Конвейер и массовое производство

 

Быстрому расширению производства и его централизации способствовали стандартизация, поток, появление конвейера, который начал применяться и в производстве (скажем, конвейерная сборка автомобилей), и в транспортировке грузов. Даже такие сугубо «индивидуальные» предметы, как обувь и одежда, впервые благодаря конвейеру начинают изготовляться массово и без традиционных предварительных примерок. В результате лишь одно предприятие в Массачусетсе стало производить обуви больше, чем все тридцать тысяч парижских сапожников, Удивление заграничных путешественников вызывали груды одинаковой одежды по относительно дешевым ценам. Европе переход к стандартизации еще предстоял. В Америке же все встало на поток – от очков до роялей.

Но были изобретения, значение которых резко выходило за рамки обыденного. О пульмановских вагонах уже говорилось. Компания Маккормика начала тысячами производить сельскохозяйственные машины, Центр инженерной мысли переместился в цеха заводов Нью‑Йорка и Чикаго.

К концу XIX века страна «заболела» «велосипедной лихорадкой». Завидным рекордом 1896 года была доставка на велосипеде почты из Сан‑Франциско в Нью‑Йорк за одиннадцать дней – со скоростью трансконтинентального экспресса.

Велико было воодушевление выходящих из Музыкальной академии на 14‑ю стрит, тогда как парии этой жизни были заняты лишь мыслями о хлебе насущном. Нью‑Йорк начала 1880‑х годов находился как бы между двумя эпохами: с одной стороны – уходящая в прошлое элегантность Второй империи, с другой – наступающий ему на пятки «век вульгарности». Немного пройдет лет, и город «поползет» вверх – и далеко не все воспримут это спокойно.

 

Мир небоскребов

 

Строители еще украшали верхушки новых могучих зданий элементами классической архитектуры, а входы в них стилизовали под порталы готических соборов, но публика уже не могла с улицы оценить поднебесного благолепия. Главным становился силуэт, его устремленность вверх. Учившийся в конторе Адлера – Салливена в 1890‑е годы молодой Фрэнк Райт скептически смотрел на неловкое украшательство бетонных громад. Его поражали необъятные возможности жидкого бетона, готового принять любые формы. Отлитые в бетоне здания Райта начала 1900‑х годов смотрятся как модерн и по сей день. Отныне не распростерший крылья орел, а неровный силуэт небоскребов стал символом Америки.

На фоне возведения небоскребов особенно остро воспринимались прочие нововведения. Обсуждался новый танец, скандально интимный вальс, из Калифорнии впервые привозили вино «каберне», у «Тиффани» покупали бесподобные люстры, приглашения подавались на серебряных подносах – и в городе уже появлялись телефоны, а предприимчивая Альва Вандербильт, стараясь затмить Асторов, строила на 52‑й авеню Нью‑Йорка настоящий замок.

По мере того, как строителей каналов заменяли строители железных дорог, а сборщиков пушнины – работники бессемеровских конвертеров (сталелитейное производство, основанное на функционировании специальных аппаратов для получения стали из чугуна), великий город готовился к новому старту. Еще два десятилетия, и многоэтажность станет абсолютным императивом, но пока свободная земля на Манхэттене занята еще не вся. Он, этот самый необычный в мире остров, купленный некогда у индейцев за 24 доллара, очень скоро стал главным воплощением урбанизма в мире. Состоятельные граждане катались в колясках: вот они берут на север, двигаются по берегу Гудзона к Ривердейлу затем – поворот на восток, через Гарлем к Ист‑Ривер, еще один поворот направо – и экипаж уже у северных границ Центрального парка. На противоположной, южной оконечности Центрального парка уже начинали громоздиться все более и более многоэтажные дома. Они еще были украшены каменной резьбой, их подъезды еще похожи на готические порталы, они еще напоминали уголок Лондона.

Само слово «небоскреб» появилось не сразу. Его ввели в язык архитекторы Л. Салливен и Д. Адлер в год чикагской выставки (1893), представив образцы новых архитектурных сооружений, «нанизанных» на стальной каркас. В архитектуре появилась формула: «Форма следует за функцией», Обстоятельства требовали максимального использования полезной площади в центре городов, и новаторы‑архитекторы создали конструкции, в которых вертикаль решительно возобладала над горизонталью.

