Этапы тюркизации северного кавказа (некоторые проблемы и

ПЕРСПЕКТИВЫ ИЗУЧЕНИЯ)

Е.И. Нарожный

(Центр археологических исследований Армавирского

государственного педагогического университета)

 

После научной сессии, посвященной происхождению современных балкарцев и карачаевцев[482] и нескольких специальных работ по этой проблематике[483], В.А. Кузнецов разработал и опубликовал целостную "схему", фактически периодизацию, этапов процесса тюркизации населения Северного Кавказа[484], которая, тем не менее, может быть скорректирована на основе новых историко-археологических материалов.

Эпоха раннего средневековья.

Многие исследователи процесс тюркизации Северного Кавказа связывают с проникновением на Северный Кавказ кочевых племен раннесредневековых болгаров, одним из этномаркеров которых считают керамические котлы с внутренними ручками[485] и "алано-болгарские" пещерные ("скальные") захоронения[486]. Заметное расширение географии бытования таких котлов[487], как и изменения в их хронологии,[488] позволяют отказаться от старой версии, на практике ничем не подтверждающейся[489].

Такая керамика, вероятнее всего, должна рассматриваться лишь как реминисценция кочевого быта, длительное время сохранявшаяся не только у тюркоязычных кочевников раннего средневековья, но и у их соседей, находившихся в тесном этнокультурном взаимовоздействии с ними. Стоит учитывать также и то, что на территории реального обитания раннесредневековых болгар нет каменных изваяний древнетюркского облика, которые, к примеру, хорошо известны на территории Северного Кавказа[490]. Иные историко-археологические данные болгар, как известно, к востоку от Кубани не фиксируют[491].

Археологическими исследованиями на Кавминводах[492] и в Восточном Придарьялье[493] были выявлены раннесредневековые каменные оградки, связанные с аланскими погребальными памятниками VII-IХ веков. Аналогичные оградки над грунтовыми и каменоящичными захоронениями известны и на могильниках у хут. Горькая Балка (Новокубанский район Краснодарского края), по арабским монетам и инвентарю, датированных VIII-IХ веками[494]. Использование здесь различных погребальных сооружений, а также результаты антропологического изучения части погребенных[495], позволяют рассматривать эти объекты как погребальные комплексы, оставленные смешанным и, к тому же, христианизованным[496] "алано-горско-тюркским населением"[497]. Указанные памятники позволяют все явно тюркские признаки связывать с мощной волной притока на Северный Кавказ тюркоязычных кочевников, привнесших сюда не только традицию установки каменных изваяний и оградок, но и пиететного отношения к ним. К таким же тюркским элементам обрядности следует относить и "скальные" захоронения, погребение с конем восточной породы из Горькой Балки[498], использование дополнительных решетчатых конструкций из дерева - гробовищ (как в грунтовых ямах, так и в каменных ящиках) и, кроме того, наличие оградок над каменными ящиками, грунтовых ям с подбоем вдоль одной из длинных стенок ямы, тамгообразный знак на плите перекрытия каменного ящика, что подкрепляет и антропологическая специфика захоронений Горькой Балки. Большинство известных нам каменных изваяний в регионе территориально связывают с Верхней Кубанью[499]. По сведениям Ф. Жиля (ХIХ в.), таких изваяний там было не менее 300[500].

Ареал распространения каменных изваяний древнетюркского образца частично совпадает с зонами распространения т.н. "пещерных" могильников, а также с очагом распространения кубанской группы рунического письма[501], что позволяет ставить все эти памятники в один историко-культурный круг.

Судя по материалам из Горькой Балки, уже к VIII-IХ векам произошло сильное смешение тюрок с представителями "алано-горского" этнического массива. Подобный синтез (миксация) сопровождался и мощным процессом христианизации этого населения[502], что объясняет и причины распространения в горах на этом этапе статуй т.н. "христианских рыцарей"[503]. Однако в письменных источниках никаких сведений о таком смешанном, "алано-горско-тюркском" населении в регионе нет. Бурные этнокультурные процессы и межэтнический синтез, тем не менее, проблемы, требующие дополнительного изучения.

