Самое американское изобретение

 

В сентябрьский день 1892 года на улицы Чикаго выехала странная повозка, которая двигалась, хотя впереди не было лошади. Толпа вокруг вскоре стала непомерной, и Уильяму Моррисону из Демойна, что в штате Айова, пришлось просить полицию помочь ему пересечь центр города. Мотор его «повозки» был электрическим…

По‑настоящему ответить на вопрос, кто изобрел автомобиль, достаточно сложно. Если определенно то, что пароход изобрел Фултон, а паровоз Стефенсон, то с автомобилем не все так просто. Изобретение, которое за два первых десятилетия буквально изменило Америку, не имело явно выраженного создателя.

Быть может, его породило само время, потребовавшее нового транспортного средства. В 1890‑х годах в бесчисленных сараях и ангарах Америки множество упорных механиков отдавали все свое время поискам верного технического решения. Среди них были производители велосипедов, опытные железнодорожники, специалисты по механическим куклам, безнадежные создатели «вечного двигателя». Каждый искал инженерных решений исходя из собственных первоначальных профессиональных навыков. Тогда Генри Форд работал на электростанции, Пирс производил клетки для птиц, велосипеды и холодильники, Студебекер трудился на вагонном заводе, Элвуд Хейнс – в газовой компании, Стэнли занимался фотографией. Их мысль билась в направлении создания небольшого мотора, вращающего колеса.

Летом 1891 года Чарльз Дурие (1861–1938) заставил двигатель вращать колеса, но побоялся привести машину в движение на дороге, чтобы публика не засмеяла его. Через год, уже вместе с братом Фрэнком, специалистом по приборам, они вывели машину «в люди», и она поехала. Проблемой было ее остановить – не существовало ни регулятора скорости, ни тормоза. На следующий год скорость автомобиля дошла до вполне приличной отметки – 15 километров в час. Дурие до 1925 года усовершенствовал свои машины, но великое изобретение пошло иным путем.

Еще один изобретатель, Элвуд Хейнс (1857–1925), нуждался в авто практически – путь мастера газовой фабрики до работы был далек и извилист. Хейнс купил в 1893 году небольшой бензиновый мотор и начертал схему привода к колесам. 4 июля 1894 года, в День независимости, его повозка вышла на улицы городка Кокомо (штат Индиана) и никто, вопреки ожиданиям, не смеялся. Скорость этого протоавтомобиля вдвое превышала пешеходную.

 

Генри Форд на своем первом автомобиле

 

В Детройте Генри Форд (1863–1947) делал цилиндры из старой газовой трубы, многие важные детали из дерева. Подаренный отцом участок земли – родитель таким образом стремился вернуть сына к труду на земле – так и остался незасаженным.

… Двое суток не спал изобретатель, прежде чем запустил мотор. Шел дождь, но Форд откинул капюшон. Его снедало волнение. Он вывел машину на аллею и включил мотор. Колеса начали вращаться. Ощущалась вибрация, но деревья проплывали мимо, и это было серьезно…

Совокупными усилиями изобретателей в 1895 году в Соединенных Штатах было не менее 300 автомобилей. Главная трудность состояла в том, чтобы завести мотор. Удручала сложность использования педалей и рычагов, которые с печальным постоянством выходили из строя. Гаражей не было, железные чудовища стояли преимущественно в стойлах и пугали лошадей. Дороги – грязное месиво осенью – могли вывести из себя самого беззаботного автолюбителя. Разносились призывы создать магистрали, «достойные великой республики».

Между январем и маем 1899 года дорожные компании с колоссальным капиталом в 388 млн. долларов были созданы в Нью‑Йорке, Бостоне, Чикаго и Филадельфии для решения единственной задачи – производства удобного в эксплуатации автомобиля. Примерно восемьдесят компаний решали эту задачу.

Уже тогда началась борьба между бензиновыми и электрическими моторами. Последние были чище и комфортабельнее; казалось, что будущее за ними. На Автомобильном шоу Нью‑Йорка в 1900 году электромобиль, казалось, выигрывал соревнование, но очень скоро бензиновые моторы взяли верх. Революционное изобретение Рудольфа Дизеля – двигатель внутреннего сгорания (топливо воспламенялось не от внешнего источника зажигания, а от нагретого сильным сжатием в цилиндре воздуха), запатентованное в 1893 году к началу 1900‑х получило всеобщее признание. В течение последующих десяти лет произошел колоссальный рывок – 78 тысяч автомобилей было выпущено в США уже в 1905 году. Америка впервые – и навсегда – обошла Британию по числу автомобилей.