Америка начала привыкать к новому слову «трест». Короткое и выразительное, оно означало всепоглощающую экономическую силу подчиняющую себе политику. Могущество возникающих трестов трудно переоценить. Сенатор Дэвис (от Миннесоты) 1 июля 1886 года говорил о наступлении нового феодализма с его доменами, необлагаемыми налогами хозяевами, освобожденными от ограничений и наделенными привилегиями. Новый феодализм, как и прежний, объявил войну питающему надежды человеческому духу и предстал в конце XIX века во всем своем всевластии. Этот социальный порядок шагал по земле и завладевал всеми установлениями современности, царя в огромных корпорациях, господствовавших над национальными дорогами. Диктат корпораций в целых областях, власть облагать налогами порождала их циничное презрение к закону, давала возможность низводить наиболее одаренных людей до положения купающихся в роскоши рабов, совращать судей и сенаторов, концентрировать в руках одного человека столь огромные богатства, что Цезарь в сравнении с ним казался нищим. Специально подобранные, оплаченные и искусные в своем деле прислужники мультимиллионеров стремглав летели по зову переданной по электрическим проводам телеграммы на крыльях паровой машины…

Состояния ведущей тройки бизнесменов – Вандербильта, Астора и Стюарта – оценивались в 50–75 миллионов долларов каждое. Культ богатства достиг в эти годы своего пика. Царь – золото – диктовал свои законы. Судья Эдвард Райан из Верховного суда штата Висконсин писал в 1873 году, что перед лицом Америки вставала огромная фигура новой темной силы. Аккумуляция индивидуального богатства казалась большей, чем в любые времена с момента падения Римской империи. Частные предприятия страны создавали огромные комбинации корпораций, владеющие беспримерными массами капитала, смело марширующие вперед – не только ради экономических завоеваний, но для захвата политической власти. Действительно, впервые деньги захватывали поле битвы как организованная сила.

Показательной для атмосферы аморализма буржуазного обогащения является так называемая «война на озере Эри». Ее «героями» были миллионеры Вандербильт, Гулд, Дрю и Фиск. Последние трое объединились против Вандербильта для захвата контроля над движением по озеру Эри – стратегическому пути со Среднего Запада к Нью‑Йорку – воротам в океан. Гиганты бизнеса забыли о малейшем уважении к правовым нормам. Еще более важно то, что об этих нормах «забыли» и представители самой основы правопорядка – в данном случае легислатуры штата Нью‑Йорк. В защиту интересов Гулда, Дрю и Фиска законодатели, заседавшие в столице штата – Олбани, внесли законопроект, легализующий обращение выпущенных этими бизнесменами акций на сумму 10 миллионов долларов. Напористый Гулд прибыл в Олбани с чемоданом купюр. Такса была определена четкая: сенатору «средней» честности – пятнадцать тысяч долларов. Один «упорный борец за справедливость» получил семьдесят пять тысяч долларов от Вандербильта и сто тысяч от Гулда. Естественно, при голосовании он высказался в пользу последнего – его «правда» стоила дороже. Но Вандербильт не сдавал позиций. Дело завершилось компромиссом, достигнутым между ним и его конкурентами. Железная дорога и управление ею были поделены на договорных началах.

Страна знала о том, что величайший из миллиардеров Джон Д. Рокфеллер начал карьеру мелким клерком в захолустном городке, что владелец железных дорог Джеймс Хилл поначалу служил продавцом в магазине, что «король стали» Эндрю Карнеги – сын ткача и первые центы заработал мальчиком на побегушках при почте, что газетный магнат Джозеф Пулитцер эмигрировал в США, не имея второй конной пары… Десятки тысяч долларов, нажитые бюргерами «в поте и благочестии», теперь уже не шли ни в какое сравнение с «бешеными» миллионами дельцов I860–1880‑х годов. Зависть, сначала скрываемая, быстро переходила в ненависть. Разве имеют они, эти новые владыки жизни, право на всемогущество?