В этнографической литературе есть сведения о группах тюркоязычныго населения Северного Кавказа - неких "борганах"[504], фиксируемых здесь с "конца раннего средневековья"[505]. Вряд ли название "борганы" можно рассматривать как этноним или самоназвание. Скорее - это "прозвище", данное им со стороны северокавказских горцев, которое реально отражает специфику их кочевой и хозяйственной жизнедеятельности. Л.И. Лавров, определяя этимологию данного названия, объясняет ее с позиций тюркских языков, означающую "ходящие, перекочевывающие"[506]. В связи с "борганами" следует упомянуть и о "бродниках" Подонья, упоминаемых письменными источниками со второй половины ХII – в начале ХIII века и позднее[507]. Их упоминания связаны с обширной территорией и, нередко, "в одном ряду с Русью, Куманией и Болгарией"[508]. Одни исследователи полагали, что "бродники" – это "русско-золотоордынское" население[509] и обязательно "христианское"[510]. Другие авторы связывают интересующее нас название с речными "бродами" и переправами. На этом фоне не менее резонно этимологию названия этой этнографической группы рассматривать и как производную от глагола "бродить", как показателя основного способа их хозяйствования. При такой постановке вопроса "бродников" воспринимают как тюрок[511], тогда названия: "борганы" и "бродники" могут быть сопоставлены как синонимы, подразумевающие синхронное и однородное (родственное -?) население Северного Кавказа и Подонья. На правомерность такой постановки проблемы указывает и существование, к примеру, точно такого же ареала распространения погребальных комплексов салтовского времени с трупосожжениями[512]. Заманчиво с "борганским" населением Северного Кавказа соотносить и те археологические древности Северо-Западного Кавказа, которые ныне отождествляют с "косогами-касаками-кашаками" раннесредневековых источников[513].

Новый этап в тюркизации региона связывают с появлением на Северном Кавказе половцев. Процесс этот датируют ХI веком, нередко ретроспективно апеллируя при этом к различным примерам археолого-этнографического "наследия" половцев[514]. Среди них – пока единственное захоронение с аланского Змейского катакомбного могильника в Северной Осетии, характеризующееся ярко выраженными признаками "тюркско-половецкого" наследия, выявленного антропологами[515]. Но и это определение не "стыкуется" с точкой зрения тех авторов, которые справедливо указывают: до ХII века пока нет археологических памятников, которые можно было бы сопоставить с половцами на Северном Кавказе[516]. Тогда и это, антропологически выявленное, "наследие" погребенного на Змейском могильнике заманчиво рассматривать как результат этнокультурных контактов придарьяльских аланов, но не с половцами, а с уже упоминавшимися тюрками эпохи раннего средневековья, хотя в письменных источниках и этого времени никаких сведений на этот счет не имеется.

Период Х III -Х IV веков

Наступление ХIII века ознаменовалось сначала вторжением монгольских войск, в 1222 году вышедших в пределы Северного Кавказа[517], где проживало "много народа, в том числе аланы, лезгины и разные тюркские племена". Услышав "эту весть", аланы "собрали у себя толпу кипчаков и сразились с татарами"[518]. После нескольких боестолкновений, не выявивших победителя, монгольские военачальники пускаются на хитрость, убедив половцев уйти от аланов[519]. Однако, разгромив последних, монгольское войско пустилось вдогонку и за половцами, часть которых была разгромлена; другие укрылись в горах, третьи ушли "в страну русских"[520]. Если опираться на географию находок половецких каменных изваяний, как ориентиров, очерчивающих зону распространения кочевий предкавказских половцев, можно предполагать: в упоминавшемся военном альянсе могли принять участие половцы, кочевавшие к северу или к северо-западу от Терека[521].

Я.А. и Г.С. Федоровы обращают внимание и на другие сведения, в контексте которых сообщалось об участии в тех событиях, помимо алан, половцев и какой-то группы тюрок.

