Эмоциональный механизм обусловливания

 

Согласно психологической интерпретации процессы обусловливания имеют эмоциональную природу; они инициируются эмоциональным значением подкрепляющего фактора и состоит в переключении этого значения на условные раздражители. Такое понимание обусловливания, не пользующееся широким признанием в концепциях, рассматривающих эти процессы, получает серьезную поддержку со стороны психологии эмоций, в истории которой наблюдается выраженная тенденция признавать эмоции основой накопления опыта индивида.

Определяющая роль эмоций в процессах научения подчеркивалась еще в ХIХ в.[56]. «Гедонистическим» часто называют «закон эффекта» Э.Л.Торндайка[57], хотя этот автор придерживался эмоциональной концепции научения скорее терминологически, чем по существу. Можно сослаться также на множество работ, показывающих влияние эмоций на процессы запоминания и воспроизведения[58], которые при сильных эмоциях, как об этом свидетельствуют исследования так называемых «аффективных комплексов»[59], могут иметь навязчивый и неподвластный произвольному контролю характер.

Способность эмоций оставлять следы в опыте индивида подчеркивалась П.К.Анохиным (2004); согласно той части концепции этого автора, которая излагается под названием «биологической теории эмоций», в закреплении-торможении оправдавших или не оправдавших себя действий состоит главное функциональное назначение эмоций. Решающую роль эмоций в процессах обусловливания признает П.В.Симонов; одна из четырех выделенных этим автором функций эмоций обозначена как «подкрепляющая» (1981b, с.31). Таким образом, позитивистским концепциям научения, избегающим эмоциональных терминов или придающим им только физиологическое или поведенческое содержание[60], может быть противопоставлено сравнительно широко распространенное представление об активном участии эмоций в приобретении индивидом опыта. Следует отметить, что после открытия «центров удовольствия», используемых в исследованиях самораздражения, интерес к эмоциональному фактору научения на некоторое время возрос и в позитивистской психологии[61].

Представление о задействованности эмоций в процессах обусловливания согласовывается даже с «периферической» теорией эмоций У.Джемса (2004) и К.Г.Ланге (2004). Из идеи, лежащей в основе этой теории, следует, что эмоциональное значение условного раздражителя представляет собой следствие восприятия тех безусловнорефлекторных изменений в организме, которые начинают им вызываться после установления условной связи. Следует вспомнить, что наряду с аргументами, приводимыми против этой теории, существует мнение, согласно которому для объяснения развития сильных эмоций она сохраняет силу[62].

Однако указанные точки зрения, подчеркивающие роль эмоций в накоплении опыта и более или менее поддерживающие тезис об участии эмоций в осуществлении обусловливания, не уточняют, как это участие происходит и какими процессами обеспечивается. Как бы это ни было бы парадоксально, более детально эти процессы изображены в концепции, разрабатывавшейся в XVII веке. Имеется в виду учение об аффектах Б.Спинозы, отдельные положения которого тесно примыкают к тому, что происходит в процессах обусловливания. Эти положения явно относятся к числу тех, оценивая которые Л.С.Выготский утверждал, что «проблемы Спинозы в нерешенном виде ждут своего решения» (1970, с.130).

 

Феномен эмоционального переключения. Согласно одному из центральных положений учения Б.Спинозы, все, что более или менее опосредствованным путем служит реальной или воображаемой причиной удовольствия или неудовольствия индивида, становится предметом его положительного или отрицательного эмоционального отношения, любви или ненависти. Это положение отражено в формальных определениях любви и ненависти как удовольствия и неудовольствия, «сопровождаемого идеей внешней причины» (1999, с.382), которое, по существу, означает, что мы начинаем некоторый объект любить или ненавидеть непременно за нечто, что для нас уже мотивационно значимо и вызывает эмоциональное отношение. Речь идет о самом обычном событии в эмоциональной жизни, поскольку в употреблении Спинозы любовь означает любое, не обязательно сильно выраженное положительное эмоциональное отношение, а ненависть ¾ отрицательное.

