Америка поворачивается к психоанализу

 

Два европейца оказали самое большое воздействие на американскую культуру – Зигмунд Фрейд с его психоанализом и Альберт Эйнштейн с теорией относительности. Теперь европейское влияние распространялось не на интеллектуалов‑любителей, а в целом на зрелую элиту западного мира. Но случилось и нечто еще более важное.

В Америке стали верить в поток, в процесс, в медико‑психический поворот, но не в прежний «исторический факт». Новая концепция отрицала всякие суждения об отдельных «идеях», проистекающих из чувственного опыта. «Поток сознания» стал едва ли не главным определением американского психоанализа – Уильям Джеймс показал, что отношения между идеями складываются именно так Эту мысль развили ученики, последователи, единомышленники, которые, в частности, объясняли, что чувства связаны с мерцающими волнами мысли, некоторые из которых не имеют связи с образами. Другой функцией разума Джеймс назвал эмпирическую философию, не имеющую собственной системы.

Несогласные – большинство американских ученых – стали подчеркивать личные и органические факторы, другие стали называть себя бихевиористами, полагающими, что все мысли происходят от функций тела и от поведения.

Реакция ученого мира на психоанализ была самой разнообразной, Так, значительная часть немцев повернула к структурализму, а вторая ее часть увлеклась гештальт‑теориями, согласно которым все живое реагирует на импульсы ради потребностей собственного приспособления. Австрийцы же остались верны психоанализу Зигмунда Фрейда, который быстро обретал мировое влияние. Его учение развивали К. Юнг, А. Адлер, А. Ференци и другие, которых волновала теория бессознательного.

Профессор Стэнли Холл познакомил Зигмунда Фрейда с Уильямом Джеймсом в университете Кларка в Массачусетсе в 1909 году. У них была продолжительная беседа. Джеймс был исполнен почтения перед австрийским светилом и нес его саквояж. Оба выразили друг другу взаимное уважение, хотя Джеймс все‑таки не был расположен придавать столь исключительное значение сексуальному началу в человеке и человечестве. Джеймс не верил в это единственное объяснение: мир, считал он, слишком богат, чтобы в объяснениях его исходить из единственного фактора. Либидо он рассматривал в предельно широком смысле. И в целом нужно сказать, что в Америке большинство философов и врачей почти инстинктивно отвергли сведение сложности жизни к одному, пусть и очень важному инстинкту.

 

Уильям Джеймс

 

Имел немало поклонников в США и Артур Шопенгауэр, уделивший в своей философской теории много внимания двум проблемам: основам морали и свободе человеческой воли. Привлекали главным образом размышления философа о принципах, составляющих основу нравственного поведения человека: аскетическая позиция в отношении себя и альтруистическая – в отношении других людей.

 

Прагматизм Джеймса и Пирса

 

Греческое по происхождению слово «прагматизм», впервые упомянутое И. Кантом, было избрано для теоретического анализа Чарльзом Сандерсом Пирсом (1839–1914), который предложил в целом уточнить значения важнейших научных терминов (в работе «Как сделать наши понятия ясными», 1878). Его книга «Прагматизм: новое название для традиционного мыслительного процесса» оказала на американский ученый мир исключительное воздействие.

В конкретике культурной жизни было важно то, что непререкаемый авторитет – Джеймс одобрил теоретический вклад Пирса. С его помощью прагматическая теория Пирса оказалась способна ответить на вопрос: как мы можем понять, является ли некоторое определение истинным? Очевидным ответом являлось: когда избираемая теория точно оценивает избранный факт. Но такая теория имела роковой порок – частный опыт выдавался за всеобщий. Как может теория обрести убедительную проверку по всему фронту мировой науки? Как можно верифицировать конкретный опыт? Нельзя ответить тривиальным способом: «посредством внимательного взгляда на избранный процесс». Американские теоретики игнорировали то обстоятельство, что подобный подход содержит ошибку, ведь эхо иллюзии перекрывает подлинно научный подход к выводам и теориям. Следует презреть внешность и найти суть каждого явления.

