Обусловливание и процессы познания

Если причинить боль или как-то иначе испугать спящее животное, оно, по всей видимости, извлечет из этого события опыт и в будущем станет бояться того, что, вскочив, воспримет в качестве его причины. Очевидно, что существует приспособительная целесообразность в том, чтобы обусловливание было направлено не на любое предшествовавшее событие, а на наиболее правдоподобные причины и сигналы безусловных воздействий. Но это значит, что в обусловливании должен быть задействован тот или иной вид познавательной активности, необходимой для выявления таких причин. Первичную форму такой активности представляет собой так называемый ориентировочно-исследовательский рефлекс[78].

Значение ориентировочного рефлекса в выработке условных связей отчетливо демонстрируют сравнительно многочисленные и разнообразные исследования, показавшие, что

«предварительное угашение ориентировочной реакции затрудняет выработку условного рефлекса на тот раздражитель, на который ориентировочный рефлекс угашен. Наоборот, если ориентировочный рефлекс достаточно отчетливо выражен, то и замыкание условного рефлекса происходит успешно. В тех случаях, когда связь замыкается и после предварительного угашения ориентировочного рефлекса на условный раздражитель, можно наблюдать предшествующее появлению условной связи восстановление ориентировочного рефлекса» (Соколов, 1958, с.316). Согласно О.С.Виноградовой, «условно-ориентировочный рефлекс представляет собой первую фазу замыкания любой связи» (1961, с.145).

Таким образом, обусловливание не является слепым механистически осуществляющимся процессом, придающим мотивационное значение любому отражаемому содержанию, сопряженному с безусловным воздействием. Познавательные процессы, в частности ориентировочные реакции, вызываемые новыми, необычными или значимыми в прошлом раздражителями, обеспечивают как бы пересмотр и отбор стимулов, способных служить в качестве потенциальных условных сигналов, причем часто до безусловного воздействия и независимо от него. В направлении, намеченном познавательными процессами, и происходит обусловливание, если оно вызывается безусловным воздействием.

Есть основания думать, что от развернутости и других особенностей ориентировочной реакции, представляющей собой наиболее простую разновидность познавательных процессов, участвующих в обусловливании мотивационных отношений, прежде всего зависит скорость обусловливания. Этим, в частности, можно объяснить выраженные различия, обнаруживающиеся при сравнении скорости обусловливания в случаях, когда оно происходит, с одной стороны, в естественных условиях и, с другой — в искусственном лабораторном эксперименте. Так, если животное приближается к незнакомому человеку в ожидании получить кусок пищи, единственного подтверждения этого ожидания может оказаться достаточно для того, чтобы образовалась прочная условная связь и человек стал сигналом возможного приятного события. С такими ситуациями животное уже сталкивалось, возможное их развитие им предвосхищается, и ему не приходится тратить время и усилия на выявление связей, по которым происходит обусловливание. Познавательные процессы в такой ситуации (по существу, она относится к случаю дифференцировки условного раздражителя) полностью сосредоточены на проверке простой «гипотезы» из двух альтернатив, уточняющей, относится ли этот человек к тем, которые предлагают пищу, или не относится.

Такой возможности нет, если в качестве условного сигнала пищевого подкрепления используется не живой человек, а, скажем, удары метронома определенной частоты, в отношении которых животное вообще не имеет познавательного опыта. Для того чтобы оно выделило признак раздражителя, существенный для обусловливания (частоту ударов), и определило, что он связан с появлением пищи, понадобятся многие повторения опытов, хотя этого не потребовалось бы, если животное имело в отношении данного раздражителя такой же опыт, как в отношении предметов естественного окружения.