Подобных взглядов на возникновение любви и ненависти придерживался Д.Юм[63]. Если положение об отношении удовольствия — неудовольствия и любви — ненависти представить в более обобщенном виде (эти авторы приводят примеры подобного развития и других эмоций), получим следующее описание эмоционального механизма обусловливания: некоторые эмоции способны порождать в ситуации другие эмоции, направленные на новые объекты, причем это развитие находится в зависимости от процессов познания, устанавливающих связь между объектами обеих эмоций. Мы возмущаемся толкнувшим нас в автобусе человеком постольку, поскольку это событие для нас неприятно и поскольку считаем человека его причиной. Усмотрев причину в слишком резком торможении автобуса, мы будем возмущаться водителем. Разобравшись, что виной всему был неосторожно перебегавший улицу пешеход, мы будем возмущаться им. В любом случае переключением эмоций на новый объект управляет познание причин и понимание ситуации.

Для того чтобы представление, утверждающее, что при обусловливании происходит развитие и переключение эмоций, описывало это явление более полно, к нему необходимо добавить еще одно. Оно касается отмеченной выше способности эмоций фиксироваться в опыте индивида и воспроизводиться при столкновении с вызвавшим ее объектом в будущем. Из-за этой способности рассматриваемый случай порождения одними эмоциями других получает возможность оставлять следы и получать продолжение в будущем. Оно состоит в том, что при повторном столкновении индивида с объектом, в котором он усмотрел причину непосредственного (безусловного) эмоционального события и к которому у него возникло новое (условное) эмоциональное отношение, это отношение будет пережито вновь.

За прошедшие столетия данное представление не получило дальнейшей разработки, хотя отдельные его эпизоды можно обнаружить, иногда с некоторой натянутостью, и в более современных концепциях. Так, в двухфакторной теории научения О.X.Маурера[64] эмоции выполняют роль своего рода посредника между озадачивающими индивида процессами классического обусловливания (problem making, sight learning) и последующим поиском инструментального решения задач (problem solving, solution learning). Согласно этой теории, приобретение в процессе обусловливания сигнальным раздражителем эмоционального значения может быть охарактеризовано как переключение на него эмоции, вызванной первичным подкреплением. В дальнейшем переключающаяся (обусловленная) эмоция служит вторичным подкреплением для приобретения инструментального опыта. В отличие от других взглядов, в концепции Маурера эмоциональный процесс (переключение) не просто констатируется, а наделяется определенным объяснительным значением: он включен в процессы научения и играет в них важную роль.

Чаще же подобное «процессуальное» участие эмоций в обусловливании не предусматривается, они трактуются как следствие нарушений или особых условий протекания этого процесса[65]. П.В.Симонов, подчеркивая подкрепляющую функцию эмоций при выработке условного рефлекса, не связывает данного их проявления с «переносом» эмоций на новое содержание. Выделяемая в данной концепции «переключающая функция эмоций» (1981, с.28) обозначает прежде всего переключение механизмов поведения, а не самих эмоций.

Процесс эмоционального переключения под названием «переноса чувств» отчетливо обозначен в книге В.С.Дерябина, в которой предпринята сравнительно полная по содержанию попытка рассмотреть психологическую феноменологию эмоций в свете учения о ВНД. Перенос чувства, согласно этому автору, происходит именно при установлении условных связей:

«По мере жизненного опыта растет количество временных связей в области чувств. Если вид яблока приятен, а вид надвигающейся осенней тучи вызывает неприятное чувство, то, несомненно, чувства при этом возникают не непосредственно от зрительных ощущений, а от связи, установившейся на основании прошлого опыта между видом яблока и приятным вкусом и неприятным чувством от сырости и холода и видом тучи» (1974, с.62).

