A. 4. 2 есть ли либеральные мыслители, близкие к анархизму.

Как отмечалось в предыдущей главе, есть мыслители как либеральной, так и социалистической традиций, которые приближаются к анархистской теории и идеалам. Это понятно, так как анархизм разделяет определенные идеи и идеалы с обоими течениями.

Однако, как станет ясно из глав А.4.3 и А.4.4, анархизм имеет много общего с социалистической традицией, частью которой он является. Это объясняется тем, что классический либерализм является глубоко элитарной традицией. Труды Локка и вдохновленная им традиция были направлены на оправдание иерархии, государства и частной собственности. Как отмечает Кэрол Пейтмен, «естественное состояние Локка с его отцами-правителями и капиталистической экономикой, безусловно, не найдет одобрения у анархистов», так же как и его видение общественного договора и либерального государства, которое он создает. Государство в котором, как рассказывает Пейтмен, «только мужчины, владеющие значительными объемами материальной собственности, являются политически значимыми членами общества», существует «именно для того, чтобы сохранить имущественные отношения развивающейся капиталистической рыночной экономики, а не нарушать их». Для большинства, не имеющих собственности, они выразили «молчаливое согласие» на то, чтобы ими управляли немногие, «решив остаться в стране своего рождения, достигнув совершеннолетия». [ The Problem of Political Obligation, стр. 141, стр. 71, стр. 78 и стр. 73]

Таким образом, анархизм находится в противоречии с тем, что можно назвать прокапиталистической либеральной традицией, которая, вытекая из Локка, опирается на его обоснование иерархии. Как отмечает Дэвид Эллерман, «существует целая либеральная традиция извиняться за недемократическое правительство, основанное на согласии — на добровольном общественном договоре, отчуждающем права управления суверену». В экономике это отражается в их поддержке наемного труда и капиталистической автократии, которую он создает для «трудового договора – современной ограниченной версии рабочего места» таких контрактов. [ The Democratic Worker-Owned Firm, стр. 210] Этот прокапиталистический либерализм по существу сводится к свободе выбора хозяина или, если вы относитесь к числу немногих счастливчиков, самому стать хозяином. Идея о том, что свобода означает самоопределение для всех во все времена, чужда либеральной традиции. Скорее, она основана на идее «самопринадлежности», что вы «владеете» собой и своими правами. Следовательно, вы можете продать (отчуждать) свои права и свободы на рынке. Как мы обсуждаем в подразделе B.4, на практике это означает, что большинство людей подчиняются автократическому правлению в течение большей части своего времени бодрствования (будь то на работе или в браке).

Современный эквивалент классического либерализма – это правая «либертарианская» традиция, связанная с Милтоном Фридманом, Робертом Нозиком, фон Хайеком и т. д. Поскольку они стремятся свести государство к простому защитнику частной собственности и насаждателю иерархий, создаваемых социальными институтами, их ни в коем случае нельзя считать близкими к анархизму. То, что называют «либерализмом», скажем, в Соединенных Штатах, является более демократической либеральной традицией и имеет, подобно анархизму, мало общего с пронзительными прокапиталистическими защитниками минимального государства. В то время как они могут (иногда) быть счастливы осудить нападения государства на личную свободу, они более чем счастливы защищать «свободу» владельца собственности налагать точно такие же ограничения на тех, кто использует их землю или капитал.

Учитывая, что феодализм сочетал собственность и господство, что управление людьми, живущими на земле, было атрибутом собственности на эту землю, не будет преувеличением сказать, что правая «либертарианская» традиция — это просто ее современная (добровольная) форма. Она не более свободолюбива, чем феодалы, которые боролись с властью короля, чтобы защитить свою власть над собственной землей и крепостными. Как отмечает Хомский, «либертарианские доктрины, которые особенно модны в США и Великобритании... мне кажется, сводятся к пропаганде той или иной формы нелегитимной власти, нередко реальной тирании». [ Marxism, Anarchism, and Alternative Futures, стр. 777] Более того, как отметил Бенджамин Такер в отношении своих предшественников, хотя они с удовольствием нападают на любое государственное регулирование, которое приносит пользу многим или ограничивает их власть, они молчат о законах (а также о правилах и о «правах»), которые приносят пользу немногим.