 

Джон Д. Рокфеллер

 

Оттесняемой городской аристократии оставалось лишь гордиться своим превосходством в моральной сфере. Сенатор Гор из Массачусетса рассказывал с катоновским красноречием, что за период его общественной деятельности, продолжавшейся немногим более одного выборного срока, он видел, как пятеро судей Соединенных Штатов ушли со своих должностей под угрозой суда за коррупцию и нечестное ведение дел. Гор видел, как председатель комиссии по военным делам потребовал удаления четырех своих помощников, продававших свои официальные привилегии выбора юношей в военное училище. Когда величайшая в мире железная дорога, соединившая два омывающих американские берега океана, была окончена, тот же Гор видел, как национальный триумф и экзальтация обратились в горечь и позор после докладов трех комиссий Конгресса, свидетельствующих, что каждый шаг в этом великом предприятии был связан с мошенничеством. Среди самых высоких лиц, от людей, состарившихся на общественном поприще, Гор слышал бесчестную доктрину, что правильным путем достижения власти в республике является подкуп при помощи должностей, созданных якобы для народа, и что подлинной целью занявших эти должности являлось осуществление собственных амбиций и удовлетворение личных интересов. Сенатор слышал и то, что подозрения падали на доверенных лиц президента.

Мираж владел умами упорно, казалось, ничто не могло похоронить химеру быстрого обогащения. Золотые, нефтяные, скотобойные и прочие лихорадки держали в напряжении всю страну Недоверчивым показывали дворцы Астора, Рокфеллера, Моргана, убеждая, что это результат вовремя услышанного зова судьбы и удачи, Отсутствие удачи квалифицировалось как признак лености и обделенности талантами: стопроцентный американец, если у него есть голова и руки, просто обязан найти свой миллион. Так рождалась «американская мечта».

 

Обличители

 

Далеко не все деятели культуры молча взирали на все более порочную власть капитала. Теодор Драйзер (1871–1945) много времени провел, изучая биографию миллионера Чарльза Йеркеса. Просматривая досье, публикации в филадельфийских газетах, встречаясь с людьми, лично знавшими Йеркеса, писатель преследовал цель создания своего рода национального героя и антигероя в одном лице. Йеркес жил и работал в Филадельфии, Чикаго, Нью‑Йорке, то есть в наиболее значимых для новой Америки городах. Он стал прототипом главного героя трилогии Драйзера «Финансист», «Титан», «Стоик».

В Америке побывал английский писатель Оскар Уайлд (1854–1900), оставивший свой презрительный отзыв о злобном и глупом народе, в котором большинство не отличалось ни умом, ни другими достоинствами – даже знанием родного языка: слишком многие не умели говорить, пребывая в неладах с грамматикой.

«Позолоченный век» Америки 1870– 1880‑х годов (напомним, что это емкое определение принадлежит Марку Твену и Чарльзу Дадли Уорнеру) потрясал чудовищным цинизмом. Здесь снова должен быть упомянут Марк Твен, звезда американской культуры, который описывал это время как эпоху торжества обмана, нечестных сделок, политической коррупции и насилия (недаром подзаголовок книги «Позолоченный век» – «Повесть наших дней»). В те же годы Генри Адамс (1838–1918) анонимно опубликовал свой роман «Демократия», столь же критический в отношении господствующих нравов; особенно жестко Адамс описывал правление администрации президента Гранта.

Ничто в последующем не изменило убийственную оценку периода первоначального накопления, сделанную Марком Твеном и Генри Адамсом. Столь же жесткой была оценка этого времени классиком юмористической литературы Амброзом Бирсом (1842–1914), который жестко охарактеризовал его в «Словаре сатаны». А Льюис Мамфорд (1895–1990) из 1930‑х годов оценивал «позолоченный век» как духовную пустыню; он называл период после Гражданской войны «коричневыми десятилетиями», захватившими своей бесчеловечностью весь мир. Так и было: финансовая паника 1873 года распространилась повсюду, порождая безработицу, жестоко подавляемые стачки, движения обездоленных фермеров. Одновременно шло формирование железнодорожных группировок, стальных и нефтяных компаний и трестов, тех картелей, которые вызывали общенациональную ненависть.