Такого рода утверждения воспроизводят, только в условнорефлекторной терминологии, идеи Б.Спинозы, не добавляя к ним нового содержания. Поэтому не только исторически, но и содержательно будет справедливо использовать их в качестве отправных для психологической интерпретации обусловливания. Из представлений Спинозы, которые делают его концепцию более совершенной и удобной для обсуждения роли эмоций в накоплении опыта, заслуживают выделения прежде всего два момента. Во-первых, в концепции речь идет не об эмоции как некотором состоянии, а, как уже отмечалось, об эмоциональном процессе, в котором одна эмоция порождает другую, отличающуюся как своей модальностью, так и предметом, на который направлена: удовольствие порождает положительное отношение к тому, что воспринимается как его причина. Во-вторых, положения концепции описывают не только эмоциональный, но и лежащий в его основе познавательный процесс: эмоциональное переключение происходит по выявляемым познанием связям, в частности — причинным. Видимо, из-за этих положений в статье, впервые отдавшей должное концепции эмоций Спинозы в англоязычной литературе, объясняя, кстати, его игнорирование неугодностью христианству, утверждается: «Спинозовское понимание эмоций представляет собой классический пример когнитивной теории эмоций» (Lyons, 1999, c.30).

Перед тем как перейти к более детальному рассмотрению этих моментов, важно сделать одну оговорку. Спинозой рассматриваются эмоции человека, тогда как к объяснению обусловливания должно привлекаться нечто общебиологическое, свойственное и животным. Хотя в самой концепции это не подчеркивается, представляется, что рассматриваемые положения отвечают такому требованию. Это значит, что если индивид, как человек, так и животное, испытывающий удовольствие или неудовольствие, имеет некоторое представление о причине этих переживаний, то к этой причине у него возникает положительное или отрицательное эмоциональное отношение (любовь или ненависть). Так, поскольку учтивость и внимание человеку приятны, у него возникает симпатия (любовь) к другому человеку, эту учтивость оказывающему. По той же закономерности, поскольку пища для проголодавшегося животного приятна, у него возникает положительное эмоциональное отношение к накормившему его человеку. А поскольку у животных такое отношение возникает и к лампочке, регулярно загорающейся перед появлением пищи, это значит, что животным лампочка воспринимается в качестве «причины» этого появления.

Спиноза подчеркивал, что субъект способен усмотреть причины своих эмоциональных переживаний как в реальных, так и в воображаемых объектах, часто при этом ошибаясь. Так, для детей причиной неприятной медицинской процедуры является не болезнь и не то, что к ней привело, а человек в белом халате, шприц и т. п. В данном случае в основе эмоционального переключения лежит не столько причинная, сколько простая ассоциативная связь, тоже, впрочем, предусмотренная Спинозой: «Вследствие одного того, что мы видели какую-либо вещь в аффекте удовольствия или неудовольствия... мы можем ее любить или ненавидеть» (1999, с.347). По существу, то же самое утверждается и в обобщенном выводе из современных экспериментальных исследований: «...Нейтральные раздражители, которые предшествуют появлению эмоциогенных раздражителей или их сопровождают, сами приобретают способность вызывать эмоции» (Рейковский, 1979, с.90). Возможность эмоционального переключения по ассоциативным «причинам» происходящего весьма расширяет круг доступных обусловливанию явлений.

* * *

Итак, эмоциональное переключение представляет собой процесс порождения эмоцией, вызванной безусловным воздействием, другой эмоции, направленной на условный сигнал. Возникновение таких новых пристрастных отношений выше было охарактеризовано как главное событие обусловливания, поскольку именно они предупреждают индивида о возможных значимых событиях и позволяют к ним готовиться.

Однако простой при первом описании процесс эмоционального переключения перестает быть таким, как только встает вопрос о его внутреннем содержании. Одна из загадочных особенностей обнаруживается при его сравнении с обусловливанием физиолого-поведенческих реакций, которые при этом остаются такими же, как и были, только вызываемыми новыми раздражителями. Обусловливание же новых субъективных отношений отличается тем, что условный раздражитель приобретает не то же самое эмоционально-мотивационное значение, которое имеет безусловный. Так, раздражитель, сигнализирующий о болевом подкреплении, вызывает страх, при неопределенных условиях — тревогу, то есть нечто, связанное с ожиданием боли, но не саму боль. Подобно этому, условный сигнал появления пищи не приобретает ее мотивационного значения; восприняв его, индивид ждет пищу, если существует возможность — стремится обеспечить или ускорить контакт с ней, но так, как к пище, к сигналу не относится.