Однако есть и другая либеральная традиция, по существу докапиталистическая, имеющая больше общего с устремлениями анархизма. Как выразился Хомский:

«Эти идеи [анархизма] вырастают из просвещения; их корни лежат в рассуждениях Руссо о неравенстве, Гумбольта о границах действия государства, Канта, настаивающего в своей защите Французской революции, что свобода является предварительным условием для обретения зрелости для свободы, а не даром, который должен быть предоставлен, когда такая зрелость достигнута... С развитием индустриального капитализма, новой и неожиданной системы несправедливости, именно либертарианский социализм сохранил и расширил радикальное гуманистическое послание просвещения и классические либеральные идеалы, которые были извращены в идеологию для поддержания формирующегося социального порядка. На самом деле, исходя из тех же самых предпосылок, которые побудили классический либерализм выступить против вмешательства государства в общественную жизнь, капиталистические общественные отношения также недопустимы. Это ясно, например, из классической работы [Вильгельма фон] Гумбольдта «Пределы действия государства», которая предвосхитила и, возможно, вдохновила [Джона Стюарта] Милля... Эта классика либеральной мысли, завершенная в 1792 году, по своей сути глубоко, хотя и преждевременно, антикапиталистична. Его идеи должны быть ослаблены до неузнаваемости, чтобы превратиться в идеологию индустриального капитализма». [«Notes on Anarchism», For Reasons of State, стр. 156]

Хомский более подробно обсуждает это в своем эссе «Язык и свобода» (содержащемся как в «Разуме государства», так и в «Читалке Хомского»). Помимо Гумбольта и Милля, к таким «докапиталистическим» либералам можно отнести таких радикалов, как Томас Пейн, который представлял себе общество, основанное на ремесленниках и мелких фермерах (то есть докапиталистическую экономику) с грубым уровнем социального равенства и, конечно же, минимальным правительством. Его идеи вдохновляли радикалов рабочего класса по всему миру, и, как напоминает нам Э. П. Томпсон, «Права человека» Пейна были «основополагающим текстом английского [и шотландского] рабочего движения». В то время как его идеи о правительстве «близки к теории анархизма», его реформаторские предложения «задают направление к социальному законодательству XX века». [ The Making of the English Working Class, стр. 99, стр. 101 и стр. 102] Сочетание заботы о свободе и социальной справедливости сближает его с анархизмом.

Есть еще Адам Смит. В то время как правые (особенно элементы «либертарианского» права) называют его классическим либералом, его идеи более сложны. Например, как отмечает Ноам Хомский, Смит выступал за свободный рынок, потому что «он привел бы к совершенному равенству, равенству условий, а не просто равенству возможностей». [ Class Warfare, стр. 124] Как выразился сам Смит, «в обществе, где вещи оставлены следовать своим естественным курсом, где существует совершенная свобода», означало бы, что «преимущества скоро возвратятся на уровень других занятий», и поэтому «различные занятия труда и капитала должны быть... либо совершенно равны, либо постоянно стремиться к равенству». Он также не выступал против государственного вмешательства или государственной помощи рабочим классам. Например, он выступал за государственное образование в целях противодействия негативным последствиям разделения труда. Более того, он был против вмешательства государства, потому что всякий раз, когда «законодательный орган пытается урегулировать разногласия между хозяевами и их рабочими, его советники всегда являются хозяевами. Поэтому, когда регулирование идет на пользу рабочим, оно всегда справедливо и равноправно; но иначе обстоит дело, когда оно идет на пользу хозяевам». Он отмечает, что «закон» будет «очень строго» наказывать рабочие объединения, игнорируя при этом объединения хозяев («если бы он действовал беспристрастно, то и с хозяевами поступал бы точно так же»). [ The Wealth of Nations, стр. 88 и стр. 129] Таким образом, государственное вмешательство должно было быть противопоставлено в целом, потому что государство управлялось немногими для немногих, что сделало бы государственное вмешательство выгодным немногим, а не многим. Сомнительно, что Смит оставил бы свои идеи о невмешательстве в экономику неизменными, если бы дожил до развития корпоративного капитализма. Именно эту критическую грань работы Смита удобно игнорировать тем, кто претендует на него в классической либеральной традиции.