В ходе второй военной кампании конца 1230-х годов Чингизиды вторгаются в Восточное Приазовье и в пределы Восточного Причерноморья. Сообщается о гибели "черкесского царя", что, вероятно, следует рассматривать как свидетельство последующего подчинения указанной территории[522], заселенной не только предками современных адыгов, но и тюркоязычными кочевниками, оказавшимися здесь еще в раннем средневековье и обитавшими рядом с аланами. О них упоминали еще византийские авторы, указывая на миграции аланов из горной зоны Северного Кавказа в сторону "Скифии" и "Сарматии". Теперь же эти аланы были "завоеваны татарами"[523]. Вскоре, свидетельствовал ал-Омари[524], Джучиды прибегают к тактике сохранения "царей" не только у аланов, но и у черкесов[525], опосредовавших и олицетворявших собою власть Золотой Орды на Севером Кавказе. Известны и сведения о перемещении под город Дербент военных отрядов, оказавшихся там к 1260-м годам. Эти кочевые подразделения, возглавленные Ногаем[526], были приведены сюда из его личного домена, находившегося на территории Поросья, Поднестровья и Побужья[527]. Среди них были не только черные клобуки[528], но и отряды иных тюрок-кочевников из южнорусского пограничья[529]. Эту миграцию не стоит оценивать как передвижение только ограниченного "воинского контингента"[530]. Этнографические данные позволяют рассматривать ее как осуществление традиционного принципа освоения "новых пространств и территорий", характерного как для тюрок, так и для монголов[531]. В ходе таких массовых перемещений кочевники двигались целыми "аилами, хогонами и ордами"[532], что во многом объясняет и причины распространения на территории Северного Кавказа, к примеру, предметов материальной культуры, характерных как для мужских захоронений, так и для женских черноклобуцких украшений[533].

Характер последующих изменений в тюркоязычной среде на территории золотоордынских владений Северного Кавказа фиксируется фрагментарно. Тем не менее, на материалах раскопок курганов Северо-Западного Кавказа, исследовавшихся в конце ХIХ - начале ХХ столетий и последующего времени, делают вывод о росте числа курганов с оградками, с остатками деревянной коновязи внутри насыпи и пр. [534] На других могильниках Восточного Причерноморья сегодня выделяются и инновации, больше характерные для кочевников южнорусских степей - погребальные обряды типа ВХIII[535], хорошо известные в черноклобуцком Поросье[536], сабли, своими характеристиками схожие с черноклобуцкими[537], а также распространение на Северо-Западном Кавказе черноклобуцких украшений и позднейших их дериватов[538] - вот далеко не полный перечень признаков, свидетельствующих о процессе смешения черных клобуков и кочевников из южнорусских степей с кочевниками местными, являющимися потомками тюркоязычных племен, появившихся здесь еще в хазарское время. Наиболее ярко эти процессы демонстрируют материалы из Цемдолинского могильника в окрестностях Новороссийска[539], а также материалы из еще не опубликованных курганов могильника Молоканова щель под Геленджиком[540].

В процессе изучения динамики и содержания этнокультурных процессов в золотоордынское время на Северном Кавказе[541] оба вышеназванных могильника позволяют указывать и на яркие особенности, заимствованные кочевниками южнорусских степей у кочевников Восточного Причерноморья. Среди них – способ укладки полного остова коня (или же его чучела) на боку и положение между передними и задними конечностями сабли[542]. Интересны и материалы из курганного некрополя Лобанова щель[543]. "Горско-тюркский" характер оградок и погребений внутри них ставит под сомнение предварительную "адыгскую" атрибуцию[544] всего памятника.

Известно, что в 1320-х годах из Хулагуидского Ирана в Золотую Орду бегут сын и внук известного Хулагуида, эмира Чупана – Хасан и Талыш, любезно принятые золотоордынским ханом Узбеком, а затем отправленные им же "на войну с черкесами"[545] Северо-Западного Кавказа. Других сведений об этой "войне" в источниках нет, за исключением косвенного намека, содержащегося в письме Узбека египетскому султану. Золотоордынский хан отмечал, что "в государстве его оставалось еще немало людей, не исповедующих ислам", и что он "предложил им выбирать или вступление в мусульманскую религию, или войну, что они отказались и вступили в бой, что он …уничтожил их посредством избиения или пленения"[546]. В другом случае хан Узбек признается в том, что был вынужден даже "умертвить несколько эмиров и знатных лиц и убить множество башей и волшебников"[547]. Вполне реально, что Хасан и Талыш как раз и участвовали в указанных военных операциях против тюрок и черкесов Восточного Причерноморья. Однако желаемых результатов операция не приносит: один из иранских военачальников Узбек-хана был убит в той "войне", другой ранен[548]. Дальнейший характер развития событий фиксируется фрагментарно. Возможная миграция части тюркоязычных кочевников 1340-х годов из Причерноморья на Среднюю Кубань[549] - только один из примеров развития обстановки в Причерноморье-Приазовье. Несмотря на скудость исторической информации в письменных источниках, стоит обратить внимание и на ряд погребальных комплексов тюрок-кочевников, позволяющих делать выводы иного порядка. К примеру, наличие набора воинского снаряжения – наручей и поножей в одном из половецких захоронений[550] - заставляет не только констатировать прижизненную "знатность" их владельца или очевидный факт редкости таких элементов защитного доспеха в кочевнических захоронениях. Интерес вызывает то, что подобные наборы считают характерными только для монгольского комплекса вооружения[551]. Не менее любопытны и материалы из других тюркских захоронений Восточного Приазовья. В них - явные признаки принадлежности ряда погребенных к социальной верхушке кочевого общества. В них, наряду с яркими приметами некоего "ренессанса" многих признаков, характерных для старых и традиционных элементов обрядности, больше присущей "домонгольской" эпохе[552]; встречается и явное их сочетание и с различными проявлениями "моды", больше свойственной "монгольской" аристократии[553]. Другими словами, некоторые археологические комплексы дают повод для постановки вопроса о кардинальных изменениях, происходивших в это время в этнокультурных и политических процессах. Отчасти поводом для их объяснения служат данные источников, утверждающие о приходе к власти в Золотой Орде людей, "уже не имеющих отношения к династии Бату".[554]

