Почему девочка в нейтральном возрасте уже столь сильно отличается от мальчика?

Потому, что, помимо общей детской обездоленности, она подвержена дополнительным ограничениям как женщина. Мальчик, лишенный прав из-за того, что он ребенок, обеими руками захватил привилегии пола и не желает делиться с ровесницей.

- Мне можно, я могу, я ведь мальчик.

Девочка - белая ворона в их среде. Один из десяти непременно спросит:

- Почему она с нами?

Стоит возникнуть ссоре, которую мальчики честно разрешают между собой, щадя самолюбие другого, не грозя ему изгнанием, как для девочки мгновенно готов суровый приговор:

- Не нравится - катись к девчонкам.

Девочка, предпочитающая играть с мальчиками, на подозрении и в собственной среде:

- Не хочешь - отправляйся к своим мальчишкам.

Изгнанница отвечает на презрение презрением - защитная реакция задетой гордости.

Редкая девочка не падет духом, сумеет пренебречь мнением окружающих, стать выше толпы.

Во что вылилась враждебность большинства детей к девочке, которая предпочитает играть с мальчиками? Наверное, я не ошибусь, утверждая, что эта враждебность создала суровый, жесткий закон:

- Позор девочке, если мальчик увидит ее трусики.

Этого закона в той форме, какую принял он среди детей, не могли выдумать взрослые.

Девочка не может нормально бегать, потому что если она упадет, то прежде чем она успеет оправить платьице, уже слышится злобное:

- Трусики, трусики!

- Врешь! - Или вызывающе:- Ну и пусть! - отвечает она, покраснев, смущенная, униженная, страдающая. Если она вдруг полезет в драку-тот же окрик одернет, оскорбит и парализует ее. И постепенно девочки становятся не такими ловкими, как мальчики, а значит, они меньше достойны уважения. Они не дерутся, зато обижаются, ругаются, ябедничают и ревут. А тут еще взрослые требуют уважения к девчонкам. С какой радостью дети говорят о ком-нибудь из взрослых:

- Он мне никто. Его мне слушаться не надо.

А девчонке он должен уступать- с какой стати?

Пока мы не освободим девочек от тисков "это неприлично", истоки которого в особенностях их одежды, не стоит стараться, чтобы они стали друзьями мальчиков. Мы решили эту проблему на свой лад: отрастили мальчикам длинные волосы, опутали их такой же густой сетью правил хорошего тона и пускай теперь играют вместе. Вместо того, чтобы растить мужественных дочерей, мы удвоили число женоподобных сыновей.

Короткие платья; купальные, спортивные костюмы: новые танцы – смелые попытки решения проблемы на новых основах. Сколько в предложениях моды скрывается размышлений? Надеюсь, что это не легкомыслие.

Не стоит обижаться и критиковать: в обсуждении так называемых щекотливых тем мы, верные предрассудку, храним осторожность.

Я не хотел бы возобновлять попытку обсуждения всех этапов развития всех детей в короткой брошюре.

100.

Ребенок, который вначале радостно плывет по поверхности жизни, не видя ее мрачной глубины, предательских течений, тайных чудищ, скрытых враждебных сил, доверчиво, восхищенно улыбаясь многоцветным чудесам, внезапно пробуждается от голубого полусна и, с остановившимся взглядом, затаив дыхание, дрожащими губами испуганно шепчет:

- Что это? почему? зачем? Пьяный качается, слепой палкой нащупывает дорогу, эпилептик падает на тротуар, преступника ведут в тюрьму, лошадь сдохла, петуха зарезали.

- Почему? Зачем все это? Отец бранится, а мама все плачет, плачет. Дядя целует горничную, она ему грозит пальцем, они смеются, смотрят в глаза друг другу. Взволнованно говорят о ком-то, кто родился под недоброй звездой, и ему за это ноги поломать надо.

- Что это, почему?

Он и спрашивать-то не смеет. Он чувствует себя маленьким, одиноким и беспомощным перед лицом таинственных сил.

Он, бывший прежде владыкой, желание которого было законом, вооруженный своими слезами и улыбкой, обладающий мамой, папой, няней, вдруг понял, что это не они для него, а он- для них, что они завели его для собственного развлечения. Чуткий, как умный пес, как плененный царевич, он всматривается в мир вокруг себя, вглядывается в мир вокруг себя, вглядывается в себя.

Они что-то знают, они что-то скрывают. Они не то, чем себя называют, и они требуют, чтобы и он не был тем, чем есть на самом деле. Они ратуют за правду - а сами врут и заставляют врать других. Они совершенно по-разному говорят с детьми и друг с другом. Они смеются над детьми. У них какая-то своя жизнь, и они сердятся, когда ребенок хочет проникнуть в нее, они хотят, чтобы он верил им на слово, они радуются, когда наивным вопросом он обнаруживает свое непонимание.

Смерть, животные, деньги, правда, бог, женщина, разум - во всем примесь фальши, какой-то дурной загадки, унизительной тайны. Почему они не хотят сказать, как все обстоит на самом деле?

И ребенок с грустью вспоминает раннее детство.