Ощущение социального падения вызвало движения противоположного направления. Впервые в истории прозвучали массовый протест против алкоголя, протест против свободной любви, публичное осуждение абортов. Общенациональный союз женщин за христианскую умеренность неутомимо создавал все новые и новые отделения. Борцы с пьянством сражались с «зеленым змием» в национальных масштабах. В салуны врывались «очистители», круша «притоны греха».

 

Марк Твен

 

Некий Энтони Комсток не сомневался в своем предназначении истребить сексуальность во всех ее проявлениях. В 1873 году, когда ему самому было всего двадцать восемь лет, он основал Общество подавления греха и убедил Конгресс принять так называемый «закон Комстока», согласно которому запрещалось посылать по почте любые сведения о контрацептивах. Произошла концентрация противостоящих сил, Жесточайшим врагом Комстока стала Виктория Вудхалл, бескомпромиссно стоявшая за свободную любовь, считавшая аборт приемлемой частью жизни общества. Но силы, стоявшие за ней, не могли остановить очистительную страсть Комстока, который вознамерился ни более и ни менее как избавить Нью‑Йорк от греха – и в ряде случаев довел нескольких врачей‑гинекологов до самоубийства либо до бегства из «Большого Яблока», как уже называли Нью‑Йорк.

Репертуар нью‑йоркских театров подвергся тщательному разбору, и молодой Бернард Шоу (1856–1850) увидел закрытие своих спектаклей, Ревнители благочестия сошлись в том, что Статуя Свободы излишне вольно обнажает грудь. Вплоть до Первой мировой войны книги в публичных библиотеках подвергались тщательному просмотру. И Комсток был в этом шабаше как минимум Савонаролой.

Обратим внимание на появление сект, главенствующей чертой которых явилась борьба с «дьявольским модернизмом». «Свидетели Иеговы» в отдельных случаях изолировали своих членов от окружающего мира, «Армия Спасения» невиданно ожесточилась против пьянства. Под сомнения ставились все моральные максимы, шедшие из Европы. Именно в этом духе был принят папский декрет Ватикана 1870 года. В декрете, в частности, говорилось о непорочности пап в вопросах веры и морали, Папа Пий Девятый недвусмысленно объявил всему миру (и, в частности, американской общине католиков) длинный список «современных ошибок», которые добропочтенные католики обязаны были воспринимать как объекты осуждения.

Время было бурное, и оно оказывало разностороннее влияние на население Соединенных Штатов. Формировалось племя реформаторов, которые обратились к проблемам политических и экономических преобразований. Их влияние во второй половине XIX века возросло, и американскую культуру трудно понять без учета этой весьма своеобразной толпы оригинальных переустроителей человеческого общества, Анархисты размахивали своими бомбами, социал‑демократы внедряли в массы марксизм, сторонники восьмичасового рабочего дня выводили толпы на улицы. Они пели песню, написанную в Чикаго в 1885 году:

 

Нас влечет солнечный свет,

Нас манит природы цвет,

Дать нам все Господь готов,

Не хватает лишь восьми часов.

 

Хор:

Наша цель ясна –

Восемь часов для работы

И восемь часов для сна.

 

Пульмановская стачка 1884 года, о которой уже говорилось выше, стала заметным шрамом на теле американской культуры. Обездоленные безработные грозили подорвать основы американского общества. Росла волна общественной ненависти к «воронам‑разбойникам», обретшим за счет эксплуатации невиданные богатства. Все более организованным было движение городского пролетариата. Оно было направлено против преступного функционирования машин и демократической, и республиканской партий, которыми заправляли равно циничные партийные боссы. Это движение начало смыкаться с недовольными бунтующими фермерами, страдавшими от низких цен на сельскохозяйственные продукты и требовавшими от министерства финансов печати серебряной (более дешевой, чем золотая) монеты.

 

Контрольные вопросы

 

1. Охарактеризуйте индустриально‑экономические процессы, охватившие США после Гражданской войны.

2. Каковы причины стагнации собственно культурного развития Америки в послевоенный период?

3. Каково влияние эволюционистской теории Ч. Дарвина и позитивистской философии Г. Спенсера на духовное развитие Америки?

4. Что дало основание исследователям считать Генри Джорджа одним из провозвестников новой культуры Америки?