Обратим внимание, что именно в 1890–1910 годы рост трестов был колоссален. В этот период увеличилась роль банкиров, выступивших «координаторами» концентрации богатств. Наиболее выдающимся «координатором» явился Джон Пирпонт Морган. Президенты и те не могли чувствовать себя выше того положения, какого достиг Морган на Уолл‑стрит, на нью‑йоркской фондовой бирже.

 

Культура демократии

 

…В июле 1896 года на конвенте в Чикаго перед пятнадцатитысячной аудиторией Уильям Дженнингс Брайан (I860–1925) произнес речь, получившую название «Речь о кресте из золота». Пока еще не известный большинству представитель штата Небраска вначале говорил об абстрактных и возвышенных идеях, а не о будничных вопросах, по поводу которых препирались его предшественники, но постепенно зал замирал. И уже в полной тишине прозвучали слова о том, зачем этот человек вышел на трибуну. Он отстаивал необходимость защищать дело, по его мнению, столь же святое, как и дело свободы – гуманизм… Сторонники гуманизма, подчеркивал Брайан, обращались с петициями, которые были с презрением отвергнуты; умоляли, но на их мольбы не обращали внимания; просили, но в ответ получали издевку. Закончилось время просьб, уговоров, петиций. Пора бросить вызов! Гуманисты нового поколения нуждались в новом Эндрю Джексоне, чтобы начать бой против организованного богатства. В ответ на слова о том, что огромные города стоят на стороне золотого стандарта, они предлагали сжечь эти города, но оставить фермы, и тогда города вырастут снова. Но если исчезнут фермы, то трава вырастет на улицах каждого города страны – они не поднимутся вновь. За сторонниками аграрной линии развития страны стояла масса тружеников. Людоедские требования золотого стандарта, по сути, налагали на голову трудового люда терновый венец, а все человечество богачи вели к распятию на кресте из золота, украденного у народа.

Эта речь сразу сделала Брайана лидером демократической партии, Но президентом на волне зарождавшегося империализма стал Теодор Рузвельт. Рузвельт окружил себя людьми, главный «порок» которых, по мнению Платта, был в том, что они – откровенные «реформисты». Рузвельт смотрел на дело значительно шире, видя в этом мнимом пороке благо. Он старался заполучить идеи от тех, кого считал экспертами в своей области, чтобы затем переработать эти идеи. При этом он не боялся того, что его собственные взгляды менялись, используя все яркое и талантливое в себе и окружающих людях для реализации поставленных целей. Рузвельт охотно обращался к профессорам Колумбийского, Йельского, Корнеллского университетов. Дальнейшая политическая традиция XX века в США широко восприняла этот опыт. Благодаря Рузвельту начал складываться характерный стиль Америки новейшего времени, который не чужд социальным наукам. Приближая к власти американских профессоров, Рузвельт содействовал социальной и этнической мобильности, вносил гибкость в те дела, где твердолобое упрямство усугубляло антагонизм классовых отношений.

 

Уильям Дженнингс Брайан

 

Вдохновленные творчеством Редьярда Киплинга, благословлявшего «нести бремя белого человека», Рузвельт и его сторонники мечтали о мировом господстве Америки. Правда, познакомившись с Киплингом лично, Рузвельт несколько в нем разочаровался: писатель с откровенным презрением отозвался о Нью‑Йорке. Восхищение идеями мировой аристократии потускнело в глазах Рузвельта, когда к этой аристократии не причислили его самого. Но, в конце концов, родственные натуры сошлись, и Киплинг в порыве добрых чувств посоветовал ему оставить политику и занять место в британской колониальной администрации, где его ожидает великое будущее.