 

Чарльз Сандерс Пирс

 

Главное в широко популярном на тот период учении Пирса – не смотри назад, на процесс формирования данного явления, а смотри вперед, на его последствия. То есть относись к процессу сугубо прагматически. Суди по результатам. Правильны следующие слова Библии: «По плодам… узнаете их». Прагматическое испытание результатами и есть единственно верный способ поиска истины, считали прагматисты. Этот способ хорош и для ученого, и для юриста. Отсюда определение истины как того, с чем мы можем жить, что помогает нам в практическом смысле. Не следует отделять разум от материи, дух от тела, идею от чувства. Опыт – единственное основание для реалистической и верной оценки. С точки зрения Джеймса и Пирса, радикальный эмпиризм являет собой философию, а прагматизм – ее метод. И они не связаны между собой. Если прагматизм оценивает факты правильно, тогда каждая личность является прагматиком – даже не подозревая об этом. Опыт царствует надо всем, в частности, над политикой, социальной мыслью, эстетикой, религией.

Теория Уильяма Джеймса и Чарльза Сандерса Пирса оказала влияние на различных философов XX века – на А. Бергсона, Э. Маха, Б. Кроче, Г. Зиммеля, В. Дильтея, Ф. Шиллера, Дж. Дьюи, Ф. Ницше, Д. Фрезера, Э. Дюркгейма, Б. Шоу X. Ортега‑и‑Гассета, В. Парето, Н. Эйнджела, на фабианское движение. Эту теорию приветствовали все, кто отрицал мистику и не удовлетворялся инстинктами сексуальности, кто отверг пуританскую традицию, кто верил в новую науку. Фраза Джеймса «воля верить» (как «непроверяемая» идея) вошла в американское сознание, стала частью американской культуры.

Многие европейцы не понимали новой премудрости американской культуры, истинности утверждений спонтанных прагматистов. Они считали (и считают) схему Джеймса – Пирса «теорией для инженеров», предназначенной для умов, ограниченных действиями и глухих к широким, всеобъемлющим идеям. Концепция полезности воспринималась европейцами как ересь. Критики интерпретировали теорию Джеймса так: «Верь во все, что тебе нравится – это и будет истина».

И все же широта мировоззрения Джеймса и Пирса, мировой отклик на их идеи составили эпоху в американской культурной жизни и продолжают быть влиятельными и по сию пору. Работы обоих ученых цитируются бесконечное число раз и периодически воспринимаются как единственно верная трактовка эпохи. В любом случае Америка получила первых собственных философов, которые открывали новые горизонты не только американцам, но и европейцам.

 

Новый век

 

Третий этап культурного подъема США пришелся на новый, двадцатый век. Наступившее столетие быстро отказалось от традиционализма: в считанные годы изменились нравы, обычаи, фасоны одежды, речь, стереотипы общения. Но ничто не могло сравниться с ритмом политических перемен. Они в Америке начались уже с первого года столетия. В журнале «Лайф» от 24 января 1901 года была опубликована остроумная шутка. Некоего мальчика спрашивают: «Кто сотворил этот мир, Чарльз?» Следует ответ: «Бог создал мир в 4004 году до рождества Христова, но в 1901 году Джеймс Хилл, Джон Пирпонт Морган и Джон Рокфеллер переделали его».

Представлялось, что на внешней арене Америке, скорее всего, не избежать прямого столкновения с имперской заносчивой и агрессивной Германией. Но кайзер был в тот момент занят подталкиванием императора Николая к тихоокеанским просторам, где закусившая удила Япония все больше опиралась на властительницу морей – Британию. Близкие союзнические отношения с Лондоном позволили бы Вашингтону консолидировать свою мощь в западном полушарии до возможности контроля над ним. Британцы были готовы признать «доктрину Монро», чему немало способствовал король Эдуард Седьмой, приверженный идее дружественных отношений со Штатами и настроенный резко отрицательно по отношению к немцам. В основе доктрины лежала идея провозглашения обеих частей американского континента зоной, закрытой для европейской колонизации. Она принадлежала Джону Куинси Адамсу (1767–1848) – государственному секретарю в администрации президента Джеймса Монро (1758–1831) и впоследствии также президенту США. Как политическая программа она была впервые изложена в июле 1823 года в форме предупреждения правительству России.