Некоторое предположение относительно таинственной особенности эмоций видоизменяться в процессе эмоционального переключения подсказывается положением физиологии ВНД, согласно которому обусловливанию подвергается лишь то, что содержится в безусловном рефлексе:

«...Истинный классический условный рефлекс включает в себя по определению те же элементы, что и безусловный, на основе которого он вырабатывается. Если помимо или вместо ответов, свойственных безусловному рефлексу, появляются какие-то иные двигательные или вегетативные реакции, то можно утверждать, что они имеют другое происхождение, которое следует выявить с помощью специальных экспериментов» (Конорски, 1970, с.214).

Из этого представления, если его распространить на обусловливание мотивационных отношений, следует, что страх возникает не в результате обусловливания боли, а вместе с ней до обусловливания, что пища вызывает не только приятные обонятельные или вкусовые впечатления, но и переживание типа радости и что прежде всего эти дополнительные компоненты субъективной реакции на безусловное воздействие подвергаются обусловливанию и начинают вызываться предшествующими ему сигналами. Данное предположение как бы расщепляет процесс возникновения нового эмоционального отношения к новому предмету на две составляющие: возникновение нового эмоционального отношения вследствие безусловного воздействия и последующее переключение этого отношения на новый предмет.

Очевидно, что представление о возникновении дополнительного эмоционального отношения к безусловному, а затем, вследствие обусловливания, и к условному сигналу весьма важно для понимания онтогенетического развития мотивации. Но может ли такое предположение быть чем-либо обосновано, существуют ли данные, подтверждающие вывод о двойственном мотивационном отношении к безусловным воздействиям, обусловливающемся лишь отдельными своими составляющими?

 

Обусловливание боли. Двойственное отношение к безусловному воздействию сравнительно легко может быть показано на материале, касающемся обусловливания боли. С одной стороны, давно[66] известно и достаточно широко признается, что боль сама по себе, безотносительно к обусловливанию, способна вызывать страх[67]. С другой стороны, исследования показывают, что страх сам по себе, безотносительно к актуальному переживанию боли, способен обусловливаться; это наблюдается как при вторичном обусловливании, когда страх, в прошлом вызванный болью, однако впоследствии ею не подкрепляемый, сам способен действовать как подкрепление[68], так и в случаях страха, вызванного неболевым воздействием, например резким неожиданным звуком[69]. Следовательно, существует, по крайней мере, возможность того, чтобы боль вызывала эффекты обусловливания не сама по себе, а при помощи страха и в той мере, в какой она им сопровождается.

Косвенно об этом свидетельствует возможность превращения даже сильного болевого воздействия в положительный условный раздражитель, сигнализирующий о пище. В таком случае, «когда на кожу действовал сильнейший электрический ток, оборонительной реакции не было и следа, а вместо нее налицо была пищевая реакция: животное поворачивалось и тянулось в сторону, откуда подавалась еда, облизывалось, и у него обильно текла слюна» (Павлов, 1954, с.384–385). Хотя исследования это прямо не показывают, можно думать, что в данном случае боль начинает восприниматься в сопровождении не страха, а некоторого условного положительного переживания, которое могло бы, например по методу вторичного обусловливания, переключиться на еще один раздражитель, если бы он был предпослан такой боли.

Такой механизм обусловливания вполне оправдан, более того — необходим с приспособительной точки зрения. Так, существует очевидная целесообразность в том, чтобы индивид, получив повреждение тела, вызывающее продолжительную боль, впоследствии стал избегать условий, при которых случилось повреждение, но не всего того, что им воспринималось на протяжении длительного периода переживания боли. Очевидно, что такой эффект может быть обеспечен обусловливанием первоначального испуга, а не продолжающейся боли. По той же логике нецелесообразным было бы обусловливание боли внутреннего происхождения. Отмечается, например, что женщины часто бывают удивлены тем, как быстро забывается боль, пережитая при родах[70].

