Хромой Олень, шаман племени Лакота

«Хромой Олень, искатель видений»

 

Откуда появилась голографическая модель? Прежде чем искать ответ, давайте вспомним, откуда появился сам вопрос. В данной книге я назвал голографический принцип новой теорией, и это справедливо в том смысле, что она впервые представлена в научном контексте. Но, как мы уже видели, некоторые аспекты этой теории намечались в различных древних культурах. Это знаменательно в том смысле, что, стало быть, еще в древности, по крайней мере интуитивно, вселенной уже приписывали голографические свойства.

Например, идею Бома о том, что вселенную можно рассматривать как состоящую из двух основных порядков, импликативного и экспликативного, можно отыскать в нескольких древних культурах. Тибетские буддисты называют два этих аспекта пустотой и не-пустотой. Не-пустота – это реальность, состоящая из видимых предметов. Из пустоты, как и из импликативного порядка, рождается все сущее и «льется непрерывным потоком». Однако лишь пустота реальна, тогда как объективный мир иллюзорен и существует исключительно благодаря непрерывному потоку между двумя порядками [1].

В свою очередь, пустота определяется как «тонкая», «неделимая» и «свободная от конкретных дефиниций». Поскольку она представляет собой литую целостность (totality), ее нельзя описать словами [2]. Строго говоря, не-пустоту также нельзя описать словами, поскольку она также является цельной в том смысле, что сознание и материя перемешаны и неделимы. Здесь скрыт парадокс, так как, несмотря на свою иллюзорную природу, не-пустота все же содержит «бесконечно большой набор вселенных» – которые, в свою очередь, обладают тем же свойством неделимости. Как заметил Джон Блофельд, изучающий тибетскую культуру: «В такой вселенной существует взаимное проникновение всех вещей; поэтому в не-пустоте, так же как и в пустоте, часть – это также целое» [3].

Интересно, что тибетцы предвосхитили некоторые из идей Прибрама. Согласно Миларепе, тибетскому йогу одиннадцатого века и наиболее почитаемому тибетскому святому, причина нашей неспособности непосредственно воспринимать пустоту заключается в «обусловленности» нашего подсознания (или, как выражается Миларепа, «внутреннего сознания»). Эта обусловленность не только удерживает нас от видения «границы между сознанием и материей», или того, что мы называем частотным диапазоном, но также заставляет нас формировать свое тело в промежутке между инкарнациями. «В невидимой небесной сфере... иллюзорное сознание – самый большой преступник», – пишет Миларепа, учивший своих последователей «совершенному зрению и размышлению» для постижения «Высшей Реальности» [4].

Дзэн-буддисты также признают неделимость высшей реальности, причем главная цель дзэн, которой подчинено все остальное, – достичь этой целостности. В книге «Игры мастеров дзэн» Роберт Сол и Одри Карр используют те же выражения, что и Бом: «Неадекватность концептуального языка для определения неделимой природы реальности и есть то неведение, от которого нас старается освободить дзэн. Конечные ответы нельзя найти в концептуальных теориях и сложных умопостроениях, – они содержатся в прямом, неконцептуальном опыте постижения реальности» [5].

Индусы называют импликативный уровень реальности Брахманом [6]. Брахман не имеет формы, но представляет собой колыбель всех форм видимой реальности, которая появляется из нее и вновь в нее свертывается бесконечным потоком [7]. Как и Бом, который замечает, что импликативный порядок с таким же успехом может быть назван «духом», индусы иногда персонифицируют этот уровень и говорят, что он состоит из чистого сознания. Таким образом, сознание не только более тонкая, но и более фундаментальная форма материи; в индуистской космогонии именно материя появляется из сознания, а не наоборот. Или как сказано в Ведах: физический мир появляется одновременно как «завуалированное» и «спроецированное» свойство сознания [8].