В речах и программе Рузвельта впервые в американской истории о мировом лидерстве страны говорилось не отвлеченно (как о примере, наглядном образце, абстрактной цели, достижимой где‑то и когда‑то в неопределенном будущем), а в совершенно конкретном смысле. Об этом Америке говорил ее самый яркий молодой политик, очевидным образом претендовавший на национальное лидерство. Теодор Рузвельт вызвался определить, что есть наиболее примечательного и главного в американском характере, и пришел к выводу, что американский дух привлекает не низменная доктрина легкости жизненного пути, а идеал напряженной жизни, исполненной упорства, труда и усилий, работы и борьбы.

20 марта 1899 года Уильям Аллен Уайт написал в «Эмпория Газетт», что американцы, будучи в подавляющем большинстве своем англосаксами, разделяют судьбу коренных британцев, а это значит, что они могут управлять собой и как следствие этого их ожидает мировое владычество. Им будут принадлежать острова, моря, океаны, континенты. Такова судьба избранных. Так, утверждал Уайт, написано на скрижалях истории и так будет.

В январе следующего, 1900 года на подиум сената поднялся сенатор от Индианы Альберт Беверидж, и Америка услышала голос, позвавший ее к мировому могуществу. Беверидж отметил, что внутренние улучшения были главной чертой первого столетия развития страны, а овладение и развитие других земель должно стать доминирующей чертой второго столетия. Политик объявил американцев богоизбранным народом, предназначенным Создателем для конечного крестового похода и возрождения мира. Эта божественная миссия должна принести Америке все возможные доходы, всю возможную славу, все возможное человеческое счастье. Американцы трактовались как опекуны мирового прогресса, хранители справедливого мира, посланцы истории, которым оказано высочайшее доверие – преодолеть дикость, озеленить пустыню человечества. Исторический долг – забыть скептицизм и стяжать великую славу, твердо взяв руль, направив самую гордую, самую чистую, самую способную нацию истории, идущую благородным путем, к преобразованию жизни на земле. Беверидж, словно какой‑нибудь проповедник Средневековья, призвал слушателей положиться на Господа, забыть о любви к мамоне и комфорту, портящим кровь народа, чтобы хватило мужества пролить эту кровь за флаг и имперскую судьбу.

 

Будни искусства и науки

 

Во время визита в 1882 году в Соединенные Штаты Оскар Уайлд даже не пытался притвориться, будто представляет Америку как настоящий или будущий рай искусств. Он (как и многие проницательные путешественники) видел родовые черты американцев – приземленных и трудолюбивых, далеких от артистических полетов фантазии. Критическая мысль в Америке не должна была быть излишне язвительной – не переходящей грани, которую четко ощущали Марк Твен и Амброз Бирс. И направление критической мысли тоже могло быть вполне определенным – социальные реформы. Американцев, имевших моральные принципы, прежде всего волновали злоупотребления большого бизнеса, жестокость колониализма, коррумпированная политика, условия жизни бедняков, перспективы молодежи и права афроамериканцев.

Собственно артисты, мыслители, ученые чувствовали себя находящимися в изоляции в собственной стране, относившейся со страстью лишь к овладению земельными участками и строительству железных дорог. «Поглощенные искусством», если могли, предпочитали жить за границей. «Утонченные» американцы уезжали в Европу, и это превращалось в своего рода традицию.

Наибольшей известностью пользовался бывший адвокат, обнаруживший у себя талант поэта и скульптора – Уильям Устмор Стори (1819–1895), живший с 1860‑х годов в Италии. Вокруг него сформировался художественный кружок, состав которого постоянно менялся. Поэт Стюарт Меррил (1863–1915) прожил большую часть жизни во Франции, где приобрел славу символиста, причем французского, а не американского. Для новой плеяды американских ученых практически обязательным стало пребывание в германских университетах. В середине своего жизненного пути Генри Джеймс (1843–1916), американский писатель и критик, один из крупнейших романистов и теоретиков англоязычной литературы, избрал в качестве постоянного места жительства Англию. Его брат Уильям получил превосходное европейское образование.