Итак, существуют серьезные доводы в пользу того, что обусловливание обеспечивается не самим по себе болевым подкреплением, а вызываемым им страхом. В отношении других, неболевых безусловных воздействий обоснование аналогичного положения, утверждающего, что обусловливанию подвергаются лишь отдельные и, по всей видимости, специальные составляющие мотивационного отношения к ним, затруднено из-за отсутствия отчетливых признаков для различения этих составляющих в эмпирических исследованиях. Однако можно указать на ряд фактов и размышлений, поддерживающих такое предположение.

 

Парадоксы самораздражения. Любопытные данные получены в исследованиях методом самораздражения[71]. Как известно, этот метод был разработан[72] в связи с выявлением в образованиях головного мозга (преимущественно в лимбической системе) центров, электрическое раздражение которых воспроизводит эффекты мотивационного вознаграждения: животные очень быстро научаются совершать действия, приводящие к раздражению этих центров, и повторяют их с неестественным постоянством иногда до изнеможения. Наряду с центрами вознаграждения (удовольствия) были найдены центры наказания (неудовольствия), раздражения которых животные активно избегают.

В исследованиях самораздражения был обнаружен загадочный факт различного отношения животных к участию в опытах. Наряду со случаями, в которых исследовавшиеся крысы активно стремились попасть к рычагу самостимуляции, обучаясь при этом пробегать лабиринт, преодолевая решетку, через которую им наносились болевые воздействия, и т. п., наблюдались случаи явного нежелания животных возвращаться к опытам после того, как они прекращались.

Такие крысы «…каждый день реагировали на помещение в ящик Скиннера замиранием в углу камеры, удаленном от рычага, обычно повернувшись к нему спиной. Здесь они оставались в течение неопределенно длительного времени, если только им не давали «информирующего» раздражения. После этого они нажимали на рычаг по нескольку тысяч раз в течение многих часов…. Дж.Олдс и М.Олдс[73] обнаружили, что многие крысы с двойственными реакциями в промежутках между нажатиями на рычаг пытались убежать из камеры и не желали туда возвращаться» (Милнер, 1973, с.485).

Характерными являются также случаи индифферентного отношения животных к возможности самораздражения, когда в камеру с рычагом их не приходится протаскивать насильно, но когда они сами тоже в нее не стремятся:

«Экспериментатора, наблюдающего самораздражение у крыс, прежде всего поражает тот факт, что, несмотря на кажущееся неутолимое и отчаянное стремление к самораздражению, многие из них теряют всякий интерес к нему, как только выключается ток. Такое быстрое угашение поражает всякого, кто привык наблюдать крыс, нажимающих на рычаг при пищевом подкреплении или при других видах естественного подкрепления» (с.481).

Случаи парадоксальных последствий самораздражения подтверждают выводы из рассмотренных данных обусловливания боли. В обоих случаях результаты исследований достаточно убедительно свидетельствуют о том, что непосредственно значимые мотивационные воздействия, какими являются боль и электростимуляция центров удовольствия, и их обусловливание — два разных события, из которых первое автоматически второе не вызывает. В случае боли посредником между этими событиями является страх, который, собственно, и обусловливается. Исследования же самораздражения отчетливо такого посредника не выявляют, однако позволяют предположить, что им является нечто, подобное переживанию радости-огорчения. Если животное к повторению сеанса самораздражения не стремится, то с позиций эмоциональной интерпретации обусловливания это объясняется тем, что сеанс радостным для него не был, а если наблюдается своего рода инверсия обусловливания, когда положительное, индивидом преследуемое мотивационное вознаграждение после своего прекращения активно избегается, — это значит, что сеанс в целом был неприятным и оставил в опыте отрицательные следы.