Смит, утверждает Хомский, был «докапиталистической и антикапиталистической личностью с корнями в эпоху Просвещения». Да, он утверждает: «Классические либералы, [Томас] Джефферсоны и Смиты выступали против концентрации власти, которую они видели вокруг себя... Они не видели других форм концентрации власти, которые только развились позже. Когда они их видели, они им не нравились. Джефферсон был хорошим примером. Он решительно выступал против концентрации власти, которую он видел развивающейся, и предупреждал, что банковские учреждения и промышленные корпорации, которые едва появились в его время, уничтожат достижения революции». [ Там же, стр. 125]

Как отмечает Мюррей Букчин, Джефферсон «наиболее четко отождествляется в ранней истории Соединенных Штатов с политическими требованиями и интересами независимого фермера-собственника». [ The Third Revolution, Т. 1, С. 188–9] Иными словами, с докапиталистическими экономическими формами. Мы также находим, что Джефферсон противопоставляет «аристократов» и «демократов». Первые — это «те, которые боятся народа и не доверяют ему, и хотят отнять у него всю власть в руках высших классов». Демократы «идентифицируют себя с людьми, доверяют им, лелеют и считают их честным и безопасным... хранилищем общественных интересов,» если не всегда «самым мудрым». [цит.: Chomsky, Powers and Prospects, стр. 88] Как отмечает Хомский, «аристократы» были «защитниками растущего капиталистического государства, к которому Джефферсон относился с тревогой, признавая очевидное противоречие между демократией и капитализмом». [ Там же, стр. 88] В эссе Клаудио Дж.Каца «Либеральный антикапитализм Томаса Джефферсона» эти вопросы с пользой исследуются. [ American Journal of Political Science, Т. 47, №1 (Январь, 2003), С. 1–17]

Джефферсон даже зашел так далеко, что утверждал: «Небольшой бунт время от времени — это хорошо... Это лекарство, необходимое для крепкого здоровья правительства... Древо свободы должно время от времени обновляться кровью патриотов и тиранов». [цит.: Howard Zinn, A People’s History of the United States, стр. 94] Однако его либертарианские полномочия повреждены тем, что он является одновременно президентом Соединенных Штатов и рабовладельцем, но по сравнению с другими «отцами-основателями» американского государства его либерализм имеет демократическую форму. Как напоминает нам Хомский, «все отцы — основатели ненавидели демократию — Томас Джефферсон был частичным исключением, но только частичным». Американское государство, как классическое либеральное государство, было создано (цитируя Джеймса Мэдисона) «для защиты меньшинства богатых от большинства». Или, повторяя принцип Джона Джея, «люди, которые владеют страной, должны управлять ею». [ Understanding Power, стр. 315] Если Америка является (формально) демократией, а не олигархией, то это происходит вопреки, а не благодаря классическому либерализму.