Интерес вызывают и другие данные. Можно утверждать: в ХIII-ХIV веках наблюдается процесс миграции "борганской" топонимии от Верхней Кубани в сторону Северо-Восточного Кавказа[555]. В связи с этим в грузинских источниках появляется обозначение реки Сунжи под названием "Борагнис-цкали" ("Брагунская река)[556]. Топонимия распространяется вместе с привнесением скальных (пещерных) захоронений в те же районы: на территории Северной Осетии такие пещеры датируются относительно хорошо на основе находок в них монет грузинской царицы Русудан (1227 год). На территории Ингушетии и Чечни наиболее ранние из таких скальников относятся к ХIV веку[557]; известные "аланские катакомбы" из-под Ушкалоя[558] на самом деле являются типичными скальниками[559], к тому же, датированными золотоордынскими монетами[560]. По-всей видимости, носители этого обряда проникают и вглубь горных ущелий, через долины рек. Подтверждают это многочисленные "пещерные" (скальные) могильники в высокогорье Чечни и Ингушетии[561], доживающие там, судя по находкам глиняных курительных трубок,[562] до ХVIII.[563] В горах Ингушетии известны и другие археологические примеры, подтверждающие факт такого проникновения тюрок в горные ущелья, но которые вряд ли стоит связывать только с половцами[564]. С большой степенью вероятности речь может идти о тюркоязычных кочевниках с территории Северо-Западного Кавказа[565], позднее принявших участие в этногенезе карабулаков Северо-Восточного Кавказа[566].

В пределах тех горных районов Северного Кавказа, в которых фиксировались находки каменных изваяний древнетюркского образца, наблюдаются процессы эволюции таких монументальных памятников, которые "приобретают" явно выраженные черты их эволюционного развития и в золотоордынское время[567].

Особый интерес вызывает и выяснение исторических судеб половцев. Напомним, что в источниках, повествовавших о ходе завоевательной кампании 1222 года, речь шла о том, что, разъединив половцев и аланов, а затем разгромив аланов, монгольские войска погнались за половцами; догнав часть из них, разбили. Остальные укрылись в лесах, горах и болотах или ушли в страну русских. Из этих сообщений за основу была взята лишь фраза об "укрытии половцев" в лесах и болотах, что и послужило основанием для гипотезы об участии именно этих половцев в значительно более позднем этногенезе балкарцев и карачаевцев. Однако такие же "леса, горы" и, в особенности, "болота" (причерноморские лиманы-?) позволяют локализовать эти ориентиры где-то на побережье Азовского и Черного морей. Нет в источниках и сведений о возвращении половцев на исконные места после ухода монгольских войск на Калку. Существующие же на Северном Кавказе находки половецких каменных изваяний[568] традиционно воспринимаются "домонгольскими", находящимися на территории северокавказских территорий "Половецкой земли". Вместе с тем, в литературе уже указывалось на известные факты "доживания" части таких изваяний до недавнего времени, по-прежнему, в виде стоящих на курганах, которые никто не трогал вплоть до начала ХХ столетия[569].