Кстати, этому факту можно найти аналоги в естественной жизни. Так, зуд кожи или заживающей раны способен вызвать порой трудно преодолимое побуждение к почесыванию, доставляющему острые эмоциональные переживания, характер которых, однако, не таков, чтобы субъект в будущем стремился к их повторению. Это, так сказать, не столько бывшее приятным, сколько устраненное неприятное событие. Такая интерпретация иногда дается феномену самораздражения:

«Крыса может часами раздражать свой мозг, причем часто ее нажимы на педаль производятся с явным "ожесточением", при котором она грызет эту педаль, временно бросает ее, но тут же вновь «набрасывается» на нее. …Следовательно, саму реакцию самораздражения …следует рассматривать не как проявление "удовольствия", а, наоборот, как реакцию "неудовольствия" от неудовлетворенности» (Лакомкин и др., 1974, с.30).

Более конкретное объяснение парадоксальных эффектов раздражения центров удовольствия затруднено из-за отсутствия четких критериев обусловливания. Дело в том, что эти опыты проводятся по процедуре выработки так называемых инструментальных (оперантных) условных рефлексов[74]: животное, впервые совершающее некоторое действие (нажатие рычага), получает подкрепление (электростимуляцию), вследствие которого действие заучивается и повторяется вновь и вновь до изнеможения. Таким образом, на основании процедурного критерия следовало бы сделать вывод, что в исследованиях самораздражения процессы обусловливания имеют место всегда, но в разных масштабах: иногда они ограничиваются закреплением непосредственно вознаграждаемой инструментальной реакции, но иногда распространяются дальше и придают положительное или отрицательное мотивационное значение условным стимулам, сигнализирующим о возможности самораздражения (виду рычага, экспериментальной клетки и т. п.).

Но можно ли считать нажатие на рычаг обусловленной реакцией, если животное после перерыва в опытах, скажем, в 10 минут, не стремится к ее повторению, а иногда активно ее избегает? Имеет ли здесь место научение?

Формального критерия для ответа на этот вопрос нет, так как не существует оснований для того, чтобы действие, повторить которое индивид стремится в течение n минут, считать обусловленным, а такое же действие, стремление к которому сохраняется n –1 минуту, не обусловленным. Следовательно, необходимо искать не количественные, а качественные различия, поясняя которые, Д.Э.Берлайн приводит следующий пример:

«"Подкрепление" иногда с легкостью определяется как нечто, усиливающее проявление ответа. Мальчики иногда любят привязать пустую консервную банку к хвосту кошки, зная, что от этого животное будет отчаянно бегать. Звуки от ударов банки о землю несомненно усилят проявления локомоции, но можем ли мы на этом основании заключать, что они служат подкреплением или что здесь имеет место какое бы то ни было научение?» (Berlyne, 1969, с.181).

Различия в последствиях непосредственных мотивационных воздействий иногда фиксируются в противопоставлении терминов «вознаграждение» (reward), обозначающего только «нечто данное за нечто сделанное», и «подкрепление» (reinforcement), которое используется, если «имеет место научение» (Clayton, 1969, с.96–97).

Очевидно, что эти утверждения, равно как и парадоксальные эффекты самораздражения[75], свидетельствуют о существовании разных способов мотивации активности, не сводимых к некоторой единой модели. Для различения этих способов необходимо вернуться к вопросу об инстинктивном поведении, с которым безусловнорефлекторное поведение обнаруживает явную родственность. Инстинктивные раздражители, с одной стороны, и безусловные, с другой, не различались, например, в школе И.П.Павлова. Этой же точки зрения придерживался П.Я.Гальперин (1976, с.30–31), подчеркивавший необходимость эмоционального восприятия этих раздражителей. Что лежит в основе таких представлений?

Во-первых, в отношении обоих типов раздражителей одинаково справедливо утверждать, что они имеют наследственно обусловленное мотивационное значение. Во-вторых, оба типа способны вызывать тоже наследственно обусловленные реакции, по крайней мере — тенденции действовать определенным образом, так что подобным является также их непосредственное влияние на поведение. Действительно, в способности боли без предварительного научения побуждать к тому, чтобы избавиться от контакта с ее источником, пищевого безусловного раздражителя — к тому, чтобы обратить на него внимание, приблизиться и т. п., присутствуют все признаки, для того чтобы эти реакции называть инстинктивными.