Хотя столкновение с совершенно новыми стимулами и ситуациями, моделируемое лабораторными методиками, случается и в реальной жизни, индивиду все-таки чаще приходится иметь дело с более освоенным и привычным окружением. Обусловливание в таком окружении обычно происходит быстрее и часто сразу, без повторных сочетаний. Это отчетливо демонстрируют упоминавшиеся выше исследования «индивидуально приобретенного поведения», проведенные И.С.Бериташвили, в которых животные ставились в условия, приближенные к естественным; они показали, например,

«что достаточно накормить собаку всего один раз из одного или двух-трех ящиков или дать ей понюхать находящуюся в них пищу, чтобы впоследствии на сигнал к еде она шла прямо к тем местам, где эти ящики стояли. Собака находит эти места, даже если ящики с пищей и другие соседние были удалены (то есть в этих местах не будет ни пищи, ни ее запаха)» (1975, с.382).

Следует подчеркнуть, что речь идет не о каких-то особых случаях, а о самых обычных событиях естественной жизни, среди которых, наоборот, обусловливание по стандартной лабораторной процедуре выглядит скорее исключением.

Понятно, что освоенность и привычность ситуации определяются прежде всего прошлым опытом субъекта, в том числе и условнорефлекторным[79], который позволяет отражать в психическом не только фактические стимульные воздействия, но и выявленные взаимосвязи между ними, предвосхищать возможные их изменения, как не зависящие от активности индивида, так и ею вызываемые, и т. п. Поэтому связи, по которым должно происходить обусловливание, могут быть уже выявленными и отражаться в образе знакомой ситуации. Естественно, что обусловливание в таких случаях не требует многократных сочетаний. Так, если животное получает подкрепление после соприкосновения с объектом, за приближением которого оно некоторое время следило, то это событие, скорее всего, без повторения окажется достаточным для приобретения объектом сигнального мотивационного значения. Тот факт, что оно неоднократно сталкивалось с последовательностью «приближение — контакт — подкрепление», способствует восприятию в качестве «причины» подкрепления именно приближающийся объект, а не, скажем, птицы, которая точно в это же время пролетала мимо.

Таким образом, признание того, что в основе обусловливания лежит познавательный процесс, дает объяснение разбросу данных — как известно, весьма значительному — о скорости этого процесса. Теоретически не исключено, что собственно обусловливание всегда способно произойти сразу (как это имеет место в импринтинге) и что повторение сочетаний условного и безусловного раздражителей в лабораторных экспериментах необходимо для выявления связи между ними. По словам П.К.Анохина, «…биологически нецелесообразно, чтобы условный рефлекс вырабатывался после многократных (до 200) сочетаний. На самом деле биологически они должны вырабатываться с первого раза»[80]. Это означало бы, что стандартная процедура выработки условных рефлексов направлена на исследование не столько самого обусловливания как приобретения мотивационного значения новым раздражителем, сколько познавательных процессов, этот раздражитель выявляющих.

Данное предположение вынуждает еще раз сравнить обусловливание и импринтинг, которому особенно свойственны быстрота и одноактность научения.

 

ОБУСЛОВЛИВАНИЕ И ИМПРИНТИНГ

 

Существование случаев быстрого, не требующего многочисленных повторений обусловливания, означает, что скорость научения не может служить строгим признаком, отличающим эту форму приобретения мотивационного опыта от импринтинга. Однако подробнее присмотревшись к причинам скоростной эффективности научения, нетрудно заметить, что в обоих случаях они разные.

Эффективность обусловливания обеспечивается естественностью и знакомостью ситуации, что позволяет использовать накопленный ранее опыт и направить познание на выяснение наиболее правдоподобных причин и сигналов значимых событий. Импринтинг же способен совершиться одноактно и в том случае, когда индивид не имеет опыта совсем, его эффективность обясняется предусмотренностью, наследственной предопределенностью данного акта научения. Существование в строении инстинкта специальной установки, означающей готовность ответить на специальный «наводящий» стимул актом избирательного, направленного на определенное содержание заучивания, иногда при этом совершая специальное, обеспечивающее этот акт внешнее действие, напоминает поставленную ловушку, готовую захлопнуться при первом воздействии, на которое она настроена.

Характерная для импринтинга содержательная избирательность научения в отдельных случаях свойственна и обусловливанию. Иногда такая избирательность имеет узко специализированный характер, допуская обусловливание (вопреки представлению об общей формально-ассоциативной его природе) только в отношении определенного класса раздражителей и этим придавая процессу научения признаки предопределенности.