Не подтверждается и предположение о сознательном низвержении таких изваяний монголами хотя бы по той причине, что и сами монголы поклонялись своим каменным изваяниям[570]. Обращает на себя внимание то, что основная масса ныне известных нам статуй была обнаружена после 1861 года, т.е. уже после отмены крепостного права и переселения высвободившихся из крепостной неволи крестьян на Северный Кавказ. Многие статуи были открыты в результате крупномасштабного освоения новых пахотных территорий. Аналогичным образом некоторые изваяния были обнаружены и в недавнее время. В ходе археологического изучения новые находки каменных изваяний и святилищ с ними были зафиксированы различно. Часть статуй была попросту вкопана (в полный рост) в специальную яму, другие уложены плашмя, обычно головой изваяния на запад, т.е., как и погребальные комплексы. На некоторых статуях изображены реальные предметы, находящие полные аналогии в археологическом материале ХIII-ХIV веков[571]. Все вышеуказанные наблюдения заставляют делать вывод о том, что значительная масса половцев возвращается на Северный Кавказ в рамках вышеупоминавшегося переселения кочевников в регион, имевшего место в 1260-х годах. Отчасти это может объяснить и причину наибольшей схожести каменных изваяний Северного Кавказа, на что уже указывалось[572] с такими же памятниками Донбасса[573].

Различные способы "укрытия" половецких статуй внутри курганов реально рассматривать и как проявление своеобразного если не "сокрытия", то ритуального "обряда захоронения" прежних и традиционных культов на том этапе развития золотоордынской истории и этнокультурных процессов, когда традиционные культы и обрядность для кочевников "потеряли былой смысл, или же приобрели какой-то новый"[574]. В рамках именно этого контекста следует рассматривать и все известные случаи "отказа" от прежней знаково-смысловой символики и норм традиционной обрядности, идеологических стереотипов[575].

Комплекс очередных проблем, связанных с историей тюркизации Северного Кавказа, поставила известная статья В.М. Батчаева, построенная на основе анализа историко-фольклорных данных и обосновывающая происхождение части современных балкарцев от неких половцев-"маджарцев"[576]. О существовании такого половецкого подразделения, кроме указанного предположения, пока не известно. Вместе с тем, помимо упоминания золотоордынского города Маджара и его округи для части предков современных балкарцев и карачаевцев были известны и другие золотоордынские объекты, например, округа "области Джулат", находившейся в низовьях Терека, в пределах которой находился и крупный золотоордынский центр, подстилавший русские Терки 1588 года.[577] Согласно наблюдениям Л.И. Лаврова, определявшего этимологию названия "Джулат" с позиций разных северокавказских языков. Среди них есть и версия, переводящая название с одного из диалектов балкарского языка, означающего: "бросить", буквально – "брось дорогу"[578]; что можно воспринимать вероятно, как географические представления средневековых балкарцев о пределах золотоордынских владений на Северном Кавказе. Помимо реалий, указанных В.М. Батчаевым, особый интерес представляет и заметка (ХIХ век) некоего "генерала Горича", вероятно, одного из выходцев из балкарского (?) рода, находившегося на российской службе. Обосновывая свои наследственные претензии на земли в районе современного Кизляра, генерал апеллирует к принадлежности его фамилии к старинному роду Басиата, что вполне стыкуется с фольклорными данными, приводимыми и В.М. Батчаевым, но позволяет датировать время возвращения балкарцев на свою историческую родину в более позднее, постзолотоордынское время[579].