Те же, кто оставался на американских берегах, упорно следили за европейскими процессами, изучали новые явления, стремились следовать заокеанским стандартам. Их интересовала не грубая проза американской жизни, а утонченная мистика европейского искусства. Однако еще раз укажем и на работы Коула, Черча, Ашера Дюрана. В Америке хватало места и одиночкам – таким, к слову, как художник Альберт Райдер (1847–1917), которого не интересовали ни величие ландшафта, ни дежурные портретные сюжеты. Райдер был одним из лидеров символизма в американской национальной живописной школе. Он учился в Национальной академии рисунка (1871), бывал в Лондоне, путешествовал по Франции, Испании, Италии и Швейцарии и в основном был самоучкой, Сначала он писал главным образом наивно‑идиллические пейзажи. Его самобытный романтико‑символистский стиль сформировался сравнительно поздно, продемонстрировав слияние позднего романтизма с символизмом. Райдер являлся страстным почитателем Э. А. По, часто вдохновлялся образами Библии, Шекспира и Вагнера. Впрочем, многие композиции Райдера представляют собою простые натурные мотивы, которые превращаются в смутные и тревожные фантомы – с фигурами и предметами, буквально тонущими в плотных слоях краски.

Идущим вопреки стереотипам общепринятого был архитектор Генри Хобсон Ричардсон (1838–1886). В 1859 году он окончил Гарвардский университет, в 1865 – Школу изящных искусств в Париже, с 1865 работал в Нью‑Йорке, затем в Бруклине. Ричардсон мастерски использовал массивные, внушительные формы европейского романского стиля для создания подчеркнуто солидных, эффектных, иногда как бы навеянных романтическими легендами зданий, но при этом все его постройки имели четкую функциональную организацию, а некоторые проекты строгой простотой своих фасадов предвосхитили чикагские рационалистические здания 1880– 1890‑х годов. Деревянные дома Ричардсона (Брайент‑хаус в Кохассете, Массачусетс, 1880) положили начало «готовым проектам» компактных и удобных жилищ. Создавая элегантные архитектурные формы, Ричардсон стремился отойти от примитивного копирования французских архитектурных оригиналов. Его здания были буквально нарочито тяжеловесными, но пропорционально спланированными, с большими окнами.

 

Альберт Райдер. Пророк Иона. 1890

 

Простор архитектору давал появившийся в Соединенных Штатах небоскреб. Теперь заботиться о карнизах и прочих деталях стало просто смешно. Функционализм резко вторгался в грандиозное национальное строительство.

Как уже говорилось, в 1890 году произошло важное для американской культуры событие: оказалась достигнутой западная граница, американский мир получил ясно очерченные пределы. Но периодически, вплоть до 1906 года, на земельные аукционы попадали огромные участки практически дикой земли. Поэтому понятие границы и ее своеобразная культура еще существовали. Писатель Уолтер Прескотт Уэбб воспел эти дикие края, могущество непокоренной природы. Жизнь на ранчо все еще требовала револьвера. Тема индейцев, согнанных со своих земель и не покорившихся, продолжала волновать художественные натуры.

Совсем другой была ситуация к востоку от Миссисипи. Здесь начинала царить индустрия, и города становились неукротимым магнитом для вчерашних фермеров. Да и не только для мужчин, но и для женщин, девушек – о чем блестяще рассказал Хэмлин Гарланд (I860–1916) в «Розе датского поместья». Пионер‑аристократ джефферсоновской школы начал ощущать непреодолимый зов мегаполиса. Здесь были лучшие возможности для образования, здесь (особенно на Северо‑Востоке, в Новой Англии) очевидным образом проявлялся более высокий жизненный уровень. В определенном смысле это была часть Старой Европы со всеми преимуществами цивилизации. Именно поэтому нескончаемый поток кибиток на Запад стал делать странные пируэты; теперешние пионеры внезапно выбирали более устойчивые формы жизни.

Здесь, на Северо‑Востоке, мысль и художественное горение были более интенсивными. Музеи и выставочные залы Нью‑Йорка, Бостона и Филадельфии равнялись на мировые образцы. В этих городах работали симфонические оркестры мирового уровня, существовали популярные мужские и женские хоры. Именно в это время университеты стали вытеснять колледжи – не только по названию (как было в США в 1950‑е годы), а и по сути. Речь зашла об огромных, прекрасно оборудованных учебных заведениях мирового уровня, о массовом наборе студентов, о возникновении аспирантуры в таких университетах, как Колумбийский, Чикагский, Джонса Гопкинса, Корнеллский, Йельский. Начиналось почти массовое создание университетов и на Ближнем Западе Америки. Интеллектуальный уровень этого региона неуклонно повышался.