Правда, данные раздражители обнаруживают между собой и существенное различие: инстинктивные организуют поведение, проявляясь в роли выражения видового опыта, тогда как безусловные наряду с этим выполняют еще важнейшую функцию подкрепления и служат основой, организующей и направляющей накопление индивидуального опыта. Однако в свете изложенных представлений об эволюционном развитии инстинкта, согласно которым его филогенетическое избавление от строгой предписанности вызвало появление в его организации механизмов, организующих его онтогенетическую конкретизацию, данное отличие перестает быть неожиданным. Оно означает лишь то, что некоторым инстинктивным раздражителям отведена роль вызывать, кроме поведения, еще и научение. Выше эта функция ключевых раздражителей рассматривалась в контексте проблемы импринтинга.

Инстинктивные раздражители, эмоциональное восприятие которых обусловлено наследственностью, способны привести к совершению определенных действий, причем это восприятие сохраняется и, соответственно, эти действия совершаются ровно столько, сколько это предусмотрено инстинктом. По степени возбуждения и некоторому безумию действия самораздражения напоминают поведение некоторых видов животных во время половой активности. Но известно, что такое поведение длится отведенное для каждого вида время, после чего угасает или уступает место заботам по уходу за потомством. Другими примерами непосредственно эмоционально вознаграждаемого инстинктивного поведения могут служить подтягивание, зевание, поиск такого положения тела, при котором уменьшается боль пораженного органа, бегство испуганной непривычными звуками кошки, а также, по всей видимости, нажатие рычага в исследованиях самораздражения.

Научение в инстинктивном поведении происходит по мере необходимости, является предусмотренным, как бы дополнительным и обеспечивается механизмом импринтинга. В тех случаях, когда такое поведение вызывается, как в исследованиях самораздражения, искусственно, автономные механизмы научения могут быть как задействованными, так и нет. От этого, собственно, и зависят парадоксальные эффекты самостимуляции.

Вывод об автономности процессов обусловливания и их относительной независимости от механизмов собственно безусловнорефлекторного поведения подтверждается также данными исследований, в которых предпринимались попытки выработать условные реакции на основе прямого раздражения центров мозга, связанных с удовлетворением потребностей. Результаты этих исследований не совпадают, показывая, что электрораздражение, изменяющее отношение индивида к безусловным стимулам (вызывающее акты еды, питья и т. п.), не всегда способно служить подкреплением для выработки условных реакций[76]. Обобщая такого рода данные, П.В.Симонов заключает:

«С нашей точки зрения, результаты этих опытов еще раз свидетельствуют о решающей роли эмоций при выработке условных рефлексов....Раздражение пищевых и питьевых систем мозга у накормленных и не испытывающих жажды животных вызывает стереотипные акты еды и питья без вовлечения нервных механизмов эмоций, что исключает выработку условных рефлексов» (1981b, с.33).

Таким образом, данные об обусловливании боли и исследования самораздражения поддерживают представление о том, что обусловливание не является прямым и непременным следствием безусловных воздействий и обеспечивается специальными процессами. К подобному выводу склоняют также рассматриваемые ниже данные об избирательной направленности процессов обусловливания.

 

Избирательность подкрепления. В физиологических и поведенческих исследованиях установлено, что обусловливание наиболее успешно происходит в случае, когда условный раздражитель предшествует безусловному:

«Ситуация полностью меняется, если начало индифферентного раздражителя точно совпадает с началом безусловного раздражения или если он начинает действовать после начала безусловного раздражения. Многочисленные данные показывают, что в таком случае условный рефлекс не вырабатывается совсем или же наблюдаемый положительный эффект бывает незначительным и мимолетным» (Конорски, 1970, с.232). Далее отмечается, что «убедительного объяснения этого отрицательного результата нет».

Правда, изначально в школе И.П.Павлова его объясняли тем, что «в момент действия безусловного раздражителя развивается значительное пищевое возбуждение, которое по отрицательной индукции тормозит всякий вновь примененный индифферентный, то есть не имеющий условного значения, раздражитель» (Анохин, 1968, с.37). Однако впоследствии специальные эксперименты показали, что это не так и что условный рефлекс на раздражитель, начинающий действовать после безусловного, выработать возможно, но при условии, что этот раздражитель будет сигнализировать о другом безусловном воздействии.