В первый год двадцатого века валовой национальный продукт Соединенных Штатов Америки вдвое превосходил валовой продукт Германии и России. Американская экономика на 25 миллиардов долларов обходила ближайшего конкурента – Британию. И Америка все производила сама, она не зависела ни от кого в мире. Более того, ее продукция грозила затопить все рынки. Как сказал стальной магнат Эндрю Карнеги, нация, которая производит самую дешевую сталь в мире, могла поставить на колени всех. Страна производила более половины общемировых нефти, пшеницы, меди и хлопка, треть стали, железа, золота и серебра.

 

Обложка январского журнала «Лайф», 1901

 

США преображались. Частью пейзажа прерий стали огромные элеваторы, заменившие ветхие амбары прошлого. Грязь распутиц отступила перед свежеположенным асфальтом новых дорог. Электрический свет и ночью освещал новые кирпичные дома американцев. В целом нация физически стала более здоровой, чем ее предшествующие поколения. Было изобретено производство искусственного льда, пастеризация молока, отопление домов. В Америке уже тогда было больше врачей и медсестер на тысячу человек населения, чем в Европе. В отличие от других стран в Соединенных Штатах любили ледяную воду, постоянно жевали жевательную резинку и всем видам спорта предпочитали бейсбол – игру, основанную на быстрой умственной и физической реакции. Среди развлечений царил покер – карточная игра, требовавшая немалого психологического мастерства.

В начале двадцатого века небоскребы еще не затмили дома, по пропорциям близкие к человеческим, а мода пока еще не стремилась к экстравагантности. Джентльмены не изощрялись в нарядах: безраздельно царили темные тона. Добротные ткани говорили о принадлежности к бомонду. Непременным атрибутом одежды была тугая, не терявшая форму шляпа «дерби». Плотно набитые ватой плечи пиджаков подчеркивали мужественность их владельцев. Белая рубашка венчалась предельно накрахмаленным тугим воротничком. Некоторое разнообразие вносил лишь галстук, но и здесь гамма цветов была ограничена «респектабельным» набором. Сезонности в одежде почти не существовало.

Различались лишь повседневная одежда (всегда немного потертая) и – с иголочки – воскресная, Колебания моды не делали представителей одного круга разномастными. Игривость и легковесность не поощрялись. Джентльмены делали деньги и политику, уважали себя сами и требовали того же от других. Снобизм и высокомерие были отличительной чертой поведения «высшего круга» в отношении «массы». Между собой джентльмены держались гораздо более непринужденно: здесь называли друг друга уменьшительными именами и похлопывали по плечу.

 

Зельда, жена Скотта Фитцджеральда, икона моды 1920‑х.

 

Наука вступила в обыденную жизнь американца начиная с питания, Панацеей была объявлена диета – обязательная утренняя «полезная» каша и пр. Фармацевтика обрушила на потребителя «розовые таблетки для бледных людей». Для развития мышц предписывался спорт, которому будет посвящен весь двадцатый век. Велосипеды запрудили улицы, но не надолго – их уже начали вытеснять автомобили.

 

Механическая культура

 

Технический прогресс был ощутим повсюду. Ковры отныне чистили пылесосы. Ботинки и шляпы производили не мастера, а промышленники. Одеждой занимался не портной, а индустриальный гигант. Европейцы поражались – они привыкли шить костюмы и ботинки на заказ и искренне удивлялись, когда видели тысячи выставленных в витринах одинаковых ботинок всех размеров. Это делало американскую одежду многократно более дешевой и убийственной для конкурентов.

В домах появился пожарный выход, а потом и лифт. Журналы перешагнули за сотню страниц. В мир вступила неистребимая реклама.

Говоря о культуре, следует сказать, что современникам довольно быстро стало ясно: мир уже никогда не будет прежним. Америка не возвратится к старым исконным ценностям. Это стало невозможным по многим причинам. Появились удобства, которых не знали в других краях даже владыки мира: центральное отопление в домах, ванны в человеческий рост, водопровод с горячей водой, безопасное лезвие для бритья, хлорированная вода, не содержащая бактерий, сделанные из стали электрические тостеры, швейные машинки, посудомоечные машины, электрические утюги. Выйдя из дома, американец садился в лифт, набирал телефонный номер, говорил по беспроволочному телеграфу, брал с собой портативную пишущую машинку, пил кофе из автомата.