5. Охарактеризуйте первые акции американских профсоюзов (деятельность Джекоба Кокси).

6. Каким военным актом завершилось сражение индейцев?

7. Опишите процесс роста буржуазного обогащения и рождения «американской мечты».

8. В чем состоит критика «позолоченного века» Марком Твеном и Чарльзом Дадли Уорнером?

 

 

Глава шестая

Конец XIX века

 

Дарвин и Спенсер

 

Как указывалось в предыдущей главе, на культурную эволюцию Америки оказали наибольшее воздействие две европейские концепции XIX века – это, во‑первых, дарвинизм, а во‑вторых – позитивистская философия Герберта Спенсера. Пришло время сказать несколько слов о существе обоих учений.

Британский естествоиспытатель Чарльз Роберт Дарвин (1809–1882), как известно, являлся автором теории происхождения биологических видов путем естественного отбора. Дарвин, как считал он сам и сторонники его учения, опроверг религиозные представления о сотворении мира и всего живого, раскрыл единство законов происхождения растений и животных, установил генетическую общность человека и человекообразных обезьян, наконец, выявил основные закономерности и механизмы эволюции в природе и механизмы естественного отбора. Главная идея Дарвина в том, что сложная биологическая иерархия, которую представляет собой органический мир, подчинена целесообразности и приспособлению к изменяющимся окружающим условиям. Среди дарвиновских гносеологических (познавательных) категорий – случайность, вероятность, неопределенность, целесообразность и др., среди принципов – историзм, эволюционизм, относительный характер приспособительной целесообразности, Благодаря такому научному аппарату схема исследования биологического мира представала упрощенной и удобной для разного рода обобщений.

Нетрудно заметить, что идея детерминизма и целесообразности оказалась весьма привлекательной для гуманитарных наук, особенно – для социологических исследований и разного рода концепций происхождения и оптимального функционирования человеческого общества (недаром же довольно скоро появились такие концепции, как социал‑дарвинизм). В нарождающейся социологии сразу возникла одна из наиболее распространенных метафор – общества как биологического организма, развивающейся системы. Разумеется, оказались востребованы и принципы целесообразности, детерминизма, иерархичности, которые объясняли и структуру общества, и незыблемые законы его развития.

 

Чарльз Роберт Дарвин

 

Герберт Спенсер (1820–1903) также был английским ученым. Основным принципом его теории, так же как у Дарвина, являлся эволюционизм, однако не в области биологии: Спенсер с самого начала концентрировал внимание на социуме и социальной психологии. Надо заметить, что труды Дарвина Спенсер высоко ценил и во многом руководствовался принципами, провозглашенными великим современником.

В основе жизнедеятельности общества, по Спенсеру, лежат индивидуализм и свобода конкуренции. События должны происходить естественно, любой вид социального планирования вреден, поскольку препятствует свободному развитию индивида, ведет к вырождению и выдвижению худших за счет лучших. Государство не имеет права вмешиваться в человеческую жизнь; каждый может и обязан выживать за счет собственных ресурсов и резервов; нельзя, например, помогать бедным, поскольку это лишает их стимула к выживанию и борьбе за лучшую долю. Очень вредна и тенденция государства и общества вмешиваться в воспитание детей. Спенсер критиковал и колониальную экспансию – ведь она ведет к усилению государственной бюрократии. Зато межгосударственные войны, с его точки зрения, весьма полезны для установления политической и иерархически‑классовой структуры общества, Таким же мощным стимулом является и труд.

Философия Спенсера основана на постулате, что цели у каждого человека – осознанно или нет – примерно одинаковы: это достижение материального благополучия и стремление проникнуть на вершину иерархии. Именно поэтому возможна эволюция, происходящая неизбежно и независимо от желания людей. В основном развивается некое «вещество жизни», которое и руководит человеческими поступками, являясь основанием индивидуальных воль. «Вещество» движется, интегрируясь в разнообразные социальные структуры, движение рассеивается, и с течением времени «вещество» переходит из состояния неопределенной, бессвязной однородности в состояние определенной, связной разнородности. При этом и само движение также претерпевает сходное превращение, В итоге система достигает равновесия, эволюция заканчивается. Если равновесие нарушается, начинается распад, который приводит к новой эволюции. Таким образом, единицей развития общества является цикл, сходный с биологическим: если, например, растение появляется, развивается и умирает, то примерно так же функционирует и некая отдельно взятая человеческая общность.

