Церемониальная процессия на Соборной площади в день коронации Анны Иоанновны

 

Между тем управление велось без всякого достоинства. Верховный тайный совет был упразднен, но и Сенат с расширенным составом не удержал прежнего первенствующего значения. Над ним стал в 1731 г. трехчленный Кабинет министров, творение Остермана, который и сел в нем полновластным и негласным вдохновителем своих ничтожных товарищей: князя Черкасского и канцлера Головкина. Кабинет – не то личная контора императрицы, не то пародия Верховного тайного совета: он обсуждал важнейшие дела законодательства, а также выписывал зайцев для двора и просматривал счета за кружева для государыни. Как непосредственный и безответственный орган верховной воли, лишенный всякого юридического облика, Кабинет путал компетенцию и делопроизводство правительственных учреждений, отражая в себе закулисный ум своего творца и характер темного царствования. Высочайшие манифесты превратились в афиши непристойного самовосхваления и в травлю русской знати перед народом.

Казнями и крепостями изводили самых видных русских вельмож – Голицыных и целое гнездо Долгоруких. Тайная розыскная канцелярия, возродившаяся из закрытого при Петре II Преображенского приказа, работала без устали, доносами и пытками поддерживая должное уважение к предержащей власти и охраняя ее безопасность. Шпионство стало наиболее поощряемым государственным служением. Все казавшиеся опасными или неудобными подвергались изъятию из общества, не исключая и архиереев; одного священника даже посадили на кол. Ссылали массами, и ссылка получила утонченно-жестокую разработку. Всех сосланных при Анне в Сибирь считалось свыше 20 тысяч человек; из них более 5 тысяч было таких, о которых нельзя было сыскать никакого следа, куда они сосланы. Зачастую ссылали без всякой записи в надлежащем месте и с переменою имен ссыльных, не сообщая о том даже Тайной канцелярии: человек пропадал без вести.

Между тем народное, а с ним и государственное хозяйство расстраивалось. Торговля упала: обширные поля оставались необработанными по пяти и по шести лет; жители пограничных областей от невыносимого порядка военной службы бежали за границу, так что многие провинции «точно войною или мором опустошены», – как писали иноземные наблюдатели. Источники казенного дохода были крайне истощены, платежные силы народа изнемогли: в 1732 г. по смете ожидалось дохода от таможенных и других косвенных налогов до 2/2 миллиона рублей, а собрано было всего лишь 187 тысяч. На многомиллионные недоимки и разбежались глаза у Бирона.

Под стать невзгодам, какими тогда посетила Россию природа, неурожаям, голоду, повальным болезням, пожарам, устроена была доимочная облава на народ. Снаряжались вымогательные экспедиции; неисправных областных правителей ковали в цепи, помещиков и старост в тюрьмах морили голодом до смерти, крестьян били на правеже и продавали у них все, что попадалось под руку. Повторялись татарские нашествия, только из отечественной столицы. Стон и вопль пошел по стране. В разных классах народа толковали: «Бирон и Миних великую силу забрали, и все от них пропали, овладели всем у нас иноземцы; тирански собирая с бедных подданных слезные и кровавые подати, употребляют их на объедение и пьянство; русских крестьян считали хуже собак; пропащее наше государство! Хлеб не родится, потому что женский пол царством владеет; какое ныне житье за бабой?»

Народная ненависть к немецкому правительству росла, но оно имело надежную опору в русской гвардии. В первый же год царствования ее подкрепили третьим пехотным полком, сформированным из украинской мелкошляхетской милиции. В подражание старым полкам Петра I, новый был назван Измайловским – по подмосковному селу, где любила жить Анна. Полковником назначен был помянутый молодец обер-шталмейстер Левенвольд, и ему же поручили набрать офицеров в полк из лифляндцев, эстляндцев, курляндцев и иных наций иноземцев, между прочим, и из русских. Это была уже прямая угроза всем русским, наглый вызов национальному чувству. Подпирая собой иноземное иго, гвардия услужила бироновщине и во взыскании недоимок: гвардейские офицеры ставились во главе вымогательных отрядов. Любимое детище Петра, цвет созданного им войска – гвардеец явился жандармом и податным палачом пришлого проходимца. Лояльными гвардейскими штыками покрывались ужасы, каких наделали разнузданные народным бессилием пришельцы. Еще при самом начале немецких неистовств польский посол, прислушиваясь к толкам про немцев в народе, выразил секретарю французского посольства опасение, как бы русские не сделали теперь с немцами того же, что они сделали с поляками при Лжедмитрии. «Не беспокойтесь, – возразил Маньян, – тогда у них не было гвардии». Дорого заплатила дворянская гвардия за свое всеподданнейшее прошение 25 февраля 1730 г. о восстановлении самодержавия и за великолепный обед, данный за это императрицей гвардейским офицерам 4 апреля того же года, удостоив их при этом чести обедать вместе с ними. Немцы показали этой гвардии изнанку восстановленного ею русского самодержавия.