 

Студент Колумбийского университета

 

Особую роль в указанном процессе сыграл Джон Берджесс, участник Гражданской войны, Он окончил Амхерст и поехал в Германию изучать систему высшего образования, а затем отправился в Париж, где подробно исследовал принципы работы Высшей школы политических наук. Уже упоминавшийся президент Гарварда химик Чарльз Элиот добавлял в Гарвардский колледж одну школу за другой, превращая его в великий университет. Студентам здесь разрешалось самостоятельно выбирать желательные для изучения предметы. Элиот жестко настаивал на необходимости лабораторных исследований, и именно его стараниями была оформлена степень бакалавра – что и помогло, помимо всего прочего, ликвидировать обязательность латинского языка. Также Элиот помог основанию Йельского центра образования, университета Джонса Гопкинса, нескольких медицинских колледжей. Находясь под влиянием германской науки, он создал американскую ученую степень «Ph. D.» (докторская степень).

Американский дипломат и историк, один из основателей Корнеллского университета Эндрю Уайт (1832–1918), преподаватель новой и новейшей истории и автор ряда исторических сочинений, мечтал о «храме науки», в который принимали бы всех желающих без ограничения и без платы, и немало сделал для университета Нью‑Йорка. В Принстоне Вудро Вильсон способствовал модернизации и возникновению нового передового университета. При помощи Джона Рокфеллера Уильям Рейни Харпер создал еще один гигант образования – Чикагский университет, где комбинировались изучение наук и исследовательская работа. Харпер, собственно, был исследователем Библии и к прикладной науке относился не без скепсиса. Но он создал так называемый «верхний колледж» – последние два года обучения, когда студенты изучали методы исследования. Так теория и практика в американских университетах слились в единый процесс, что отличает их и по настоящее время.

1890‑е годы стали важной вехой формирования университетской науки в США, успешно действующей и по настоящее время. Но важно отметить и следующее. В 1880– 1890‑е годы возникло очень впечатляющее число специализированных научных отделов – они упорно вторгались в академическое расписание, как бы фрагментируя традиционные отрасли знания. Это потрясло основы обычных, традиционных дисциплин. Особенно досталось гуманитарным наукам, В гуманитарных науках «исследование» стало обозначением метода, заводящего в неверные дебри. Началась погоня за фактами, пострадали принципы обобщения. Вот история, рассказанная Николасом Мюрреем Батлером (1862–1947), профессором, президентом Колумбийского университета, крупным университетским деятелем того периода. Когда он в свои студенческие годы взял курс греческой драмы, профессор начал свою первую лекцию словами: «Это наиболее интересная пьеса нашего автора: в ней можно найти все исключения из греческой грамматики», Уже на одном этом примере видно, что гуманитарные науки оказались в загоне, их привлекательность будто намеренно разрушалась, над ними открыто смеялись как над не имеющей практической значимости софистикой. Меж тем в расписаниях крупных университетов значилось немало гуманитарных курсов, и самым прискорбным было то, что их преподавали не гуманитарии. Студенты 1890‑х годов утверждали, что гуманитарные дисциплины тем не менее не утеряли своего очарования, своей интеллектуальной значимости, хотя и превратились в нечто, неподотчетное «здравому смыслу».

 

Колумбийский университет

 

Популизм в действии

 

Среди обеспокоенных представителей правящего класса развился популизм, проявлявшийся в их программах через готовность пойти на некоторые жертвенные усилия «ради обеспечения нужд» широких масс народа. Характерной была деятельность миллионера Эндрю Карнеги, решившего обеспечить страну публичными библиотеками. Другие народные благодетели лелеяли сходные планы во имя общественной пользы. Они создавали клубы, театры, общественные заведения. Томас Купер начал такую деятельность в Нью‑Йорке уже в 1859 году. В 1890‑е годы выделилось так называемое «Движение Чатоквы» (по названию озера и города в штате Нью‑Йорк). Здесь представители Епископальной методистской церкви создали свой главный общенациональный центр.