По всему этому ясно, что история для Спенсера – не продукт сознательного творчества социальных групп или отдельных личностей, а результат эволюции, происходящей, повторим, вне зависимости от желаний и воли людей. Социальные факторы – это, прежде всего, структуры и функции, усложняющиеся по мере формирования и развития, Социальные институты – механизмы самоорганизации совместной деятельности людей, способствующие социализации человека.

Видно, что одним полюсом для Спенсера является надындивидуальные силы, «социальный организм», «вещество», а другим – индивидуализм каждой человеческой особи. Явное противоречие не занимало сторонников теории британского социолога: согласно Спенсеру – как, впрочем, и так понятому Дарвину, – и в природе, и в обществе выживает сильнейший, и это в высшей степени правильно, закономерно и справедливо. «Право сильного», так много значившее для американцев, стремившихся к осуществлению «национальной мечты», таким образом, оказывалось научно подтверждено.

 

Изменение потока иммиграции

 

В последние два десятилетия XIX века (и в первые два – XX) англо‑саксонский источник иммиграции начал оскудевать. Пасынки Британии отныне устремлялись в Канаду и Австралию. Поток переселенцев через Атлантику становился иным по этническим компонентам: отныне это выходцы из Центральной и Восточной Европы, из Австро‑Венгрии и Российской империи, из бедных южных областей объединившейся Италии. И новые иммигранты‑восточноевропейцы на рубеже XIX и XX веков начинают, безусловно, доминировать. Напомним, что указанное время – последний период иммиграции, не ограниченной американскими государственными правилами и квотами, поскольку богатеющая Америка тогда еще нуждалась в трудовых ресурсах для освоения прерий и работы на растущих заводах.

 

Герберт Спенсер

 

Восточноевропейцы в последние десятилетия XIX века и в первые десятилетия XX изменили внешний вид страны – прежде всего «физиономию» огромных городов Восточного побережья и таких растущих мегаполисов, как Чикаго и Детройт. Вклад новых этнических меньшинств в культуру, экономику и повседневную жизнь Соединенных Штатов огромен, причем он сказывался и после введения ограничений на въезд представителей иных национальностей в страну. Современная Америка немыслима без архитектуры Мис ван дер Роэ, вертолетов Сикорского, музыки Стравинского, Берлина и Бернстайна, книг Стайрона и Льосы, картин Шемякина, балетного мастерства Барышникова, вокала Фрэнка Синатры и Дина Мартина, гениев Голливуда, начиная с Чарли Чаплина и заканчивая Скорсезе и Спилбергом.

Америка не только создала благоприятную среду для творческой свободы, но воздействовала своим примером на те страны, из которых сюда прибывали представители всевозможных этнических сообществ.

Напомним, что в конце XIX столетия изобретатели все еще затмевали деятелей культуры: в последние десятилетия девятнадцатого века Эдисон овладел электричеством, Пульман построил комфортабельные вагоны, Вестингауз создал тормоза, Белл – телефонную связь, Истмен – массовую фотографию, Шоулз – печатную машинку и так далее.

Какого бы критического отношения ни заслуживала Америка, следует признать, что эта страна давала больший шанс простому человеку, чем социально менее гибкая и чопорная Европа. Как уже говорилось, владелец крупнейших сталеплавильных заводов Эндрю Карнеги был сыном безродного ткача и провел свою юность посыльным на телеграфе, На таком же телеграфе работал другой гений – Томас Эдисон, покоривший электрическую энергию. Другой титан электротехники – Чарльз Штейнмец – бежал в США от преследований в Европе за социалистические убеждения. Крупнейший железнодорожный магнат Джеймс Хилл начинал помощником в деревенском магазине. Богатейший человек страны – Джон Рокфеллер – поначалу, как уже указывалось, служил помощником продавца в комиссионном магазине. Марк Твен был лоцманом на Миссисипи. Пулитцер – столп журналистики – прибыл в США без гроша в кармане. Ни в одной стране Европы они не сумели бы занять положения, уготованного им в Америке.