Так, известно, что отсрочка подкрепления, например на минуту, часто является серьезным препятствием для выработки условной связи. Животные же, получив отравленную пищу, ядовитые свойства которой по своей природе или из-за специальной оболочки начинают действовать на организм через один час, тем не менее способны очень быстро, фактически с первой пробы научиться узнавать ее в будущем. Подобные данные получены также в отношении полезных компонентов пищи, способных служить подкреплением, несмотря на значительную отсрочку их непосредственного воздействия на организм[81].

Важно подчеркнуть, что в таких случаях обусловливание избирательно направлено на признаки именно пищи. Так, крысы, у которых искусственно вызывали симптомы отравления через час после того, как они пили раствор сахарина в сопровождении ярких вспышек света, впоследствии переставали пить раствор, однако не стали избегать света. Если этот же комплексный раздражитель, раствор и вспышки, сопровождался ударом тока, крысы начинали избегать света, но продолжали пить раствор сахарина[82]. Таким образом, при обусловливании не только отравления организма, но и удара током, одни раздражители имеют преимущество перед другими.

Большой массив такого рода фактов приводится и обсуждается в работах М.Э.Селигмана[83]. Они показывают, что изначальная предрасположенность заучивать определенное содержание и, наоборот, отсутствие готовности к заучиванию другого содержания проявляются в классическом, инструментальном обусловливании, научении избеганию, что заставило усомниться в существовании общих закономерностей научения. Факты показывают также, что избирательность научения свойственна как традиционным формам научения, так и общей его направленности, обеспечивающей приобретение опыта не по формальной статистике сочетаемости, а согласно требованиям приспособительной целесообразности и необходимости для жизни. Как утверждается, «не похоже, чтобы способность научаться всему и всегда была бы адаптивной» (Gould, 1986, с.170).

Если большинство птиц начинают узнавать и различать своих птенцов только тогда, когда они начинают покидать гнездо, не узнавая их до этого, а моевка (трехпалая чайка) узнавать своих птенцов так и не научается, то это определяется не памятью и законами научения этих животных, а образом жизни. У маевки, гнездящейся на отвесных скалах, исключено попадание в гнездо чужих яичек или птенцов, а различать подросших птенцов нет нужды, так как после вылета из гнезда они не нуждаются в подкармливании[84].

Концепцию повышенной готовности к приобретению определенного опыта иногда называют теорией предрасположенности М.Э.Селигмана[85].

Строгая предусмотренность содержания и времени мотивационного научения свойствена прежде всего импринтингу, уточняющему инстинкт и предусмотренному в его строении. Поскольку избирательность обусловливания тоже является унаследованой, она не может быть свободной от инстинктивного контроля. Это обстоятельство обостряет вопрос соотношения обеих форм мотивационного научения и уточнения их сходствя и отличий. Наиболее отчетливо остроту и сложность этого вопроса обнаруживают случаи обусловливания по типу инструментального научения избеганию в представляющих серьезную опасность ситуациях[86]. Поскольку научение в таких ситуациях происходит без многочисленных сочетаний, с образованием стойких к угашению следов и в предопределенном направлении, оно больше напоминает импринтинг, чем обусловливание, в рамках которого оно описывается в литературе. Это покажет следующий пример.

«Некоторые собаки Соломона и Уинна, исследовавшиеся в челночной камере, получив единственный удар током, продолжали безошибочно реагировать на предупреждающий сигнал на протяжении двухсот проб и к моменту прекращения эксперимента не наблюдались никакие признаки ухудшения ответов. Многие подобные результаты описаны в отношении других видов животных и других форм поведения избегания» (Gray, 1971, с.174). Следует добавить, что большинство собак (получивших, правда, в период научения в среднем 5 наказаний) продолжали прыжки в противоположную сторону камеры даже тогда, когда там получали (100 раз!) такой же удар током. Для единственного животного, которого удалось отучить от прыжков, понадобилось 647 повторений, среди которых 150 сопровождались наказанием после прыжка[87].