Другие организации сосредоточивались на сельскохозяйственных районах, посылая туда группы лекторов, организовывая библиотеки, клубы, летние школы, дискуссионные турниры. Постепенно подобная деятельность прекращала быть прерогативой церковных сообществ. В дело вмешались драма и театр, стало популярным широкое обсуждение культурных событий года, приглашение на встречи с простыми читателями университетских звезд и влиятельных журналистов. «Движение Чатоквы» устроило обзор своей деятельности за тридцать пять лет – все лето ведущие интеллектуалы, ветераны просвещения и науки буквально кружили голову всей нации. Скажем, Уильям Джеймс (1842–1910), психолог, философ, автор теории «радикального эмпиризма», сторонник идей «прагматизма» или «инструментализма», принявший приглашение методистов, обращался к многотысячной аудитории и целую неделю зажигал своими речами многотысячную толпу в Чатокве.

Еще одним центром американской культуры стала работа кружка под руководством Элберта Хаббарда (1859–1915), издателя журнала «Филистимлянин». Злые языки утверждали, что первостепенной задачей Хаббарда был сбор денег. Но его верные приверженцы придавали движению нужную массовость и общенациональную популярность.

Поэт и социалист‑реформатор Уильям Моррис назвал свою организацию, тесно связанную с Англией, «Келмскот Пресс». И Хаббард, и Моррис выпускали огромное число брошюр, в которых, собственно, воспевали достижения человечества, осуществленные за последние десятилетия. Массовая популярная культура только выигрывала, получив неиссякаемый и практически бесплатный источник. Речь шла и о высоком искусстве, и о конкретных новациях – например, в плане дизайна домов представителей американского среднего класса, становящегося мощной силой в стране с выборной политической системой. Главное, что на бесчисленных митингах, конференциях и встречах обсуждалась проблема реформы американского общества – в том числе и в области национальной культуры.

 

Молодежь

 

В 1893 году в Чикаго в районе Джексон‑парка состоялась Всемирная Экспозиция Колумба – одна из самых авторитетных выставок в истории. Здесь был всесторонне продеменстрирован тот уровень цивилизации и культуры, которого страна достигла к тому моменту. Характерно создание в период Экспозиции Колумба молодежных организаций международного плана. В 1899 году состоялся Всемирный фестиваль молодежи в Булонском лесу под Парижем. Началась эпоха литературы для молодежи, появились писатели, специализирующиеся на работе для новых поколений. Наступающий век был назван «веком молодых».

Особое внимание государства и общества привлекал процесс получения молодежью среднего образования. Здесь критическим оценкам не было числа. Была осуждена «закостеневшая» школьная структура. Получило хождение мнение, что дети имеют право на уход от бесталанных учителей и включение в группы подлинно «озаренных» педагогов.

Джон Дьюи с группой своих чикагских друзей из университета начал создавать школы, декларируемой задачей которых было освобождение от указанных пороков. Целью была эмансипация, создание прогрессивных школ. Ученик, считали реформаторы, должен иметь право избирать для себя главное направление. Конструктивная идея заключалась в том, чтобы не запоминать море фактов, а обсуждать их. Учитель должен быть не устрашающей силой, а гидом в море прекрасного и полезного, необходимого для решения нынешних и будущих проблем. Дьюи утверждал, что мыслительный процесс порождает процесс научного подхода к жизни и миру. Всемерно рекомендуемой книгой была переведенная с французского «Наука и гипотеза» Анри Пуанкаре. «Проблемный подход» стал восхваляться как самый передовой.

С другой стороны наступали скептики: преувеличенное внимание к детям лишает их естественного роста и нормального развития. О каком мыслительном процессе можно говорить с едва читающими школьниками? Это направление сделало упор на детские сады. Его представители выступали за раннее развитие, программы которого создавались бы талантливыми людьми. Автором лучшей из таких программ была итальянский врач Мария Монтессори (1870–1952), профессор Римского университета, преподававшая едва ли не по всему миру. Она привлекла внимание к образованию умственно отсталых детей. Американский популярнейший журнал «Маклюр» неизменно публиковал ее работы.

Собственно, сторонники обеих теорий, по сути, делали одно дело, пропагандируя индивидуализм в прогрессивной школе.