Утром американец ел кукурузные хлопья с расфасованным по бутылкам молоком, многочисленные консервы, пил кока‑колу, употреблял маргарин, любил мороженое, консервированные фрукты, горячий чай в термосе. Еще более изменило культурную жизнь нации появление новых лекарств и лекарственных методов: сальварзана – успешного средства от сифилиса и множества прочих антитоксинов, радиоактивного облучения при раке груди, методов борьбы с сердечными недугами, психиатрических клиник, контактных линз, зубной пасты в тюбике. А культурный досуг обеспечивали кинематограф, танцы на льду, множество спортивных развлечений (среди которых выделялись баскетбол и волейбол, музыкальные кабаре). Кстати говоря, тогда же в моду вошел стриптиз.

Культурному подъему страны содействовали возникновение публичных библиотек, статьи лучших национальных журналистов, появление корреспондентских курсов, курсов изучения иностранных языков, граммофонных курсов, Именно тогда появились огромные универсальные магазины и сети больших маркетов, торговые центры (первый в 1893 году в Кливленде – четырехэтажный со 112‑ю отделениями); платные телефоны, чековые книжки, жвачка, искусственные ткани, целлулоид, резиновые подошвы. Но и – электрический стул, подслушивание телефона, автоматический пистолет.

Америка уже вышла на мировой простор. Об этом наиболее объективно могли судить в Лондоне. Нет нации на Земле более гордой, чем англичане, для них все английское – первоклассное, остальное – паллиатив. Но посмотрим на англичанина, завершившего викторианскую эпоху и вступившего в новый век. Его будили американские будильники фирмы «Ингерсол», он брился американскими лезвиями «Жилетт», закреплял прическу американским вазелином, завтракал пшенкой, фигами и кофе с американских полей и плантаций, одевался в рубашки американской фирмы «Арроу», ездил на работу на трамвае, поставленном американской фирмой «Вестингауз», поднимался на американском лифте «Отис», включал «лампочку Эдисона» и ставил подпись американской ручкой «Уотермэн».

Как несколько грустно шутили в Лондоне, осталось только завезти в Ньюкасл американский уголь. Звучало не так уж и фантастично: американцы уже поставляли апельсины в Валенсию, пиво в Баварию, вино из Калифорнии во Францию. В результате поток иностранной валюты буквально заполонил американские фондовые биржи. Американских капиталов теперь хватило бы для того, чтобы купить Британию вместе с ее национальным долгом. Знамением времени были займы «Английского банка» на нью‑йоркской Уолл‑стрит. Нью‑Йорк медленно, но неуклонно и неотвратимо перебивал у Лондона положение мировой финансовой столицы.

 

Империализм

 

В книге Джона Аткинсона Гобсона (1858–1940) «Империализм» (1902) говорилось, что именно этот внезапный спрос на иностранные рынки для изделий промышленности и для инвестиций явился явной причиной того, что империализм был воспринят республиканской партией как политический принцип и политическая практика, к которой принадлежат промышленные и финансовые главари и которая принадлежит им. Авантюристский энтузиазм президента Теодора Рузвельта и его партии «ясного предназначения» и «цивилизаторской миссии» не должен вводить никого в заблуждение, продолжал автор. Империализм нужен мистерам Рокфеллеру, Пирпонту Моргану, Ганна, Швобу и их компаньонам, и они‑то взвалили его на плечи великой республики Запада, Им был нужен империализм, потому что они хотели использовать государственные ресурсы своей страны, чтобы найти выгодное помещение капиталов, которые в противном случае оказались бы излишними.

 

Реклама фирмы «Жилетт»

 

Итак, США под руководством Теодора Рузвельта развернулись к международной арене, к мировым делам, к глобальной политике, которая вершилась в уютной и старомодной обстановке Белого дома. В большом помещении, где сиживал Рузвельт, зимой потрескивали дрова в камине, небольшие часы мерно отсчитывали ограниченное Конституцией время его правления, взоры услаждала ваза с любимыми розами «Американская красавица» и настольная лампа в стиле ар‑нуво.