Чем отличается данный случай обусловливания сильной боли, произшедшего сразу и оставившего безусловный, практически необратимый след, от импринтинга? По формальным признакам ¾ отсутствием сензитивного периода, во время которого живые существа обнаруживают готовность к запечатлению специфического содержания, а вне которого ¾ не обнаруживают. Но с точки зрения приспособительной целесообразности данное отличие вполне естественно: к запечатлению предметов, серьезно угрожающих жизни, животные должны быть готовы на всем ее протяжении, а не только в определенные ее периоды как, скажем, к запечатлению детенышей или брачных партнеров. Стало быть, наличие сензитивного периода (как и скорость научения) тоже не может служить существенным признаком различения импринтинга и обусловливания. Фактически отнесение данного случая избегания боли к обусловливанию определяется экспериментальной процедурой, использованием подкрепления, а не особенностями самого научения.

Если же для различения импринтинга и обусловливания использовать не формальные признаки скорости и ограниченного периода научения и, тем более, не способ получения данных, а особенности результата научения, то главное отличие обнаруживается в характере нового мотивационного отношения. Импринтинг достраивает инстинкт, является предусмотренным и «плановым», его последствия должны не ориентировать индивида по отношению к чему-то другому, а быть значимыми сами по себе и вызывать намеченные реакции. Поэтому запечатляемый раздражитель должен приобрести такой же безусловный характер, какой имеют все инстинктивные раздражители. По данному критерию мотивационное значение признаков отравленной пищи, как и других угрожающих жизни событий, формируется механизмом импринтинга, поскольку они должны стать значимыми сами по себе — не искушать же судьбу, накапливая статистику верности передаваемого ими предупреждения о возможном летальном исходе.

Обусловливанием же, как подчеркивает само название этого процесса, обозначаются условия, ориентирующие по отношению к другому, самому по себе значимому событию. Мотивационное значение таких ориентиров должно стать не абсолютным, а производным, именно условным. Перепроверка и уточнение сигналов, ориентирующих в отношении обычной, не отравленной пищи, целесообразна и риска не представляет, поэтому им достаточно приобретать условное значение, опосредствованное значением пищи.

Таким образом, можно говорить о приспособительной целесообразности существования двух разновидностей приобретаемых мотивационных отношений. Общее назначение механизмов обусловливания состоит в том, чтобы придать мотивационное значение как можно более широкому кругу ориентиров и сигналов, позволяющих приближаться к полезным и избегать вредных безусловных воздействий, которые в процессах обусловливания служат подкреплением, а в основанном на них поведении ¾ конечной целью. Условный раздражитель важен индивиду не сам по себе, а как нечто, ориентирующее в отношении возможных безусловных воздействий и поэтому имеющее преходящее, ситуативное мотивационное значение. Хищник, со всем вниманием прислушиваясь к шорохам выслеживаемой жертвы, заинтересован в конечном счете не в звуках, а в пище, поэтому к ним он перестает прислушиваться после того, как ее удается схватить.

В мотивационном научении по типу импринтинга такая функциональная зависимость возникающего нового отношения от того, что служило основой для его возникновения, не сохраняется. Запечатляемые птенцом специфические признаки матери нельзя отделять от инициирующих импринтинг инстинктивно узнаваемых ключевых свойств (способности к движению, видотипичных звуковых сигналов) и утверждать, например, что образ матери лишь ориентирует птенца в отношении безусловно значимой ее способности к передвижению. Переключение мотивационного отношения от ключевого признака на сопутствующие свойства в случае импринтинга служит не расширению круга мотивирующих стимулов (хотя формально такое расширение имеет место), а конкретизации безусловно значимого предмета. В этом, собственно, и заключается назначение импринтинга как механизма онтогенетического развития инстинктивного поведения.