Еще одним и немаловажным аспектом в процессе тюркизации Северного Кавказа является проблема определения смысловой нагрузки этнонимов "асы (ясы)" и их соотношения с этнонимом "аланы". Новый интерес к проблеме был реанимирован И.М. Мизиевым в отдельном разделе: "Асы, аланы и дигоры в свете балкаро-дигоро-карачаевских параллелей", выделенном в его монографии[580], что сразу же вызвало эмоциально-негативное отношение к версии части его коллег. Между тем, спустя некоторое время появилась и версия В.А. Кузнецова, попытавшегося не только объяснить причины использования таких этнонимов, но и разграничить ареалы обитания их носителей[581]. Но и эта версия не дала ощутимых результатов. На фоне хорошего знания поздневизантийскими и восточными (арабские и персидские источники ХIII-ХIV веков) авторами "аланов", "ратей аланов" и "аланских купцов", в некоторых случаях действительно речь идет об "асах (ясах)", фигурирующих наравне с "аланами". Отмеченная "двоякость" встречается в нескольких и, что главное, разных по происхождению источниках. В "Повести Временных лет", что отмечалось еще Е.Г. Пчелиной, трижды - под 1277, 1278 и 1319 годам - русский источник упоминает "славный ясский город Дедяков"[582]. Однако, вряд ли, стоит эти упоминания считать синхронными событиям 1278 или 1319 годов. Ошибочная датировка в них похода на Дедяков 1277 годом – позднейшая неточность, поскольку описываемые события надежно датируются февралем 1278 года. В описаниях 1319 года, что тоже давно доказано, присутствуют вставки ХVI века[583]. Отсюда неясно, является ли упоминание Дедякова "ясским" городом реальностью второй половины ХIII века или же это вставка более позднего времени.

Интересными являются и сведения Шами и Йезди – персидских авторов ХV столетия, в своих одноименных "Книгах побед" описавших маршруты передвижений войск эмира Тимура через Золотую Орду; рассказывают они и о владениях "Буриберди и Буракана", являвшихся, к тому же, "правителями страны асов"[584]. Э.В. Ртвеладзе считает, что имена указанных правителей сугубо тюркские[585]. Локализация "страны асов" в разных вариантах, включая и попытку "помещения" ее на территории современной Ингушетии[586], противоречит данным источников. Ныне есть все основания искомую "страну" размещать на отрезке между современными городами Новороссийск и Геленджик[587]. Интересно, что в курганах Молокановой щели (окрестности Геленджика), оставленных тюрками, есть керамический материал, характерный для аланских древностей средневековья. А в некоторые насыпи впущены каменные ящики, как мы уже указывали, характерные для представителей "горского" населения.

Процесс дальнейшей тюркизации продолжился и в ХV столетии, но эта история требует отдельного осмысления.

 

А.П. СМИРНОВ О РОЛИ АЛАНО-САРМАТСКОГО КОМПОНЕНТА В СЛОЖЕНИИ НАРОДНОСТИ ВОЛЖСКИХ БУЛГАР

А.В. Овчинников

(Казанский государственный технологический университет)

 

Доктор исторических наук, профессор Московского государственного университета, долгое время заместитель директоров Института истории материальной культуры (затем Института археологии) АН СССР и Государственного исторического музея (г. Москва) Алексей Петрович Смирнов (1899–1974 гг.) являлся исследователем ключевых проблем древней и средневековой истории Восточной Европы. Его интересовали скифы, античные города Причерноморья, финно-угорская археология, Волжская Булгария.[588] Научному сообществу Алексей Петрович известен, прежде всего, как основатель советского булгароведения, в литературе встречается мнение о существовании научной школы А.П. Смирнова.[589] Важной проблемой в работах учёного было изучение происхождения волжских булгар, большое значение в формировании которых он отводил алано-сарматскому компоненту.

Построения советских учёных в области этногенеза трудно изучать без анализа их методологической базы, которая часто зависела от такого ненаучного фактора, как политическая конъюнктура. В работах А.П. Смирнова 1930-40-х гг. нашло отражение негативное влияние «официально одобренной» И.В. Сталиным концепции автохтонного происхождения народов языковеда Н.Я. Марра.[590] Согласно этому учению, языкотворческий процесс един во всех языках и непосредственно отражает ход истории. Следовательно, язык любого современного народа представляет собой развитие языка древнего населения, проживавшего ранее на этой территории. Свои языковедческие выводы Н.Я. Марр, как показало дальнейшее развитие науки, некорректно сопоставлял с данными археологии: этапы развития языка, считал Николай Яковлевич, совпадают с этапами развития материальной культуры этноса. В результате его построений оказывалось, что все современные народы жили на определённых территориях начиная с древности, у них изменялись только язык и название. Эти выводы «подстраивались» под марксистскую теорию смены общественно–экономических формаций. Любой намёк на миграцию населения в древности рассматривался как приверженность «буржуазной, колониальной теории миграций».[591]

Вынужденный находиться на позициях автохтонизма А.П. Смирнов в эпоху сложения Булгарского государства (VIII-X вв. н.э.) различал на его территории две культуры: культуру оседлого населения лесной части области и сармато–аланскую культуру.[592] В своей фундаментальной монографии «Волжские булгары» А.П. Смирнов, говоря о происхождении волжских булгар, основной упор делал на финно–угорское добулгарское население края, ставшее основным компонентом будущей булгарской народности.[593] Несомненно, огромное, если не решающее, влияние на формирование этой концепции оказала официальная теория автохтонизма академика Н.Я. Марра, согласно которой, как указывалось выше, всё население данного региона непременно «должно» было быть автохтонным.