Ряд английских политиков, в том числе лорд Бальфур – друг Рузвельта, начали пропаганду проамериканских взглядов в духе «единства англосаксов». Охотно цитировались слова историка Маколея о могущественной нации, в чьих венах течет английская кровь, чье мировоззрение сформировано английской литературой; нации, которая разделяет достижения английской цивилизации, достойна английской свободы и английской славы. Группа политиков под водительством Бальфура активно проявляла свои симпатии в период испано‑американской войны. Лондон блокировал усилия испанской дипломатии заручиться какой бы то ни было европейской поддержкой.

 

Автомобиль и самолет

 

Самой большой, любимой, вожделенной игрушкой взрослого населения Америки становился автомобиль. До 1905 года это была забава фанатиков и богатеев, и на американскую культуру изобретение влияло лишь косвенно. Позже увлечение это затронуло миллионы американцев, стало частью их жизни, поглотив до такой степени, что некоторые из наиболее спешащих продавали дома, чтобы сесть на колеса. «Повозки дьявола», – ворчали недовольные, но таковых было все меньше. Самодвижущаяся повозка увлекала всех. Лошади понуро брели рядом с новым хозяином улиц. Возникло выражение «ориентация на количество»: речь идет о создании Генри Фордом конвейерного производства – именно авто стал первым серийным продуктом. Если в Европе автомашины делали «по заказу», то в Америке их производили для рынка.

 

Автомобиль фирмы «Олд Мотор Уоркс».

 

Ко всему прочему запасные части автомобилей в Соединенных Штатах продавались отдельно, в случае необходимости сломанные детали можно было заменить, а в Европе они гордо и долго доставлялись фирмой‑производителем. Напомним, что еще в 1900 году Англия имела больше автомобилей, чем Америка, и что решающий рывок был сделан за первое десятилетие XX века – с 4 тысяч до 187 тысяч машин. Уже в 1900 году фирма «Олд Мотор Уоркс» создала в Детройте самый большой в стране завод, производящий одну марку автомобиля: это был воистину фундаментальный прорыв в будущее. Братья Додж поставляли трансмиссии; «Леланд и Фолкнер» – моторы. Автомобиль стоил 600 долларов; за первый год произвели 400 единиц, за второй было продано 1600, за третий – четыре тысячи. Далее – геометрическая прогрессия, которая, в конечном счете, поставила на колеса всю Америку.

Но еще больше, чем фантастический покоритель земных расстояний, поразил воображение американцев рывок в воздух. В том месте, где Потомак становится широким, доходя в ширину до семи километров – место это называлось Вайдуотер, «широкая вода», – будущие авиаторы сделали официальную площадку для старта воздушных путешествий. За ней следила вся Америка. И вот «воздушная лодка» была поставлена на рельсы разгона. Белая борода профессора Сэмюэла Лэнгли была видна отовсюду, и стремительное движение вверх должно было оправдать его теоретические расчеты. Но удовлетворенными оказались тогда, на испытаниях 1903 года, лишь скептики. Аэроплан – результат многолетних исследований и бесчисленных опытов – не взлетел, потому что по несчастной случайности механизм, который держал его на пусковом устройстве и должен был сработать в момент запуска, оказался неисправен.

Однако выглядело все так, будто официальные испытания осенью и в декабре закончились крахом главенствующих теорий воздухоплавания, Зря военное министерство выделяло деньги. Передовицы газет были полны назиданий тем, кто противится природе, не желающей видеть человека в воздухе.

 

Первый полет братьев Райт

 

Скептики поспешили. Если 8 декабря Лэнгли потерпел окончательное поражение, то для мировой истории важнее то, что произошло 17 декабря того же года в местах весьма далеких от переднего края науки. И, кстати, от специально оборудованных площадок – в Северной Каролине. Если Лэнгли был директором Смитсоновского института, то никому не известные братья Райт имели всего лишь маленький магазин, продающий велосипеды. Лэнгли получил от американского правительства 50 тысяч долларов на свои опыты; у братьев Райт было несколько сот долларов. За опытами Лэнгли следил весь ученый мир, а о братьях Райт знали лишь соседи, их действия не интересовали даже местную газету. Между тем именно на песчаных дюнах Китти Хоук свершилась мировая история. Человек полетел.