Мотивационное значение условного раздражителя динамично и меняется в зависимости от последующих подкреплений, что проявляется в феноменах угашения или дифференциации. Мотивационные отношения, формирующиеся в результате импринтинга, отличаются необратимостью ¾ невозможностью переучивания запечатленного содержания, или, точнее, значительной трудностью такого переучивания, что, очевидно, свидетельствует об их безусловном характере.

Разумеется, безусловный и необратимый характер мотивационного отношения, возникающего на основе импринтинга, не означает, что оно таким сохранится всегда. Мотивационные узы, прочно и надежно связывающие мать и детеныша, сохраняются столько, сколько необходимо для их биологического вида. Прекращение некоторого мотивационного отношения может быть предусмотрено в организации инстинкта так же строго, как и его возникновение; «отучение», как и импринтинг, может иметь свои наводящие знаковые сигналы.

[…]

* * *

Итак, различение процессов научения по эмпирически и в известной мере случайно нащупанным признакам при помощи искусственных экспериментальных процедур не учитывает главного ¾ биологического назначения этих процессов, определявшего их эволюционное развитие и приобретение ими тех или иных особенностей. Не избирательность и быстроту научения, и не методическую процедуру, а характер возникающего мотивационного отношения следует рассматривать как существенный различительный признак обусловливания и импринтинга.

С приспособительной точки зрения индивиду необходима способность к формированию как условных, зависимых, так и безусловных, значимых самих по себе мотивационных отношений к новому, генетически незапрограммированному содержанию (именно отношений, поскольку изучаемые в рамках концепций научения поведенческие реакции должны обнаруживать изменчивость). В основе такого научения лежит акт мотивационного (эмоционального) переключения, только в случае обусловливания сохраняющего функциональную зависимость от подкрепляющего фактора, в случае импринтинга ¾ придающего новому содержанию функциональную автономность. Граница между этими формами научения едва ли является строгой. Когда и каким образом произойдет то или иное научение, что его вызовет, как долго оно сохранится и т. д. ¾ зависит, как это показывают исследования этологов[88], от видовых особенностей животных, и бесполезно надеяться уложить эти изменчивые данные в строгие рамки искусственно выделяемых форм научения.

Мотивационное значение условного раздражителя, легко констатируемое как феномен, оказывается весьма загадочным при попытке разобраться в его особенностях и природе. Выше уже шла речь о том, что условный раздражитель не приобретает того же самого мотивационного значения, которое имеет безусловный, — сигнал о боли вызывает страх, а не саму боль. Загадочность этого значения можно указать вопросом о том, каким образом страх содержит в себе напоминание о боли и предупреждение о ее возможном повторении. Индивид (а им может быть животное или маленький ребенок), не переживая боли при ее ожидании, тем не менее имеет о ней отчетливое представление, боится именно ее, а не условного раздражителя. Актуально не переживаясь, боль в некотором виде (причем в виде не только знания о ней, но и непосредственного эмоционального предвосхищения) представлена в субъективной реакции на сигнальный раздражитель.

К сожалению, субъективно-психологическая сторона процессов обусловливания не является легко доступным материалом, поэтому нет возможности формулировать достаточно убедительные выводы о том, каким образом условный раздражитель презентирует значение безусловного. Предположительно, что такая презентация имеет форму мотивационной установки, означающей активную готовность к эмоциональному реагированию на воздействие, которого нет. К загадке взаимосвязанности условного и безусловного мотивационного значения отношение может иметь следующее утверждение Б.Спинозы: «Если душа подверглась когда-нибудь сразу двум аффектам, то впоследствии, подвергаясь какому-либо одному из них, она будет подвергаться также и другому» (1999, с.346). Если это так, то переживание условного эмоционального отношения должно в некотором виде «подвергнуть душу» в безусловную эмоцию и при отсутствии ее объекта. Но остается неясным, каков этот некоторый вид. К данному вопросу предстоит вернуться при обсуждении эмоциональных переживаний человека.

Избирательность мотивационного научения особенно отчетливо проявляется в случаях, в которых за научением усматривается некоторая инстинктивная предрасположенность.

 Стр. 291-296