Поскольку материальная вселенная представляет собой реальность второго порядка, созданная «завуалированным» сознанием, индусы говорят, что она пребывает в переменчивом и иллюзорном, вечно текущем состоянии, известном как майя. Как гласит Шветашватара-упанишада: «Следует знать, что Природа иллюзорна (майя), а Брахман – источник иллюзии. Существа, населяющие этот мир, – его части» [9]. В Кена-упанишаде говорится о том, что Брахман – нечто сверхъестественное, «каждое мгновенье изменяющее свою форму, от человека до травинки» [10].

Индусы говорят, что, поскольку все развертывается из полноты Брахмана, мир также представляет собой неразрывное целое, и только майя удерживает нас от осознания того, что в реальности какое бы то ни было разделение отсутствует. «Майя дробит единое сознание, в результате чего предметы кажутся отделенными от наблюдателя, – так появляется множественная вселенная, – говорит ученый-ведантист Джон Вудрофф. – И этот объективный мир существует, пока [человеческое] сознание не избавится от вуали, или обусловленности. Но в конечном состоянии различия пропадают, поскольку чувства, чувствующий и предмет чувствования сливаются воедино» [11].

Ту же идею мы находим в иудаизме. Согласно каббалистической традиции, по выражению Лео Шайя, швейцарского исследователя Каббалы, «все творение представляет собой иллюзорную проекцию трансцендентных аспектов Бога» [12]. Представление о том, что творение, произведенное Богом, это иллюзия, отражено даже в еврейском языке: как указано в книге «Зогар», каббалистическом комментарии тринадцатого века к Торе и наиболее известном из иудейских эзотерических текстов, сам глагол «baro» – «творить» – подразумевает «творить иллюзию» [13].

Мы находим голографические принципы и в шаманских традициях. Гавайские кахуны говорят, что все во вселенной бесконечно взаимосвязано, словно паутиной. Шаман, понимающий взаимосвязь всех вещей, рассматривает себя как центр этой паутины, откуда он может влиять на каждую частицу вселенной (интересно, что принцип майи в индуизме также часто уподобляется паутине^[58][58]) [14].

Как и Бом, который утверждает, что сознание всегда рождается из импликативного, аборигены верят в то, что истинный источник сознания лежит в трансцендентной реальности «спящего времени». Обычные люди не сознают этого и думают, что их сознание заключено в их телах. Однако шаманы знают, что это не так, – вот почему они могут устанавливать контакт с тонкими уровнями реальности [15].

В племени догон из Судана также существует представление о физическом мире как продукте более глубоких и фундаментальных уровней реальности; этот мир непрерывно вытекает из первопричины своего существования и втекает обратно. Как заметил один из старейшин племени: «Вытащить, а потом вернуть то, что вытащено, – в этом вся жизнь» [16].

Действительно, идею импликативного/экспликативного можно найти практически во всех шаманских традициях. В своей книге «Волшебник четырех ветров: история шамана» Дуглас Шарон говорит следующее: «Вероятно, центральная идея шаманизма, в каких бы уголках мира ее ни находили, заключается в том, что все видимое в мире, живое и неживое, происходит из первичной основы и ею питается. В конце концов все возвращается в это невыразимое, загадочное, безличное существование» [17].

 

Свеча и лазер

Конечно, самым замечательным свойством кусочка голографической пленки является нелокальный способ записи изображения на ее поверхности. Как мы видели, Бом считает, что вся вселенная организована подобным образом, и приводит в качестве примера уже упоминавшийся мысленный эксперимент с рыбой и двумя телевизионными камерами, иллюстрирующий нелокальный характер вселенной. Многие древние философы, по-видимому, догадывались об этом свойстве реальности, о котором суфии двенадцатого века прямо говорили: «Макрокосм – это микрокосм»; ту же идею поэтически выразил Блейк, сказав, что «мир отражен в зерне песка» [18]. Греческие философы Анаксимен Милетский, Пифагор, Гераклит и Платон; древние гностики; дохристианский еврейский философ Филон Иудейский; средневековый еврейский философ Маймонид – все они принимали идею макрокосма-микрокосма.

