сестру.

 

Брат ее, воин, герой Уту,

Деве Инанне так он молвит:

«Сестра! Да станет пастух тебе мужем!

Дева Инанна! Отчего ты не хочешь?

Хороши его сливки, молоко превосходно,

Все, что пастух производит, — прекрасно!

Да станет супругом тебе Думузи, Инанна!»

 

Но сестра глуха к словам брата, она уже сделала свой выбор: Инанна хочет выйти замуж за земледельца.

 

Никогда не станет пастух мне супругом!

Никогда не покроет меня шерстяным одеяньем!

Никогда не оденет меня шерстью тончайшей!

Я, дева, пойду только за земледельца,

И только он моим супругом да станет!

Земледелец, что растит изобильные травы,

Земледелец, что растит изобильные злаки!

 

Итак, выбран земледелец, и бедный пастух впадает в уныние. Он не просто отвергнут, ему предпочли земледельца, и это глубоко ранит его самолюбие. И он начинает сравнивать себя с земледельцем. Всем продуктам, которые производит земледелец, пастух противопоставляет свои, не уступающие по ценности тому, что предлагает его соперник:

 

Земледелец — и я? Земледелец — и я?

В чем превосходит меня земледелец?

Энкимду, хозяин плотин и каналов, —

В чем превосходит меня земледелец?

Одеяние черное он принесет мне —