Вначале это было неловко и неуклюже. Уилбур Райт поделился соображениями со своим братом Орвиллом: крыло должно забирать воздух под себя, сила встречного ветра может быть использована для поддержки «коробки» с авиатором. Первый сезон испытаний (1900) был неудачен. Зимой 1901–1902 годов братья построили нечто вроде примитивной аэродинамической трубы, следя за поведением аппарата, противостоящего потоку воздуха. Теперь следовало найти двигатель. Это, решили братья, должен быть двигатель внутреннего сгорания. Но ни один автомобильный мотор их не устраивал, и тогда они создали необходимый мотор сами. 23 сентября 1903 года они начали крепить двигатель к уже созданным плоскостям и завершили свое дело к 17 декабря.

А газеты трубили о тщете попыток человеческого полета. Но он, этот полет, произошел, хотя и продолжился недолго. Факт есть факт – механическая сила подняла человека в воздух во время четвертой попытки оторваться от земной поверхности. Происходившее описывал Орвилл Райт, вспоминавший, как Уилбур начал четвертую, последнюю, согласно планам, попытку в 12 часов дня. И вдруг крылья почувствовали свое предназначение. Неловкий аппарат оторвался от земли и пробыл в воздухе неслыханные 59 секунд, пролетев почти триста метров.

Скромные братья не стали звонить во все колокола. Они сложили свой аппарат в две коробки и отбыли в свой Дейтон. Едва ли они осознавали, что мир стал другим. Дальнейшие испытания развивали достигнутый успех. Очередной полет в воздухе продолжился уже 38 минут, аппарат покрыл расстояние в 35 километров.

Почти четыре года человек летал, не оповещая об этом своих собратьев по разуму. Только четыре с лишним года спустя в «Нью‑Йорк Геральд» появился репортаж, достойный события. Журналист описывал, как на пустынном берегу был совершен один из величайших актов всех веков, при котором не присутствовала широкая публика, не раздавались аплодисменты; только рокот волн и перепуганные крики морских птиц слышались рядом. Стада скота внизу в панике бежали, прячась в перелесках. Лишь стаи чаек и ворон осмеливались кружить над машиной, недовольные вторжением в их мир. Было во всем происходившем нечто печально‑поэтическое – одиночество, заброшенность, пустые просторы песка и океана в центре меланхолической картины, на которой два человека создали одно из величайших чудес света.

…Ценой немыслимых усилий, не зная отдыха, не жалея труда, нация обошла по показателям материального производства весь мир. Теперь с высоты птичьего полета – или аппарата братьев Райт – можно видеть, как позади, на горизонте, остался индустриальный Буффало, яркий пример и памятник неукротимому американскому трудолюбию. Виден еще и созданный Луисом Салливеном небоскреб – здание «Прудэншиэл». Здесь рождалась архитектура нового века. Не сосчитать числа журавлиных контуров подъемных кранов, везде строились подъездные железнодорожные пути, раздавался рев моторов, кружилась в воздухе цементная пыль. Ниагару перекрыла гигантская гидроэлектростанция. Отовсюду тянулись телефонные и телеграфные провода. И все это – средний индустриальный город, вовсе не промышленная столица, не Нью‑Йорк и не Чикаго. Где еще в мире была такая мощь?

Были созданы все предпосылки для культурного подъема.

 

Культурные влияния

 

В плане художественной культуры на Запад в целом и на Америку в частности повлияли так называемые «русские сезоны» в Париже. Там же, в Париже, европейцы аплодировали американке, нашедшей свой путь в мире танца – Айседоре Дункан (1878–1927), «танцовщице‑босоножке», совместившей естественные свободные движения с изысканностью классического балета. Парижане испытали своего рода шок, наблюдая вольный танец солирующей балерины, босоногой и одетой в прозрачные одежды, движущейся под музыку Бетховена и Вагнера. Довольно скоро она стала своего рода идолом нового танца, воспеваемым поэтами и художниками. Ее поклонники твердо приняли новый стиль, в нескольких странах были созданы школы, где талантливая молодежь училась ей подражать.