Появлялись «познавательные игрушки». Все интересовались познавательными играми. Причем дети должны были играть без подсказки и помощи взрослых, учась «самодисциплине». Настоящий удар по такой логике был нанесен накануне Первой мировой войны бихевиористами (представителями социально‑психологического направления, согласно которому основное внимание в изучении человека и общества уделялось внешне фиксируемому поведению, а не недоступному для наблюдения сознанию), сумевшими убедить американское общество в том, что детская разумность предопределена и имеет пределы на всех рубежах детского развития. Это нанесло удар по популярным идеям воздействовать на ребенка в очень раннем возрасте. Школы Монтессори стали воссоздаваться в США только в 1950‑е годы.

 

Стэнли Хам

 

Что касается юношества, то здесь наиболее влиятельными были идеи американского психолога Стэнли Холла (1864–1924), который соглашался с Ж.‑Ж. Руссо в тезисе о позднем развитии интеллекта – своеобразном втором рождении подростка, которое часто сопровождается душевными страданиями и стрессом. От рождения до семи лет ребенок – фактически маленькое животное. И он нуждается в «негативном образовании» – то есть в контроле. С восьми до одиннадцати лет ребенок – «маленький дикарь», эгоистичный и склонный к подражанию. Упражнения, а не книги воздействуют на него. И только на следующей стадии развития подросток нуждается во всем потоке знаний и идей. На этом этапе следует остановить совместное обучение двух полов.

Эти идеи оказали огромное воздействие на воспитание детей в США, Стэнли Холл рассматривал среднюю школу как «университет для бедного населения», а вовсе не место подготовки к настоящему университету, Он стал в 1888 году президентом Университета Кларка и придал особое значение психологии. Для преподавания современной психологии в 1909 году из Вены был приглашен доктор Фрейд. Раздельное образование юношей и девушек стало отличительной чертой американского культурного развития – причем надолго.

 

Историческая наука

 

Важным этапом культурной жизни Соединенных Штатов было возникновение так называемой имперской школы изучения истории. Собственно говоря, появление этой школы было связано с применением методов позитивизма и социального дарвинизма (научных, по терминологии XIX века, методов) к раннему периоду американской истории.

После обвинений в чрезмерном интересе к военной и политической истории, выдвинутых представителями новой волны – конституционалистами и социал‑дарвинистами, – методология «раннеромантической» школы была отвергнута. Банкрофту и большинству его современников инкриминировалось, с одной стороны, увлечение поверхностной стороной явлений, с другой – чисто местническое, узкое поле видения, при котором имело место абстрагирование процесса развития колоний от европейской и мировой сцены. Финальное событие – американская революция – трактовалось историками «имперской школы» не как «венец американизма» (общераспространенная точка зрения), а как эпизод в истории британской колониальной империи. Историки этого направления, несомненно, испытывали влияние британской историографии; появление «имперской школы» именно в конце XIX века было связано с вступлением мировой капиталистической системы в стадию империализма, с усилением внешнеполитической активности США.

Первым и по времени, и по значению в ряду историков «имперской школы» стоял Герберт Осгуд (1855–1918), поставивший перед собой задачу показать историю колониального периода не как ряд событий, имевших локальное значение, а как естественное продолжение истории Европы. Еще в годы учебы в Германии он испытал влияние методологии Леопольда фон Ранке (1795–1886) – знаменитого немецкого историка. Вообще европейская образованность многое объясняет в «широком» подходе Осгуда. Отличительной чертой его метода было строгое следование источникам и преимущественный интерес к хронике политических установлений. Осгуд начал с анализа имперской политики Лондона, прежде всего торговой. Два его труда – трехтомный «Американские колонии в семнадцатом веке» и четырехтомный «Американские колонии в восемнадцатом веке» – и ныне представляют ценность как наиболее полные обобщающие работы по истории колониального времени.

В первых двух томах капитального исследования «Американские колонии в семнадцатом веке» Осгуд анализировал частные владения в их ранней и в наиболее поздней форме, излагал историю корпоративных колоний Новой Англии. В третьем томе рассмотрена система королевских провинций и показан имперский контроль над ними. Повествование заканчивалось 1689 годом. В дальнейшем Осгуд обратился к значительно менее изученной полосе американской истории – первой половине ХУЛІ столетия. В результате из‑под его пера вышел четырехтомник «Американские колонии в восемнадцатом веке», который охватывает семидесятилетний период, с 1690 по 1763 год, когда Англия, ведя ряд последовательных войн с Францией, усиливала давление на свои владения, стремясь извлечь из обладания ими максимальные экономические и стратегические преимущества.