Так, собака начинает реагировать на условный сигнал, предъявляемый во время реального поедания пищи, если он предвещает появление новой ее порции[77]. В другом варианте опытов условный пищевой раздражитель во время еды предъявлялся повторно, однако как сигнал уже не появления пищи, а ее исчезновения — после него убиралась кормушка. В данном случае после ряда сочетаний на повторный сигнал вырабатывалась новая условнорефлекторная реакция: собака «…с подчеркнутой торопливостью захватывала в рот все сухари, находившиеся в кормушке, и, не разжевывая их, сначала выкладывала их на станок, а потом спокойно доедала до конца» (Анохин, 1968, с.38).

Таким образом, вопреки закону смежности во времени, раздражитель, не приобретающий мотивационного значения воспринимаемого одновременно с ним безусловного воздействия, приобретает значение другого воздействия, которое появляется только впоследствии и, по этому закону, должно оказывать на восприятие раздражителя меньшее влияние. Не свидетельствует ли этот факт о сложности феномена обусловливания, для объяснения которого недостаточно ссылки на некоторый универсальный физиологический механизм проторения нервных путей?

Если безусловная реакция не подвергается обусловливанию на протяжении всего времени своего существования, это должно чем-то обеспечиваться. Вполне возможное объяснение этому заключается в том, что фактически она обусловливается не вся, а, как уже утверждалось, отдельными своими составляющими, проявляющимися в определенные моменты ее развития. Такое избирательное и специально направленное обусловливание биологически более целесообразно по сравнению с тем, если бы обусловливанию в безусловной реакции подвергалось все и всегда. Это покажет дальнейший разбор приведенного примера.

То, что исчезновение кормушки с недоеденной пищей для голодного индивида должно быть мотивационно значимым и целесообразным для обусловливания событием, представляется очевидным. Труднее определить, что именно такую значимость выражает, какими процессами это событие фиксируется и что служит основой (отрицательным подкреплением) при его обусловливании. Понятно, что прекращение удовлетворения потребности, наполнения желудка пищей и внешней безусловной (вкусовой, обонятельной) стимуляции подкреплением служить не может: все это наступает каждый раз, когда пища, недостаточная для насыщения, просто съедается и когда, следовательно, в обусловливании нет необходимости. Стало быть, в рассматриваемом случае придать мотивационное значение условному раздражителю должно нечто, связанное именно с исчезновением доступной пищи, с неиспользованной возможностью удовлетворить потребность, с тем, что в психологии называется фрустрацией. И хотя трудно указать, в чем это нечто состоит, ясно, что оно не сводимо к реакции на отдельное воздействие и предполагает сравнение имевшегося и наличного, то есть сравнительно сложный анализ ситуации, основанный на психическом отражении.

Есть основания думать, что и в других случаях эффект обусловливания определяется не автоматически самими по себе безусловными воздействиями, а специальными более тонкими и дифференцированными процессами, возникающими в ответ на них, однако учитывающими также и условия ситуации. Эти процессы обеспечивают выявление отдельных моментов происходящего, наиболее важных для учета в будущем: не наличие пищи, угрозы, брачного партнера, а их появление, не отсутствие, а исчезновение и т. п. Все это делает обусловливание более избирательным и специфически направленным, чем обычно принято считать.

Так, нет необходимости в обусловливании отношения к оставленной накануне недоеденной пище (скажем, на летающих вокруг нее мух), если хищник, вернувшись, находит ее на месте и в прежнем виде. Если же он находит только ее остатки — польза от извлечения опыта из этого события очевидна: специфический запах, например конкурента, став сигналом возможного исчезновения пищи, в будущем сможет выполнить функцию полезного предупреждения. Понятно, что такое избирательное обусловливание может осуществляться на основе не самого по себе безусловного отношения к пище, а вследствие сопутствующих состояний типа радости, удивления, огорчения.