 

Джон Филип Суза

 

В первые годы начавшегося века Америка дважды внесла вклад в классическую музыку, Первый – марши Джона Филипа Суза (1854–1932). Они не были стандартной бравурной «боевой» музыкой, Суза достиг совершенства в жанре, которым большинство композиторов пренебрегали. Этот легендарный американский композитор, «король марша» (помимо прочего написал свыше 130 маршей), был одним из создателей американской комической оперы и оперетты, дирижировал духовым оркестром, с которым совершил кругосветное гастрольное турне. И вдобавок изобрел музыкальный инструмент – сузафон.

Второе чисто американское событие – сотворившая эпоху новация, рэгтайм и блюзы черных музыкантов, собравшихся в Новом Орлеане, а затем начавших триумфальное шествие по стране вплоть до Чикаго. То были оригинальные мелодии американского Юга и Северо‑Запада, Адепты новой музыки знали и о европейских достижениях, но главным в их творчестве оказалось следование национальным традициям.

На описываемом этапе рождение американской культуры происходило на фоне тогдашнего варианта глобализации и массовой иммиграции, всякий раз, как мы неоднократно подчеркивали, менявшей американское общество. Америка практически впервые достигла уровня европейской культуры. Авангард американской интеллигенции собирался вокруг журнала «Смарт Сет», издаваемого X. Л. Менкеном и Д. Ж. Натаном.

Это было время, когда, по выражению американского литературоведа и критика Ван ВикБрукса (1886–1963), страна становилась взрослой, Интеллектуальная атмосфера Нью‑Йорка притягивала интеллектуалов Гринвич‑Виллидж, очень своеобразного района нью‑йоркского Манхэттена – с начала XX века здесь селились люди богемы и радикальные политические деятели. Среди первых наиболее известны драматург Юджин О'Нил, танцовщица Айседора Дункан, журналист Джон Рид, художник Марсель Дюшан, писатели и журналисты Линкольн Стеффенс, Уолтер Липпман, Уильям Херд, Фред Кирчью (позже, в 1950‑е годы, здесь жила плеяда знаковых персонажей уже из другой субкультуры – Джек Керуак, Аллен Гинзберг, Уильям Берроуз, Дилан Томас и другие). Именно в это время Герберт Кроли, Уолтер Липпман и Уолтер Вейл основали журнал «Нью Рипаблик», до сих пор остающийся мерилом интеллектуальной зрелости США. Между прочим, главными советчиками‑экспертами при создании этого американского интеллектуального долгожителя являлись Теодор Рузвельт и американский ученый‑правовед, член Верховного суда Феликс Франкфуртер. Вместе они обсуждали пути выхода Америки из тени провинциальности, решали, как привести интеллектуальный и культурный уровень страны в соответствие с ее материальными достижениями.

Произошел выход на культурную арену великих ирландских литераторов – будущего нобелевского лауреата Уильяма Батлера Йейтса (1865–1939), Джеймса Джойса (1882–1941) и Джона Миллингтона Синга (1871–1909), посетивших Америку и воспевших ее, и это давало дополнительную обоснованную надежду на скорый расцвет. Тем более что уже начали печататься Роберт Фрост (1874–1963) и другие писатели, предвосхищавшие поколение Дос Пассоса, Хэмингуэя, Фолкнера.

 

Контрольные вопросы

 

1. Какие три периода последних десятилетий XIX – начала XX веков можно выделить в процессе подъема американской культуры?

2. Охарактеризуйте основные трансформации американской художественной культуры.

3. Каковы принципы кубизма и в чем выразилось его влияние на другие сферы эстетического творчества, в частности, архитектуру?

4. Под влиянием каких обстоятельств американская историография уступила место ретроспективной социологии?

5. В чем состоит суть философии прагматизма?

6. Охарактеризуйте третий этап подъема США с точки зрения развития науки, промышленности и повседневной культуры.

 

 

Глава восьмая

«Плавильный тигель» и «разгребатели грязи»

 

Население страны

 

Культура Америки зависела и зависит от того, с багажом каких традиций новопоселенцы прибывают на пункты въезда в США.