В отличие от шаманского видения тонких уровней реальности полумифический древнеегипетский пророк Гермес Трисмегист использовал несколько другую формулировку, говоря, что «внешнее подобно внутреннему; малое подобно большому» [19]. Средневековые алхимики, для которых Гермес Трисмегист стал своего рода святым покровителем, свели эту идею к девизу «что вверху, то и внизу». Еще проще выражает идею равенства макрокосма микрокосму индуистская Вишвасара-тантра: «Что здесь, то и везде» [20].

Знахарь племени оглала-сиу^[59][59] по имени Черный Лось рассматривает данную идею в предельно нелокальном аспекте. Стоя на горе Пик Харни на Черных Холмах, он испытал «великое видение», во время которого «увидел больше, чем мог рассказать, и понял больше, чем увидел; непостижимым образом открылась форма всех вещей, присутствующих в духе; и форма всех форм, в которой им предначертано соединиться». Одно из наиболее глубоких прозрений, с которым он вернулся после посещения Пика Харни и встречи с невыразимым, заключалось в том, что Пик Харни был центром мира. Однако это определение не касалось одного лишь Пика Харни, поскольку, как заметил Черный Лось, «центр мира – в любом месте» [21]. Более чем двадцать пять веков назад с тем же сакральным единством столкнулся греческий философ Эмпедокл, изрекший: «Бог – это круг, центр которого везде, а окружность нигде» [22].

Не довольствуясь простыми определениями, некоторые древние мыслители обратились к более изощренным аналогиям, приближающимся к описанию голографических свойств реальности. Для этого индуистский автор Аватамшака-сутры сравнил вселенную с легендарной жемчужной цепью, висящей над дворцом бога Индры и «устроенной таким образом, что, если посмотреть на одну жемчужину, все остальные отразятся в ней». Как объяснил автор сутры: «подобным образом каждый предмет во вселенной не существует сам по себе, а включает все остальные предметы и фактически является всем» [23].

Фасянь, основатель буддийской школы Хуаэн в седьмом веке, в попытке описать предельную взаимосвязь и взаимопроникновение всех вещей привел замечательную аналогию. Фасянь, который был убежден в том, что весь космос свернут в каждой его части и каждая точка в космосе – его центр, приравнял вселенную к многомерной цепи из драгоценностей, в которой каждый камень отражает все остальные ad infinitum^[60][60] [24]. Когда императрица By объявила, что она не понимает картины, которую обрисовал Фасянь, и попросила его дать дальнейшие пояснения, Фасянь подвесил светильник с горящей свечой в центре комнаты, обставленной зеркалами. Это, сказал он, представляет собой отношение Одного ко Многому. Затем он взял отполированный кристалл и расположил его в центре комнаты так, чтобы он отражал все вокруг. Это, сказал он, представляет отношение Многого к одному. Как и Бом, который утверждал, что вселенная – не просто голограмма, а голодвижение, Фасянь подчеркивал, что его модель статична и не отражает реальный динамизм космической взаимосвязи между движущимися объектами вселенной [25].

Короче говоря, задолго до изобретения голограммы множество мыслителей уже приходили к тому или иному, в соответствии с тем или иным культурным контекстом, представлению о нелокальной организации вселенной. При всей их якобы примитивности, очевидной для нас, избалованных нынешними техническими достижениями, значимость таких представлений не следует недооценивать. Например, известно, что немецкий математик и философ семнадцатого века Лейбниц был знаком с буддийской школой Хуаэн. Некоторые считают, что именно по этой причине он предложил рассматривать вселенную как состоящую из универсальных неделимых сущностей (entities), которые он назвал «монадами»; каждая монада отражает всю вселенную. Весьма знаменательно, что именно Лейбниц дал миру то самое интегральное исчисление, которое привело Габора к открытию голограммы.