 

Наука

 

Уже говорилось, что в Америке второй половины девятнадцатого века не нашлось мыслителя, который объяснил бы процессы, происходящие в стране, и дал бы им реалистическое толкование, указав социальную перспективу. Модный в хорошем обществе утопизм, разумеется, не в счет Книга Генри Джорджа «Прогресс и бедность», опубликованная в 1879 году, при всей важности сделанного в ней указания на первостепенную значимость социального вопроса, конечно, никакого анализа философских или мировоззренческих обоснований бытия не содержала.

Зато на эти темы, полагая их фундаментом здания национальной культуры, начали задумываться члены созданной в 1884 году Американской исторической ассоциации. Мы уже видели, что практически на всех этапах американскую культуру крепила историческая мысль. Национальная научная традиция выделила два типа историков. Одни осуществляли скрупулезное исследование разрозненных фактов и на его основании приходили к тому или иному заключению. Другой тип историков вначале обдумывал ситуацию, находил собственное объяснение и после этого бросался к фактам, чтобы либо подкрепить, либо «убить» свою гипотезу.

Известный нам Банкрофт, несомненно, принадлежал к первому типу ученых, а Вудро Вильсон (1856–1924) – ко второму. Он скорее, словно поэт, был личностно связан со своей концепцией, а не удалялся от нее на критическое расстояние. И поскольку Вильсон вкладывал в свою работу всю душу, его творчество интересно и как проявление его внутренней жизни, и как эволюция владевших его разумом идей.

В одной из статей 1895 года будущий президент Америки Вильсон описывал свой историографический и в целом аналитический метод. Да, говорил он, историк обязан работать с фактами, но что именно, если разобраться, является фактом? Самая твердая материя рассыпается при критическом прикосновении к ней. На самом же деле историческая истина являет собой комплексное понятие, приближающее нас к терминам почти из византийской теологии, Историческая истина – не более чем метафора, имеющая видимую и невидимую часть, Будучи честным перед собой, историк должен признать, что не получает истину «в фунтах или унциях», в некоторых материальных несомненных проявлениях, – скорее, он обретает ее в своих впечатлениях. Вильсон и сам написал это слово курсивом, развивая мысль, что честный по отношению к себе историк всегда желает получить как можно более полное впечатление. Это и позволяет специалисту дать подлинную картину реальных событий, а не изображать некое театральное действо; стремиться, по мнению Вильсона, следует к манере Рембрандта, а не Рубенса. И подлинная картина всегда будет получена при помощи работы воображения, а не анализа фактографического материала. Факты могут обманывать, собственное чувство – никогда.

 

Томас Вудро Вильсон

 

Вильсон стал президентом, обладая стройным и логичным историческим мировоззрением. В его основе лежало представление об эволюции политических институтов, необходимости их постоянного приспособления к меняющимся социально‑экономическим условиям, Вильсон считал, что Америка находится в критическом состоянии потому, что существует разрыв между новыми экономическими реалиями и прежними политическими формами. Бурное экономическое развитие, считал Вильсон, привело к уничтожению относительного социального равновесия, к полному «стиранию» величайшей социальной силы Америки – ее среднего класса. Если стихия свободного рынка будет и далее гулять по американскому обществу, то ни к чему иному, кроме как к социальному взрыву, это привести не может. А социальный взрыв плох не только потому, что катастрофичен: государство – не машина, государство – живой организм, и любое революционное вмешательство отражается в долгих болезнях его «тела». Настоящий закон общественного развития, с точки зрения Вильсона, это бесконечное приспособление, тонкое исправление, даже «латание дыр». Вудро Вильсон был одним из авторов концепции государства как агента социальных реформ, регулятора экономической, да и всей общественной жизни.