Кроме того, есть Джон Стюарт Милль, который признал фундаментальное противоречие в классическом либерализме. Как может идеология, которая провозглашает индивидуальную свободу, поддерживать институты, которые систематически сводят эту свободу на нет на практике? По этой причине Милль критиковал патриархальный брак, утверждая, что брак должен быть добровольным объединением равных, с «симпатией в равенстве... жить вместе в любви, без власти с одной стороны и послушания с другой». Отвергая идею о том, что в любом объединении должен быть «абсолютный хозяин», он указал, что в «партнерстве в бизнесе... не установлено и не считается необходимым вводить в действие, что в каждом партнерстве один партнер должен полностью контролировать концерн, а другие обязаны подчиняться его правилам». [ «The Subjection of Women», цит по: Susan L. Brown, The Politics of Individualism, С. 45–6]

Однако его собственный пример показал недостаток либеральной поддержки капитализма, поскольку наемный работник подчиняется отношениям, в которых власть переходит к одной стороне, а повиновение – к другой. Неудивительно поэтому, как он утверждал, что «форма ассоциации... которая должна продолжать совершенствоваться и в конечном итоге должна преобладать, это не та, которая может существовать между капиталистом как начальником и рабочими без права голоса в управлении, а ассоциация самих рабочих на условиях равенства, коллективно владеющих капиталом... и работающих под руководством менеджеров, избираемых и смещаемых ими самими». [ The Principles of Political Economy, стр. 147] Автократическое управление в рабочее время едва ли совместимо с максимой Милля о том, что «над самим собой, над своим телом и умом, индивидуум суверен». Оппозиция Милля централизованному правительству и наемному рабству привела его идеи ближе к анархизму, чем большинство либералов, как и его комментарий о том, что «социальный принцип будущего» заключается в том, «как объединить величайшую индивидуальную свободу действий с общей собственностью на сырье земного шара и равным участием всех в выгодах совместного труда». [цит.: Peter Marshall, Demanding the Impossible, стр. 164] Его защита индивидуальности, «О свободе», является классической, хотя и ошибочной работой, и его анализ социалистических тенденций («Главы о социализме») заслуживает прочтения для оценки их плюсов и минусов с (демократической) либеральной точки зрения.

Как и Прудон, Милль был предтечей современного рыночного социализма и твердым сторонником децентрализации и социального участия. Это неудивительно, утверждает Хомский, поскольку классическая либеральная мысль докапиталистической эпохи «противостояла государственному вмешательству в общественную жизнь, как следствие более глубоких предпосылок о человеческой потребности в свободе, разнообразии и свободной ассоциации. Исходя из тех же предпосылок, капиталистические производственные отношения, наемный труд, конкуренция, идеология ‟ собственнического индивидуализма» — все это должно рассматриваться как принципиально античеловеческое. Либертарианский социализм следует рассматривать как наследника либеральных идеалов Просвещения». [ «Notes on Anarchism», там же, стр. 157]

Таким образом, анархизм имеет общие черты с докапиталистическими и демократическими либеральными формами. Надежды этих либералов были разбиты с развитием капитализма. Процитируем анализ Рудольфа Роккера:

«Либерализм и демократия были преимущественно политическими понятиями, и так как подавляющее большинство первоначальных приверженцев того и другого поддерживали право собственности в старом смысле, то они должны были отказаться от них обоих, когда экономическое развитие пошло по пути, который практически не мог быть согласован с первоначальными принципами демократии, а тем более с принципами либерализма. Демократия с ее девизом ‟ Все граждане равны перед законом” и либерализм с его ‟ правом человека на собственную личность” потерпели кораблекрушение в условиях капиталистической экономической формы. До тех пор, пока миллионы людей в каждой стране вынуждены были продавать свою рабочую силу небольшому меньшинству собственников и впадать в самую жалкую нищету, не находя покупателей, так называемое ‟ равенство перед законом” остается просто благочестивым обманом, так как законы создаются теми, кто оказывается обладателем общественного богатства. Но точно так же не может быть и речи о ‟ праве на собственную личность”, ибо это право заканчивается, когда человек вынужден подчиниться экономическому диктату другого, если он не хочет голодать». [ Anarcho-Syndicalism, стр. 10]