А.П. Смирнов тщательно разрабатывал этническую историю собственно булгарских племён, начиная со времени их обитания в Причерноморье и на Северном Кавказе.[594] Он считал, что булгары по своему происхождению являлись сарматами. До А.П. Смирнова в исторической литературе раннебулгарские племена обычно рассматривались как часть тюркской орды, связанной с гуннами и кочевавшей в Северном Причерноморье в послегуннское время. Например, Н.Н. Фирсов писал, что тюрки-булгары пришли в Поволжье из Азии.[595] Анализ сообщений письменных источников и археологического материала привёл А.П. Смирнова к мысли о том, что «…булгары были автохтонами степей Приазовья и входили в число алано-сарматских племён, долгое время по литературной традиции называвшихся скифами». [596] Этот тезис он доказывал схожестью некоторых черт материальной культуры (особенно ранней керамики) волжских булгар и алан. Учёный писал, что «кочевники, представленные племенами, входившими, судя по памятникам материальной культуры, в число сармато-аланских племён являлись булгарами, т.е. одним из племён, входивших в булгарский союз племён, по которому они и могли получить своё имя, передав его в свою очередь одному из городов на Волге. Более высокая военная организация кочевников дала им перевес над оседлыми соседями, и то обстоятельство, что всё государство именовалось «Булгарским», показывает, что булгары подчинили себе все окрестные племена». [597] Однако доказательная база в его работе «Волжские булгары» представлена в недостаточном объёме, что можно объяснить общим уровнем развития исторической науки на период начала 1950-х гг.[598]

После потери теорией Н.Я. Марра поддержки И.В. Сталина, у исследователей появилась возможность подойти к решению проблем методологии синтеза вещественных и лингвистических источников с иных позиций. «Послемарровская методология» представлена и в трудах А.П. Смирнова периода 1950-х – начала 1970–х гг. По его мнению, сложившемуся после многих лет работы над вещественными и письменными источниками, проблема происхождения любого народа включает ряд вопросов: как складывался тот или иной этнос, как создавался и формировался его язык, когда и как появилось имя народа. Анализ данных по этим вопросам должен происходить самостоятельно. Только после того, как будут прослежены пути развития всех элементов, они должны быть сопоставлены друг с другом. Формирование языка – область лингвистики, вопрос об имени народа – сфера для историков и лингвистов, вопрос этнического развития – область археологии, этнографии, антропологии и, на поздних стадиях, – истории. Из всех вышеперечисленных дисциплин А.П. Смирнов отдавал предпочтение археологии, которая, по его мнению, может наиболее объективно представить картину этногенеза. Вместе с тем, исследователь не умалял роль этнографии и антропологии в реконструкции социальных, духовных и этнических процессов древности и следил за новинками этнографической и антропологической литературы.[599] Процесс формирования народов на разных ступенях общественного развития, по мнению учёного, имеет отличительные черты: «Одну специфику имеют процессы эпох верхнего палеолита, мезолита и неолита, протекающие в замкнутых родовых группах, другую – в эпоху бронзы, когда складываются большие этнические единства, и, наконец, в эпоху железа, в эпоху распада родовых отношений, когда формируется территориальная община» (Смирнов, 1968. С. 63–71).[600]

С «разгромом» марровской теории А.П. Смирнов получил возможность по-новому взглянуть на роль алано-сарматского компонента в формировании булгарской народности. В письме своей казанской ученице А.М. Ефимовой[601] он следующим образом сформулировал суть своей позиции по данному вопросу: «Болгары – сарматы по происхождению, но по языку тюрки. Они были тюркизированы во время их пребывания в Приазовье. Процесс шёл много столетий, начиная от гуннов, аваров и других волн кочевников, двигавшихся из Азии. Вопрос языка и народа не один и тот же. Народ может воспринять чужой язык. Так, иранцы Средней Азии восприняли тюркские языки сравнительно недавно, в середине I тыс. н.э.».[602]