Осгуд видел в развитии колоний две фазы. Первая – это система жалованных колоний, время, когда колонии принадлежали торговым компаниям и частным лицам. Вторая – превращение колоний в королевские владения. Переход от одной фазы ко второй завершился на рубеже XVII–XVIII столетий. К революционному периоду колониальные институты – наследие и отросток английских государственных форм – прошли полный круг развития и в критический момент показали свою зрелость. Осгуд особое внимание уделяет возникновению и умножению форм межколониальных связей. Расширение королевских прерогатив к началу XVIII века стимулировало укрепление единства колоний. Наибольший интерес представляет разработка проблем именно этого времени – первой половины XVIII в., ранее несправедливо опускавшегося. Но Осгуд рассматривал развитие колониального общества в узком аспекте: усложнение административного аппарата, контроверсии губернаторов и провинциальных выборных органов.

У Осгуда явственно преобладали два мотива: первый – что имперская политика становилась все более жесткой, второй – что сопротивление колоний оказывалось все более упорным. Автор останавливался на каждой колонии отдельно, пытаясь показать ход событий, каким он представлялся из Лондона. Подчеркивается растущее значение срединных колоний и особенно Нью‑Йорка, автор высоко оценивал усилия нескольких американских деятелей во главе с Франклином – попытки связать колонии воедино. Характерным для Осгуда был интерес к политическим и военным делам, к вопросам торговли, в противовес акценту его предшественников на религиозный аспект жизни колоний. Этой стороны Осгуд касался только как предмета забот политической власти.

Осгуд не избежал влияния теории «границы». Он рассматривал первый этап продвижения на запад в духе, близком идеям Тернера, но вносил свои модификации, скажем, сообразуя это движение с имперской политикой Лондона.

Оба главных сочинения Осгуда лишены всего, что, по его мнению, не касается государственной политики и системы государственных учреждений. Вопросы экономического развития, продвижения скваттеров, не говоря уже о классовом анализе колониального общества и внутренней борьбе колоний, опущены вовсе. Действие экономических и социальных сил, определивших развитие колоний, прошло мимо его внимания; этим исследования Осгуда отличаются даже от работ близких ему коллег, например, Макса Вира (1864–1943).

Стиль Осгуда намеренно бесстрастен. Аналитические построения перемежаются со строгим повествованием, полемичность отсутствует.

Исключая обобщающие главы, где Осгуд обнаруживает свое литературное мастерство, его книги написаны для специалистов, для сведущих и заинтересованных читателей. В профессиональном кругу американских историков Осгуд занял видное место как неутомимый и скрупулезный исследователь оригинальных источников, как пример многолетней аналитической работы над «сырым» в историографическом отношении материалом. Этим материалом были преимущественно официальные документы: инструкции губернаторам, жалованные грамоты, доклады вышестоящим инстанциям, статуты, хартии, протоколы законодательных собраний, правила коммерческих сделок, отчеты таможни, судебные акты, межколониальная переписка. Благодатный источник многих предшествующих историографов – мемуары, дневники, письма (а позднее – газеты) – почти совершенно отвергаются Осгудом и цитируются лишь в редких случаях. Зато хранилища Британского музея и архивов Даунинг‑стрит были тщательно изучены им. Как сообщает биограф Осгуда Фокс, историку пришлось перечитать более тысячи манускриптов, большинство из которых никем до него не рассматривалось.

 

Феминизм

 

Первые колледжи и университеты для женщин появились в Соединенных Штатах в 1830‑е годы. Но массовое движение в этом направлении началось на несколько десятков лет позже. Имена зачинателей движения – Вассар, Смит и Уэллесли; они были пионерами не только на Северо‑Востоке, но и во всей стране. Двадцатью годами позже к ним присоединились Брин Мор, Бернар и Редклиф. Нужно специально отметить, что движение за женскую эмансипацию значительно обогнало в Америке европейские страны. Общенациональный конвент за права женщин состоялся в 1848 году в Сенека Фолз; ничего подобного Европа не знала.