Внешняя политика. Бирон с креатурами своими не принимал прямого, точнее, открытого участия в управлении: он ходил крадучись, как тать, позади престола. Над кучей бироновских ничтожеств высились настоящие заправилы государства – вице-канцлер Остерман и фельдмаршал Миних. Им предстояло все усиливавшийся ропот на худое ведение внутренних дел заглушить шумными внешними успехами, а немецкое правительство русской императрицы из Митавы даже обязано было для собственной безопасности поддержать свой престиж в России и в Европе. Этого и немудрено было добиться, умело позируя между Францией и Австрией, во взаимной вражде одинаково заискивавшими у России с ее превосходным петровским войском, которого еще не успели вполне расстроить. Таким знатокам дипломатического и военного искусства, как Остерман и Миних, представились два прекрасных случая показать, насколько лучше умеют они вести дела, чем доморощенные русские неучи и лентяи.

В 1733 г. умер король Польский Август II, непутный союзник Петра I, и надобно было поддержать его сына в борьбе за польский престол против французского кандидата, старого Станислава Лещинского. В 1697 г. достаточно было в подобном случае придвинуть еще не устроенное русское войско к литовской границе, чтобы доставить этому Августу II торжество над французским принцем. Теперь ввели в глубь Польши целую регулярную армию в 50 тысяч под командой лучшего из генералов-иноземцев, да и то не немца, а шотландца Ласси, любимца солдат. Но в Петербурге предприятие было так плохо подготовлено, а присланный улаживать дела в Польше закадычный друг Остермана, бездельник обер-шталмейстер Левенвольд, поставил русское войско в такое невыносимое положение, что 42 месяца осаждали укрывший за своими стенами Станислава Данциг. Под ним сменивший Ласси, Миних сам уложил более 8 тысяч русских солдат. Во время польской войны друзья Остермана австрийцы не ввели в Польшу ни одного солдата на помощь союзным русским войскам. А когда Франция объявила Австрии войну за Польшу и со своими союзниками отняла у нее Неаполь, Сицилию, Лотарингию и почти всю Ломбардию, всемогущий и славный петербургский дипломат двинул к Рейну того же Лесси с 20-тысячным корпусом, и тем выручил свою жалкую и предательскую союзницу. По связи с польской войной и по поводу крымских набегов в 1735 г. начали войну с Турцией. Надеялись в союзе с Персией и той же Австрией припугнуть турок легкой и быстрой кампанией, чтобы сгладить неприятное впечатление отказа от прикаспийских завоеваний Петра Великого, удержать Турцию от вмешательства в польские дела и освободиться от тягостных условий договора на Пруте 1711 г.

Обремененный всеми высшими военными должностями, подмываемый честолюбивыми вожделениями и окрыляемый мечтаниями, Миних также желал этой войны, чтобы освежить свою боевую славу, несколько поблекшую под Данцигом. И действительно, русские войска добились громких успехов: сделаны были три опустошительные вторжения в главное татарское гнездо, в непроницаемый дотоле Крым, взяты Азов, Очаков, после Ставучанской победы в 1739 г. заняты Хотин, Яссы и здесь отпраздновано покорение Молдавского княжества. Герой войны Миних широко расправил крылья. Ввиду турецкой войны в Брянске на реке Десне завели верфь и на ней ускоренно строили суда, которые, спустившись Днепром в Черное море, должны были действовать против Турции. Суда строились по системе тяп-ляп и, по окончании войны, признаны были никуда не годными. Однако, по взятии Очакова в 1737 г., Миних хвастливо писал, что на этой флотилии, взорвав днепровские пороги, он в следующем году выйдет в Черное море и пойдет прямо в устья Днестра, Дуная и далее в Константинополь. Надеялись, что все турецкие христиане поднимутся, как один человек, и стоит только высадить в Босфоре тысяч двадцать с несуществовавших русских кораблей, чтобы заставить султана бежать из Стамбула. На австро-русско-турецком конгрессе в Немирове 1737 г. Россия потребовала у турок всех татарских земель от Кубани до устьев Дуная с Крымом включительно и независимости Молдавии и Валахии.