Современным исследователям практически неизвестно о том, что А.П. Смирнов не до конца был уверен в своей правоте. Приведём ещё не введённое в научный оборот письмо 1964 г. А.М. Ефимовой: «Вопрос о сарматских традициях в болгарских захоронениях спорный. Он был выдвинут (М.И.) Артамоновым [603] и обоснован мною. В ряде моих статей об этом сказано довольно определённо. Может быть, я перегнул палку. Дело в том, что население (Волжской. – А.О.) Болгарии было очень смешанным. Здесь были и потомки сармато-алан, были тюрки, пришедшие из Азии, были и местные племена. Наконец, здесь в Болгарии были и пришельцы из Средней Азии. Всё это наложило отпечаток и на погребальный обряд. Кое-какие черты от сармат прослеживаются хорошо. Есть ещё одна сложность. Здесь мы имеем дело с нивелирующим влиянием мусульманства. Ведь с сарматами связывает болгар ещё и керамика. Мне сейчас предстоит тяжёлая поездка в Ленинград. Вернусь, попробую подыскать литературу по этому вопросу».[604]  

В последние годы жизни исследователь отмечал схожесть некоторых элементов материальной культуры центральноазиатских хуннов и болгар.[605] В своей неопубликованной работе[606] А.П. Смирнов анализирует памятники гуннов в Забайкалье, в частности, их погребальный обряд. Затем он выделяет наиболее характерные черты, не встречающиеся в других культурах и прослеживает их в культурах Тувы, Средней Азии, степях Восточной Европы и на Дунае. Характерные черты гуннских памятников Забайкалья, по мнению А.П. Смирнова, встречаются на всём пути хуннов–гуннов, а также у сармат, но там, по выражению учёного, «тонут» в сарматской культуре. Учёный считал, что отдельные элементы гуннской культуры присутствуют и на Дунае, в частности, в керамике. Однако, всё это лишь «фрагменты». А.П. Смирнов прослеживает сарматский элемент в знаменитом полихромном стиле украшений эпохи Великого переселения народов.[607]

Алексей Петрович пришёл к выводу о том, что гуннская орда была многоплеменной. Археологически она представлена различными обрядами захоронений. Основным этническим элементом гуннского союза племён, по мнению А.П. Смирнова, был сарматский. Здесь он опять вступает в дискуссию с А.Х. Халиковым и В.Ф. Генингом, которые отстаивали тезис о тюркоязычности гуннов и связывали тюркизацию Поволжья и Приуралья не с «булгарским», а с «гуннским» временем.[608]

Мнение А.П. Смирнова, в том числе, и о «алано-сарматских» истоках происхождения булгар в дальнейшем нашло определённую поддержку. С изучением раннебулгарских могильников на территории Среднего Поволжья исследователи констатировали аланские элементы в болгаро-салтовском компоненте культуры Волжской Болгарии.[609] Известный специалист по керамике волжских булгар Т.А. Хлебникова выделила I «общебулгарскую» группу керамики. Её истоки Тамара Александровна видела в салтово-маяцкой культуре Подонья, Приазовья, Предкавказья, «созданной алано-болгарским населением этого региона».[610] По мнению исследователя, посуда I группы периода VIII-IX вв. отражает определённые черты «алано-болгарской этнокультурной группы населения средневолжского локального варианта салтово-маяцкой культуры».[611] Позднее, «с образованием государственного объединения «Волжская Болгария», керамика I группы приобретает общекультурное значение».[612]

 Касаясь концепции А.П. Смирнова, современный казанский булгаровед Ф.Ш. Хузин отмечает, что «материальная культура ранних булгар на Волге находит ближайшие аналогии как раз в так называемом лесостепном «аланском» варианте салтово-маяцкой археологической культуры, представленном прямоугольными в плане каменными и кирпичными крепостями и катакомбными погребениями».[613]

Таким образом, мнение А.П. Смирнова об алано-сарматском компоненте народности волжских булгар является не только историографическим фактом, но и своеобразным катализатором современных исследований по этой важной и, в то же время, очень сложной научной проблеме.

ДРЕВНЕЙШАЯ АЛАНСКАЯ НАДПИСЬ:
PRO ET CONTRA

С.М. Перевалов

(Северо-Осетинский институт гуманитарных и социальных исследований им. В.И. Абаева)