Как следовало из переписи 1900 года, в США жили семьдесят семь миллионов человек. В их трудолюбивых руках был огромный континент, их умение и невероятная трудоспособность уже делали чудеса, обещая в будущем еще больше. Но дешевой рабочей силой по‑прежнему являлись иммигранты. В страну прибывало множество обездоленных людей, очень своеобразных с точки зрения культурного наследия. Скажем, китайцы приезжали сюда, совсем не имея ничего материального, но свято храня конфуцианский уклад. Если бы государство предоставило их своей судьбе (отчасти так и получалось, ведь во многих крупных городах возникали «чайна‑тауны», но лишь отчасти), они стали бы своего рода социальным динамитом – и внесли бы, пожалуй, чересчур своеобразный вклад в этнический калейдоскоп страны. Богатая Америка не должна была быть и не была слепой в этом отношении: такое положение вещей напрямую грозило ее благополучию.

Сорок один миллион «местного белого населения» по‑прежнему являлся этнической основой. Это были потомки уже нескольких поколений англосаксов, живших в Америке. Двадцать шесть миллионов «нового белого» населения были недавними пришельцами, из них 30 % – англосаксы, 31 % – немцы, 4 % – шведы, 4 % – русские, столько же – австрийцы, 3 % – итальянцы. В стране жил также миллион евреев. Девять миллионов были потомками африканских рабов, 114000 представляли монголоидную расу (90000 китайцев и 24000 японцев). Коренных жителей материка – индейцев – осталось всего 237000 человек.

Главным языком в университетах был немецкий. Уважение к немецкой науке в США того времени несомненно – ее штудировали большинство учащихся, число которых превосходило приверженцев других языков и культур, вместе взятых. Популярна была идея «импортировать» большое число германских преподавателей и целиком перейти на немецкую систему обучения.

В 1905 году произошла весьма важная трансформация внутренней политики: впервые Америка, страна иммигрантов, начала чинить препятствия для въезда в страну. Сюда – с точки зрения правящего класса – стали приезжать «не те» иммигранты. Восточноевропейский вклад в американский калейдоскоп перестал нравиться национальной элите. Отныне – и по сию пору – Америка ставит барьеры на пути въезда, основываясь на новых этнических, социальных, образовательных критериях.

Между тем для граждан страны делалось довольно много. Оклахома получила права штата. Ниагарский водопад законодательно защищен от строителей гидроэлектростанций, что, несомненно, повлияло на экологию Америки. Свидетели в антитрестовских процессах защищены от преследования. На Панамском канале одобрена система шлюзов. Подписаны: закон о санитарной инспекции в мясоконсервной промышленности и Акт об американских исторических ценностях.

Законодатели умирали от сорокаградусной жары, а президент в своем легком белом костюме, характерно ухмыляясь, без сомнений ставил свою красивую твердую подпись на новых государственных документах.

Для понимания американской культуры нужно указать, что в последние два десятилетия девятнадцатого века (и в два первых двадцатого) источник иммиграции сместился в сторону Восточной Европы, славянских и латинских стран. В «плавильный тигель» попадало все больше ингредиентов, и структуры власти понемногу переставали с ними справляться; пожалуй, пора было перестать подбрасывать в тигель новое сырье. Все это, в конечном счете, привело к новому законодательству, окончательно оформленному в иммиграционных законах 1921 и 1924 годов. После их принятия в США начали въезжать не 1,2 млн. человек в год (стандартная цифра для 1880–1920 годов), а всего 165 тысяч, причем каждая страна получила квоту – два процента от всех национальностей, уже существовавших в США в 1890 году. Это было очень важное решение, и многие думали, что таким образом проблема этнического взрыва решена.

 

Иммигранты па теплоходе

 

Христианство задолго до президента Трумэна, впервые заявившего об этом, стало декларируемой общегосударственной религией. Другие верования и даже мировые религии, несмотря на все лозунги терпимости, все‑таки подавались как некая аберрация. Например, об исламе наиболее популярный школьный учебник говорил, что «мохаммеданство», или «исламизм», является вероучением, проповедуемым Мохаммедом, который записал свои доктрины в книге, называемой Кораном. Это учение состоит, писали авторы учебника, из смеси фантастических фальшивых идей, воспринятых у иудаизма и христианства и искаженных, «Мохаммеданство», как и множество других систем верований, якобы провозглашает культивирование ценностей, а на самом деле поощряет грехи; это умаляет его духовную и мировую значимость. На этом фоне христианство подавалось как единственная религиозная система, возвышающая человека до подлинного чувства моральных отношений и способствующая его счастью.