 

На рубеже

 

В связи с изменением духовных процессов американского общества и как неизбежная их проекция в описываемый период началась эволюция обеих главных американских политических партий. В результате республиканская стала преимущественно партией богатых, а демократическая – бедных. Зачинателем этого разграничения оказался Теодор Рузвельт (1858–1919). Этот находившийся в вечном движении человек, энергичный политик, почти ровесник Вильсона, стоял вместе с последним среди сторонников реформ в Балтиморе в 1896 году, когда было предложено упорядочить подоходный налог, ввести национальную систему кредитования фермеров, национализировать железные дороги, установить восьмичасовой рабочий день в промышленности, увеличить денежное обращение за счет неограниченной чеканки серебряной монеты. Рузвельт и Вильсон встречались несколько раз, неизменно выказывая друг другу взаимное уважение. Рузвельт стал весьма популярен в народе, в один прекрасный момент он превратился чуть ли не в национального героя – во всяком случае фигуру общенационального масштаба, – но всегда с трудом находил взаимопонимание с властвующей элитой страны, с представителями наиболее материально обеспеченной части общества. Он был, если так можно выразиться, «ницшеанцем на практике», жил «на пределе», энергично, страстно, словно романтически неуемный искатель приключений, славы и правды, а не трезвый и холодный политик.

 

Теодор Рузвельт

 

Несмотря на идейный климат и философию «выживания сильнейшего», Америка не забывала о том, что среди оснований силы всегда находилось и знание. Время, как мы уже подчеркивали, было благоприятным для создания новых университетов. Постепенно семьи обеспеченных, да и в прямом смысле богатейших граждан, начинали стремиться к тому, чтобы их дети получали не прикладные инженерные, а изящные и «возвышенные», свободные от «презренного материализма», общекультурные специальности. Наследникам крупных состояний не было нужды посвящать всю свою жизнь приумножению богатств – достаточно было лишь контроля со стороны наемных профессионалов‑финансистов, Постепенно приходило время свободного интеллекта. Собственно, эти процессы протекали по аналогии с европейскими.

Поэтому к концу девятнадцатого века получило всеобщее распространение не только повсеместное расширение номенклатуры инженерных специальностей, но и создание кафедр, специализирующихся на изучении изобразительного искусства, литературы, музыки, на анализе международной ситуации и ее перспектив. Так, в 1880 году в Колумбийском университете был создан первый в Соединенных Штатах факультет политических наук.

Высшее образование достигло в Соединенных Штатах мирового уровня в начале XX столетия, когда дети вождей «позолоченного века» призвали европейских преподавателей, создали фонды и обратили университетскую науку почти в индустрию. Впервые Гарвард, Принстон и Йель стали посылать своих выпускников в Белый дом, а университетское образование стало синонимом принадлежности к лучшему обществу Укажем на эффективность американской системы образования – за первую четверть XX века уже четыре американца получили Нобелевские премии, правда, все‑таки в области прикладных наук, имевших более длительную и продуктивную традицию развития в Америке.

Окончилась пора исключительного американского ученичества, хотя по‑прежнему престижным считалось и получение образования за рубежом. Теперь уже Америка смотрела на германский Гейдельберг и французскую Сорбонну, но прежде того на английские Оксфорд и Кембридж как растущая мировая держава. Теперь лучшие умы Америки, гордость ее культуры – Герман Мелвилл, Фенимор Купер, Торо и Эмерсон, Лонгфелло и Уитмен, Марк Твен и О'Генри – не считались «провинциалами», напротив, были известны и почитаемы в Европе. Американская культура и наука вышли на мировой уровень и во многих сферах повели Европу за собой. Эдисон и Маркони, братья Райт и Генри Форд были тому живым свидетельством и доказательством. Пришла пора Америке показать себя в образовании и политике.

В 1908 году идеолог прогрессизма Герберт Кроли создал своего рода манифест культурного пробуждения – «Обещание американской жизни», в котором сопоставил философский замах американской революции и жалкое воплощение великих идеалов. Книга имела великий очистительный смысл. Основанный Кроли журнал «Нью Рипаблик» стал сборным пунктом представителей американского либерализма. А культурными героями «восстания» против серости, самодовольства и несправедливости оказались писатели Джек Лондон (1876–1916) и Эптон Синклер (1878–1968). Их атака на буржуазные стереотипы имела оздоровительный эффект, в плане, с одной стороны, духовного оздоровления американского общества, с другой – для формирования новых культурных горизонтов Америки.

 

На национальной арене